Экспериментальный Корпус

Уже давно отцвели липы на городских улицах, и их нежные, пахучие цветы превратились в мелкие горошины плодов.

Уже желтеют листья на городских деревьях и начинают редеть их подстриженные кроны.

А за городом леса зелены по-летнему. Нужно внимательно присмотреться к ним, чтобы найти первые признаки увядания в ещё сильной и пышной листве.

Но конец августа даёт о себе знать. Удлиняются ночи, и всё холоднее становится вода в излюбленных для купанья местах Подмосковья. Заметно свежеет воздух по вечерам, после захода солнца. На низких местах появляются туманы, и город встречает возвращающихся дачников теплом, накопленным за солнечный день в каменных массивах зданий.

Не влияют урочные изменения погоды и смена времён года на жизнь города. Зимой и весной, летом и осенью одинаково грохочет он, одинаково торопится! Одинаково движется собственным своим движением всё скорей и скорей.

Неподвижна точка на карте. Неподвижны улицы и здания. Но всё здесь так бурно пульсирует, так быстро живёт и так изменяется, что наш город кажется людям подобием яркой планеты. Стремится она в пространство по избранному ею пути, отбрасывая в движении яркий свет в мир, озаряя самые отдалённые уголки человеческой жизни.

Город несётся в будущее. В его центре, на холме, над старой крепостью светятся красные звёзды…

Таким простым, таким «нестрашным» оказался Фёдор Александрович, что жена его сына вечером первого дня смело обняла старого академика и поцеловала его. Учёный, только что вернувшийся из Красноставской, бодрый, оживлённый, помолодевший, несколько растерялся, поцеловал руку Веры Георгиевны и сказал:

– Я, конечно, отлично понимаю, что так полагается. Но прошу вас больше меня не целовать. Я не привык, чтобы меня целовали.

Николай собирался, было, подшутить над растерявшейся и раскрасневшейся молодой женщиной. Но Фёдор Александрович остановил его:

– Прошу не понять меня ложно: Honni soit, qui mal у pense![2]Вы мне очень понравились, и я искренне рад за Алексея. И если тут чей-нибудь острый язык вздумает вас обидеть, обращайтесь ко мне!

Возможно, что в другое время Николай и получил бы замечание. Но дядя был доволен племянником. У них был разговор наедине. Николай рассказывал о своих наблюдениях. Положив ему руку на плечо, академик сказал:

– Вижу, чувствую в тебе перемену. Я всегда верил, что в тебе больше хорошего, чем легкомыслия. Но скажи мне, почему ты скрывал правду от Станишевского? Не торопись отвечать… Второй вопрос: почему не ты, а Станишевский телеграфировал мне?

Глядя прямо в глаза академику, Николай ответил:

– Дядя Фёдор! Я много думал об этом сам. Я был неправ. И в этом мне хочется признаться вам. Все последние годы так много писалось заграницей о новых способах нападения на нас… Я подумал об этом уже в первую ночь на озере. И мне показалось, что тайна в моих руках. Мне хотелось заявить – это я! Это я понял! И я скрывал… Когда появился Алёша, я растерялся и начал думать о том, что я был неправ…

Николай опустил голову и замолчал. Молчал и Фёдор Александрович. Потом Николай поднял серьёзное, похудевшее лицо и продолжал:

– Дядя Фёдор! Прошло не много дней, а мне кажется, что очень много времени прошло… Я был неправ! Я не должен был молчать, скрывать!

Академик встал и опёрся руками о стол:

– Твои догадки? Что же? Бывало… Интуиция дилетанта может позволить и ему делать иногда правильные прогнозы, верные умозаключения. Так получилось и у тебя. Ты был очевидцем, а личное участие необычайно важно и продуктивно. Что же касается твоего молчания, то оно было таким кратковременным, что ничему не помешало и ничему не повредило. Я ценю искренность твоего признания. Но достаточно ли полно ты понимаешь, в чём смысл твоей ошибки?

– В том, что я хотел быть один?

