2017-11-30
302
– Позвольте узнать, Эцио, чем вы занимаетесь? – поинтересовался художник.
– Помогает отцу, – ответила за сына Мария.
– Значит, идете по финансовой стезе? Что ж, вы родились в подходящем городе!
– Наш город подходит и для художников, – сказал Эцио. – Столько богатых покровителей.
– Только нас еще больше, – посетовал Леонардо. – Трудно привлечь к себе внимание. Потому-то я так признателен вашей матушке. Поверьте мне, у нее очень меткий глаз!
– Живопись – не единственное ваше занятие? – спросил Эцио, вспомнив все эти загадочные штуки в мастерской.
Леонардо задумался.
– Непростой вопрос вы мне задали. По правде говоря, сейчас, когда я предоставлен самому себе, мне трудно сосредоточиться на чем-то одном. Я обожаю живопись и знаю, что могу весьма преуспеть в ней, но… иногда я вижу результат прежде, чем до него доберусь. Поэтому мне порой так трудно закончить картину. И не только картину. Меня нужно подстегивать! Но и это еще не все. Часто у меня возникает ощущение, что моя работа лишена… даже не знаю, какое слово подобрать… цели, наверное. Имеет ли смысл все, чем я занимаюсь?
– Леонардо, вам нужно больше верить в себя, – сказала Мария.
– Спасибо. Но бывают моменты, когда я предпочел бы заняться чем-то более практическим. Тем, что можно применить в повседневной жизни. Мне хочется понять, как устроена жизнь. Хочется понять устройство всего.
– Тогда вам пришлось бы вобрать в себя целую сотню людей, – заметил Эцио.
– И вобрал бы, если б мог! Я ведь знаю, что́ меня привлекает. Архитектура, анатомия, инженерное дело. Я не хочу лишь запечатлевать мир своей кистью. Я хочу его менять!
Леонардо говорил с такой пылкостью и страстью, что его слова не раздражали, а восхищали Эцио. Этот человек не хвастался, не красовался перед ними. Чувствовалось, он терзается нескончаемыми замыслами, бурлящими внутри. «Сейчас он нам скажет, что вдобавок не чужд музыки и поэзии», – подумал Эцио.
– Эцио, не хотите немного передохнуть? – спросил Леонардо. – Возможно, эта ноша тяжеловата даже для вас.
Эцио скрипнул зубами:
– Нет, grazie[34]. И потом, мы почти пришли.
Едва войдя в дом, Эцио со всей осторожностью, на какую были способны его саднящие мышцы, опустил ящик на пол и почувствовал неимоверное облегчение, в чем не хотел до конца признаваться даже самому себе.
– Эцио, спасибо тебе за помощь, – сказала Мария. – Дальше мы справимся сами. Но если ты хочешь помочь нам и в развешивании картин…
– Нет, мама, – вежливо отказался Эцио. – Думаю, здесь я вам буду только мешать.
– Был очень рад познакомиться с вами, Эцио, – сказал Леонардо, протягивая ему руку. – Надеюсь, наши пути вскоре снова пересекутся.
– Anch’io[35].
– Эцио, пусть кто-нибудь из слуг выйдет и поможет Леонардо, – попросила Мария.
– Нет, – возразил художник. – Эту работу я предпочитаю делать сам. Вдруг кто-нибудь уронит один из ящиков?
Леонардо наклонился и подхватил ящик, оставленный Эцио.
– Куда нам идти? – спросил он.
– Вот туда, – сказала Мария и повернулась к сыну. – Надеюсь, сегодня ты не опоздаешь к обеду.
Эцио смотрел, как Леонардо несет оба тяжеленных ящика. Нет, этот человек явно заслуживал уважения. Юноша успел перекусить и отдохнуть, прежде чем под вечер к нему примчался вечно куда-то спешащий Джулио и сказал, что отец немедленно требует его к себе. Эцио двинулся вслед за секретарем по длинному, облицованному дубом коридору в заднюю часть дома.
– Эцио! Входи, мой мальчик.
