Дети-детишки, девчонки и мальчишки

Внешне вроде бы все неплохо и даже победно-краси­во: вот пошел поезд Гудермес—Москва... Вот открылось хирургическое отделение железнодорожной больницы, полностью оснащенное — в кой-то веки с начала вой­ны... Вот новые комбайны закуплены к весенним поле­вым работам — когда подобное вообще случалось с 94-го года? Чечня получила свой бюджет — совсем как осталь­ные российские регионы, и это тоже впервые за десять лет. Зарегистрирован первый коммерческий банк — не­важно, что он так и не работает, но все-таки зарегистри­рован. Из Москвы вышли деньги на погашение «бюджет­ных» зарплат за 2000-й и 2001-и годы. У новой чеченской власти — уже целый список достижений во имя спокой­ствия измученного войнами народа.

Однако... Эти успехи не благодаря, а вопреки. И часто первые саботажники мирной жизни — не кто иные, как многочисленная армия нового чеченского чиновничества в районных и городских администрациях, получающая должности по принципу кумовства, откровенно не же­лающая работать, но весьма заинтересованная, чтобы военная неразбериха продолжалась как можно дольше. Суть их жизни — приписки, подлоги, обман, вопросы без ответов, спекуляция на всем, чём можно, включая то, на чём спекулировать никак нельзя.

По документам, Курчалоевский дом-приют для де­тей-сирот «работает с 15 апреля 2001 года». «Работает» — это значит, там живут сироты? Мне кажется, именно так стоит понимать эти слова.

20 апреля 2001 года все двери бывшего детского сади­ка на улице Ленина в райцентре Курчалой, где, соглас-

но официальным справкам, располагается приют, — ока­зались плотно заперты. Подошедшие на шум люди по­слали за тем, кого тут называют директором, — Ибраги­мом Яхъяевым. По документам, он — очень опытный человек, с 23-летним педагогическим стажем. Вскоре появляется Яхъяев. Мы знакомимся. И разговор у нас получается очень странный — вроде глухого с немым.

Где же дети?

- Дома...

- А зачем приют тем, у кого, выходит, есть дом? Директор молчит и хлопает глазами, будто не пони­мает, о чем я.

- Покажите, пожалуйста, списки сирот, которые у вас живут с 15 апреля.

- Вот.

- Но тут нет ни одного адреса, где дети сейчас нахо­дятся.

- А зачем адреса?

- Познакомиться с теми, кто уже числится на госу­дарственном обеспечении.

Директор опять хлопает глазами и рассматривает по­толок. Как двоечник, ожидающий, что вот-вот раздастся звонок, урок закончится, и единственное, что надо, это потянуть время. Директор-«двоечник» бросает взоры на своих заместителей, и те затягивают известную песню: «Поскорее уезжайте, вам тут небезопасно. Тут бандиты. Федералы то и дело налетают. Убьют вас...»

- Пожалуйста, найдите поскорее кого-нибудь из де­тей этого списка. Приведите сюда.

- А зачем? - Надо!

Ждем. Наконец приводят трех крошечных девочек. Сначала директор уверяет, что по-русски они совсем не говорят. Но девочки маленькие и наивные, хитрить, как взрослые, еще не способны, и очень быстро выясняет­ся, что русский они знают. Жмусь и мнусь, как бы поак­куратнее спросить у сирот, что случилось с их мамами и папами, — неудобно бередить рану. Но когда решаюсь, девочки начинают радостно улыбаться, лопотать и объяс­нять. Мамы, выясняется, у них живы и здоровы.

- А где живете?

- Дома. У дедушки с бабушкой.

Вот тебе на! Но директор Яхъяев и глазом не морг­нул, будто так и надо.

- Вам не кажется это странным?

Молчит, жмет плечами. Ни «да», ни «нет». Тертый калач.

- А где оборудование, оплаченное из государствен­ного бюджета и выданное вам по накладным еще 10-го и 13 февраля?

- На складе.

- Пойдем на склад. Покажите.

- Это у меня дома.

- Склад? Дома?

- Так верней — не пропадет.

- Ладно, пойдем домой.

И тут на директорском лице появляется совершенно неуместная довольная улыбка.

- Невозможно! — весело говорит директор, чувствуя, что победил и назойливые люди сейчас обязательно уедут не солоно хлебавши.

