Новое поколение предъявляет свой счет за войны

Историю финской политической культуры и в более широ­ком смысле историю идей полезно рассматривать с точки зре­ния отношения к последним войнам, в которых Финляндия принимала участие.

Зимняя война и война-продолжение, а с другой стороны и гражданская война 1918 г. получили в душах и сознании фин­нов полярные оценки, напряжение между которыми существует до сих пор.

Зимнюю войну и Маннергейм, и финские коммунисты счи­тали продолжением 1918г. Можно также предположить, что поднявшаяся тогда волна русофобии окончательно обрела свои права зимой 1939 г., когда советская авиация бомбила мирные города Финляндии.

С другой стороны, по инициативе государственных средств массовой информации события 1918 года в военные годы ста­рались не вспоминать, так как 1918 год ассоциировался не только с освободительной, но и с гражданской войной.

В Зимней войне трудящиеся стали на сторону наследников национального фронта, на сторону «белой Финляндии» 1918 года. Большая часть народа никогда не была на стороне крас­ных, а отмежевалась от насилия, к чему призывала ортодок­сальная социал-демократия, но не отмежевалась от националь­ного мышления, к чему она также призывала.

«Измена» финской социал-демократии, которую оплакивал Куусинен, и по поводу которой сокрушались, и которую осуж­дали советские историки, была переходом на «национальную» сторону. В другой части Европы национальный фронт был на­строен просоветски и прокоммунистически, и одновременно он был антигерманским.

Финское правительство конца 1930-х гг. тоже было антигер­манским, но, по мнению Москвы, оно было таким в неподхо­дящее время: когда в 1939 г. Польша была уничтожена, Комин­терн предложил поддерживать мирные усилия Германии. Фин­ны получили от Германии совет уступить Москве, но не сде­лали этого. После подписания пакта Молотова — Риббентропа и германо-советского договора о дружбе и границах антисове­тизм стал одновременно антигерманизмом и наоборот. Ведь дружба этих двух народов, как в октябре официально заявил Молотов, была настоящим братством, скрепленным кровью.

Прежде всего пролилась кровь поляков.

В условиях войны в культурной изоляции еще больше вы­росла национальная политическая и культурная автаркия Фин­ляндии. Однако пропасть между социальными слоями классо­вого общества с его вопиющими недостатками все-таки суме­ли преодолеть, так как рассчитывать на чью-то помощь извне не приходилось.

Родившийся в Зимней войне и продолжившийся в войне-продолжении союз «братьев по оружию»¹ был ключом к пони­манию последующей истории Финляндии.

Этот союз выдержал проверку и в послевоенные годы, то есть в годы опасности², и остановил коммунистическую волну в Финляндии.

Ведь ситуация в годы войны была поразительной: социал-демократическая партия сражалась вместе с Гитлером. Однако это было парадоксом, который имел вполне естественное объяснение: альтернативой Гитлеру был Сталин. Что же каса­ется Гитлера, то Германия в любом случае была далеко, и мысль о присоединении Финляндии к Германии требовала уже богатой фантазии. Напротив, было совершенно ясно, что Красная Армия пришла бы в Финляндию, если бы ее не остановили, и трудно предположить, чтобы она ушла отсюда добровольно.

С точки зрения коммунистов, трудящиеся Финляндии

¹ См. примечание на с. 198.

² Под этим названием в финской историографии известны 1944 -
48 гг., когда существовала опасность захвата власти коммунистами.

*JU.fHSJUU~ft,Oll4. //CUU.ru-

были на неправильной стороне линии фронта, ведь они сража­лись против сталинского СССР, который, со^своей стороны, представлял самый передовой авангард во всей мировой исто­рии. Если следовать такой логике, то финским коммунистам следовало одобрить и массовые убийства товарищей по партии, осуществленные Сталиным.

Для коммунистов все зло олицетворял Таннер, который уже в 1918 г. предал дело рабочих, отказавшись от насиль­ственной революции.

Символическим противником и антиподом Таннеру стал Куусинен, который в этой роли был уже в 1918 г.