Сегодня отец был очень серьезен и даже напряжен. Он встал из-за стола, на котором лежали два объемистых письма, завернутые в тонкий пергамент и скрепленные печатями.
– Я слышал, герцог Лоренцо возвращается завтра. Самое позднее – послезавтра, – сказал Эцио.
– Я знаю, но нельзя терять ни минуты. Эти письма ты отнесешь моим… помощникам.
– Конечно, отец.
– И наведайся в голубятню, что на площади, в конце улицы. Думаю, почтовый голубь уже там. Постарайся, чтобы никто тебя не видел.
– Постараюсь.
– Отлично. Когда все выполнишь, сразу же возвращайся домой. Мне нужно обсудить с тобой кое-что важное.
– Да, отец.
– Поэтому на сей раз будь предельно осторожен. Никаких стычек по дороге!
Эцио решил вначале заглянуть в голубятню. Близились сумерки. Сейчас площадь почти безлюдна, но очень скоро она заполнится флорентийцами, совершающими passeggiata[36]. Забравшись на крышу, Эцио заметил на стене за голубятней крупную надпись. Когда она успела там появиться? А может, раньше он просто не обращал на нее внимания? В аккуратно выведенных строчках он узнал слова из Книги Екклесиаста: «Кто умножает познание, умножает скорбь». Чуть ниже шла другая надпись, точнее, торопливо начертанный вопрос: «Где же пророк?»
Но размышлять над увиденным было некогда. Почтового голубя юноша заметил почти сразу. К лапке птицы была привязана записочка. Эцио снял ее и на секунду задумался. Имел ли он право прочитать содержание записки? Она не была запечатана. Молодой человек быстро развернул свернутый в трубочку клочок пергамента. На нем значилось только одно имя: Франческо де Пацци. Эцио пожал плечами. Наверное, его отцу это послание скажет больше, чем ему. Но зачем отправлять с почтовым голубем то, что отец и так уже знал? Да, Франческо – один из заговорщиков, решивших убрать герцога Галеаццо. Может, отцу требовались дополнительные подтверждения?
Однако время подгоняло. Эцио спрятал послание в сумку и поспешил вручить первое письмо по назначению. Адрес несколько смутил его: дом этот находился в местном квартале красных фонарей. До знакомства с Кристиной он частенько бывал там вместе с Федерико, но всегда чувствовал себя неуютно. Подойдя к грязному, сумрачному переулку, указанному в письме, Эцио для большей уверенности положил руку на эфес кинжала. Местом вручения значилась убогая, скверно освещенная таверна, где в глиняных кувшинах подавали дешевое кьянти.
Со слов отца Эцио понял, что его будут ждать снаружи. Он огляделся. Никого. Беспокойство юноши возросло.
– Ты от Джованни, парень? Сынок его? – вдруг послышалось откуда-то сбоку.
Эцио повернулся и увидел крупного угрюмого мужчину, от которого разило луком. Рядом стояла женщина. Наверное, лет десять назад ее сочли бы хорошенькой, однако последующие годы стерли с ее лица почти все следы былой привлекательности. Если что и осталось, так это ясные смышленые глаза.
– Мог бы и не спрашивать, дурень, – бросила спутнику женщина. – Или не видишь, что он как две капли воды похож на него?
– Ты нам кое-что принес, – сказал мужчина, пропуская ее колкость мимо ушей. – Давай сюда.
Эцио колебался. Он еще раз взглянул на адрес. Да, именно эта таверна.
– Давай письмо, приятель, – сказал мужчина, подходя ближе и исторгая целое облако луковой вони.
Эцио положил письмо на протянутую ладонь, которая тут же сомкнулась. Еще через мгновение оно исчезло в кожаной сумке, висевшей на поясе любителя лука.
– Вот и умница, – заулыбался мужчина.
Улыбка преобразила его лицо – оно озарилось неожиданным… благородством, чего нельзя было сказать о его словах.
– Да ты не бойся. Мы не заразные… Во всяком случае, я, – добавил он, взглянув на спутницу.
Женщина засмеялась и ущипнула его за руку. Оба исчезли столь же внезапно, как и появились.
