Стоянка в Б. И неожиданные впечатления

Во сне я видел Флорентийца, и так реально было ощущение разговора и свиданья с ним, что я даже улыбнулся своей способности жить воображением.

Утреннее солнце сияло, качка почти совсем прекратилась, и меня поразила близость берега. Рядом возник верзила и сообщил, что мы скоро войд„м в бухту Б., указывая на живописно раскинувшийся вдали красивый городок.

Снизу поднялся И., радостно поздоровался и предложил скорее отпить кофе, чтобы пройти к Жанне и приготовить ее к встрече с итальянками.

Мы принялись за завтрак; тут подошел капитан и, смеясь, подал мне душистую записочку.

- Рассказывай теперь другим, дружище, что ты скромный мальчик. Велела передать дочка, да старалась, чтобы маменька не увидела, - похлопывая меня по плечу, сказал капитан.

Я смеялся, как, вероятно, всему смеялся бы сегодня, потому что у меня смеялось вс„ внутри. Я передал записку И., сказав, что я слишком голоден и не могу оторваться от бутерброда, а потому прошу е„ прочесть вслух.

Капитан возмутился таким легкомыслием и стал уверять, что только теперь понимает, как я молод и по-мальчишески неопытен в любовных делах; что женские письма следует читать самому, так как женщины - существа загадочные и могут выкинуть самые неожиданные штучки.

Вс„ же я настоял на том, чтобы проч„л записочку И., и потребовал, чтобы и почтальон присутствовал при этом.

- Ну и занятный мальчишка, - сказал, расхохотавшись, капитан и присел к столу.

Записка, в ч„м я был уверен, и впрямь носила деловой характер. Молодая итальянка писала, что просит поскорее свести их к нашей приятельнице, поскольку в Б. много хороших магазинов и можно купить детям вс„ необходимое.

Капитана несколько разочаровало содержание записки; но он продолжал уверять, что это только благовидный предлог, а развитие любовной истории будет завтра, послезавтра и т.д. - потому что в глазах у девушки он увидел мой портрет.

Так, шутя, мы вместе с ним спустились вниз и прошли прямо к Жанне.

Капитан, в виде дружеского назидания, покачал головой и погрозил мне пальцем.

Жанну мы застали в беспокойстве. Е„ дети метались в жару. Она рассказала, что в семь часов они были совершенно здоровы и весело выпили свой шоколад.

Но вот около получаса назад малыш пожаловался на головную боль; затем и девочка сказала, что у не„ болит голова; не успела Жанна уложить их на диван, как они начали бредить.

И. внимательно осмотрел детей, вынул из кармана красивый гран„ный флакон, которого я ещ„ не видел, и дал лекарство.

- Вы не волнуйтесь, - обратился он к Жанне. - Можно было ждать и худшего.

Через два часа жар спад„т, и дети снова будут чувствовать себя хорошо. Но это не значит, что они уже совсем здоровы. Я вас предупреждал, что немало ещ„ времени вам прид„тся за ними ухаживать.

- Ухаживать я готова всю жизнь, лишь бы они были здоровы и счастливы, - героически удерживаясь от сл„з, ответила Жанна. Я заметил в ней какую-то перемену. О таком молодом существе не скажешь, что оно вдруг постарело. Но у меня сжалось сердце при мысли, что только сейчас она начинает по-настоящему осознавать сво„ положение, и в ее сердце ещ„ глубже пускает корни скорбь.

По распоряжению И. детей вынесли на палубу и, завернув в одеяла, оставили там вплоть до нашего нового визита.

Устроив е„ подле, мы сказали, что сейчас же верн„мся с нашими приятельницами, о которых говорили ей вчера. Но пусть она лежит и не думает вставать.

Войдя к Жанне, обе женщины сердечно обняли е„, осторожно, на цыпочках, подошли к детям и чуть не расплакались, тронутые их красотой, беспомощностью и болезненно пылающими щ„чками.

Обе итальянки выказали большой такт в обращении с Жанной; говорили мало, вопреки свойственным этому народу говорливости и темпераменту; но все их слова и действия были полны уважения и сострадания.

Очень нежно и осторожно, с моей помощью, молодая итальянка обмерила детей, и по е„ лицу несколько раз пробежала судорога какой-то внутренней боли. Очевидно, и е„ сердце уже знало драму любви и скорби.

Старшая дама в это время успела снять мерку с Жанны, хотя та и уверяла, что ей ничего не надо, но вот вс„ детское бель„ и платье у не„ стащили на пароходе моментально.

Нежно улыбаясь Жанне, дамы вышли. Я последовал за ними, а И., задержавшись возле детей, догнал нас уже на нижней палубе, где сейчас устанавливали сходни.

Пароход должен был простоять в порту весь день, так что спешить было незачем. Но И. хотел поскорее купить детям игрушки, чтобы они, проснувшись, легче выдержали постельный режим.

Городок был живописен. С массой зелени, огромными садами, редкостной растительностью и красивыми, почти сплошь одноэтажными домами, большей частью белыми, он был очень уютен.

Мы отыскали игрушечный магазин, набрали кучу самых разных игрушек и отправили их Жанне, скорбные глаза которой вс„ стояли передо мной.

Мне хотелось самому отнести покупки, но И. шепнул, что мы должны проводить дам в другие магазины, отвести на пароход, а затем ещ„ спешно навестить одного из друзей, где нас могут ждать известия.

Быть может, нам прид„тся свернуть на лошадях к турецкой границе и добираться в Константинополь сушей, что и дольше и труднее.

Я приш„л в ужас. "А Жанна?" - хотел я крикнуть. Но И. приложил палец к губам, взял меня под руку и ответил на какой-то вопрос старшей итальянки.

Я так был потряс„н возможной разлукой с Жанной, печалился е„ дальнейшей судьбой, что в мо„ сердце словно вонзилась заноза. Я мгновенно превратился в "Л„вушку-лови ворон", забыв обо вс„м, и если бы не тв„рдая рука И., я бы, наверное, застыл на месте.

- Подумай, разве мог Флорентиец быть столь рассеянным, невоспитанным и нелюбезным. Иди, предложи руку молодой даме и будь ей таким кавалером, каким ты желал бы выглядеть в глазах Жанны, если бы тебе пришлось е„ провожать.

Вежливость обязательна для друга Флорентийца, - услышал я ш„пот И.

Снова и снова я постигал, как трудно мне да„тся искусство самовоспитания, как я неопытен и не умею владеть собой. Мелькнул передо мною образ брата; я вспомнил о его железной воле и рыцарской вежливости во время разговора с Наль в саду Али Мохаммеда. Я сделал невероятное усилие, даже физически ощутив напряжение, подош„л к молодой девушке, снял шляпу и, поклонившись, предложил ей руку.

Тоненькое личико с огромными глазами вспыхнуло, она улыбнулась и как-то мгновенно изменилась. Она стала так миловидна, что я сразу понял, чего ей недоставало. Уныние, разочарование, лежавшие на этом лице, делали его м„ртвым.

"Должно быть, и здесь Матери Жизни потребовалась ч„рная жемчужина в ожерелье", - вспомнились слова Али.

Жалость к спутнице помогла мне забыть о себе, и я стал искать, чем рассеять е„ печаль.

Я начал с того, что представился, попросив прощения, что мы не сделали этого раньше.

Девушка ответила, что фамилию она прочла в судовой книге, и это не составило труда, ибо каюта-люкс на пароходе только одна.

Она рассказала, что родом из Флоренции, что вот уже два года они живут в Петербурге у дядюшки. На родине е„ постигло очень большое горе, и мать увезла е„ путешествовать.

Зовут е„ Мария, а мать Джиованна Гальдони, они едут в Константинополь навестить т„тушку, синьору Терезу, которая вышла замуж за дипломата и теперь вот судьба закинула е„ в Турцию. Она спрашивала, куда едем мы с братом. Я ответил, что пока в Константинополь, дальнейшего маршрута ещ„ не знаю.

Так дошли до магазина белья, и здесь мы уступили поле сражения обеим синьорам. Однако при покупке платья и верхних вещей я решил вмешаться, ибо итальянки предпочитали вещи светлые и яркие. Я же выбрал для Жанны синий костюм из китайского ш„лка, белую батистовую блузку и небольшую английскую шляпу из рисовой соломки с синей лентой. Мы послали ещ„ купить два чемодана, уложили в них вс„, кроме шляп, сели на извозчиков и покатили на пароход.

