МОИ «ХИБИНСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ»

Локализовать и полностью ликвидировать очаги эпидемий было очень трудно. Однако на новостройке привыкли ко всяким трудностям. Их преодолевали, и жизнь в Заполярье била ключом, с каждым месяцем возрастил список строящихся объектов. В этом я убедился в день выписки из госпиталя, когда меня отвозили на квартиру в том же брезентовом фургоне. Поселок стал городом Хибиногорском. На его окраине, где месяц назад пролегал санный путь, теперь появилось здание, напомнившее большой сарай или склад. Показав на него кнутом, возничий сказал: «Строится обогатительная фабрика». Я и не предполагал тогда, что с ней будут связаны несколько лет моей жизни.

А началось все с того, что из Мурманска приехал сотрудник «Полярной правды» В. А. Кокарев, с женой которого мы работали в школе. Она познакомила меня с Владимиром Александровичем, и я высказал свое желание сотрудничать в газете. Мне было поручено написать заметку о ходе учебного процесса, которую опубликовали в «Полярной правде». Когда начали комплектовать штаты местной газеты «Хибиногорский рабочий», стал ее сотрудником.

Организатором газеты и редактором первых номеров был В. А. Кокарев, Но его вскоре отозвали в Мурманск. Редактором утвердили П. В. Малахова. Газетного дела он не знал. При нем мы переживали трудный «пусковой период»: газета выходила раз в неделю и маленьким тиражом. Учиться было не у кого. Однажды редактор поручил мне проверить ход соревнования между бригадами апатитового рудника. По своей неопытности я даже не представлял, с чего начать проверку, и вернулся в редакцию с чистым блокнотом.

Газета стала неузнаваемой, когда редактором назначили А. Е. Горелова. Вместе с ним приехали опытные ленинградские журналисты. В типографию завезли хорошее оборудование и комплект шрифтов. Вырос тираж. Почти на всех объектах новостройки появились рабкоры. Газета стала боевым партийным органом. Она ориентировалась на различные слои читателей. С 23 апреля 1931 года стала регулярно выходить комсомольская страница, организатором ее был Лев Ошанин. Его знали и на руднике, и на фабрике, поэтому заметок от комсомольцев поступало много на самые разнообразные темы. Затем появился «Технический листок», в котором участвовали представители инженерно-технической интеллигенции. Редактировал листок в течение многих лет широкообразованный и культурный человек — геолог П. Ф. Семеров. Он отдал Северу лучшие годы своей жизни и оставил о себе добрую память.

Об основных задачах газеты можно судить по аншлагу новогоднего номера: «В 1932 году наша газета будет бороться за дальнейшее освоение тундры, за апатит, за нефелин, за концентрат». Пафос строительства вдохновлял всех сотрудников редакции.

Тон здесь задавал редактор — Анатолий Ефимович Горелов, веселый, жизнерадостный человек, никогда не подчеркивавший своего превосходства. Он не мог долго сердиться и умел расположить к себе каждого. Правда, провинившимся спуску не давал. Помню, как два наборщика, организовавшие выпивку в рабочее время и задержавшие выпуск газеты, получили строгие выговоры.

Наш рабочий день начинался обычно «летучкой». Дежурный рецензент подвергал анализу вышедший номер, а затем обсуждался план очередного номера газеты. Любой сотрудник имел возможность возражать или отстаивать свою точку зрения.

Помню также, что висела у нас стенгазета «Калоша». «Сесть» в нее считалось величайшим позором. Он обрушивался на тех сотрудников, которые допускали ляпсусы.

Мы с ленинградцем Левой Никаноровым начали постигать газетное ремесло со сбора информации о событиях текущего дня. Хроникерами мы были активными, ног своих не щадили и более или менее справлялись с заданиями.

Иногда нам удавалось собрать интересные факты для статьи. Пишешь ее с творческим подъемом, многократно переделываешь и наконец передаешь рукопись. Б. И. Левитесу, заведовавшему производственным отделом. Он не спеша, внимательно прочитывает все до последней фразы и, склонившись над листом, начинает правку: переставляет слова, заменяет фразы, вычеркивает абзацы, перечитывает оставшийся текст, снимает очки и удовлетворенно говорит: «Вот теперь, пожалуй, хорошо, передайте машинистке». Было написано 200 строк, осталось после правки 20, в лучшем случае 30. — Ну, какой сегодня результат? — спрашивает меня Никаноров, дожидающийся своей очереди к Б. И. Левитесу.

— Как обычно, — бодро отвечаю я. — Опять Борис Исаакович «проехал по листу трамваем...»