Покинув злачный переулок, Эцио облегченно вздохнул. Теперь его путь лежал на улицу, находящуюся чуть западнее баптистерия, – в куда более приятный квартал, обычно пустевший по вечерам. Эцио прибавил шагу.
Возле арки, за которой начиналась нужная ему улица, его дожидался рослый, крепко сбитый человек, похожий на солдата. Кожаная одежда делала этого человека похожим на крестьянина, но, в отличие от большинства представителей этого класса, он пах мылом и свежестью и вдобавок был гладко выбрит.
– Иди сюда, – подозвал он Эцио.
– У меня для вас послание от…
– Джованни Аудиторе? – шепотом спросил человек.
– Sì[37].
Человек в кожаной одежде огляделся по сторонам, затем обвел взглядом улицу. Поодаль маячила фигура фонарщика.
– За тобой следили?
– Нет. А что, должны были?
– Ладно, забудь. Давай письмо. Живее!
Эцио подал ему письмо.
– Становится все жарче, – сказал человек. – Передай отцу: они выступят сегодня вечером. Пусть спешно перебирается в безопасное место.
Эцио оторопел:
– Что? О чем вы говорите?
– Я и так сказал тебе больше, чем нужно. Поторопись домой.
Человек растворился в окружающем сумраке.
– Постойте! – крикнул Эцио. – О чем вы говорили? Вернитесь!
Напрасно.
Эцио подбежал к фонарщику:
– Который сейчас час?
Фонарщик прищурил глаза и взглянул на небо:
– Почитай, час назад я вышел на работу. Наверное, двадцатый сейчас будет.
Двадцатый. Выполнение отцовских поручений заняло у него не менее двух часов. Отсюда до дому – минут двадцать. Предчувствуя недоброе, юноша бросился бежать, и, еще только завидя палаццо Аудиторе, он понял: что-то случилось. В доме не светилось ни одно окно. Массивная входная дверь была широко распахнута.
– Отец! Федерико! – закричал Эцио, вбегая в дом.
В большом зале было пусто и темно. Впрочем, не настолько темно, чтобы не увидеть опрокинутых столов и сломанных стульев. Под ногами хрустело битое стекло и фарфор. Кто-то сорвал со стен картины Леонардо, вдобавок исполосовав их ножом. Из темноты слышались женские рыдания. Эцио похолодел: он узнал голос матери!
Он пошел на этот голос, когда неожиданно перед ним выросла чья-то фигура. Эцио увернулся от удара и схватил нападавшего за руку, в которой был зажат тяжелый серебряный подсвечник. Только сила и ловкость спасли юношу от удара, который мог оказаться смертельным. Он резко вывернул нападавшему руку. Тот взвыл от боли и выронил подсвечник. Эцио ногой отшвырнул подсвечник подальше и, не выпуская руки неведомого врага, поволок его к окну, желая расправиться с ним как можно быстрее. Молодой Аудиторе уже выхватил было кинжал…
– Господин Эцио, это вы? Слава богу!
Юноша сразу понял, кто собирался ударить его подсвечником. Это была их домоправительница Анетта – простолюдинка со сварливым характером, много лет служившая у семейства Аудиторе.
– Что здесь случилось? – спросил он, тряся и без того напуганную женщину.
– Городские стражники… они вломились в дом. Арестовали вашего отца и Федерико. Даже малыша Петруччо не пощадили. Вырвали прямо из рук матери.
– А где она? Где Клаудия?
– Мы здесь, – ответил из темноты дрожащий голос сестры.
Клаудия вывела мать. Разыскав целый стул, Эцио пододвинул его матери. Анетта зажгла свечу. Эцио увидел, что лицо сестры в кровавых подтеках, а одежда порвана в нескольких местах. Мать присела на стул и принялась раскачиваться, всхлипывая и что-то бормоча. В руках она сжимала шкатулочку с орлиными перьями, которые Петруччо подарил ей только вчера… Как давно это было!