Для большинства поколения фронтовиков демонизация Танкера и выдвижение Куусинена в качестве альтернативы ему все же не были возможны. Тех, то был ликвидирован в СССР и кто погиб при нападении СССР и умер от бомбежек, невозможно было вернуть к жизни. Таннера можно было пы­таться демонизировать как пособника врага: классовыми вра­гами были палачи 1918 г., которых, с точки зрения коммуни­стов, представляла гитлеровская Германия. Дело затруднялось тем, что как сталинский Советский Союз, так и его предста­вителя Куусинена было трудно представить настоящими дру­зьями финнов.

Социал-демократов можно было обвинять за их бесприн­ципность, так как они отказывались от насильственной револю­ции и выдвинули умеренные экономические требования. Их легко можно было заклеймить как беспринципных реформис­тов. Казалось естественным полагать, что чем больше страда­ний и усилий будет отдано классовой борьбе и свержению классового врага, тем больше можно поставить себе в заслугу. Тем более что к этому обязывала и память о мучениках.

Такое мышление предполагало все же глубокую веру в про­грессивное значение насильственной революции, а ее у поколения фронтовиков не было. Но зато эта идея хорошо воспринималась радикалами больших возрастных групп¹. В 1970-х гг. молодые тайстовцы², которые шли по пути, начертанному Куусиненом, и верили, что он ведет «вперед», демонизировали Таннера и его единомышленников и реабилитировали восстание 1918 г.

¹ Имеются в виду родившиеся в 1945—50 гг., когда рождаемость
была особенно большой.

² Название, использованное в отношении промосковски настроен­
ной учащейся молодежи, происходит от имени руководителя промос­
ковски настроенной партийной фракции Тайсто Синисало.

Социологическое мышление, характерное для 1960-х гг при объяснении прошлого мало интересовалось событиями полити­ческой истории. Первостепенный интерес для него представля­ли народные массы и социальные процессы, а также закономер­ности, которые любой мог найти mirabile dictu¹ в советских учебниках, которых в Финляндии всегда было достаточно, но предлагаемая ими истина по какой-то мистической причине всегда отторгалась обществом.

Новое поколение представляло дело иначе. С его точки зре­ния, не было значительно или интересно то, что руководство финской социал-демократической партии позволило стране в 1918г. сползти в гражданскую войну. И даже полностью flagrante delicto² признало законными соответствующие реше­ния о насильственном захвате власти.

Важным же было то, что связанный с войной белый террор потребовал огромных жертв. Намного больше, чем красный. Это означало классовый кровный долг, который был невостре­бован.

Вторым отягчающим моментом прошлого была антисовет­ская война, и притом в союзе с гитлеровской Германией.

Радикалы 1960-х гг. вдохновлялись пацифизмом вообще. Многие вещи, связанные с целями и возникновением войн, рассматриваемых в политической истории, многим казались скучными и неинтересными. Зато, как показал Пентти Линко-ла, очень легко было получить славу героя, отказавшись от всех прошлых и будущих войн раз и навсегда.

Линкола заявил, что было бы лучше, если бы весь народ Финляндии был выслан в Сибирь на лесозаготовки, чем то, что огромное количество мужчин, по преимуществу молодых, погибло на фронте.

Впоследствии Линкола обратился к критике роли человече­ства в биосфере и заявил, что существующие единицы homo sapiens следовало бы значительно сократить, умертвив их.

Согласно логике Линколы, войны Финляндии априори но­сили преступный характер, так как в войне-продолжении фин­ны воевали на стороне Гитлера и аннексия Восточной Карелии была одной из неприкрытых целей Финляндии.

С точки зрения радикальной логики, мелкобуржуазные ре­формистские политики никуда не годились ни сейчас, ни в прошлом, не говоря уже о будущем.

¹ как это ни странно (лат.).

² на месте преступления (лат.).

о. запоздалый реванш

Со вступлением радикализма в так называемый тайстовс-кий период «реакционность» реформизма стала настолько яв­ной, что это не требовало доказательств. Не только в песнях КОМ-театра¹, но и в самых серьезных дебатах резко осуждался символический образ — министр внутренних дел Германии 1919 г. Густав Носке, который в свое время силой предотвра­тил попытку насильственного захвата власти спартаковцами. Также одновременно осуждался и реформизм вообще за то, что он не позволил себя свергнуть, а защищал мелкобуржуаз­ную демократию силой. Ведь это было совершенно логично.