Нам было обидно и, пожалуй, завидно: иногда в соседней комнате в то же самое время Анатолий Ефимович диктовал машинистке передовицу. У него в руках трепетал крохотный листочек бумаги, размером не больше спичечного коробка, а на нем были начертаны какие-то миниатюрные знаки. Из такого, с позволения сказать, «черновика» выходила передовая статья, текст которой почти не нуждался в правке.

Однообразный рефрен «вот теперь, пожалуй, хорошо» мы с Никаноровым слышали месяцами и все же любили свое дело и твердо верили, что со временем нас «вышколят» и мы станем настоящими журналистами. Более того, Лева Никаноров задумал написать роман под названием «Песок и кровь», но, кажется, так и не написал.

Большие трудности возникали у нас в тех случаях, когда приходилось писать о производственных процессах и оперировать технической терминологией. Мне приходилось обращаться за помощью к В. Ю. Бранду, Т. Б. Прудову или другим инженерам-обогатителям, а из строителей моим консультантом был чаще всего прораб П. А. Куканов. Я вспоминаю с благодарностью всех наставников, помогавших мне в годы юности.

Флотационный корпус обогатительной фабрики в лесах. Фото 1931 г.

С течением времени я стал лучше разбираться в технике и давать в газету более квалифицированные статьи. Нареканий от заведующего отделом становилось меньше, поручения же ответственнее и сложнее. Мои материалы шли в набор почти без правки и сокращений. Иногда я выступал рецензентом на «летучках», справлялся с версткой номера. В «Калошу» мои гранки не попадали.

Под влиянием коммунистов Ф. Ф, Рыбака, К. Г. Зайцева, Е. Ф. Пчелкиной и других расширился мой политический кругозор, появился интерес к событиям внутри страны и за рубежом. В вопросах журналистики моим постоянным советчиком был П. А. Быстров, длительное время работавший в Хибинах, а затем в центральных органах печати.

Сама профессия требовала от нас разносторонних знаний. Масштабы работ на новостройке непрерывно расширялись, возникали новые, все более сложные проблемы. Начиная с 1932 года широко развернулось строительство культурно-бытовых и жилых зданий. Контуры новых улиц наметились не только в городе, но и в поселках. Поэтому мне пришлось помогать коллегам, освещавшим в газете вопросы жилищного строительства. Но это поручение редакции не было для меня главным. Мой основной профиль, мой «конек», моя страсть была апатито-нефелиновая обогатительная фабрика. С течением времени она стала для меня родным домом, и я по праву мог считать себя членом ее коллектива. С зимы 1931 года я бывал на фабрике почти ежедневно, днем и ночью (после занятий в вечернем техникуме). Моя верхняя одежда в такой степени пропиталась апатитовой пылью, что шапка-ушанка из желто-коричневой стала молочного цвета, а темное сукно зимнего пальто заметно «поседело», приобрело серебристый оттенок. По этому специфическому оттенку одежды можно было безошибочно определить всех, длительное время работающих на АНОФ. А среди них наибольшим почетом пользовались ветераны, участвовавшие в закладке фундамента фабрики. По счастью, у меня сохранились записи тех лет, и я могу рассказать о некоторых из них.

Направляясь впервые на стройплощадку фабрики, я надеялся увидеть мощные подъемные устройства, автокары и другие механизмы. Но кругом лежал снег, и только узкие проходы вели к тепляку. Внутри его отрывали котлованы под бункер измельченной руды и фундаменты фабричных корпусов. Около двухсот рабочих, безмолвно и сосредоточенно орудуя ломами и кирками, долбили неподатливый, промерзший грунт, загружали им вагонетки и вывозили из тепляка. Все делалось вручную, в полутьме: электроток на стройплощадку поступал от движка автомашины.

Организацией труда на одном из участков — расстановкой бригад, выдачей лопат, ломов, кувалд, кирок, вывозом грунта — дирижировал младший десятник Павел Васильевич Черехинский, высокий и неуклюжий, но очень подвижный мужчина, которому уже перевалило за пятьдесят.

Утром — в начале смены, и вечером — в конце ее, он бегал по узким норам котлованов, выписывал и выдавал бригадирам наряды, производил обмер выполненных работ, разбирал жалобы, обучал новичков, делал тысячу других мелких дел и все же находил время разобраться в чертежах, чтобы выполнить завтрашнее задание прораба П. А. Куканова с наименьшей затратой сил и времени.