– Бог мой, Клаудия, ты в порядке? – Эцио захлестнула волна гнева. – Они тебя…
– В порядке. Они пытались выведать у меня твое местонахождение, но быстро оставили свои попытки. А вот мама… Эцио, они забрали отца, Федерико и Петруччо в палаццо Веккьо!
– Ваша мать не может оправиться от потрясения, – сказала Анетта. – Она оказала яростное сопротивление, и они… Bastardi![38]
«Думай! Думай быстрее!» – приказывал себе Эцио.
– Оставаться здесь небезопасно. Анетта, ты знаешь какое-нибудь надежное место, где можно было бы спрятать маму и Клаудию?
– Да… знаю… У моей сестры. Там их никто не найдет.
Обычно голосистая, Анетта сейчас с трудом выговаривала каждое слово. Чувствовалось, она сама напугана и глубоко потрясена.
– Тогда нужно уходить отсюда, и побыстрее. Стражники наверняка вернутся за мной. Клаудия, мама! Вы меня слышите? Вам нельзя здесь оставаться. Сейчас вы пойдете с Анеттой. С собой ничего не берите. Клаудия, поднимай маму. Пусть обопрется на тебя.
Действиями Эцио сейчас руководил не столько разум, сколько инстинкт. Он вывел женщин из разоренного дома, но не пошел с ними, вручив мать и сестру заботам верной Анетты. Домоправительница быстрее всех начала оправляться от потрясений этого вечера.
Оставшись один, Эцио прислонился к стене и стал думать. Мысли неслись лихорадочным потоком. Его прежнего мира больше не существовало, и теперь он должен жить и действовать в новых обстоятельствах. Юноша отчаянно пытался выстроить хоть какую-то картину случившегося. С чего начинать? Что предпринять ради спасения отца и братьев?..
Прежде всего он должен повидать отца. Узнать обстоятельства ареста и его причину. Но отца и братьев поместили не куда-нибудь, а в палаццо Веккьо! Этот дворец был укреплен не хуже боевой крепости и всегда усиленно охранялся. А уж сегодня охрану наверняка удвоят.
Сейчас ему требовались спокойствие и ясность мыслей. Эцио твердил себе об этом, пробираясь к площади Синьории. Там он остановился и, выбрав место потемнее, задрал голову, оглядывая палаццо и башню. На парапетах дворца и на башне горели факелы, освещая громадную красную лилию – символ Флоренции – и не менее громадные часы в основании башни. Эцио прищурился, напрягая зрение. Ему показалось, что он видит слабый свет, мерцающий в зарешеченном окошке, что находилось почти под самой крышей. Гвардейцы охраняли вход в палаццо Веккьо – массивную двустворчатую дверь. Стояли они и на парапете. Однако крыша башни была пуста, а ее парапет находился как раз над окном, к которому юноше нужно было попасть.
Эцио покинул площадь, свернув на узкую улочку, тянувшуюся вдоль северной стены дворца. Здесь было довольно людно. Горожане прогуливались, наслаждаясь вечерней прохладой. Юноше вдруг показалось, что все они живут в ином мире и, нагулявшись, скоро отправятся по домам и лягут спать. Им и невдомек, что жизнь его семьи напрочь выбита из привычной колеи. Мысли породили новый поток гнева и страха. Сердце сжалось. Нет, так нельзя. Так он ничем не поможет отцу и братьям. Усилием воли Эцио заставил себя думать о том, как достичь окошка башни.
Стена перед ним была отвесной и головокружительно высокой. Если бы не темнота, Эцио пришлось бы отказаться от своей затеи. Грубые камни стены изобиловали выступами для рук и углублений для ног. Правда, с северной стороны на парапете тоже могли оказаться гвардейцы, но о них он будет думать, когда туда доберется. Эцио надеялся, что большинство стражей порядка сосредоточены у западной, фасадной стены. Юноша огляделся. На улице не осталось ни души. Он подпрыгнул, ухватился за ближайший выступ, подтянулся и полез на стену. Как предусмотрительно он сегодня надел мягкие кожаные сапоги.