Разряженные путешественники первого класса, дамы, показывавшие свои туалеты и делавшие глазки мужчинам, и мужчины, старавшиеся блеснуть своим остроумием, ловкостью, аристократичностью манер и выказать все свои мужские достоинства, после того как я видел их изнанку во время бури, вызвали у меня чувство, близкое к тошноте.

Со многими мы были знакомы, многим помогали во время бури. Я знал, как они нетерпеливы, помнил их грубость в обращении с прислугой, отсутствие у этих лощ„ных людей всякой выдержки в часы опасности. И теперь не мог отвязаться от представления о стаде двуногих животных, которым подвернулась новая возможность выставить напоказ свои физические достоинства.

Мы проводили наших дам до каюты Жанны, зашли за турками и вместе с ними вернулись в город.

На этот раз мы двинулись к окраине. По цветущему приморскому бульвару мы вышли на тихую улицу и позвонили у красивого белого дома, окруж„нного садом.

По дороге я спросил молодого турка, как вед„т себя рана на его голове.

- Рана почти зажила, а вот нога вс„ ещ„ очень болит, - ответил он мне.

- Почему же вы не покажете е„ И.? Он ответил, что не хочет волновать отца и скрывает от него, что болен. Уже перед дверью я шепнул И., что у его молодого приятеля рана на ноге, которую тот скрывает от отца.

И. кивнул мне головой, тут открылась дверь, и мы вошли в дом.

Скромный снаружи белый домик с мезонином был чудом уюта. Большая передняя - нечто вроде английского холла - разделяла его на две части. Стены были обшиты панелями из карельской бер„зы. Такого же дерева вешалка, стулья, кресла, столы. Выше панелей стены были обиты сафьяном бирюзового цвета, по ним спускались большие ветки мимозы. Пол застлан голубым ковром с ж„лтыми и белыми цветами. Я остановился зачарованный. Так легко дышалось в этой комнате, точно это был замок доброй феи. Я замер по обыкновению "Л„вушкой-лови ворон" и не знал, в каком месте земного шара сейчас нахожусь.

Я ничего не слышал, а только смотрел и радовался гармонии этой комнаты, даже жалкого подобия которой я никогда не видел.

На верхней площадке лестницы открылась такая же, карельской бер„зы, дверь с бирюзовой ручкой, и женская фигура в белом стала спускаться к нам.

Каково же было мо„ изумление, когда я увидел, что лицо женщины, е„ руки, шея - совершенно ч„рные. Она подошла прямо к И., протянула ему обе ч„рные руки и заговорила по-английски.

Неожиданно увидев черную женщину не в балагане, но разговаривающую по-английски, с прекрасными манерами, с фигурой подобно статуе, с лицом красивым, без ужасных толстых губ, и с косами, - я просто испугался. Должно быть, мо„ лицо выражало смятение достаточно ярко, так как даже неизменно выдержанный И. засмеялся, и я поспешил спрятаться за его широкую спину.

Сейчас я даже не знаю, почему так перепугался тогда. Правда, глазами она вращала здорово, говорила горловым голосом очень быстро, но ничего отвратительного в ней не было. Она была по-своему нежна и женственна, быть может даже прекрасна.

Но мне она внушала ужас.

Я вс„ пятился, пропустив впер„д обоих турок, которые, очевидно, знали е„ раньше. Я дрожал от ужаса при мысли, что мне прид„тся коснуться этой агатовой руки.

О ч„м-то договорившись с И., ч„рная женщина быстро прошла своей л„гкой и гибкой походкой в комнату. Я вытирал пот со лба и вс„ не мог успокоить своего колотившегося сердца. И. всмотрелся в меня внимательно, перестал смеяться и очень ласково сказал:

- Я должен был тебя предупредить, что у Флорентийца ты встретишь семью негров, спас„нную им во время путешествия по Африке. А эта женщина была младенцем привезена в Россию вместе с двумя маленькими братьями и матерью.

Она хорошо образованна, очень предана Флорентийцу и Ананде. Я не сообразил, что нервы твои слишком потрясены, и зря понадеялся на твои силы. Прости, возьми эту конфету, сердцебиение сейчас пройд„т.

Я долго ещ„ не мог успокоиться, сел на стул, и И. подал мне ещ„ какойто воды. Я всеми силами стал думать о Флорентийце, чтобы только не упасть снова в обморок.

Но мне вскоре стало лучше. Я сделал над собой огромное усилие, улыбнулся и сказал, что движения женщины напомнили мне змею, а змей я боюсь до ужаса.

Молодой турок весело рассмеялся и согласился, что змеи очень противны, но в этой тонкой и высокой женщине он не видит ничего змеиного.

В эту минусу снова показалась она. И вправду, только от неожиданности можно было так перепугаться. Ничего противного в ней не было. Это была ч„рная статуя стройностью и совершенством форм. Однако контраст ч„рной кожи и безукоризненной белизны одежды в этой дивной светлой комнате, где мо„ воображение уже поселило золотоволосых ангелов, подействовал на меня удручающе.

Я мысленно всеми силами вцепился в руку Флорентийца; и ещ„ раз осознал, что не знаю жизни, неопытен и несдержан.

"Враг не дремлет и всегда будет стараться воспользоваться каждой минутой твоей растерянности", вспомнил я строки из письма Али.

Не успели все эти мысли мелькнуть в моей голове, как ч„рная девушка уже подошла к И. и сказала, что хозяин просит И. пройти к нему в кабинет, а остальных прогуляться по саду, куда они сойдут через четверть часа.

И. прош„л в комнату хозяина, очевидно зная дорогу; нас девушка повела в сад, открыв зеркальную вращающуюся дверь, которую я принял за обыкновенное трюмо. Через эту дверь мы попали в библиотеку, с несколькими столами и глубокими креслами, а оттуда вышли через веранду в сад.

Какой чудесный цветник был разбит здесь! Так красиво сочетались в гамме красок незнакомые мне цветы! Щебетали птицы, деревья бросали на дорожки фантастические тени. Такой мир и спокойствие царили в этом уголке, что не верилось в близость моря, шум которого здесь не был слышен, в бури и весь тот ужас, через который мы только что прошли, чтобы попасть сюда, в это безмятежное поэтическое царство.

Не хотелось двигаться, не хотелось не только говорить, но даже слушать человеческую речь. Я остался у цветника, сел на скамейку под цветущим гранатовым деревом и стал думать о Флорентийце и его друге, у которого и дом и сад - вс„ наполнено миром и красотой. Не для себя одного, размышлял я, создал этот уголок хозяин. Сколько бурь сердечных должно утихнуть в душах людей, попадающих в эту тишину и гармонию! Словно каждый предмет здесь, каждый цветок напо„н любовью. Казалось, я понял, чем должно быть земное жилище тех. кто любит человека, встречая в каждом подобие самого себя, стараясь дать каждому помощь и утешение.

Я пытался представить себе нашего хозяина, внутреннее существо которого, казалось, я постиг. И подумал, что он, должно быть, похож красотою на Флорентийца. Туг я почувствовал новый прилив сил, представив себе своего друга в белой одежде и чалме, каким он был на пиру у Али. "Увижу ли я вас, дорогой Флорентиец? О, как я люблю вас!" - говорил я мысленно, вкладывая в эти слова вс„ сво„ сердце, и ясно - совсем рядом - услыхал его голос: "Я с тобой, мой друг. Храни мир, носи его всюду и встретишь меня".

Слуховая иллюзия была так ярка, что я вскочил, чтобы броситься на любимый голос. Но каково же было мо„ разочарование и удивление, когда я увидел И., зовущего меня, жалкого "Л„вушку-лови ворон".

И. стоял на веранде рядом с человеком в обычном европейском л„гком костюме. Контраст между мечтой и действительностью был таким разительным, что я не мог удержаться от смеха. Все неожиданности - и ч„рная змеевидная женщина вместо ангелов, и обычный человек вместо Флорентийца - вс„ вместе вызвало во мне смех над собственной детскостью.

Совершенно не сознавая неприличия своего поведения, я встал и пош„л, смеясь, на зов И.

- Что тебя веселит, Л„вушка? - спросил И., нахмурясь.

- Только собственная глупость, Лоллион, - ответил я. - Я, должно быть, никогда не выйду из детства и не сумею воспитать в себе тех достоинств, живой пример которых вижу перед собой. Смешно, что я попадаюсь на иллюзиях, которые мне подстраивают мои глаза и уши. Это вс„ противная, тяж„лая и жаркая дервишская шапка испортила мой слух.

- Нет, друг, - сказал хозяин дома. - Если твои иллюзии рождают вес„лый добрый смех, - ты можешь быть спокоен, что достигнешь многого. Только злые люди не знают смеха и стремятся победить упорством воли; и они не побеждают.