Тайстовская молодежь сама по себе, конечно, не могла по­бедить ни реформистов, ни либералов и даже не могла лишить их чести и славы нигде, кроме как в своей среде. Однако до­вольно значительные силы влияли на то, что среди нового по­коления представление как о 1918г., так и взгляд на роль Финляндии в войнах 1939—45 гг. обозначилось по-новому.

На это главным образом повлияли начавшаяся в 1950—60-е годы большая ревизия отношений России с Финляндией и но­вая трактовка 1918 г. Все это было связано с более широкими и глубокими процессами, из которых можно назвать, напри­мер, приход в Финляндию всемирной левой волны и возник­новение радикальной парадигмы, а также развитие и расцвет политической культуры так называемой финляндизации.

Ее важнейшей стороной было национальное примирение с русскими. Ее скрытым фоном было преодоление старых спо­ров, «выход из окопов». В этом смысле в какой-то мере ее можно считать продолжением Второй мировой войны. По большому счету, речь неминуемо шла также о примирении со сталинизмом. Финляндия воевала со сталинским СССР, а хру­щевский и брежневский Советский Союз, по сути дела, про­должал путь, намеченный Сталиным, и тесно идентифициро­вался со сталинизмом. Финляндизация как новая политичес­кая культура Финляндии во многом, по сути, означала новую причастность как к войнам 1939—44 гг., так и к 1918 г., а по существу, и к Сталину.

¹ Хельсинкская театральная группа, которая в 1970-х гг. поддер­живала советский коммунизм.

БОЛЬШАЯ РЕВИЗИЯ

Большую ревизию истории отношений между Финляндией и Советской Россией, а затем Финляндией и Советским Со­юзом провели в 1960-х гг. так называемые «сердитые молодые люди»¹. Одновременно они создали себе большую иллюзию.

В начале 1960-х гг. о себе заявило новое поколение тех, кто во время войны был еще слишком молод, чтобы идти на фронт, но кто боялся и ненавидел бомбежки и надрывался на субботниках и в трудовых лагерях внутреннего фронта².

Молодости и сердитости было достаточно во многих партиях и в обеих языковых группах. Тогда появились Арво Сало, Йорн Доннер, Ханну Таанила, Пертти Хеманус, Йоуко Тююри, Кести Скютте, Кристер Чильман, Олле Туоминен, Матти Кекконен, Пекка Лоунела и многие другие. Свои сер­дитые были среди левых даже у коммунистов, но та волна, которая повлияла на интеллектуальную атмосферу всей стра­ны, была буржуазной.

Слово «буржуазный» здесь не очень удачно, так как упомя­нутая группа причисляла себя к так называемым культурным радикалам. В любом случае отождествление себя с левыми, интеллектуальный уровень которых в Финляндии традицион­но считался низким, было бы в тот период для этой группы невозможным.

¹ Так называли в начале 1960-х гг. культурных радикалов.

² Согласно терминологии Государственного информационного цен­
тра, в войне участвовал весь народ: на огневом фронте — фронтови­
ки, а все остальные — на внутреннем фронте.

В отличие от политической правизны и левизны, куль­турный радикализм отличался интеллектуальной открытос­тью, способностью поиска новых путей и тем, что не боял­ся ставить перед судом разума даже традиционные ценнос­ти, считавшиеся незыблемыми. За всем этим крылось насто­ятельное требование времени отказаться от традиционного мышления и разорвать цепи, связывающие с прошлым. Во всем этом чувствовалось явное англосаксонское влияние. Многим особенно привлекальной казалась критика «здраво­го смысла» Бертрана Рассела, которая показывала, насколь­ко безумными были как национальная идея, так и сексуаль­ные табу.

Вместе с Расселом, последним викторианцем и вечно моло­дым бунтарем, в Финляндию проникла традиция английского утилитаризма. Существенной и привлекательной чертой чело¹» века стали считать его стремление к счастью и к удовлетворе­нию желаний.