Достигнув парапета, Эцио мягко спрыгнул на него. Мышцы ног саднили от напряжения. Поблизости он увидел двоих гвардейцев. К счастью, они стояли к нему спиной, глазея на освещенную площадь. Юноша замер. Вскоре он убедился, что издаваемые им звуки не настораживают гвардейцев. Все так же пригибаясь, Эцио устремился к караульным и лишь за их спинами выпрямился во весь рост. Схватив каждого за шею, он опрокинул их на спину. Гвардейцы даже ахнуть не успели. За считаные секунды Эцио сорвал с них шлемы и что есть силы стукнул лбами. Теперь оба валялись у его ног без сознания. На лицах застыло недоумение. Если бы этот трюк не сработал, юноша, не задумываясь, перерезал бы им глотки.
Он выпрямился, переводя дыхание. Теперь на башню. Она была сложена из более гладких камней, что затрудняло подъем. Что еще хуже, ему предстояло обогнуть башню, перебравшись с северной стены на западную, куда выходило окно камеры. Только бы никому из караульных на парапете дворца и на площади не вздумалось посмотреть вверх. Иначе его ждет арбалетная стрела в спину. Нет, об этом лучше не думать.
Угол, где северная стена соединялась с западной, был на редкость гладким. Эцио замер, безуспешно пытаясь найти хотя бы маленький выступ. Глянув вниз, он вдруг заметил, что один из караульных на парапете задрал голову. Эцио видел его бледное лицо и даже глаза. Только этого еще не хватало! Эцио вжался в стену. Темная одежда выдавала его с потрохами. Шансов остаться незамеченным у него было не больше, чем у таракана на белой скатерти. Однако караульный опустил голову и побрел дальше. Заметил ли он Эцио или посчитал, что ему привиделось? От напряжения у Эцио сдавило горло. Убедившись, что гвардеец больше не смотрит на стену, он шумно выдохнул.
Подъем забрал все его силы. Хорошо, что под окном камеры тянулся узкий карниз. Взобравшись на него, Эцио возблагодарил Бога за милосердие, увидев фигуру отца. Джованни стоял к нему спиной и что-то читал при тусклом свете единственной тонкой свечки.
– Отец! – тихо позвал Эцио.
Джованни резко обернулся:
– Эцио! Боже мой, как тебе…
– Не важно. Главное – я здесь. – (Руки отца были в ссадинах и пятнах запекшейся крови. Лицо бледное, осунувшееся.) – Отец, что они с тобой сделали?
– Поколотили немного. А так – ничего. Мне важнее знать, как мама и Клаудия?
– Они в безопасном месте.
– С Анеттой?
– Да.
– Слава богу.
– И все-таки, отец, что случилось? Ты ожидал чего-то в этом роде, не так ли?
– Ожидал, но не так скоро. Твоих братьев тоже арестовали. Наверное, держат где-то рядом. Будь сейчас Лоренцо в городе, события развивались бы по-другому. Жаль, я не продумал запасных вариантов.
– О чем ты говоришь?
– Сейчас уже бесполезно рассуждать о том, чего я не предусмотрел! – с досадой сказал отец. – А теперь слушай меня внимательно. Вернешься в наш дом. У меня в кабинете отыщешь потайную дверь и войдешь в комнату за ней. Там стоит сундук. Возьмешь все, что лежит в сундуке. Слышишь? Все без исключения! Бо́льшая часть содержимого покажется тебе странной. Но поверь мне: это очень, очень важно.
– Хорошо, отец.
Эцио крепко держался за оконные решетки. Смотреть вниз он не отваживался. Долго ли он сумеет оставаться неподвижным?..
– Среди прочего в шкафу лежит письмо и несколько документов. Их ты сегодня же… слышишь?.. сегодня же должен отнести мессеру Альберти!
– Гонфалоньеру?
– Да. Ему. А теперь иди!
– Но отец… – Слова давались Эцио с трудом. Он жалел, что отец не поручает ему более серьезных дел, чем доставка документов. – За всем этим стоит семейство Пацци? Я прочитал послание, которое принес почтовый голубь. Там было…
Джованни приложил палец к губам. Эцио услышал, как в двери камеры заскрипел ключ.