Побеждают те, что идут любя.

Я остановился, как вкопанный. Мысли вихрем завертелись в мозгу. Что общего между нашим хозяином и Флорентийцем? Почему сердце мо„ сразу наполнилось блаженством? Я видел человека среднего роста, с темно-каштановыми, вьющимися волосами, на которых сидела небольшая шапочка вроде тюбетейки. Его прекрасные синие глаза смотрели мягко, любяще, однако излучали огромную силу.

Вот это выражение силы, энергии, внутренней мощи и поразило меня, вызвав в памяти образ Флорентийца и пылающую мощь глаз Али.

Я был глубоко тронут его ласковой речью, вниманием, которого я - первый встречный - никак не заслужил. И невольно подумал, что уже много дней живу среди чужих людей, дающих мне защиту, кров и пищу, а я... И я грустно опустил голову, подумав о сво„м собственном бессилии, и слезы скатились с моих ресниц.

Хозяин сош„л с веранды, тихо и нежно обнял меня и пов„л в дом. Я не мог унять слез. Скорбь бессилия, сознание великой доброты людей, защищающих брата, преклонение перед ними и полная моя невежественность, незнание даже мотивов их поведения, ужас от мысли лишиться их покровительства и дружбы и остаться совсем одиноким - вс„ разрывало мне сердце, и я приник, горько рыдая, к плечу моего спутника.

- Вот видишь, друг, какие контрасты играют жизнью человека. В страшную бурю, когда пароходу грозила гибель, - ты весело смеялся и тем поразил и ободрил храбрых людей. Сейчас тебя заставила смеяться великая любовь и преданность другу, - а в результате ты плачешь, думаешь об одиночестве и впадаешь в уныние от ещ„ несуществующего будущего. Как можно потерять то, чего нет? Разве ты знал минуту назад, что будешь сейчас плакать? Ты лишился мира и радости только потому, что перестал верить своему другу Флорентийцу, которому хочешь сопутствовать всю жизнь. Ободрись. Не поддавайся сомнениям.

Чем энергичнее ты будешь гнать от себя уныние, тем скорее и лучше себя воспитаешь, и внутренняя самодисциплина станет твоей привычкой, л„гкой и простой. Не считай нас, твоих новых друзей, людьми сверхъестественными, счастливыми обладателями каких-либо тайн. Мы такие же люди, как и все. А люди делятся только на знающих, освобожд„нных от предрассудков и страстей, а потому добрых и радостных, - и на незнающих, закованных в цепи предрассудков и страстей, а потому унылых и злых. Учись, сын мой. В жизни есть только один путь: знание. Знание раскрепощает человека. И чем свободнее он становится, тем больше значит в созидающей Вселенной, тем весомее его труд на общее благо и шире область той атмосферы мира, которую он нес„т с собою. Возьми этот медальон; в н„м портрет твоего друга Флорентийца. Прекрасно, что ты так предан ему. Теперь ты сам видишь, что и родного, и неродного брата, совсем недавно обрет„нного, ты любишь одинаково сильно. Чем больше будешь ты освобождаться от любви условной, тем вернее любовь истинно человеческая будет просыпаться в тебе.

С этими словами он подал мне довольно большой овальный медальон на тонкой золотой цепочке, в крышку которого был вделан т„мно-синий выпуклый сапфир.

- Надень его; и в минуты сомнений, опасности, уныния или горького раздумья возьми его в руку, думая о Флорентийце и обо мне, тво„м новом, навсегда тебе преданном друге. И ты найд„шь в себе силы удержать слезы.

Помни: каждая пролитая слеза отнимает, а каждая побежд„нная возводит человека на новую ступень внутренней силы. Здесь надпись на одном из древнейших языков человечества: "Любя побеждай".

С этими словами он открыл медальон, и я увидел дивный портрет Флорентийца.

Я хотел поблагодарить его; я был полон благоговения и счастья. Но в дверь постучали, и я едва успел надеть медальон. Но, должно быть, он прочитал мои мысли; он улыбнулся мне, подош„л к двери и открыл е„.

Я увидел белое платье, ч„рную голову, шею и полуоткрытые руки, но этот силуэт больше не пугал меня. Странное чувство - уже не раз испытанное мною за эти дни - ощущение какой-то силы, обновления всего организма снова наполнило меня. Я точно снова вдруг стал старше, увереннее и спокойнее.

- Могут ли войти ваши друзья, сэр Уоми? - спросила девушка.

- Да, Хава, могут. Познакомься ещ„ с одним моим другом. И пока я буду говорить о совершенно неинтересных для него вещах, проведи его в библиотеку и покажи полку, где стоят книги философов всего мира, трактующих самовоспитание. Пусть он выберет вс„, что только захочет. А ты сложишь книги в портфель на память о себе, - сказал, улыбаясь, хозяин, и глаза его заблестели юмором, точь-в-точь как у Флорентийца.

- Я с радостью проведу молодого гостя в библиотеку и покажу книги. Но вряд ли ему будет приятна память обо мне. Европейцы редко переносят ч„рную кожу, - ответила Хава, открывая в улыбке ослепительно белые зубы.

Я был вконец сконфужен. А сэр Уоми обратился ко мне со смехом:

- Вот и первый урок тебе, друг. Побеждай свои предрассудки и помни, что у всех у нас одна и та же, красная кровь.

Я вышел вслед за Хавой и в соседней комнате столкнулся с И. и турками, направлявшимися в кабинет сэра Уоми. Должно быть, вид мой был необычен; турки удивл„нно на меня посмотрели, а И. улыбнулся и ласково пров„л рукой по моим волосам.

Хава пропустила их в кабинет и пригласила меня следовать за нею. Мы миновали несколько комнат, затен„нных ставнями от солнца, и через знакомую уже зеркальную дверь вошли в библиотеку.

Теперь я лучше рассмотрел эту комнату. Какая художественная атмосфера царила здесь! Т„мные шкафы красного дерева с большими стеклянными дверцами красиво выделялись на синем ковре. Синий потолок с росписью: хоровод белых павлинов и играющий на дудочке юноша.

- Вот, это здесь, - услышал я голос Хавы. - Вам прид„тся встать на лесенку. На верхних полках этих двух шкафов стоят книги, которые рекомендовал вам сэр Ут-Уоми.

Я поблагодарил, запомнив, что друга моего зовут Ут-Уоми, и стал читать названия книг. Я полагал, что читал очень много под руководством брата и непременно найду хотя бы несколько знакомых мне изданий. Но ни одной из этих, на разных языках, книг я не знал.

- Ненадолго оставлю вас одного и поднимусь к себе за портфелем, - сказала Хава.

И я остался один. Окна и дверь веранды были распахнуты, и из сада в комнату лился чудесный аромат. А тишина дарила особенное наслаждение, я отдыхал после неумолчного шума моря. Тянуло выйти в сад, походить по мягкой земле, но я боялся рассеяться и стал прилежно перебирать книги.

Я хотел было уже перебраться к другому шкафу, как вдруг на пол, неловко задетые мною, выпали две книги. Я сош„л с лесенки, поднял книги и открыл толстую кожаную обложку одной из них. "Самодисциплина, е„ значение в жизни личной и космической", произведение Николая Т. Издание Фирс, Лондон, - проч„л я заголовок.

Я прот„р глаза; ещ„ раз проч„л заголовок. Схватил вторую книгу в таком же перепл„те. "Путь человека, как путь освобождения. Человек, как единица Вечного Движения". Издание Фирс, Лондон. Произведение Николая Т.

Сомнений быть не могло, эти книги принадлежат перу моего брата. Но что всколыхнулось во мне при этом открытии! Какие разноречивые чувства наполняли меня, - описать невозможно! Вопросы: Кто же мой брат? Кто был моим воспитателем? Почему я разлуч„н с ним? - опять превратили меня в "Л„вушку-лови ворон". Я не стал искать дальше, а присел на лесенку и принялся читать.

Не помню сейчас, много ли успел прочесть, но очнулся я от громкого смеха.

Вздрогнув от неожиданности, я так растерялся, что даже не сообразил сразу, почему возле меня стоят полукругом И., турки, Хава и сэр Уоми, где я и что со мной.

Сэр Уоми подош„л ко мне, ласково обнял и шепнул:

- Радуйся находке, но внешне войди в роль светского воспитанного человека.

Тут И. взглянул на книги и на меня и весело рассмеялся.

- Теперь, Л„вушка, ты видишь, что не только ты скрывал от брата свой литературный талант, но и он утаил от тебя свои книги. Ты наш„л их. Теперь нужно становиться скорее писателем, чтобы и твои книги попали ему в руки.