Немецкие Kulturburgertum¹ становились в Финляндии все более непопулярными с того времени, когда Германия проиг­рала войну. Молодежь стремилась строить новые связи преж­де всего с англосаксонским Западом, а не с разделенной над­вое Германией, обанкротившейся и совершенно неинтересной в культурном смысле. Когда в Германии, о которой уже вско­ре стали говорить во множественном числе, самая значитель­ная интеллектуальная активность сосредотачивалась на изуче­нии своих особенностей, на Западе возрастал престиж научно­го позитивизма общественных наук и психологии. В очередной раз после войны стало возможным и необходимым произвес­ти большой «Entzanberung» — демистификацию и стряхнуть груз иррационализма со всего: с общества, с поэзии, с внешней политики и с истории.

Для финнов было особенно важным в Финляндии устроить БОЛЬШУЮ РЕВИЗИЮ историографии отношений между Финляндией и СССР.

В свете нового рационального и радикального критическо­го мышления история финско-русских отношений была авги­евыми конюшнями, которые следовало основательно очистить. Лишь после того, как старые традиционалистские схемы и ра­циональная косность будут разрушены, можно будет новыми глазами взглянуть на финское общество и поднять его на со­временный уровень.

¹ идеалы бюргерской культуры (нем.).

Выступление сердитых молодых людей превратилось во фронтальное наступление на прошлое. Подобное можно, по сути, считать абсурдом, поскольку прошлое изменить нельзя. Его можно лишь обесценить.

Это явление можно было наблюдать во всем западном мире, но в целом его связывали с большими возрастными группами, которые в англосаксонских странах были известны под названием baby-boomers¹ или «поколение Я». Типичными зарождающимися явлениями на Западе были также разруше­ние общественных преград и табу, гедонизм и радикализм.

Я не знаю, был ли еще где-то полный эквивалент финско­го промежуточного поколения сердитых молодых людей.

У финнов были свои особенности, заключавшиеся в их от­ношениях с Россией. То промежуточное поколение, которое в своем детском воображении проецировало всю свою ненависть на коммунистическую угрозу, исходящую из России, хотело очиститься. Окрепнув, повзрослев и научившись критически мыслить, оно должно было разобраться со временем своей ранней молодости и одновременно поставить под сомнение весь связанный с ним период. Не стоит даже говорить о том, что его собственное представление о военном времени было обязательно наивным, но обязательно правдивым.

Отношение сердитой молодежи к истории уже изначально было враждебным. С точки зрения радикального рационализ­ма история принципиально не могла быть ничем другим, кро­ме как бездонным складом иррационализма, который являл образцы разных степеней несовершенства рода человеческого.

С другой стороны, история, казалось, давала также мате­риал для разрушения подпирающего остатки прошлого мира толкования традиционного отношения к России его собствен­ным оружием: вопреки опасениям, СССР никогда не продви­нулся на Запад дальше Выборга, хотя считалось, что он обя­зательно будет к этому стремиться. Так ли это было на самом деле? В послевоенный период как Финляндия, так и СССР стремились придерживаться политики доверия и мирного со­существования. С точки зрения рационализма следует задать­ся вопросом: неужели такие отношения, которые, вероятно, являлись целью Советского Союза, были недостижимы еще перед войной? Почему для того, чтобы прийти к нему, нуж­но было уничтожить более 80 000 финнов и еще больше рус­ских?

¹ дети бума (англ.).

83ак. 3517 225

Историки принялись за изучение этих вопросов с самого начала 1960-х гг. и опубликовали фундаментальные исследова­ния. В числе лучших профессиональных историков, подверг­ших ревизии традиционный взгляд на Россию, можно назвать Осмо Юссилу, Туомо Полвинена, Матти Клинге, Кейо Корхо-нена и многих других. Они скрупулезно изучали источники с новых позиций и получили новые интересные результаты.

Они показали, что вечное угнетение Финляндии Россией и столь же извечная русофобия были мифом и что Совет Народ­ных Комиссаров сыграл свою положительную роль в предос­тавлении независимости Финляндии. Старая традиция толко­вания отношений между Финляндией и Россией была поко­леблена.