– Вот именно! Тот, кто уходит в себя, кто преследует цель личного выдвижения, кто на первый план выставляет своё я, – не наш человек!

– Да, я понимаю это…

– Хорошо. Теперь тебе можно поручить серьёзное дело. Бери пример со Степанова, с Алексея.

Тата встретила мужа почти так же, как встречала после его обычных возвращений из командировок. Зоркий глаз матери Николая мог бы подметить, что Тата подставила её сыну только щеку для поцелуя, но Анна Александровна была слишком занята новым членом семьи.

Объяснение состоялось поздно вечером. Тата протянула мужу треугольное письмо:

– Прочти…

Она смотрела, как Николай читал, и видела, что даже уши у него покраснели. Он спросил:

– Ты это давно получила?

– Давно.

– Но ведь ты же не могла этому поверить!

– Сначала я не знала, потом я не поверила…

– Но я сразу почувствовал, что ты сердишься на меня!

– Это неверно. Я не сержусь на тебя. Но я не могу не думать, что ты не умеешь выбирать своих знакомых.

– Но ведь эту гнусность написала не Агаша, – я головой тебе ручаюсь!

– Пойми, что мне всё равно, кто это писал. Писал человек, который или которая знает моё имя, мой адрес и ещё какие-то обстоятельства. Пишут оттуда, где ты был…

– Клянусь тебе, что никто из моих друзей в Лебяжьем не способен на подобную гнусность!

– Перед тобой доказательство обратного!

Николай задумался. Что-то новое было в Тате. И всё это совсем не походило на ссору.

– Мне кажется, что ты изменилась ко мне.

– Нисколько, И я знаю, что дядя Федя доволен тобой. Но ты понимаешь, что я должна была много думать о тебе и всех нас. Мне кажется, что я стала что-то лучше понимать. Сейчас я серьёзнее смотрю на жизнь.

– Расскажи же мне твои мысли, любимая!..

– Потом, Коленька, потом… У меня нет никаких тайн. Но меня мучает и будет мучить мысль – кто на писал это письмо? Я хочу знать это! Пойми, я говорю тебе не как женщина… Коля, это письмо отвратительное и страшное! Откуда оно, кто хочет нам зла? Кто?

– Я обещаю тебе, что мы узнаем! Я всё сделаю для этого. И я сейчас же пошлю это письмо Павлу Кизерову.

Он доберётся до истины.

В кругах учёных последние дни этого августа были отмечены важными обстоятельствами.

Один из наших крупнейших физиологов установил контакт с Институтом Энергии и, опираясь на руководимый им институт, разрабатывал предположения в отношении отдельных направлений рабочей программы и плана экспериментальных работ.

На сентябрь был намечен съезд биологов, физиологов и медиков. Были указаны день начала работ и место – актовый зал Старого Корпуса Института Энергии.

Съезд должен был также дать окончательное название новой теме, которая пока носила имя, родившееся в стенах Экспериментального Корпуса, – тема жизни. Иван Петрович считал, что никакого другого названия и быть не может.

Несколько заметок общего информационного характера были опубликованы в специальных журналах и в газетах.

Было известно, что очередной выпуск трудов Академии Наук задержался именно потому, что его выход в свет приурочен ко дню начала съезда, так как он почти целиком посвящён первому отчёту Института Энергии по его новой теме.

Ожидали скорого приезда Станишевского. Формирование группы новой темы началось, и Вера Георгиевна была зачислена на работу.

Между Старым Корпусом Института Энергии и Экспериментальным Корпусом находится большой асфальтированный двор. Под прямым углом к стене, отделяющей двор от улицы, проходит высокая чугунная решётка. Она изолирует Старый Корпус от всех других зданий Института. В Старый Корпус входят прямо с улицы.

Для того чтобы пройти в другие здания Института, нужно получить разрешение, так как ворота и калитка в решётке охраняются.

Сегодня Алексей Фёдорович знакомил новую сотрудницу Института с экспериментальными лабораториями, растянувшимися на целый квартал. Для Веры Георгиевны здесь было много интересного. Однажды она побывала здесь, но только в одной литерной лаборатории.