Сначала он делал вид, что не замечает меня, односложно отвечал на мои вопросы, но я приходил на стройку почти ежедневно, и он ко мне привык. А однажды во время обеденного перерыва мы разговорились о садоводстве, о пчелах, о медоносных цветах, и Черехинский рассказал, что раньше у него был хутор в Приднепровье с пасекой и садом. Натянутость взаимоотношений исчезла. Меня все больше интересовал этот украинец. Ему приходилось туго: прибывали новые партии рабочих, увеличивался объем и усложнялся характер выполняемых заданий. Внутри глубоких траншей и котлованов ветер не разгуляется, железобетон был уложен быстро и без особых хлопот. А когда фундаменты поднялись из траншей, — смотри в оба, на улице 30—35 градусов ниже нуля, в тепляке гуляет ледяной ветер — злейший враг несхватившегося бетона.

Любопытно и поучительно было наблюдать, с каким вниманием и забой бывший садовод, привыкший к южному климату, ухаживал в зимнюю стужу за «молодым» железобетоном, оберегая его от переохлаждения и любовно «выращивая» внутри тепляка остов будущего фабричного цеха.

— Эй, Дарья, Дашенька, ты ведь усердная истопница, почему же твоя «буржуйка» остыла и почернела? Смотри, сама схватишь воспаление легких, да и нас всех заморозишь, тут мы все и вмерзнем в бетон, кто тогда наших деток кормить будет, — беззлобно стращал Дашеньку Васильич, и в «буржуйке» разгоралось яркое пламя.

— Серега, друг мой, а у тебя в гостях сквозняк, злющий, хибинский… Разве я не показывал тебе щели в тепляке? Их давно законопатить следовало…

Десятник поднялся выше, к бетонщикам. Те о чем-то его спросили, и он посоветовал: — А ты мешочки принеси. Да у печки их нагрей, да ими и накрой бетон-то, а на ночь сверху и войлок надо положить. Бетон тоже ласку любит…

Меня удивляла уравновешенность и сдержанность этого пожилого неутомимого человека, успевающего контролировать плотников, делавших опалубку, проверять пропорцию составных частей в растворе бетона, следить за тщательной промывкой арматуры и щебня.

— Все должно быть «в ажуре», — говорил Черехинский, тогда бетон прочно обоймет арматуру и свяжет ее отдельные элементы в неразрывное целое.

Справедливости ради нужно утонить: команды «держать бетонировку в ажуре» поступила на стройку «сверху» — от начальника строительно-монтажного управления Н. Н. Воронцова. Он приказал всем бригадам, начиная смену, отливать пробу раствора, испытывать ее в лаборатории на прочность и только после апробации качества приступать к бетоноукладке. Заведующая испытательной лабораторией Кайя Антоновна Хахам безоговорочно выполняла распоряжение начальника СМУ, она не колеблясь браковала то, что не соответствовало кондиции.

И какие же получились результаты? Из газеты «Хибиногорский рабочий» я выписал в блокнот следующие строки: «Монтаж оборудования апатито-нефелиновой фабрики начался до полного окончания строительных работ. Однажды на перекрытие, забетонированное накануне, по недосмотру монтажников свалилась глыба металла весом около трех тонн. Плита от удара несколько прогнулась, но не дала ни одной трещины». Даже если поставить под сомнение этот случай, бесспорным и неопровержимым остается такой факт: более сорока лет стоят на берегу озера Вудъявр корпуса обогатительной фабрики первой очереди, выдерживая ураганные ветры и жесточайшие морозы.

В коллективе строителей было немало передовиков, ударников. А тон среди них задавали, как правило, коммунисты и комсомольцы. Например, молодежные бригады арматурщиков возглавляли посланцы Ленинграда Леша Язев и Сергей Подошкин. Эти бригады настолько быстро и виртуозно вязали арматуру, что на стройке в шутку говорили: их сноровке и мастерству могли бы позавидовать лучшие вологодские кружевницы.

Мне часто приходилось бывать и в молодежной бригаде комсомольца Ивана Горбунова. Она вырвалась в передовые еще на рытье котлованов, а затем лидировала среди бетонщиков. У нее был свой, особый стиль: работали ритмично, без рывков и частых перекуров.

Члены бригады обладали крепкими мускулами. Парни со слабой мускулатурой здесь долго не задерживались: ведь не каждый в состоянии катить вверх по сходням вагонетку, наполненную жидким бетоном. Немногие могли часами «танцевать» в резиновых сапогах, разравнивая и уплотняя бетон в проемах опалубки. И не без оснований Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС товарищ Л. И. Брежнев, отмечая трудовые подвиги комсомольцев, подчеркнул: «Мы не забыли и не забудем, как и в лютый мороз кирками и лопатами рыли юноши и девушки котлованы, как ногами утрамбовывали бетон... Комсомольцы 30—х годов были в первых рядах строителей социализма, помогали ковать индустриальное сердце страны».

