Пасхальный канон преподобного Иоанна Дамаскина

Наиболее замечательное и прославленное литургическое произведение преподобного Иоанна Дамаскина – канон на Святую Пасху. По силе, по концентрации чувств ликующей души, по глубине и образности выражений этот канон должен быть выделен из прочих произведений Преподобного, воспевающих Святое Христово Воскресение.

Достойную оценку этому канону дает преосвященный Филарет, архиепископ Черниговский, указывающий вместе с тем, что Дамаскину принадлежит и создание всей Службы Святой Пасхи, включая пасхальные часы, а также Службы на всю седмицу Пасхи. В своем произведении «Исторический обзор песнопевцев и песнопения Греческой Церкви» преосвященный Филарет дает такую характеристику пасхальному канону и всей пасхальной службе преподобного Иоанна: «После пасхальной службы в образцах творчества человеческого нельзя найти песни более полной чувствованиями, столько же живыми, сколько и высокими, восторгами святыми и истинно неземными. Пасхальная служба – торжество неба и земли. <...> Пасха – торжество торжеств, и песнь Пасхе – из праздников праздник душе»[118].

Подобные же высокие похвалы пасхальному канону мы находим и у профессора Е.И. Ловягина, который дал перевод этого канона на русский язык. «Святой Иоанн Дамаскин, златоточивый составитель этого канона, – пишет Е.И. Ловягин, – совершеннейшим образом выразил в нем чувство высокого духовного восторга, наполняющего душу при воспоминании о преславном событии в земной жизни нашего Господа. <...> При изображении обширных и спасительных действий Воскресения Господня чувство, господствующее в душе песнописца, изливается в каноне обильными потоками истинного красноречия....Оно [чувство]...то устремляется к Самому Виновнику торжества – воскресшему Спасителю, прославляя Божественное Его величие, то обращается к живущим на земле, возвещая им великую радость Праздника, то к заключенным... узникам ада... то к небу и небожителям, призывая их к священному веселию при виде славы общего всех Господа – Победителя ада и смерти». Е.И. Ловягин считает, что «сильные и величественные выражения, искусные и разительные обороты и сочетания слов, живые и быстрые переходы речи при необыкновенной силе и возвышенности мыслей и чувствований делают пасхальный канон поистине превосходным произведением церковной словесности»[119].

Трудно что-либо добавить к этим глубоким и искренним высказываниям упомянутых нами знатоков песнотворческой литературы Православной Церкви. Вместе с тем нам кажется необходимым рассмотреть это высокое произведение Дамаскина – его пасхальный канон, исходя из всего того наследия, которое им оставлено.

В канонах на двунадесятые праздники, равно как и в других произведениях, относящихся к воскресному богослужению, преподобный Иоанн Дамаскин встает перед нами как инок, пустынник, рассматривающий и постигающий глубочайшие тайны веры Христовой. Для этого им избирается и соответствующий размер песнопений, их – по местам – сложный состав слов и оборотов, иногда не слишком прозрачная отчетливость. В пасхальном же каноне все признают предельную ясность и точность выражений, мерность и отчетливость прозы. Очевидно, что в этом каноне преподобному Иоанну удалось взять тот ритм, который соответствовал самой радости и величию праздника, в какой-то мере превзойти свой привычный способ выражения в порыве высокого и радостного вдохновения. Этому великому произведению преподобного Иоанна Дамаскина воистину дано пережить все времена и эпохи, дано донести в полной сохранности до наших дней радость и истину Светлого Христова Воскресения.

Как утверждают многие исследователи, пасхальный канон является основной, главной частью богослужения пасхальной утрени, и потому именно ему дано стать центром пасхальной церковной радости как в Светлую ночь Воскресения Христова, так и во все дни Светлой седмицы и последующих воскресных дней, вплоть до Вознесения Господня.

Очистим чувствия и узрим – это первый вдохновенный призыв преподобного Иоанна, приглашающий нас вслед за пропетым 1-м радостным ирмосом Пасхи узнать путь, определить меру вхождения в тайну Светлого Христова Воскресения. Очистить чувства, изменить обычное внешнее и внутреннее восприятие мира – и только тогда, насколько возможно, узреть непостижимую тайну востания Христа из мертвых. Это, конечно, урок, наставление инока, научившегося путем долгих и разнообразных испытаний очищать внутреннее око души своей. Очистим чувствия и узрим неприступным светом Воскресения, Христа блистающася, – очистим чувство духовного зрения. Очистим также и чувство слуха, ухо, которое может услышать: Радуйтеся, рекуща ясно да услышим, победную поюще [120] Это опять живое напоминание нам, живое слово, сказанное от опыта подвизающегося инока.