Тогда вы будете квиты.

- Вот как! Капитан Т. - ваш брат? - сказала Хава. - Тогда вам будет очень интересно прочесть и его последнюю книгу; в ней есть даже портрет капитана Т.

С этими словами она быстро открыла шкаф у правой стены, подкатила туда лесенку и достала книгу в синем перепл„те, подав е„ разв„рнутою на странице с портретом брата. Он был очень похож; только лицо очень строгое, серь„зное, и печать какого-то отречения лежала на н„м.

Я проч„л заголовок: "Не жизнь делает человека, а человек нес„т в себе жизнь и творит свою судьбу". Я ничего не понял, к стыду своему, ни в одном из заголовков. Тяжело вздохнув, я взял все три книги и вышел в сад, где теперь находились сэр Уоми и остальные гости.

Подойдя к ним, я сказал печально, что книги брата мне очень дороги, но они кажутся мне таинственной китайской грамотой. Я просил у доброго хозяина разрешения взять с собой эти книги, чтобы потом вернуть их почтой.

- Возьми, друг мой, и оставь книги себе, - ответил он. - Я всегда смогу пополнить свою библиотеку. Тебе же пока несколько труднее. У тебя сейчас такой чудесный учитель и воспитатель в лице И., что он растолкует вс„, чего ты не пойм„шь. И о нас расскажет, - прибавил он, понижая голос так, чтобы нас не могли слышать турки, которых Хава увела в глубь сада.

- И не огорчайся так часто своей невежественностью и невыдержанностью, - продолжал сэр Уоми, усаживая меня на скамью между собой и И. - Просто в каждый обычный день живи так, словно бы это был твой последний день. Не оставляй ничего на завтра, про запас, живи всей полнотой мыслей и чувств сегодня, сейчас. Не старайся специально развивать силу воли, а просто будь добрым и чистым в каждую пробегающую минуту.

К нам подошли турки с Хавой, державшей в руках прекрасный портфель из зел„ной кожи. Передавая его мне, она лукаво улыбнулась, спросив, не напоминает ли мне этот цвет чьих-то зел„ных глаз.

- А внутри, - прибавила она, - вы найд„те портрет сэра Уоми.

Я был тронут вниманием девушки и сказал ей, что, очевидно, всем вокруг не„ тепло, что я всегда буду помнить е„ любезность и опечален тем, что я плохой кавалер и у меня нет ничего, что я мог бы оставить ей на память.

- Ну, а если я найду что-нибудь, что принадлежит вам? Оставите ли мне свой автограф на память?

Моя вещь в этом доме? Я пот„р лоб, проверяя, не заснул ли уж я м„ртвым сном Флорентийца? Хава звонко рассмеялась и своим гортанным голосом произнесла:

- Я жду ответа, кавалер Л„вушка.

Я окончательно смутился, и за меня ответил сэр Уоми.

- Неси сво„ сокровище, Хава, если оно и в самом деле у тебя есть. Не конфузь человека, который ещ„ и сам не знает, что дал миру жемчужину и тем украсил жизнь.

Я перев„л глаза на сэра Уоми, думая обнаружить на его лице уже знакомый мне юмор. Но оно было серь„зно, и смотрел он ласково. Я ощутил уже привычное раздражение от всех этих тайн и загадок и готов был раскричаться, как в дверях увидел Хаву с толстой книжкой в руках. Это был журнал "Новости литературы". Развернув книжку, она поднесла мне страницу с началом рассказа: "Первая утрата, - и свет погас". Того рассказа, что пленил аудиторию и какого-то литератора на студенческой вечеринке в Петербурге и теперь вышел в свет. Хава перелистала страницы и показала мне подпись: "Студент Т."

- Пиши автограф, - сказал И. - И надо собираться. Я взял из рук Хавы карандаш, взглянул на не„, рассмеялся и написал:

"Новая встреча, - и свет засиял". Мой автограф вызвал не меньшее удивление всего общества.

- Ты и сам ещ„ не понимаешь, что в тво„м рассказе и что значат слова этого автографа, мой юный мудрец, - сказал, прощаясь, сэр Уоми. - Но в нашу следующую встречу ты будешь во всеоружии знания. Иди сейчас так, как повед„т тебя И., и дождись в его обществе возвращения Флорентийца.

Он обнял меня и ласково пров„л рукой по моим волосам. Хава протянула мне обе руки. Я склонился и поцеловал эти прекрасные ч„рные руки, прося прощения за свой испуг и отвращение, которые они мне внушали прежде.

Я почувствовал, что руки е„ задрожали; а когда поднял голову, увидел изменившееся лицо Хавы и услышал ш„пот:

- Я всегда буду вам верной слугою, и ваш свет мне будет сиять тоже.

Нас разъединил И., подошедший проститься с Хавой. Мы вышли все вместе и тут же расстались с турками, которые собирались навестить родственников. Я удивился, как промелькнуло время. Казалось, только час и пробыли мы у сэра Уоми, а на самом деле было уже около семи вечера.

Я был рад, что турки ушли; говорить мне совсем не хотелось. И. взял меня под руку, мы свернули в какую-то улицу и зашли в книжную лавку. И. спросил, нет ли последнего номера журнала "Новости литературы".

- Нет, - ответил приказчик. - На этот раз вс„ раскупили. Но можно снять с витрины последний экземпляр, если вы наверняка купите.

И. заверил, что книгу мы купим непременно, расплатился, и мы вышли.

- Как не хочется идти на пароход, Лоллион, - сказал я. - Век бы жил тут, в саду сэра Уоми.

- Ну, вот и верь тебе! Хотел век жить подле Флорентийца, всю жизнь разделять его труды. А теперь хочешь жить в саду сэра Уоми? - улыбнулся И.

- Да, - ответил я. - Слова мои могут показаться изменой. И я не смог бы рассказать, что творится в мо„м сердце. Оно, точно мешок, вс„ больше расширяется, и живут в н„м не только мой брат и Флорентиец. Я ещ„ не могу уяснить себе, что общего наш„л я между вашими тремя друзьями: Али, Флорентийцем и сэром Уоми. Но что-то общее есть, какое-то высшее благородство, какая-то неведомая мне сила... Я даже думаю, что у вас и Ананды много общего с ними. Не могу ещ„ взять в толк, почему вы все так беспредельно со мной милосердны! Защищая брата, который, конечно, достоин этого, - вы делаете и для меня так много, чего я вовсе не заслужил. И вы, вот вы, Лоллион, - чем смогу я когда-нибудь отплатить вам?

- Не наград или похвал должен ждать человек, Л„вушка, - ответил И. - Жизнь наша - лишь ряд причин и следствий; и этому закону подчинена Вселенная, а не только жизнь человеческая. Но у нас ещ„ будет много времени, чтобы говорить об этом. Не хочешь ли сейчас соблюсти долг вежливости и купить цветов нашим дамам за то, что они так славно потрудились и помогли нам одеть Жанну и детей?

- Нет, вознаградить их - каковы только что сказали - за доброе дело мне вовсе не хочется; а вежливость? - возможно, я плохой кавалер. Но мне очень хочется, всем сердцем хочется - отнести розы Жанне, - это я сделал бы так радостно, что даже возвращение на пароход мне было бы менее тяжко.

- Прекрасно, вон там я вижу цветочный магазин. Я выполню долг вежливости по отношению к итальянкам, ты - подари цветы Жанне. Но будь осторожен, Л„вушка. Ни в одной из тех, кто встречается нам сейчас на пути, ты не должен видеть женщину как предмет любви; а только друзей, которым мы должны помочь, если можем. Мы должны хранить в сердце и мыслях такую глубокую чистоту и целомудрие, как будто бы ид„м в священный поход. Все наши силы, духовные и физические, должны быть целиком устремлены только на то дело, которое нам поручили. Мужайся и на меня не сердись. Бедное, разор„нное сердце Жанны готово привязаться всеми силами к тому, кто выкажет ей сострадание и внимание. Тебе же предстоит не утешение одной только женщины, а верное служение задаче, взятой на себя добровольно. Двоиться, желать и брата спасти, и женщину найти, - тебе сейчас нельзя.

- Мне и в голову не приходило перейти границы самой простой дружбы в мо„м поведении с Жанной. Я очень сострадаю ей, готов во вс„м помочь, - ответил я.

- Но верьте, Лоллион, ни она, ни Хава никогда не могли бы стать героинями моего романа... И если чем-нибудь я дал вам повод подумать иначе, я согласен отнести цветы синьорам Гальдони, а вы - за нас обоих - передайте мои Жанне.