– Меня сейчас поведут на допрос, – мрачно сообщил Джованни. – Тебе пора уходить, иначе… Ты вырос смелым юношей и будешь достоин своей судьбы. А теперь – иди!
Эцио слез с карниза. Он слышал, как уводят отца. Все это было невыносимо, но юноша тут же напомнил себе, что его ждет путь вниз. Спускаться всегда труднее, чем подниматься, хотя за последние двое суток он изрядно поупражнялся в этом деле. Спускаясь с башни, Эцио пару раз оступился, но сумел удержаться и достичь дворцового парапета. Караульные лежали там, где он их оставил. Оба так и не пришли в сознание. Еще один подарок судьбы! Хорошенько же он столкнул их лбами. Даже сейчас не хотелось думать, как повернулись бы события, если бы за то время, пока он лез на башню и говорил с отцом, кто-то из двоих молодцов очнулся и поднял тревогу.
Но Эцио некогда было раздумывать о том, что случилось или не случилось. Он перемахнул через парапет и взглянул вниз. Дорога́ была каждая минута. Когда глаза привыкли к темноте, он стал искать подходящее для спуска место и заметил навес над пустым лотком. Рискнуть или нет? Если повезет, он сэкономит несколько драгоценных минут. Если нет, в лучшем случае – сломанная нога, а в худшем… Но времени на раздумья не оставалось.
Эцио набрал в легкие побольше воздуха и нырнул в темноту.
Он прыгал с достаточно большой высоты, и навес обрушился под тяжестью его тела. Но поскольку рама навеса была прочно закреплена, натянутая ткань все-таки спружинила и смягчила падение. Эцио ударило о доски прилавка, но не сильно – ребра целы, к утру раны превратятся в царапины. Итак, он уже был внизу! И никто из караульных не примчался на шум.
Эцио выбрался из-под сломанного прилавка и побежал к месту, которое еще несколько часов назад считал своим домом. Добравшись туда, он вспомнил, что отец не сказал, а он не спросил, где именно искать потайную дверь. Джулио наверняка знал о ее существовании, вот только где теперь сам Джулио?
К счастью, караульных возле дома не оказалось. Ничто не помешало Эцио войти в пустой особняк, однако он на секунду замешкался. Он не мог заставить себя толкнуть дверь и войти. Казалось, это теперь чужой дом… И вновь Эцио пришлось усилием воли направить мысли в нужное русло. Глупо сокрушаться из-за битой посуды и ломаной мебели, когда речь идет о судьбе его близких. Она сейчас напрямую зависела от быстроты и успешности его действий. Юноша вошел в дом, миновал несколько непривычно темных и пустых помещений и вскоре оказался в отцовском кабинете. Там горела единственная свеча.
В кабинете все было перевернуто вверх дном. Чувствовалось, стражники забрали немалое количество финансовых документов отца. Они не церемонились: опрокидывали полки, вываливали на пол содержимое ящиков письменного стола, ломали стулья. Книги и свитки были раскиданы повсюду. Все это отнюдь не облегчало поисков. Но Эцио хорошо знал отцовский кабинет. Его глаза даже при тусклом свете оставались острыми, а мозг, хотя и взбудораженный событиями последних часов, продолжал исправно работать. Все стены отцовского кабинета были толстыми, и дверь в потайную комнату могла располагаться в любом месте. Однако Эцио решил начать поиски с той стены, где располагался большой камин. Эта стена была самой толстой, поскольку внутри пролегал дымоход. Держа в руке свечу и постоянно прислушиваясь, не вернулись ли стражники, юноша осмотрел стену. Ему показалось, что с левой стороны от рельефного мраморного обрамления камина он увидел едва различимые очертания двери. Дверь была замаскирована дубовой панелью. Если он не ошибся, то где-то рядом с потайной дверью должно находиться устройство, которое ее открывало. Эцио пригляделся. Тяжелую каминную доску держали на своих плечах мраморные атланты. Нос у левой фигуры выглядел так, словно когда-то был отколот и потом приклеен. В месте соединения виднелась тонкая трещина. Юноша слегка надавил пальцем на мраморный нос, и тот сдвинулся. Затаив дыхание, молодой Аудиторе сдвинул нос фигуры еще чуть-чуть. Деревянная панель бесшумно повернулась на пружинах, открыв вход в каменный коридор, который уходил влево.