Но подлинную пасхальную радость слышит не только ухо подвижника; в светлую ночь всем нам дается завет очистить чувствия и одновременно сообщается уверенность в том, что все мы можем и узреть, и услышать радость Воскресения Христова. В этом – непререкаемая, безусловная сила пасхального канона преподобного Дамаскина, прозревшего, увидевшего, показавшего нам, на что способен человек, если чувства его очищены.

Преподобный Иоанн в некоторых ирмосах песней своего пасхального канона придерживается обычной, принятой темы этих ирмосов, но часто преодолевает эту установившуюся форму, и она звучит по-новому, как по-новому строит он и весь канон. Так, в ирмосах пасхального канона преподобный творец его удерживает обычное упоминание пророка Аввакума в 4-й песни, пророка Ионы – в 6-й и отроков – в 7-й; остальные же ирмосы песней преподобный Иоанн образует свободно, и все они исполнены радости великой победы Христовой.

Может быть, в ирмосе 1-й песни можно также усмотреть некоторое напоминание установленной темы – перехода евреев через Чермное море – в глаголе преведе, но это упоминание не столько повторяет обычное построение, сколько превосходит его победным гимном Воскресения Христова.

Воскресения день, просветимся, людие! Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни, и от земли к небеси Христос Бог нас преведе, победную поющия [121]. Здесь все предельно кратко, сжато, радостно. Здесь нет лишних слов и никаких размышлений; здесь только свидетельство Божественного веселия.

После того как мы призваны очистить наши чувства, мы не находим в каноне последовательного развития этой мысли. Святой песнописец как бы торопится вести нас за собой по песням канона, чтобы мы могли восчувствовать радость всего мира, видимого и невидимого, отозвавшегося на величайшее чудо нашей веры – преславное Воскресение Христово. Впрочем, может быть, в ирмосе следующей, 3-й песни, где предлагается пить новое питие, также есть обращение к нашим чувствам, тоже высоким, духовным, как выше было обращение к чувствам зрения и слуха: Приидите пиво пием новое, не от камене неплодна чудодеемое, но нетления источник из гроба одождивша Христа, в Немже утверждаемся [122].

Но видимый и невидимый мир недостаточен для того, чтобы вместить невместимую радость Пасхи, и потому дальше, кроме земли и неба, преподобным Иоанном приглашаются и преисподняя, и все умершие, чтобы вся тварь праздновала востание Христово: Ныне вся исполнишася света, небо же и земля, и преисподняя; да празднует убо вся тварь востание Христово, в Немже утверждаемся [123]. Это – тропарь 3-й песни пасхального канона. Темы сошествия Христа во ад Преподобный будет касаться и позднее. Ему необходимо сосредоточить сердце христианина на разнообразных последствиях действия Христова Воскресения в мире, и потому, бросив семя мысли о преисподней, он возвращается к ней в 5-й песни канона. Безмерное Твое благоутробие, – восклицает он в первом тропаре этой песни, – адовыми узами содержимии зряще, к свету идяху, Христе, веселыми ногами, Пасху хваляще вечную [124]

Но наряду с этими мыслями перед преподобным Иоанном уже в середине канона встает образ Христа как Агнца Божия, и образу этому он посвящает почти всю 4-ю песнь. Явися Христос, – воспевает он в первом же тропаре этой песни, – яко человек же, Агнец наречеся. С еще большей любовью и искренностью это уподобление Христа агнцу Преподобный дает в следующем тропаре, причем Христос здесь – Агнец юный, однолетний. Яко единолетный Агнец, благословенный нам венец Христос, – воспевает преподобный Иоанн, – волею за всех заклан бысть [125]. Эта одна из центральных мыслей канона будет привлекать творца его и дальше: Спасе мой, – восклицает Преподобный во втором тропаре 6-й песни, – живое же и нежертвенное заколение! – и далее соединяет с этим исповеданием величайшей Спасовой Жертвы утверждение о совоскрешении Христом и всероднаго Адама – родоначальника людей[126].