Когда мы стали выбирать букеты дамам, я вс„ же отобрал белые и красные розы для Жанны, а И. - два букета итальянкам, один из розовых, другой - из ж„лтых роз. Я положил свой букет на пальмовый лист и перевязал его белой и красной лентами.

На вопрос, почему я выбрал эти цвета, я ответил, что мне неизвестно значение цветов. Но Али когда-то прислал мне подарок белого цвета - цвета силы; и красного - цвета любви.

- Теперь я, в свою очередь, хочу послать Жанне привет любви и силы; и надеюсь, что она не увидит в этом чего-либо предосудительного.

Взяв цветы, мы снова вышли на набережную и отправились прямо на пароход.

И. прош„л к Жанне, а я направился в каюту итальянок и передал розовый букет дочери и ж„лтый - матери. Девушка радостно приняла цветы, и нежный румянец разлился по е„ лицу и шее.

Мать ласково улыбнулась и спросила, видел ли я мадам Жанну в новом туалете. Я ответил, что к ней пош„л мой кузен, так как малютки нуждаются в его присмотре, а я повидаю всех завтра и уж тогда полюбуюсь туалетами.

Я был так полон новыми впечатлениями, портфель с книгами тянул меня скорей в каюту, чтобы хоть портрет брата рассмотреть наедине, - а тут приходилось стоять в толпе разряженных дам и мужчин и принимать участие в л„гком салопном разговоре. Я воспользовался первым попавшимся предлогом, быть может, показавшись не слишком учтивым, и поднялся на свою палубу.

Хотелось принять душ, полежать и подумать. Но, очевидно, моим намерениям сегодня не суждено было сбываться.

Не успел я снять пиджак, как явилась моя нянька - матрос-верзила, подав мне посылочку и письмо в элегантном длинном конверте. Он интересовался нашим путешествием на берег, жаловался, что его не пустили со мной в город. Только я от него отделался, как пришли турки. Я едва успел спрятать посылку и письмо. Турки рассказывали, что очень весело провели время у родственников, где узнали, сколько бед принесла буря, из которой счастливо и благополучно выскочил один только наш пароход. Вышедшие следом за нами два парохода, один - старый греческий и другой французский, - оба погибли. А в Севастополе буря свирепствует и поныне, хотя уже с меньшей силой.

Всеми силами я старался быть вежливым; но внутри у меня клокотало раздражение от невозможности жить так, как хочется, а постоянно зависеть от светских приличий.

"Неужели, - думал я, - так поразившие меня люди огромной выдержки, которых я увидел, и едущий со мною И. приобрели сво„ хорошее воспитание и выдержку таким же трудным пут„м?"

Я готов был закричать туркам, чтобы они уходили и дали мне возможность побыть одному. И тут я услышал голоса И. и капитана с трапа нашей палубы.

Меня поразило лицо И. Я ещ„ ни разу не видел его таким сияющим. Точно внутри у него горел какой-то свет, так он лучился радостью.

В моей голове снова промчался вихрь. Тут были и мысли низкие, недостойные; я подумал, что И. так задержался у Жанны, потому что любит е„.

А мне-то говорил! Проскользнули здесь и ревность, и грубая мысль о полной зависимости от почти незнакомого мне человека. Я почувствовал протест, и меня охватило раздражение.

Я почти не слышал, о ч„м говорили вокруг. Ещ„ раз посмотрел на И., - и устыдился своего недоброжелательства. Лицо И. вс„ так же светилось внутренним огн„м, глаза его сверкали, напоминая глаза-зв„зды Ананды.

Нет, сказал я себе, он не может быть двуличным. Человек с такими светящимся лицом должен гореть честью и любовью. Иначе откуда взяться этому свету?

Я вспомнил обо вс„м, что рассказал мне И. о себе; о том, что я постиг за короткое время через него; и о том необычном человеке, которого он показал мне в Б.

Постепенно я забыл обо вс„м, превратился в "Л„вушку-лови ворон", перен„сся в сад сэра Уоми и так погрузился в мысли о н„м, что как будто услышал его голос:

"Мужайся, пора детства миновала. Учись действовать не только ради брата, но вглядывайся во всех, кто тебе встретится. Если ты не сумел дать человеку слово утешения, - ты потерял счастливый момент. Не думай о себе, разговаривая с людьми, думай о них. И ты не будешь ни уставать, ни раздражаться".

Я вздрогнул от страшного р„ва, вскочил, оглуш„нный, сконфузился, потому что все смеялись, и никак не мог сообразить, где я, - пока, наконец, не понял, что это рев„т пароходный гудок.

И. ласково обнял меня за плечи, говоря, что нервы мои за эти дни совсем истрепались.

- Да, Лоллион, истрепались.

И я хотел рассказать ему ещ„ об одной своей слуховой галлюцинации, но он незаметно для других приложил палец к губам и шепнул: "После", чем немало удивил меня.

Между тем гудок умолк, и на пароходе кипела обычная перед отправлением суета. Мы медленно отходили от мола. Полоса воды между нами и Б. становилась вс„ шире; и, наконец, берег скрылся из глаз. Ещ„ одна страница моей жизни закрылась, ещ„ один светлый образ поселился в мо„м сердце прочно, и я даже не заметил, какое огромное место он там занял.

ГЛАВА XV

МЫ ПЛЫВ‚М В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Спустя некоторое время явился верзила со складным столом и скатертью, а за ним лакей с тарелками и прочими обеденными приборами.

Турки вспомнили, что им надо переодеться к табльдоту и поспешили вниз.

Мне стало легче с их уходом. Гармоничная атмосфера И., точно горный зефир, охватила меня. И вс„ мелкое, раздражающее, заводящее мысли и чувства в тупик, отступило. Интерес к внутренней жизни И., желание понять причину его необыкновенного состояния выступили на первый план. Я невольно подпал под очарование его спокойствия и даже какой-то величавости. Мои мысли вернулись назад, к его детству, его страданиям и к той силе, которая в н„м выросла теперь.

Я молча сидел подле него и только сейчас обнаружил, что вся внешняя суета мне не мешает, что я даже не замечаю людей, хотя и вижу их совершенно отч„тливо.

Я не превратился в "Л„вушку-лови ворон", вполне соображал, где я, даже перекинулся парой фраз с капитаном; но внутри меня точно вс„ звенело, я был тих; никогда прежде не испытывал я такого спокойствия, сознавая, что пришло оно от той внутренней гармонии, которую распространял сияющий Лоллион.

"Вот как может быть счастлив человек своим внутренним состоянием. Вот где сила помощи людям без слов, без проповедей, одним только живым примером", - подумал я.

Даже нетерпеливое желание выяснить, от кого мне передали посылку и письмо, отступило куда-то; я думал о письме Флорентийца. Только сейчас дошли до моего сознания его слова о том, что я должен поехать в Индию. Помимо непосредственного интереса, который мне всегда внушала эта страна (быть может, потому, что я много читал о ней книг у брата и видел много иллюстраций), - теперь, когда я встретил Али, узнал от И., что все они, - и сэр Уоми тоже, - были в Индии и жили там, - мой интерес оживотворился. Мне захотелось самому повидать эту страну. Недавний протест и страх перед Востоком ул„гся. Я по-новому стал воспринимать разлуку с братом, уже не видя в ней трагедии, а сознавая, что это начало новой жизни.

Мы отобедали. И мне пришлось прибегнуть к каплям И., так как в открытом море вс„ же качало и я не чувствовал себя устойчиво. Отголоски бури, как предсказывал капитан; но сейчас качка почему-то действовала на меня особенно.

- Я давно вижу, дружок, что тебе хочется рассказать о своих впечатлениях.

Мне тоже есть что поведать тебе, - сказал И.

- Прежде всего, мне хотелось бы узнать, от кого я получил посылку и письмо из Б. и поделиться их содержанием с вами, - ответил я.

По лицу И. скользнула усмешка; он встал и предложил мне перейти в каюту.

Я достал из-под своей подушки письмо и посылочку. Разорвав конверт, я был удивл„н свыше всякой меры подписью "Хава", которую я от нетерпения проч„л сразу.

Я так изумился, что вместо того, чтобы читать письмо самому, протянул его И. Представление о ч„рной статуе в белом платье, которую я сч„л мелькнувшей и навек исчезнувшей для меня бабочкой, ожило и достаточно неприятно поразило меня.