Многие работали самозабвенно, иногда рискуя здоровьем. К таким принадлежал воспитанник комсомола Юрий Матушевич, начальник склада готового продукта. В помещении склада всегда висело белое облако измельченного и высушенного апатитового концентрата. Матушевич ежедневно заглатывал апатитовую пыль, и она травмировала легкие. Врачи предупреждали: туберкулез неизбежен. Юрий улыбался, но на другую работу не переходил.

— Чем я лучше других? Ведь и у того, кто заменит меня, концентрат будет разрушать легочную ткань, — говорил Юрий.

Примечательной особенностью моих сверстников — поколения 30-х годов — было то, что они не мыслили себя, своей судьбы вне первостепенных государственных интересов. Им было присуще чувство нового, передового, перед ними открывалось самое широкое поприще для проявления энтузиазма, для овладения наукой. Каждый, кто беззаветно трудился на благо Родины и желал совершенствовать свои знания, мог стать специалистом любого профиля.

Об этом образно написал поэт Лев Ошанин:

...Тот — слесарек — теперь в директорах,

А тот — профессор, неучам на страх...

А тот — кузнец, всю жизнь в одном цеху,

Заданье дай — и подкует блоху.

А этот — мастер плавок небывалых...

Помимо выполнения служебных обязанностей и учебы в техникуме я вел общественную работу: отвечал за поддержание дисциплины и порядка среди студентов, проживавших в общежитии.

Ребята были дружными, инициативными. Постепенно сложился неплохой самодеятельный оркестр, помогавший нам коротать свободное время в длинные зимние вечера.

Летом рядом с общежитием мы оборудовали волейбольную площадку, а зимой в свободное время катались на лыжах: поднимались на склон ближайшей горы и очертя голову неслись вниз, даже дух захватывало. Наши студенты первыми в Хибиногорске открывали лыжный сезон и, наверное, последними — в конце мая — закрывали его. Горы уже стояли без снежного покрова, а в глубоких оврагах еще долго лежал влажный, крупитчатый снег. И тот, кто не боялся простуды, мог насладиться редкостным удовольствием: катаясь на лыжах, принимать солнечные ванны.

В комнате общежития вместе со мной жили будущий химик Павел Тютнев и геолог Александр Пименов. Спали мы на топчанах. Мой угол отличался тем, что в простенке были устроены полки, заставленные книгами и брошюрами, главным образом общественно-политической и художественной литературой. А. Е. Горелов и приехавшие с ним ленинградцы нередко дискутировали о новых произведениях советских писателей и поэтов. Тогда я впервые услышал имена и купил книги Николая Асеева, Веры Инбер, Владимира Луговского, Валентина Катаева, Бориса Пастернака, Эдуарда Багрицкого, Велемира Хлебникова и многих других авторов. Интерес к поэзии усиливался благодаря повседневному общению с Львом Ошаниным и Александром Решетовым. Редакция нашей газеты гостеприимно встречала А. Толстого, Вяч. Шишкова, Н. Никитина, М. Пришвина, М. Чумандрина, А. Лебеденко, Г. Фиша, С. Спасского и других литераторов, приезжавших в Хибины. Нас навещали также артисты ленинградских театров. Каждый визит был для редакции большим праздником и оставлял след в моей душе. Не приходится поэтому удивляться, что, числясь на геологическом отделении техникума, я стремился стать квалифицированным журналистом и мечтал о поступлении в институт журналистики. За советом я обратился к заместителю редактора Ф. Ф. Рыбаку.

Посмотрев на меня, как обычно, исподлобья, он сказал:

— А зачем тебе КИЖ? Ты на практике освоил почти всю его программу. Квалифицированный журналист должен хорошо знать филологию. Поступай-ка, друг, в Ленинградский институт истории, филологии и лингвистики.

Такой совет пришелся мне по душе. Я вознамерился уволиться из редакции, что оказалось довольно сложным делом из-за нехватки работников. Только через год моя настоятельная просьба была наконец удовлетворена редактором М. И. Гордоном.

Накануне отъезда хорошо знакомыми тропами я поднялся к вершине горы Вудъяврчорр. Светило солнце, открывая взору далекие перспективы.

А внизу, у подножия горы, раскинулся большой город, слава о котором гремела на всю нашу страну и за ее пределами. Тяжело с ним расставаться, но, покидая Хибиногорск, я имел право повторить вдохновенные строчки, написанные Александром Решетовым:

Под луной твоей и мне с другими

Строить эту славу довелось...