Идеологическую основу для новой парадигмы подготавли­вали уже многие, от Вяйно Линны до модернистов и сердитых молодых людей.

Оказавшись объектом рациональной критики, такие поня­тия, как «исконный враг», «русофобия», «форпост», даже «пе­риод угнетения», не имели большого смысла. Согласно требо­ваниям аналитической философии, из всех этих понятий по­пытались вычистить иррациональный элемент и потом изуча­ли оставшееся эмпирическое содержание. Часто от традицион­ных представлений не оставалось ничего — только оказалось, что они были лишь сплошной тарабарщиной и сотрясением воздуха, как красивые и пустые стихи Коскенниеми, flatus vocis¹, как могло бы сказать молодое поколение, издевающее­ся над классическим гуманизмом.

Что, например, обозначало понятие «исконный враг»? Не что иное, как переходящую от поколения в поколение глупую веру в то, что проблемы нельзя решать разумно.

Подобная судьба была и у многих других понятий, но ин­теллектуальная мода была очень строга: даже такое понятие, как «народный характер», было осуждено на небытие, и «цель жизни» также должна была быть отнесена к классу глупых призрачных вопросов, типа «сколько килограмм стоит марка яиц?».

На новом разумном этапе следовало просто-напросто ста­вить разумные вопросы и по-деловому отвечать на них.

С точки зрения рационального анализа история независимой Финляндии до Паасикиви была полна абсурда. Если было само собой разумеющимся, что Финляндия не могла в военном отно-

¹ явление речи (лат.).

шении противостоять соседу, почему же тогда имеющиеся про­блемы не старались решить мирным путем? Почему в межвоен­ный период даже не попытались установить доверительные отно­шения, а вместо этого лишь бряцали саблями? Почему молоде­жи разрешили устраивать демонстрации против СССР? Почему финны не присоединились к общеевропейскому культурному фронту и не следовали прогрессивным веяниям времени? И не верхом ли абсурда было то, что финны требовали аннексии Во­сточной Карелии и молодежь бредила границей до Урала и даже дальше? Смелое, но последовательное сальто-мортале сделал на­конец Кюести Скютте, который рассматривал Зимнюю войну как естественное продолжение политики Финляндии 1930-х гг.

Круг замкнулся, и радикальная ревизия зашла так далеко, как только было возможно. Советская постсталинская истори­ография с большим удовольствием отметила это.

Одним из тех классических текстов, которые оказались объектом особых насмешек радикальной интеллигенции, а за­тем и широких слоев полуинтеллигенции, было стихотворение Ууно Кайласа «На границе». В нем яркое воплощение получил образ Финляндии как форпоста:

Граница открывается, как полынья: Впереди Азия, Восток, Сзади Запад и Европа. Ее охраняет пограничник.

А вот как Кайлас представил собственные предубеждения о характере социалистической системы:

Мрачна и холодна зимняя ночь, Леденящим холодом дышит Восток. Там рабство и принудительные работы. Звезды смотрят на это.

В стихотворении первое социалистическое государство мира представлено агрессивным по своему характеру, со ссыл­кой на правителя XVI в., даже прозвище которого в Финлян­дии традиционно переводилось неправильно:

Далеко над степями поднимается призрак Ивана Жестокого. Дух гибели, он предвещает, что кровавым будет утро.

Поэт, который, впрочем, участвовал в Олонецком походе 1919 г., совершенно открыто грозит великому соседу, хвастаясь тем, что при необходимости даст ему достойный отпор:

Не ступит, позоря дом, где отдыхают герои, Железная пята врага, я защищу границу своей страны!

Стихотворение Ууно Кайласа, в котором было дано совершен­но искаженное изображение действительности, было лакомым кусочком для поколения радикалов и хорошо представляло цен­ности межвоенного периода. В представлении Кайласа СССР, частью которого была Россия, в той же мере, что и Финляндия, представлял собой Европу. Но в то же время, с одной стороны, он был наследником древней культуры Византии, а с другой -воплощением европейского марксизма. Все разговоры о «рабстве» и «принудительных работах» следовало оставить, так как они не подтверждаются, хотя можно было предположить, что принуди­тельные работы восточный сосед мог использовать как средство перевоспитания криминальных элементов, как это довольно ши­роко применяли и в Финляндии. Намеки на «вечную» восточ­ную угрозу и рациональные ссылки на могилы предков опять же были бессодержательной шумихой, которая в межвоенный пери­од вызывала у политического руководства соседней страны впол­не обоснованную подозрительность в отношении Финляндии, за что она расплатились Зимней войной.