И. взял письмо, посмотрел на меня своими светящимися глазами и стал громко читать:

"Я не знаю, какими словами выразить мо„ обращение к Вам. Если бы я была белой женщиной, то я бы нашла, как обойти установленные вековыми предрассудками правила светских приличий. Но моя ч„рная кожа ставит меня вне законов вежливости и приличий, которые белые люди считают иногда обязательными только для белокожих. Я могу обращаться к Вам не иначе, как к частице света и духа, живущих в каждом человеке, независимо от времени и места, нации и религии. Знание рассеивает все предрассудки и суеверия; и я, обращаясь к Вашей любви, позволю себе сказать Вам: "Друг". Итак, Друг, - впервые в жизни белый человек выразил мне свою вежливость и сострадание, прижав к губам мои ч„рные руки. Если бы я жила ещ„ тысячу лет, - я и тогда не забыла бы этих поцелуев, потому что им ответил поцелуй моего сердца.

Наверное, есть много форм любви, о которой говорят и которую выражают действием женщины. Мне же доступна только одна е„ форма - беззаветной преданности, не требующей ничего взамен. Я отдаю Вам сво„ сердце, не умеющее раздваиваться; и верность моя пойд„т за Вами всюду, будет ли это рай или ад, кост„р или море, удача или поражение. И почему именно так пойд„т моя жизнь, какие вековые законы жизни связывают нас, - мне ясно. Когда-либо станет ясно и Вам, но сейчас я молчу. Я знаю вс„, что Вы можете подумать об этой привязанности, такой Вам сейчас ненужной и стеснительной. Но настанет время, Вы выберете себе подругу жизни, - и ч„рная няня пригодится белым детям. Моя преданность, - так навязчиво предлагаемая сейчас, если рассматривать е„ с точки зрения условностей, - на самом деле проста, легка, радостна. Если подняться мыслью в океан Вселенной и там уловить свободную ноту любви, любви, не подавляемой иллюзорным пониманием дня как тяж„лого испытания, долга и жажды набрать себе лично побольше благ и богатства, - то можно увидеть не этот серый день, сдавленный печалью и скорбью, но день счастливой возможности вылить из сердца любовь свободную, чистую, бескорыстную, - и в этом истинное счастье человека. И да простит мне жизнь эту мою уверенность, но я знаю, что в Вашем доме найду свою долю мира. Я знаю, как испугала Вас моя черная кожа; и тем глубже ценю благородство сердца, отдавшего поцелуй моим ч„рным рукам. В память о нашей встрече я посылаю небольшую шкатулку, которая Вам, наверное, понравится. Примите е„, как самый ценный дар моей преданности. Мне дал е„ сэр Уоми в день моего совершеннолетия, велев передать е„ тому, за кого я буду готова умереть. Я уже сказала, - путь мой за Вами. Чтобы не показаться сентиментальной, я кончаю сво„ письмо глубоким поклоном Вашему другу И., Вашему брату и Вашему великому другу Флорентийцу.

Ваша слуга Хава".

И. давно кончил. Я сидел, опустив голову на руки, и не знал, что думать ещ„ и об этой неожиданной случайности.

- Нет случайностей, - услышал я голос моего друга. - Вс„, с чем мы сталкиваемся, подчинено закону причинности, и нет в жизни следствий без причины. Чем свободнее от предрассудков человек, тем больше он может знать.

И Хава права, когда пишет, что знание рассеивает предрассудки и суеверия. Но мы ещ„ будем иметь время, чтобы поговорить об этом. Сейчас хочу тебе сказать, что преследовавшие нас сарты погибли на старом греческом судне, куда их привела ненависть, хотя они знали о предстоящей буре. Теперь до самого Константинополя за нами не будет погони. А там узнаем, как быть дальше. Не хочешь ли посмотреть на заветный подарок Хавы? Качка усиливается, нам следует снова обойти весь пароход. После перенес„нной бури люди гораздо чувствительнее к качке. Жанну надо навестить первой, потом итальянок и т. д.

Я развернул небольшой пакет и достал из кожаного футляра квадратную шкатулку т„мно-синей эмали, на крышке которой был изображ„н овальный эмалевый портрет сэра Уоми. Портрет был окруж„н рядом небольших, но чудно сверкавших бриллиантов, а замком служил крупный, выпуклый т„мный сапфир.

- За всю свою жизнь я даже и не видел столько драгоценных вещей, сколько мне пришлось держать в руках за эти недели, - сказал я.

- Да, - ответил И. - Какое множество людей хотело бы хоть подержать в руках портрет сэра Уоми, не только что получить его в подарок. Но спрячь вс„ в саквояж, нам пора двинуться в обход.

Я спрятал все свои вещи и книги в саквояж. И. достал наши аптечки, и не успели мы их надеть, как в дверях появился посыльный от капитана с просьбой поспешить в каюту 1 А, там худо и матери, и детям.

Мы помчались ближайшими переходами к Жанне, прич„м верзила снова спас мой нос и р„бра, так как я не умел удерживать равновесие. На мой вопрос, уж не буря ли будет снова, И. ответил, что это невозможно, природа не в состоянии так разъяриться два раза подряд. А верзила, смеясь, уверял, что это всего только зыбь. Быть может, это и была зыбь, но - надо отдать ей справедливость - зыбь препротивная.

Мы вошли к Жанне и снова застали картину почти того же отчаяния, что и в первый раз. Она сидела, забившись в угол дивана, с детьми на коленях.

Лицо е„ выражало полную растерянность, и когда И. наклонился к девочке, чтобы взять е„ и положить на детскую койку, она вцепилась в него, крича, что девочка умирает, и она не хочет, чтобы та умирала на холодной койке, пусть лучше у сердца матери. От резкого движения и малыш скатился бы на пол, если бы я не бросился к нему.

Взяв реб„нка на руки, я готов был разразиться упр„ками, но.. образ сэра Уоми, прочно поселившийся в мо„м сердце, помог сдержаться и мягко сказать ей:

- Так-то вы держите обещание ухаживать за детьми? Разве им не удобнее в своих постельках?

Жанна плакала, говоря, что, не видя меня так долго, не сумела сохранить самообладание, а болезнь детей просто разрывает ей сердце. Я же совсем позабыл о ней. Я возражал, что е„ навещали, а мо„ присутствие или отсутствие не может влиять на здоровье детей.

- Я сам ещ„ так молод и невежествен, что всецело нуждаюсь в наставнике, - продолжал я. - Если бы не мой брат И., я бы десять раз погиб. Перестаньте думать, что вы одиноки и несчастны, лучше помогите доктору дать детям лекарство.

Сам не знаю, что я ещ„ наговорил бы бедной женщине, но нежный тон моего голоса, должно быть, передал мо„ сострадание. Мигом она от„рла слезы, - и лучшей сестры милосердия нечего было искать.

И. долго возился с девочкой, которая была ужасно слаба.

- Сегодня это состояние продлится ещ„ несколько часов. Но зато завтра пойд„т на улучшение, - сказал И. Жанне. - Держите е„ непременно в постели весь день. Если не будет качки, - вынесите е„ на палубу. Ну а малыш через час попросит есть.

Мы уже собрались уходить, когда Жанна обратилась к И. с мольбою:

- Разрешите вашему брату побыть со мной. Я так боюсь чего-то; мне вс„ мерещится какое-то новое горе, вс„ кажется, что дети мои тоже умрут.

И. кивнул головой, сказав, чтобы я оставался здесь до тех пор, пока за мной не прид„т верзила, но если откуда-нибудь будут звать доктора, я должен ответить, что без И. я помочь не смогу.

Он уш„л. Мы остались с Жанной подле детей. Девочка понемногу успокаивалась; дыхание становилось ровнее, хрипы в груди утихли. Жанна молчала, не плакала; но я видел, что не одна болезнь довела е„ до нового взрыва отчаяния.

- Что случилось? - спросил я. - Почему вы опять в таком состоянии?

- Я и сама не знаю, отчего на меня нахлынули ужасные воспоминания о смерти мужа. Я почувствовала такой страх перед будущей жизнью. Не могу передать вам, какой жуткий страх на меня нападает, когда я думаю, что мы приедем в Константинополь и мне прид„тся расстаться с вами. Я умру от одиночества и голода.

- Вы умр„те от одиночества и голода? А дети переживут вас? Кто же будет для них работать? Кто у них ближе вас? Вы думаете о том, что было, и о том, что будет. А сейчас? Об этой минуте, когда вы чуть не уронили мальчика и навредили девочке, не держа е„ в постели, вы не думаете? Я прежде, как и вы, только тем и занимался, что думал или о том, что будет, или о том, что было.