– Прежде считали так, – говорил Алексей, – каждое физическое тело имеет раз навсегда присвоенные ему качества и проявления. В сущности, старая наука в основном ограничивалась составлением каталога и занималась описательной классификацией. Так, говорили, что тело, получив извне энергию, движется, пока её не израсходует. Какую энергию и куда? На подобные вопросы был, в сущности, один ответ: энергия случайна, она должна быть израсходована, рассеяна… А цель каждого движения – остановка, покой. И понятие покоя как цели вносилось в смысл всех явлений. Химическая реакция, горение, вызывает тепло. Кончилось горение, и остаётся пепел. В те времена, когда отец сидел ещё на школьной скамье, всё было как бы разложено на полочки. На своих местах лежали металлы и минералы, тепло, свет, магнетизм, электричество, движение. И вот, на понятии движения, целью которого была остановка, на понятии жизни, стремящейся к смерти, основывалась философия пессимизма, философия упадка, философия империализма и фашизма. Но для нас вещество – это видимое проявление энергии. Мир, воспринимаемый счётом, мерой, весом, – кладовая энергии. Наша наука утверждает движение, жизнь.

Они находились в лаборатории № 1, в первом этаже Экспериментального Корпуса. Двери лаборатории выходят в длинный коридор нижнего этажа.

– Здесь наш первый опытный ядерный фильтр, – говорил Алексей.

Большой, значительно выше человеческого роста, цилиндр стоял на металлическом фундаменте. Рядом находился другой, несколько меньшего размера. Оба цилиндра, как чешуёй, были закрыты толстыми листами металла с матово-зернистой, тусклой поверхностью.

– Очень важна оболочка. Это – защита, абсолютно непроницаемая для атомных частиц. Фильтрующей массой внутри служат естественные поры последовательно расположенных пластин. Процесс происходит в большом цилиндре. В его камеру помещают группы блоков чистого углерода, сплава 811 и энергита. Энергитом мы называем активизированную породу и конечный продукт. Через каждые двое суток внутриатомный обмен даёт блок активного энергита.

– Но почему это называется фильтром? – спросила мужа Вера Георгиевна. – У меня со словом фильтр связано представление о процеживании…

– Здесь происходит отбор. Не все частицы нам нужны. Одни должны отойти, а другие – остаться. Приводя вещество в движение, мы получаем новое – в нужном нам виде и с новыми свойствами. Поэтому наш энергит обладает колоссальной активностью. Он перестроен. Стать энергией – его цель и наша!

Ниша в стене была закрыта очень толстым, слегка желтоватым стеклом. Внутри, на прозрачных полках, лежали куски тёмного металла разнообразной формы. Алексей Фёдорович продолжал свой рассказ:

– Здесь ты можешь воочию увидеть демонстрацию одного из важнейших законов диалектики – закона скачкообразного перехода количественных изменений в качественные. Смотри: лист, пластинка урана или плутония не проявляет себя развитием стремительной цепной реакции. Почему? Энергия частиц, вырывающихся за пределы пластины, как бы пропадает для этой пластины. А вот эти два полушария – это модель урановой или плутониевой, так называемой «атомной» бомбы. Если сжать эти два полушария, чтобы они образовали шар, реакция со взрывом произойдёт немедленно. Смысл явления заключается в том, что необходимо придать достаточную массу активному веществу. Эта масса называется критической. Тогда используются все нейтроны, образующиеся при реакции, и сама ядерная реакция происходит с эффектом взрыва.

– Способ весьма несовершенный, но достаточный для начала атомного террора и атомной дипломатии… А вот посмотри-ка на этот шар! Это модель заряда из энергита. Он куда сильнее и… – брови Алексея сдвинулись, – …и на наших заводах мы сможем изготовлять такие вещи тысячами, многими тысячами, если нас к этому принудят!..

В высокие окна ярко светило августовское солнце. Оба молча смотрели на предмет величиной с большое антоновское яблоко, лежавший на стеклянной полке.