Преподобный Дамаскин не может не назвать наряду с упоминанием всероднаго Адама праотцев наших, людей Ветхого Завета, прообразовавших Христа и Его спасительную Жертву. В тропарях пасхального канона присутствует и богоотец Давид, который в восторге скачет пред сенным (преобразовательным) ковчегом. Здесь же и обращение к именам пророков Аввакума и Ионы; здесь образ отроков в пещи вавилонской соединяется с идеей бессмертия: и страстию смертное в нетления облачит благолепие.

Но преподобный Иоанн Дамаскин – сын Нового Завета, и потому образы этого Завета в значительно большей мере обладают его сердцем и поэтическим вдохновением. Дамаскин неоднократно вспоминает жертвенный подвиг жен-мироносиц в ночь Христова Воскресения. Он приглашает в ирмосе 5-й песни встать рано, глубоким утром, и уподобиться мироносицам, только вместо вещественного благовонного мира принести Христу песнь: Утренюем утреннюю глубоку, и вместо мира песнь принесем Владыце [127]. А в тропаре 7-й песни он даже более подробно излагает весь путь, скорбь и слезы жен-мироносиц: Жены с миры богомудрыя вслед Тебе течаху; Егоже, яко мертва, со слезами искаху, поклонишася, радующаяся Живому Богу, и Пасху тайную Твоим, Христе, учеником благовестиша [128].

В Воскресении Христовом все ново, и потому святой песнописец с такой теплотой запечатлевает все, что относится к этому Новому Завету между Богом и людьми. В своем боговдохновенном произведении он находит даже место, чтобы сказать духовно-поэтическое слово о природе Божией, о спасительной и светозарной ночи, провозвестнице светоносного дня, а говоря о самом дне Воскресения Христова, возвышается до стиля пророков и называет этот день царем и господом всех суббот в ирмосе 8-й песни. В этой песни уже отмечается тот подъем к вершине пасхального канона, который завершится в 8-й песни приглашением испить нового виноградного плода, иначе – Божественного веселия и Царства Христова: Приидите, новаго винограда рождения, Божественнаго веселия, в нарочитом дни Воскресения, Царствия Христова приобщимся [129].

И вот вершина канона – 9-я песнь с призывом в Новый, таинственный Иерусалим, который должен светиться, так как его осияла слава Господня: Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия [130]. Может быть, слова эти и не требуют перевода, так как воспринимаются не столько слухом, сколько глубоким чувством души. Это – уже таинство будущей жизни, Новый Иерусалим тайнозрителя Иоанна Богослова. Здесь, в заключительной песни канона, Преподобный нашел особую форму, особую силу для изображения этого Нового Иерусалима из Откровения. О Царстве вечной жизни песнописец уже говорил выше, в 7-й песни; там он повествовал об умерщвлении смерти, разрушении ада и начале вечного жития, но только в заключительной песни канона выражение этого начала вечной жизни, дарованной Христом, достигает своего апогея.

Два последних тропаря канона начинаются восклицанием О! Это восклицание по-гречески изображается омегой (Q), заключительной буквой греческого алфавита. Омега знаменует одновременно и восклицание, восторг Преподобного песнописца, и окончание, предел его канона. Таинственно это восклицание; оно означает и Христа, Который есть Альфа и Омега нашей жизни.

В обоих упомянутых заключительных тропарях – воспевание жизни со Христом до скончания века: О Божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа! С нами бо неложно обещался ecи быти до скончания века, Христе [131]. А последний тропарь – О Пасха велия и священнейшая, Христе! – есть еще и молитва о приобщении Христу в невечернем дни Царства Христова. Этот тропарь настолько велик и проникновенен, настолько потрясает сердце, что, по существу, не имеет себе подобного во всей песнотворческой литературе:

О Пасха велия и священнейшая, Христе! О Мудросте, и Слове Божий, и Сило! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего [132].

Приведенный нами посильный разбор пасхального канона святого Иоанна Дамаскина имеет своею целью показать, что он, написанный с высоким вдохновением, при всей его разнообразной тематике является в то же время весьма органично построенным произведением, в котором можно выявить начало, своего рода вступление, далее – развитие различных тем, в том числе некоторых основных, руководящих, и, наконец, завершение с обращением ко Христу – Пасхе велией и священнейшей. Продуманной внутренней композиции канона соответствуют богатство и сила его словарного состава.