Мой любимый и мудрый друг и мой теперешний спутник И. своим примером показали мне, что нужно жить только тем, что совершается сейчас. И что это "сейчас" и есть самое главное. Попробуйте не плакать, а бодро ухаживать за детьми. Ваши слезы мешают им мирно спать, и они так дольше проболеют.

Улыбайтесь им - их здоровье восстановится гораздо быстрее. Что же касается Константинополя, то ведь И. сказал вам, что вас там устроит, а слово его никогда не расходится с делом. Если у вас есть цель поставить детей на ноги, зачем вам думать о том, будете ли вы одиноки? Вы уже по опыту знаете, как вс„ непрочно в жизни. Просите И. научить вас, как воспитывать детей. Я же ничего не могу для вас сделать; у меня пет ни семьи, ни дома, я ещ„ не способен заработать свой кусок хлеба, так как мало знаю и ничего не умею делать. Но И., я уверен, поможет вам.

- Я его очень боюсь и стесняюсь, - сказала бедняжка. - А вас не боюсь и очень радуюсь, когда вы подле.

- Вс„ дело в том, что я такой же неопытный реб„нок в жизни, как и вы. Но если присмотритесь внимательнее к И., то будете счастливы каждую минуту, провед„нную рядом с ним.

- Вы только что сказали, что улыбка матери помогает детям. Я стараюсь не плакать, но это так трудно. И я не думаю, чтобы И. научил меня, как воспитывать детей; он такой строгий, никогда не улыбается. При н„м я чувствую себя точно в железной клетке, а при вас мне легко и просто.

- Вам легко со мною, - ответил я, - только потому, что я так же легкомыслен, как и вы. Если бы вы по-настоящему любили своих детей! Не слезы текли бы из ваших глаз, а целые потоки энергии. Ведь вы вс„ плачете только о себе.

- Я не в силах ещ„ понять вас, - очень тихо сказала Жанна после долгого раздумья. - Но мне начинает казаться, что я действительно слишком много думаю о себе. Я постараюсь проникнуться вашими словами, может быть это поможет мне начать жить иначе.

Мне было очень жаль бедняжку. И я всячески старался не переходить границы дружеской беседы, не впадая при этом в назидательный тон. Жанна на моих глазах как-то странно менялась. На е„ молоденьком личике перестала играть та улыбка, которой оно всегда светилось, когда я бывал с нею, но и отчаяние тоже ушло. Печаль, суровая решимость - точно она внезапно стала старше меня - отделили е„ от меня каким-то кругом, в котором она и замкнулась.

Мы молча сидели у детских постелей, и мысль моя вернулась к Хаве. Какою сильной и мужественной женщиной она мне казалась теперь! И как нужна была бы е„ помощь этой хрупкой и тоненькой матери.

- Вы не думайте, что я слабая и боюсь труда, - внезапно вырвал меня из мира гр„з дрожащий голосок. - Нет, о нет, я не боюсь. Я просто слишком любила своего мужа. Но я начинаю понимать, что страх лишает меня сил, погружает в отчаяние, и этим я только приношу вред моим детям. Мне становится ясно теперь, на какую ужасную жизнь я буду обречена, если не найду в себе мужества жить только для детей, быть им защитой, а стану оплакивать свою печальную судьбу женщины, потерявшей любимого.

В дверь постучали, вош„л сияющий верзила и доложил, что И. просит меня пройти в первый класс, где снова заболела итальянка. Я простился с Жанной, почувствовав, что прин„с ей какое-то разочарование. И е„ пожатие было менее пылким, а лицо осталось таким же суровым.

Быстро поднялись мы с верзилой в первый класс, где царила паника; очевидно, сильное волнение на море будило жестокие воспоминания о минувшей буре и страх.

Я застал И. в каюте синьор Гальдони, где старшая заливалась слезами, а младшая снова лежала бездыханно.

- Это и есть тот тяж„лый случай, Л„вушка, о ч„м я тебе сказал сразу же.

При каждом сильном потрясении будет наступать подобное обмирание, пока синьора Мария не научится в совершенстве владеть собой, - обратился ко мне И.

- Нет, нет, я ничего особенного ей не сказала, - раздраж„нно и громко заявила синьора Джиованна. - Я только хотела предупредить новое несчастье.

Довольно с нас и одного горя.

- Зачем вы привлекаете внимание соседей? - тихо сказал ей И. - Ведь сейчас надо" помочь вашей дочери прийти в себя. Это не так легко; и если вы будете кричать, - мои усилия могут ни к чему не привести. Если не можете найти в сво„м сердце столько любви, чтобы думать о жизни вашей дочери, и все свои силы устремить на помощь ей, - уйдите из каюты. Всякие эгоистические мысли и раздражение мешают в моменты опасности.

- Простите мне мо„ безумие, доктор. Я буду всем сердцем молиться о ней, - стараясь сдержать слезы, сказала мать.

- Тогда забудьте о себе, думайте о ней и перестаньте плакать. Плачут всегда только о себе, - ответил И.

Он велел мне, как и в первый раз, приподнять девушку и влить лекарство, ловко разжав ей зубы. Затем он сделал ей укол и искусственное дыхание с моей помощью.

Но все усилия остались тщетными. Тогда он свернул трубочку из бумаги, заполнил е„ остро пахнущим порошком, подж„г и подн„с к самым ноздрям девушки. Она вздрогнула, чихнула, кашлянула, открыла глаза, но снова впала в беспамятство.

Тогда И. брызнул ей в лицо водой, к шее приложил горячую грелку и снова заж„г траву. Она вторично вздрогнула, застонала и открыла глаза. И., с моей помощью, посадил е„ и сказал:

- Дышите ртом и как можно глубже.

Я держал девушку за плечи и чувствовал, как тело е„ содрогается при каждом вдохе.

Долго ещ„ мы не отходили от не„, пока она не пришла в себя. И. велел напоить е„ подогретым молоком, запретил разговаривать с кем бы то ни было и укрыл т„плым одеялом. Матери он сказал, что бури не будет, напротив, через час-два море совсем успокоится.

Мы вышли на палубу, где нас поджидала кучка людей, во главе с несчастным мужем злющей княгини. Молодой человек имел весьма плачевный вид. На левой щеке его красовался т„мно-синий кровоподт„к, правый глаз заплыл, точно его хорошенько поколотили в драке.

Вид его был столь жалок, что даже смешной контраст между элегантным костюмом и кособокой разноцветной физиономией не вызывал смеха. А его единственный, молящий глаз говорил о громадной трагедии, переживаемой этим человеком.

- Доктор, - сказал он дрожащим, слабым голосом. - Будьте милосердны. Я, право, не виноват в выходке моей жены. Судовой врач отказывается зайти к нам, говорит, что у него масса больных. Он думает, что княгиня наполовину притворяется, наполовину больна от страха. Но я уверяю вас, что она действительно умирает. Я никогда не видел е„ в подобном состоянии. Она уже не может ни кричать, ни драться... Она очень, очень стара. Будьте милосердны, - лепетал он. - Для меня и многих других будет страшная драма, если я не довезу е„ до Константинополя...

И. молча смотрел на этого несчастного человека, а передо мной - в один миг - мелькнула загубленная жизнь, проданная за деньги отвратительной старухе. Не знаю, как поступил бы я на месте И., он же тихо сказал: "Ведите".

- О, благодарю вас, - пробормотал муж княгини, и мы двинулись за ним в каюту 25.

- Я скоро вернусь, - сказал И. обступившим его пассажирам. - Обойду всех, кто будет нуждаться в моей помощи. Не ходите за мною, ждите.

Ужасное зрелище представилось нам, когда мы вошли в каюту. Среди отчаянного беспорядка мы увидели нечто уродливое, седое, бездыханное, лежавшее на койке с отвисшей беззубой челюстью.

И. подош„л к постели, потрогал руку, лоб и шею княгини и перев„л взгляд на мужа, единственный глаз которого выражал страх и ожидание приговора.

- Ваша жена жива, - сказал ему И. - Но ждать, что она будет вполне здорова, напрасно. Е„ разбил паралич, и двигаться она не сможет.

Восстановятся ли речь и руки, можно будет сказать только тогда, когда я приведу е„ в чувство, а вы выполните все те процедуры, которые я назначу.

- Я готов со всем усердием ухаживать за ней, лишь бы живой доставить е„ в Константинополь. Она должна встретиться со своим сыном, моим двоюродным братом, а там уж будь что будет. Лишь бы никто не заподозрил меня в том, что я е„ в дороге уморил, - сказал муж.

С этими словами он опустил голову на руки и заплакал, как реб„нок.