Не замечая сама, Вера Георгиевна невольно взяла мужа за руку. В маленьком куске металла, от которого она не могла оторвать глаз, концентрировалась великая сила технического гения её родины.

А потом Алексей рассказал своей жене о том, как с помощью энергита был недавно исправлен один из участков морского пути…

Они шли дальше, и перед ними открывались всё новые и новые двери этой сокровищницы знания.

Но вот они и у дели. Узкие ступени сбегают вниз, под здание. Здесь тихо и прохладно. Прямые линии двери выделяются на облицованной стеклянными плитками стене. Алексей нажал кнопку звонка. Дверь подалась назад и ушла в сторону, открыв проход неожиданной глубины.

Они вошли. Рассеянный свет падал с потолка. В некотором отдалении от двери был виден неправильный срез массы металла. Почти под потолок уходила стена с впадинами и выпуклостями, неровная, вся в крупных и мелких порах. Масса имела коричнево-красный цвет. По сторонам её – узкие проходы.

– Это Марк Михайлович! Прошу любить и жаловать, – голос мужа заставил Веру Георгиевну повернуться. Она подала руку курчавому брюнету, улыбнувшемуся ей, как старой знакомой.

– Вот, видишь ли, Вера, здесь начинаются наши будущие совместные владения. Сейчас я хочу, чтобы ты испытала излучения на себе.

Марк Михайлович ушёл в проход между коричнево-красной массой и стеной, а посетители сели на стулья.

Сзади них дверь закрылась с мягким шуршаньем. А потом показалось, что впереди что-то глубоко и продолжительно вздохнуло.

Как много впечатлений за один день! Вера Георгиевна ждала, что же будет. Она тоже вздохнула и посмотрела на мужа.

Ей стало казаться, что всё вокруг начало постепенно изменяться. Всё было неподвижно, в этом не было никакого сомнения, но всё делалось иным, будто нашлась новая, неизвестная точка восприятия мира. Появилась ясность мысли и радостное ощущение свежести.

А Алексей Фёдорович вполголоса заговорил о старой мечте человечества – о единой силе и источнике всех, сил, о реке живой и мёртвой воды.

Этот близкий, мечтательный и мягкий человек казался молодой женщине таким сильным и мудрым. Благородная гордость женщины, гордость своим любимым, переполняла её сердце.

А сердце билось ровно и сильно. Она взяла себя за запястье и удивилась полноте мерных толчков артерии. Ей казалось, что она летит. Но она знала, что всё на месте, прочно, незыблемо. Были новые силы мысли и чувства. И хотелось остановить минуту, но время шло, и это было прекрасно…

В начале пятого часа пополудни Алексей с женой и Марком Михайловичем вышли из этого замечательного места. Они шли по коридору первого этажа, когда раздался глухой сильный взрыв. Где-то остро и длинно зазвенели падающие стёкла. В конце коридора послышался треск, и стёкла из рам посыпались наружу. Трое людей замерли.

Потом Марк Михайлович что-то крикнул, рванулся вперёд и, как показалось Вере Георгиевне, мгновенно исчез. Алексей Фёдорович бросился к стене и схватился за ручку двери. Он опустил её вниз и сильно дёрнул.

Вера Георгиевна не успела увидеть, что было за дверью и что там делает её муж, как Алексей снова, оказался в коридоре. На нём были высокие, очень большие чешуйчатые сапоги. Это она почему-то твёрдо запомнила. Мелькнуло напряжённое и решительное лицо, – такого лица она не знала у Алексея. Он закричал страшным и повелительным голосом:

– Оставайся здесь! Не смей сходить с места!..

Алексей побежал громадными шагами по коридору. Что-то развевалось около него, а вместо головы был почему-то громадный шар. Она увидела, как в конце коридора, на повороте, Алексей чуть задержался, высоко подпрыгнул и исчез.

Где-то послышались очень громкие голоса, но она не могла разобрать слов. А потом настала полная тишина.