Но я настаиваю. Требую. Оказывается, дом неблизко, в селе Гельдекен, а там сейчас — «зачистка», значит, все дороги закрыты, значит, война — ура! — спасла от осмотра дом «сиротского» директора с большим педаго­гическим стажем. Дом, по всей видимости, похож на авиа­ционный ангар, поскольку в нем должны укрываться от лишних глаз, согласно накладным, 15 кроватей (дву­спальных, судя по цене), 26 обеденных столов, 40 тум­бочек, 48 мягких стульев, 40 ватных одеял, 40 покры­вал, 40 ватных матрацев, 100 комплектов постельного белья, 40 подушек, 150 полотенец... И много чего еще.

Директор облегченно и спокойно улыбается. Его спас­ли бойцы Смоленского ОМОНа, охранявшие блокпост на въезде в Гельдекен, — никого чужого туда не пропус­тившие и по-братски обнявшиеся с директором, им что-то тихо объяснившим.

Так в Чечне происходит повсеместно. «Чиновничья» заинтересованность в войне — один из сильнейших сти­мулов к ее продолжению. Ничуть не меньший, чем у

генералитета Ханкалы (Объединенной группировки сил и войск на Северном Кавказе) и Генштаба в Москве. Офицеры в средних чинах, стационарно находящиеся на окраинах чеченских сел, вступают в весьма заинте­ресованные отношения с мелким местным чиновниче­ством — и им дружно надо, чтобы никто не совался в их небольшую, но плодоносную епархию. А для этого есть отличный местный метод — никому не подконтрольные «спецмероприятия» или «зачистки», которые можно объявлять, когда надо, когда требуется «закрыть» тот или иной населенный пункт.

Вот и вся разгадка. Где сиротские столы и двуспаль­ные кровати, никто не знает. И, боюсь, не узнает. Есть в истории с Курчалоевским детдомом еще одна характер­ная для чеченской жизни деталь. Директор Яхъяев пото­му назначен и потому непотопляем, что он — протеже главы республики Ахмат-Хаджи Кадырова. Яхъяев и Кадыров — то ли хорошие знакомые, то ли дальние род­ственники. Именно таким образом происходит подавля­ющее большинство сегодняшних назначений в Чечне. Не надо иметь соответствующего образования, опыта, зна­ний — востребовано лишь кумовство. И если уж тебя про­толкнули на должность, ты обязан делиться тем, что плы­вет в руки. Обеденными столами, постелями, одеялами...

В том же духе происходит в Чечне даже выплата дет­ских пособий — этих жалких пятидесяти восьми рублей с копейками, — методом «50 на 50». Оставляешь «ответ­ственному лицу», допущенному до бюджетной кормуш­ки, половину — и радуйся на остальное, мамаша... Не желаешь — так иди с Богом. Бизнес под кодовым назва­нием «50 на 50» развился невиданно. Любому чиновни­ку, имеющему отношение к бюджетным деньгам, пред­лагается делиться с кем-то из других влиятельных чечен­цев. И быстро доходит до циничного «50 на 50» с детски­ми пособиями, «50 на 50» со средствами на протезиро­вание инвалидов, «50 на 50» в распределении лекарств по больницам (половина — больницам, половина — для реализации на рынках)...

Главное в этом методе — чтобы все шло без прове­рок, а значит, лучшего фона для грабежа, чем война, не

придумать. Подавляющее большинство нового чеченско­го чиновничества, сложившегося вокруг военных влас­тей, мечтает как можно дольше сохранить положение «ни мира — ни войны». Мутная водица — вот самый выгод­ный чеченский промысел сегодня. Под шумок обстрелов тут возможно все, что хочешь: и нелегальный нефтебиз-нес, заполонивший Чечню, и пресловутые «50 на 50», и гуманитарка на рынках, и лекарства, пришедшие в рес­публику как бесплатные, но теперь продающиеся в част­ных аптеках, принадлежащих сотрудникам Минздрава и их родственникам... Всем им — и многим военным на­чальникам, и гражданским подпевалам при них — не надо, чтобы жизнь наладилась: чтобы открывались бан­ки (их так и нет), чтобы платили зарплату, чтобы народ во что-то поверил.

Это называется просто — саботажем. Наглое бесцере­монное воровство, когда расправиться с упирающимся или особо дотошным — проще простого. Опять же исхо­дя из военных условий вокруг. Лишь сбегать в ФСБ — и настучать. Приди в любое село, и тебе покажут, кто сту­кач и почему. И военные, и многие гражданские развра­щены войной донельзя. Образовалась гремучая смесь: Чечня военная — там, где правит кулак, зиндан и авто­мат, — наслоилась на Чечню якобы мирную — где пред­почитают обман, кумовство и бесконтрольность.