Не могу сказать, что говорило во мне сильнее: презрение к здоровому мужчине, торговавшему своим титулом из нежелания работать, или сострадание к человеку, которому непонятна ценность независимой трудовой жизни.

Не проведи я столько времени среди таких высоконравственных людей, какими были Флорентиец и И., я бы грубо отвернулся от внушавшего отвращение, князя.

Но сейчас в мо„м сердце не было места осуждению, я только почувствовал, что бессилен помочь ему.

- Мужайтесь, друг, - услышал я голос И. Князь поднял сво„ залитое слезами лицо и сказал тв„рдым голосом, какого я от него не ожидал:

- О доктор, доктор! Сколько ужаса я вынес за эти три года! Сколько мук стыда и унижения я вытерпел за свою безумную ошибку. Эта бездельная жизнь измучила меня хуже всякой пытки. Только спасите ей жизнь. Я сдам е„ на руки сыну и начну трудиться. Новой жизнью я постараюсь вернуть себе уважение честных людей, хотя бы мне для этого пришлось стать нищим.

И он снова опустил сво„ изуродованное лицо.

- Мужайтесь, - ещ„ раз сказал И. - Начать жить по-новому, зарабатывать себе на хлеб никогда не поздно. Зачем же нищенствовать, мы поможем вам найти дело, если вы этого действительно хотите. Но я думаю, что вам пока нужно остаться при вашей жене. Ей ведь известна ваша честность, и никому, кроме вас, она не доверяет. Но даже вам она не сказала, как чудовищно богата.

Теперь же, совершенно беспомощная, - она не согласится ни минуты быть без вас. Исполните сначала ваш долг мужа и душеприказчика, а тогда уж начинайте новую жизнь. И если захотите трудиться, я скажу вам, как и где меня найти.

И. вынул иглу, долго и кропотливо набирал лекарства из нескольких пузырьков и сделал старухе четыре укола, в ноги и руки. Кроме того, он велел мне приподнять е„ противную и страшную голову и влил в каждую ноздрю по нескольку капель едко пахнущей, бесцветной жидкости.

Сначала действия лекарств не было заметно. Но через десять минут из открытого рта вырвался глухой стон. Тогда мы с И. стали делать ей искусственное дыхание.

Мы мучились долго. Пот лил с меня ручь„м. Несчастный князь был не в силах наблюдать эту ужасную гимнастику; он сел в кресло, отвернулся и горько, по-детски заплакал.

Внезапно старуха открыла глаза, вздохнула, закашлялась. И. быстро бросил мне:

- Положи голову повыше и дай часть пилюли Али.

Я выполнил его приказание. И. уложил руки княгини на горячие грелки, укрыл е„ одеялом и велел принести т„плого красного вина. Через некоторое время в глазах старухи мелькнуло сознание:

- Слышите ли вы меня? - спросил е„ И. Только мычанье раздалось в ответ.

Влив в рот старухе немного т„плого вина, И. дал ей ещ„ одну долю пилюли и сказал мужу:

- Перестаньте волноваться. Вы не только довез„те е„ до К., но и промучитесь с ней ещ„ немало. Ходить она не сможет, но правая рука и речь, думаю, восстановятся. Вот лекарство. Она проспит часа три. Затем, очень точно, через каждые полчаса, давайте эти лекарства по очереди. Вечером, перед сном, я зайду к вам ещ„.

Мы простились с князем и вернулись к пассажирам, ждавшим нас с нетерпением.

Времени прошло достаточно. Одним из первых, нетерпеливо постукивая пальцами о перила, ждал нас мальчик-грек. Ухватившись за руку И., мальчик сыпал горохом слова, из которых я понял только, что ему самому хорошо, помог доктор, но вот мать его и дед чувствуют себя очень плохо.

Мы нашли отца сильно ослабевшим, дочь в необычайном волнении находилась возле его постели.

Из первых же слов, выдавленных сквозь рыданья, мы поняли, что страх смерти овладел ею. Но И. остался невозмутимым и доброжелательным.

- Неужели трудно понять, - говорил он ей, - что ваше волнение мешает отцу? Он не болен, он устал от героических усилий помочь вам. И чем же вы платите ему сейчас? Слезами и стонами? Возьмите себя в руки; вы все трое сейчас здоровы физически. Болен ваш дух, пребывающий в печали и унынии.

Оставьте отца в покое. Пусть он спит, а вы погуляйте с сыном по палубе, подумайте сосредоточенно о том, что случилось в вашей жизни, и поблагодарите судьбу за счастливую развязку того, что казалось вам гордиевым узлом.

Необычайное изумление выразилось на лице гречанки. Казалось, И. читал в е„ душе, как в открытой книге. Она краснела и бледнела, взгляд е„ был прикован к И., она стояла как изваяние.

Не произнеся больше ни слова, И. дал выпить капель старику, повернул его лицом к стенке и вышел, поманив меня за собой. На пороге я оглянулся, - гречанка так и осталась на месте.

Мы обошли ещ„ несколько кают, зашли к Жанне, где было благополучно, и вернулись к себе.

Здесь И. велел мне вынуть из саквояжа Флорентийца круглую кожаную коробочку с бинтами. Прихватив какую-то мазь и жидкость, мы спустились к туркам. Молодой, казалось, сильно страдал.

- Неблагоразумно, Ибрагим. Зачем скрывать боль? Ведь вы рискуете остаться хромым, поскольку у вас, видимо, перелом кости. Это безумие так бояться огорчить отца.

Осмотрев ногу с огромным кровоподт„ком, И. наложил гипсовую повязку, приказав Ибрагиму не двигаться. Мне же велел позвать его отца, предупредив его, что сын лежит со сломанной ногой, но уже вправленной и забинтованной.

Я с трудом наш„л старого турка. Биллиардных комнат оказалось несколько, и он играл во втором классе, весело смеясь и побивая всех соперников.

Он только что выиграл партию у доктора, считавшегося чемпионом Англии, и торжеству его не было предела. Глаза его сияли, вся фигура светилась детским удовольствием. Казалось, весь мир для него сосредоточился в биллиардной.

Он увидел меня, и вс„ его веселье моментально улетучилось.

- Что-нибудь случилось? - тревожно спросил он.

- Ничего особенного, - сказал я, стараясь придать себе беззаботный вид. - И. послал меня за вами, поскольку мы сейчас не сможем быть около вашего сына...

Мне не пришлось договорить фразу до конца. Он бросил кий и стремглав выбежал из комнаты.

Я едва успел крикнуть сопровождавшему меня верзиле:

"Задержи". Чувство тоски сжало мо„ сердце: я опять не сумел выполнить возложенную на меня задачу.

Отправляя меня, И. напомнил, как безумно любит турок сына. А посему мне следовало его подготовить. Я очень хорошо вс„ понял; но получилось, что на деле я оказался бессилен пролить мир в сердце человека.

Я помчался вниз, но как ни спешил, настиг обоих, когда верзила, услышавший мо„ "задержи", широко расставил ноги и руки и загородил своим громадным телом дорогу.

Турок, похожий на разъяр„нного быка, готовился броситься на верзилу. Он был страшен. Бледное лицо, выкатившиеся глаза, трясущиеся губы и сжатые кулаки так преобразили его, что я едва не превратился в "Л„вушкулови ворон".

Я уже было совсем растерялся, но вдруг, точно какая-то сила толкнула меня, я проскочил мимо турка и взлетел ступенькой выше. И в ту же секунду тяж„лый как молот кулак упал на мою голову, тогда как нацелен был прямо в солнечное сплетение верзилы. Удар был сильным, но его вс„ же ослабила чья-то рука, помешавшая турку. Я пошатнулся, однако устоял на ногах и тотчас узнал в сво„м спасителе капитана.

Он уже готовился вызвать команду, чтобы связать турка, но сильные руки И.

удержали его, и на непонятном мне языке он тихо, но внятно и повелительно произн„с всего лишь два слова.

Точно сраж„нный молнией, турок опустил голову. Он смертельно побледнел, и две огромные слезы скатились по щекам.

Повернувшись к капитану, И. со свойственной ему обаятельной вежливостью прин„с глубокие извинения за поведение своего друга. Он объяснил, что пароксизм этот был вызван беспокойством за больного сына: отец, потеряв голову, вообразил, что сын его умер и его не допускают к трупу.

- Я могу понять, что необузданный темперамент может совершенно вывести из равновесия не закал„нного воспитанием человека. Но дойти до драки с младенцем - это граница, у которой здорового мужчину следует считать преступником, - отчеканил побледневший капитан спокойным звенящим голосом.

Тут пришлось объяснить, что