Вера Георгиевна не знала, сколько прошло времени. Она послушно стояла на месте, когда услышала, как кто-то зовёт на помощь. Тогда она пошла вперёд, прислушиваясь. Призыв повторился, и молодая женщина побежала. В конце коридора, там где он поворачивал вправо под прямым углом, она поняла, почему Алексей прыгнул. Взрывная волна прошла здесь. На полу лежало битое стекло и рамы окон. Массивные шкафы, стоявшие в строгом порядке в простенках, были сдвинуты с места. Некоторые были повалены. Один шкаф лежал поперёк коридора, опираясь на другой.

Зон повторился, ясный, близкий. Это здесь!

С неожиданной силой, не чувствуя, как ломаются ногти, Вера Георгиевна столкнула шкаф, лежавший поперёк коридора на другом. Она видела теперь дубовый массивный шкаф, – он лежал спинкой вверх, показывая некрашеные доски. Из-под него виднелась ступня в чёрном ботинке. Она была придавлена ребром шкафа и лежала неестественно плоско. А прямо под ногами Веры Георгиевны виднелась кисть руки. Рука жила, – пальцы напрягались.

Вера Георгиевна наклонилась:

– Вы сильно ушиблены?

– Не знаю… Меня ударило, и здесь много стекла, – ответил довольно спокойный голос. – Я шёл по коридору…

Вера Георгиевна поднялась и посмотрела на шкаф., Он показался ей очень тяжёлым. «Это всё равно, – сказала она себе, – я должна его хотя бы приподнять!»

Она нагнулась и схватилась снизу за край в том месте, где он давил на руку человека.

– Сейчас, – сказала Вера Георгиевна и напрягла все силы. Она почувствовала, как что-то врезалось в ладонь, но шкаф приподнялся. Кисть руки исчезла. Показалась голова, а потом плечи. Освобождённый человек медленно выбирался из-под шкафа. Левую ладонь нестерпимо резало, но молодая женщина старалась поднять шкаф ещё выше. Она говорила вслух:

– Пусть режет, а я не хочу, я не выпущу!

Когда человек вылез из-под шкафа, Вера Георгиевна опустила шкаф и взглянула на руки. Осколки стекла, оставшиеся в раме, глубоко вскрыли левую ладонь. Ткань висела лоскутом, были видны белые сухожилия. Обильно шла кровь. «Пустяки! Несколько швов и две недели покоя!», – подумала молодая женщина. Она нагнулась, оборвала оборку платья и крепко, помогая себе зубами, стянула рану, чтобы уменьшить потерю крови.

В человеке, бывшем под шкафом, она узнала Ивана Петровича, с которым познакомилась сегодня утром. Сидя на полу, Иван Петрович шевелил правой ногой и приговаривал:

– Ай, ай! Ай, ай!

Потом он схватил себя за бородку исцарапанной рукой, посмотрел на Веру Георгиевну и очень быстро заговорил;

– Ну, ну!! Что же это? Я всё думал, пока там лежал. Это не у нас в лабораториях! Вздор! У нас все меры приняты! Ерунда! Да и взрываться у нас нечему… Это на улице. Или во дворе. А? Да что же вы стоите! – вдруг закричал Иван Петрович. – Идите! Идите! Вам нужно на перевязку! И узнайте, что там. Кому-нибудь скажите, что мне отдавило ногу! Да идите же!..

Вера Георгиевна побежала к выходу. О раненой руке она забыла. Сейчас её вдруг охватила страшная, невыносимая тревога за мужа. Ведь с ним тоже могло что-нибудь случиться!

Когда молодая женщина оказалась во дворе, она вдруг почувствовала, что сейчас упадёт. Она вспомнила об артериях, вскрытых в тканях ладони. «Я не сумела хорошо стянуть рану… дрянь, слабая девчонка, не смей падать», – говорила она себе. У неё ещё хватило сил спросить кого-то:

– Где Алексей Фёдорович? Где он?

Но ответа она не успела услышать…

Глава четвёртая