Короче говоря, в стихотворении «На границе» сжато было вы­ражено все то, с чем не могло согласиться радикальное поколение.

Как уже отмечалось и имеет смысл снова заметить, самы­ми роковыми чертами радикализма 1960—70-х гг. была его не­историчность. Стихотворение Кайласа, как, впрочем, и много других документов, не сумели, да и не захотели прочитать применительно к конкретному времени, что привело к роково­му абстрагированию от действительности.

Стихотворение Кайласа было написано в 1931 г., как раз в то время, когда в СССР, в том числе и в Ингерманландии, ликвидировались миллионы «кулаков». В Финляндии эти фак­ты государственного террора были тогда центральными темами новостей. Публиковались также письма сосланных ингерман-ландцев и рассказы бежавших в Финляндию. Таким образом, аутентичные описания приудительных работ были свежи в па­мяти читателей стихотворения. Что же касается термина «раб­ство», то в момент написания стхотворения в Финляндии, как и во всем мире, в прессе шла полемика о том, не была ли дре­весина, предлагаемая СССР на мировые рынки, продуктом рабского труда. Подобная продукция конкурировала, в частно­сти, с подобной экспортной продукцией Финляндии, и финны

с особым удовольствием подчеркивали то, что речь шла о демпинге СССР, который основывался на рабском труде, ис­пользуемом тоталитарным государством. Этот вопрос всерьез был поднят в Англии — самом важном экспортере финского леса, и по этому поводу был сделан запрос в нижнюю палату парламента. Это вызвало паническую реакцию в Кремле. За­падные наблюдатели были приглашены в Восточную Карелию, чтобы убедиться в том, что в лесной промышленности не при­меняется принудительный труд. Чтобы они могли убедиться в этом, заключенных было приказано в срочном порядке перевез­ти на безопасное расстояние от мест работ, что стало извест­но из недавно открытых документов Политбюро.

В 1931 г. граница между Финляндией и СССР действитель­но напоминала полынью. Эта граница была установлена Стали­ным и отделяла тоталитарную диктатуру от западной демократии.

Советский Союз проводил крайнюю чрезвычайную полити­ку не только в своей стране, но и во всем мире. Он провел четкую границу между собой и всем некоммунистическим ми­ром. Эта граница проходила не между буржуазией и социали­стами или между буржуазией и «демократами вообще», орто­доксальное коммунистическое мировоззрение, «генеральная линия» партии относила все остальные политические направ­ления к враждебным, называя «главным врагом» даже левое крыло социал-демократии.

Сталин заявил, что интервенция угрожала начавшемуся строительству социализма, и в 1930—31 гг. были разоблачены самые фантастические тайные заговоры, которые, по утвержде­нию советской пропаганды, подтверждали вышесказанное.

Все это создавало фон для понимания стихотворения Ууно Кайласа и всей проблематики отношений между Финляндией и СССР, и все это должна была понять радикальная моло­дежь. Однако ни к чему подобному она не испытывала ника­кого интереса, ее больше занимало создание нового мира на основе нового разума, сидя в качалке.

Таким образом, в очередной раз интеллигенция прибегла к самообману при помощи чистого разума и острым философ­ским и тупым историческим мышлением вымостила себе до­рогу к лаврам полезных идиотов.

Суть дела состояла в том, что логический радикальный ана­лиз совсем не признавал других ценностей, кроме тех, у кото­рых было эмпирическое содержание. Так же как просвещенные умы XVIII в., новое поколение разума трактовало сейчас та-

и. -эипозоал ыи реванш

ким образом, что такая политика и такое мышление, при по­мощи которых нельзя достичь хороших практических резуль­татов, ни в каком отношении не могут быть хорошими. По­скольку оно не было рациональным, его нельзя было даже при­числить к действительности.