Эцио вошел. Едва его правая нога нажала на плитку, показавшуюся ему незакрепленной, по стенам коридора вдруг сами собой вспыхнули масляные лампы. Коридор был достаточно коротким и имел легкий наклон вниз. Пройдя по нему, Эцио очутился в круглом помещении, убранство которого скорее напоминало Сирию, нежели Италию. Эцио сразу вспомнилась картина, что висела в личном кабинете отца. Там был изображен замок Масиаф, некогда бывший оплотом древнего ордена ассасинов… Однако времени на раздумья у юноши не было. Коридор закончился круглой комнатой, в которой почти не было никакой мебели. Посередине стоял массивный, окованный железом сундук с двумя тяжелыми замками. Эцио огляделся в поисках ключа. Ключа не было ни на самом сундуке, ни на полу комнаты. Может, пойти в личный кабинет отца и поискать там? Но где искать и есть ли у него время на поиски? Рука Эцио случайно коснулась замка, и тот вдруг бесшумно открылся. С такой же легкостью он открыл и второй замок. Интересно, замки сундука были настроены так, чтобы открываться, когда до них дотронется кто-то, кому это позволено? Очередная загадка, над решением которой размышлять было совершенно некогда.
Подняв крышку, Эцио увидел белый костюм с капюшоном. Чувствовалось, этому костюму немало лет. Материя была шерстяная, но незнакомой ему фактуры. Что-то побудило Эцио надеть странное облачение. Едва сделав это, он сразу же почувствовал прилив странной, неизвестной ему силы.
Следом за костюмом Эцио вынул из сундука кожаный наруч и зазубренное кинжальное лезвие. Вместо эфеса у кинжала был диковинный механизм, незнакомый молодому Аудиторе. Затем он достал меч, лист тонкого пергамента, испещренный странными знаками (вероятно, часть какого-то чертежа), а также письмо и документы для Уберто Альберти. Опустошив сундук, Эцио захлопнул крышку, вернулся в кабинет и тщательно закрыл потайную дверь. На полу валялась вместительная сумка, в которой Джулио носил документы. Эцио переложил туда содержимое сундука, а меч прицепил к поясу. Сумку он повесил себе на грудь. Продолжая недоумевать по поводу странной отцовской коллекции, хранимой в потайной комнате, Эцио задул свечу и на цыпочках направился к выходу.
Едва выйдя во дворик, примыкавший к дому, Эцио увидел двоих стражников. Те шли ему навстречу. Прятаться было поздно.
– Стой! – крикнул один из них, и оба прибавили шагу.
Отступать было некуда. Стражники держали мечи наготове.
– Зачем вы явились? Арестовывать меня?
– Нет, – ответил тот, кто требовал остановиться. – Нам приказано тебя убить.
Второй стражник молча бросился на Эцио. Юноша выхватил меч и приготовился к бою. Оружие было незнакомым, но меч сразу понравился ему своей легкостью и прекрасной балансировкой. Вскоре Эцио показалось, будто он всю жизнь сражался этим мечом. Стражники наступали на него одновременно, но он легко отражал их удары. Искры сыпались от трех схлестнувшихся лезвий. Невзирая на легкость отцовского меча, само лезвие было крепким и позволяло наносить ощутимые удары. Едва второй стражник замахнулся, намереваясь отсечь Эцио руку, юноша совершил обманный выпад вправо, перенес центр тяжести на правую ногу, поставленную впереди левой, и бросился на стражника. Тот потерял равновесие, и его меч плашмя ударил Эцио по плечу. Не теряя времени, молодой Аудиторе вскинул свой меч, на который и упал стражник. Удар пришелся в самое сердце. Эцио качнулся, вырвал меч из груди мертвого противника и быстро повернулся к другому. Этот был вооружен более тяжелым мечом, нежели его убитый товарищ.