«ЗАПАДНИКИ» И «ВОСТОКОВЕДЫ»

Осень 2001-го. Армия постепенно втягивается в уже третье военное межсезонье и готовится обняться с тре­тьей окопной зимой. Почему так долго? Кто противосто­ит армии в Чечне? Какие события происходят в стане, противостоящем федеральным военнослужащим? Как чув­ствуют себя так называемые полевые командиры? Чего они хотят? И если большинство из них дали деру в сопре­дельные государства, «спасаясь бегством ради будущей борь­бы», и тем самым цинично подставили под уничтожение ту часть своего народа, которая никакого бегства себе позволить не в состоянии, кто все-таки воюет против? И в чем интерес?

«Старички»

Среда, именуемая чеченскими полевыми командира­ми, сегодня лишь условно может считаться таковой. Мно­гие с громкими недавно фамилиями и званиями бригад­ных генералов превратились в имяреков, окруженных соб­ственной охраной, дело которой — заслонить собой охра­няемое лицо, но не воевать.

Отсюда первый вывод: «отряды» этих полевых коман­диров вряд ли способны к полноценным боевым дей­ствиям. Впрочем, недооценивать происходящее тоже не стоит. Да, некоторые бывшие крупные формирования сегодня сократились до минимума, но это не означает, что они неспособны разрастись, когда потребуется. «Бри­гадные генералы» сейчас без войск, но завтра они име­ют шанс превратиться в лейтенантов при собственных взводах.

О механизме такого разрастания — позже, а пока пройдемся по персоналиям — полевым командирам пер­вого, дудаевского, призыва борьбы за независимую Ич­керию. Это прежде всего сам Масхадов, Гелаев, Арса-нов, Басаев, а также примкнувший к ним Хаттаб.

Основная черта сегодняшнего характера Масхадова — молчанка. Не пауза, выдерживать которую бывает и по­лезно, и мудро, а упорное молчание, выдаваемое за во­енную хитрость. Что, конечно, совсем не так. Осенью 99-го по чеченским дорогам из республики шли потоки беженцев, Грозный готовился к штурму, через села про­ходили отряды, именующие себя Сопротивлением, пос­ле чего на головы сельчан сыпались бомбы и ракеты. Тог­да Масхадов хотя бы внятно излагал свои взгляды на происходящее. Теперь — иное. Война Масхадова стала не­мой, он предпочитает молчать всегда и по любому пово­ду—и народ недоумевает... Масхадов забыл свой страда­ющий народ? Предал его? Или Масхадову просто нечего сказать по большему кругу вопросов?

У этого странного, на первый взгляд, поведения есть свои веские мотивы. На четвертом году войны Масхадов уже никому не главнокомандующий, хотя и президент с подтвержденной легитимностью. И ему это отлично из­вестно. Так о чем ему говорить? Все бывшие полевые командиры сегодня дышат в разные стороны, их взгля­ды и мироощущения не совпадают.

Разногласия внутри среды были ощутимы и в начале нынешней войны — достаточно вспомнить хотя бы зна­менитый отборный мат Масхадова, когда ему стало из­вестно о походе Басаева на Дагестан, и ответную напле­вательскую реакцию Басаева. Сейчас все лишь усугуби­лось: пропасть, разделяющая большинство из выживших командиров, столь глубока, что многие из них даже не­способны сесть за один стол. И Масхадов с Басаевым, и Гелаев с Масхадовым, и Арсанов с Басаевым. Какую пару ни возьми — это лютая ненависть друг к другу, претен­зии и вечные подозрения в связях с ФСБ. В «дружеской» связке находились разве что Хаттаб и Басаев, но основа их сердечного мезальянса — деньги и «легитимность»: Басаеву требовались заграничные деньги Хаттаба, а теперь — любого другого, кто встанет на его место, Хатта­бу — встроенность Басаева хоть в какую-то чеченскую реальность, поскольку иных возможностей у Хаттаба не было.

Итак, «по ту сторону» баррикад — раскол. «Утки» же, периодически вылетающие из некоторых СМИ о якобы имевших место кое-где у нас порой «слетах» полевых ко­мандиров с целью «выработки единой стратегии и так­тики», — не более чем дезинформация. Во-первых, фе­деральных спецслужб, когда надо в очередной раз оправ­дать собственное существование. И во-вторых, полевых командиров, крайне заинтересованных хоть в таком под­нятии рейтинга и имиджа.

Впрочем, это побочная, хоть и любопытная тема: как интересы спецслужб затейливо сливаются с интересами противоположного «берега». Главное сегодня в другом: по какой линии пролегает раскол и что это несет обще­ству и миру?