Рациональным, хорошим и достойным поддержки было то, что функционировало. Исходя из этого, Олле Туоминен после нехитрых логических операций пришел к следующим выводам:

1. Международная политика — это политика силы, которая
далеко не всегда регулируется правовыми и моральными нор­
мами;

2. Великие державы стремятся добиться своей цели, не об­
ращая внимания на интересы маленьких государств, если счи­
тают, что их безопасность и жизненные интересы этого требу­
ют, и если они на это способны;

3. Суверенитет маленькой страны, живущей по соседству с
великой державой, является не абсолютным, а лишь относи­
тельным;

4. Ценности, на которые опирается нация, гарантированы
лишь внутренним государственным общественным порядком и
правом, влияние которых не распространяется за границы го­
сударства;

5. Поскольку умно построенная внешняя политика являет­
ся ключом для возможности независимой жизни нации, то
всякая другая политическая деятельность должна со своей сто­
роны служить внешнеполитическим целям.

Автор считает, что следовало перейти к тотальной внешней политике, что звучало примерно так же, как тогдашнее поня­тие «тотальная оборона страны», и, возможно, должно была пониматься как ее альтернатива.

К тотальной внешней политике относилось то, что не уни­жало соседа. Это означало, например, что не следует поддер­живать романтическую память о Зимней войне в народном мышлении, ибо это возбуждало чувство ненависти к восточ­ному соседу. Вместо этого можно было подчеркивать те «еди­нодушие и чувство высокой ответственности, которые прояв­лял народ в войнах», считал Туоминен, не объясняя, как мож­но на практике разделить это.

По мере осуществления большой ревизии рождалась боль­шая иллюзия: когда с советского коммунизма сняли сатанин­скую маску, под загадочной личиной открылось нормальное

Очп

государство, проводящее рациональную политику, поведение которого можно было понять умом. В действительности оно было даже более понятно, чем собственное поведение Финлян­дии, которое оказалось инфантильно легковерным, когда, твер­до соблюдая договор, надеялись, что сосед поступает точно так же. Паасикиви когда-то заметил, что Кремль - это не ратуш-ный суд.

У каждой страны были свои легитимные оборонные инте­ресы, и легко заметить, что если следовать логике соседа, то СССР стремился заботиться именно о них. Ни о чем большем это не свидетельствовало. Надо ли было обязательно предпо­лагать что-то большее?

Талантливый молодой историк Кейо Корхонен взял быка за рога и стал изучать то, как советская дипломатия рассмат­ривала Финляндию от Тартуского мира до Зимней войны. В предисловии он заметил, что заниматься таким иследованием, по мнению недоверчивого историка, еще слишком рано. Одна­ко ждать, когда советские архивы будут открыты для исследо­вателей, вряд ли имеет смысл: пока солнце взойдет, роса очи выест. Поэтому Корхонен приступил к работе, используя прежде всего финские архивные материалы, литературу и опубликованные советские дипломатические документы. Работа была значительным прогрессивным шагом в истории финской дипломатии и зарождающейся советологии. Она помогла по­нять, чем были обусловлены отношения Финляндии и СССР и какие цели были у СССР. Более понятным стал также ха­рактер дипломатических ходов Финляндии.

Было бы неправильно сказать, что героями книг Корхонена стали Сталин и его соратники. В отличие от популярных ста­тей, также финны не были показаны негодяями или дураками.

Корхонен изучал историю дипломатии и рациональность ее решений. С его точки зрения, единственную ценность представ­ляло достижение желаемого конечного результата, обусловлен­ного государственными интересами. Таким конечным результа­том для Финляндии безусловно было бы избежание Зимней войны, и с точки зрения СССР это также было бы разумно, хотя для него вопрос не был столь же важным.

Все это, конечно же, было хорошим и правильным, но чего-то в этой картине недоставало. Из дьявольского агрессора ста­линский СССР стал рациональным, хотя и страдающим от хронической подозрительности государством. Но и эта подо­зрительность была понятна как с точки зрения идеологических

предпосылок, так и исторического опыта. Вообще характер ста­линского СССР как тоталитарного государства оставался вне поля зрения Корхонена.