– Сейчас ты умрешь, traditore![39]– зарычал стражник, занеся меч над головой.
– Я не предатель. И среди моих близких предателей нет.
Меч противника пропорол Эцио рукав и оцарапал руку. Юноша поморщился, но думать о ране было некогда. Стражник надвигался на него, уверенный в собственном превосходстве. Эцио позволил ему сделать еще один выпад, а затем ловко сделал подножку. Стражник пошатнулся, и тогда молодой Аудиторе одним точным ударом отсек ему голову, успев сделать это раньше, чем тело стражника рухнуло на землю.
Стало удивительно тихо. Эцио тяжело дышал. Его трясло. Это были первые убийства в его жизни… Впрочем, первые ли? Он ощущал в себе чью-то другую, более долгую жизнь. Жизнь человека, умевшего и привыкшего убивать.
Это ощущение испугало его. События нынешнего вечера и так состарили Эцио на несколько лет. Однако новые ощущения воспринимались им как пробуждение какой-то темной силы, сокрытой глубоко внутри. Они превосходили ужасающие потрясения, пережитые им за эти несколько часов. Понурив плечи, Эцио направился к дому Альберти. Он шел по темным улицам, то и дело оглядываясь и замирая от каждого звука. Едва переставляя ноги от усталости, он достиг особняка, в котором жил гонфалоньер. Там светилось единственное окно. Подойдя к двери, Эцио постучал в нее эфесом меча.
Ответа не последовало. Это насторожило Эцио, и он постучал снова, уже громче и нетерпеливее. И снова тишина.
На третий раз скрипнул засов, дверь чуть приоткрылась и тут же закрылась снова. Но уже через мгновение она широко распахнулась. На пороге, недоверчиво поглядывая на Эцио, стоял вооруженный слуга. Юноша сбивчиво объяснил, зачем пришел. Слуга впустил его и проводил на второй этаж в кабинет Альберти. Гонфалоньер сидел за столом, сплошь заваленным бумагами и свитками. Эцио показалось, что у догорающего очага сидел еще один человек, высокий и властный, и его профиль едва проступал из сумрака.
– Эцио? – Альберти встал из-за стола. В его голосе слышалось удивление. – Что привело тебя ко мне в столь поздний час?
– Я… я не…
Альберти подошел к нему и положил руку на плечо:
– Не торопись, дитя. Отдышись. Соберись с мыслями.
Эцио кивнул. Здесь ему ничего не грозило, и от этого он вдруг почувствовал свою полную беззащитность. На него навалились все события этого долгого вечера. Эцио не верилось, что совсем недавно он вышел из отцовского кабинета с письмами для парочки очень странных людей. Среди бумаг гонфалоньера на бронзовом постаменте стояли часы. Время двигалось к полуночи. Неужели каких-то двенадцать часов назад Эцио-юноша ходил вместе с матерью в мастерскую художника за картинами? Он был готов расплакаться, но сдержал слезы, и с Альберти говорил уже Эцио-мужчина.
– Отца и братьев арестовали и заточили в камеры. Кто отдал приказ об их аресте – я не знаю. Мать и сестра прячутся в надежном месте, а в нашем доме стражники учинили настоящий погром. Отец поручил мне передать вам письмо и несколько документов…
Эцио полез в сумку.
– Спасибо, мой мальчик.
Альберти надел очки, взял письмо Джованни и подвинул к себе подсвечник. В кабинете стало тихо, если не считать тиканья часов и потрескивания остывающих углей. Эцио совсем забыл о том, что в кабинете был кто-то еще.
Прочитав письмо, Альберти взялся за документы, один из которых он бережно спрятал в кармане своего черного камзола. Остальные аккуратно сложил отдельной стопкой.
– Дорогой Эцио, произошло чудовищное недоразумение, – сказал Альберти, снимая очки. – Против твоего отца выдвинуты обвинения… серьезные обвинения… и завтра состоится суд. Однако, как я вижу, кто-то проявил чрезмерное рвение, о причинах которого я могу только гадать. Но ты не тревожься. Я все улажу.