Отмечая это, я не хотел бы обвинять Корхонена. У его ис­следования была другая, совершенно легитимная цель. Он стре­мился найти смысл политики СССР, поэтому не имело смыс­ла останавливаться на пороках этой системы, которые в то время были еще хорошо известны в Финляндии. Большая часть населения, вероятно, исходила из того предположения, что сущностью советской системы сталинского времени был террор. В книгах Корхонена этот террор не имел никакого влияния на характер внешнеполитических решений и не давал финнам достаточных оснований занимать какую-то позицию в отношении внутренних дел соседа.

Стремление понять Советский Союз, исходя из его соб­ственных представлений, было естественным и необходимым способом подхода. Тем самым в сочетании с расчетливыми манипуляциями Кекконена была подготовлена основа для фин-ляндизации — той особой политической культуры, одним из характерных признаков которой было активное приспособле­ние к советской идеологии и стремление использовать ее в своих целях для политической жизни своей страны.

Можно сказать, что возникла некая ортодоксия дружбы, сотрудничества и взаимопомощи, основными постулатами ко­торой были следующие:

—вся внешнеполитическая линия Финляндии в 1918—
44 гг. была ошибочной;

—она основывалась на ошибочных предпосылках;

—Россия считалась агрессивной;

—Россия считалась заклятым врагом;

—Россия считалась слабой;

 

- пренебрегли возможностью пробуждения доверия;

- много было шумихи по поводу независимости;

 

—вызывали подозрения;

—позволяли агрессивность в отношении соседа;

 

- искали защиты у Запада;

- считали культуру Финляндии форпостом;

- хотели быть форпостом Запада;

- не понимали популярности большевизма в России;

- глупо презирали нищету России;

- безосновательно ненавидели противника, хотя тот лишь
осуществлял защиту своей легитимной безопасности;

- сами допустили обострение ситуации, что привело к
Зимней войне;

- в 1941 г. напали целенаправленно с целью завоевания;

- стремились захватить чужие территории без какого-
либо права на это и не считаясь с мнением жителей;

- были в союзе с Германией и поддерживали её террори­
стическую политику;

- сражались на стороне стран оси против демократичес­
кой коалиции.

Заходя несколько дальше, но придерживаясь генеральной линии, утверждали следующее:

- в 1918г. велась не освободительная, а гражданская вой­на против прогрессивных красных, которые поддерживали доб­рососедские отношения с советской Россией;

- Финляндия активно стремилась участвовать в попытках
Запада свергнуть прогрессивную коммунистическую власть в
России. На это была нацелена внешняя политика Финляндии,
в том числе деятельность и шпионаж государственной полиции;

— 1930-е годы были десятилетием реакции и политическо­
го насилия, когда преследовалась всякая прогрессивность и
ориентировались на Германию.

С точки зрения ревизионистов, русофобия, мобилизуя финский национализм против СССР, эксплуатировала следу­ющие моменты:

—миф о притеснении и о русификации Финляндии;

—миф об агрессивном характере большевизма;

—миф об освободительной войне Финляндии;

—проецирование социальной фобии на русофобию;

—агрессивная захватническая политика;

- общая реакционность (под предлогом культуртегерства);

— национализм;

- нацистское и ограниченное представление о самих себе
как результат провинциализма;

— общий низкий уровень интеллекта.

Эти положения подтверждались такими значимыми факта­ми, которые не имели ничего общего с конкретной изучаемой историей, но которые от этого не теряли своей значимости. Например:

- Зимняя война началась вопреки ожиданиям;

- война-продолжение не была выиграна (вопреки очевид­
ности);

- русский народ (так же как и многие другие народы
СССР) сражался за Сталина;

- промышленность СССР вопреки представлениям была
мощной;

- Финляндия не была оккупирована.

Прогнозы современности периода Кекконена:

— мирное сосуществование;

- обоюдно выгодная торговля;

—улучшившаяся безопасность;

—ergo¹, все это должно было быть достигнуто в 1920-х
или, самое позднее, в 1930-х гг.

В эту парадигму входили и естественным образом подпиты­вали ее следующие несостоятельные мифы, как, например:

— миф о вечной прогрессивноси и демократичности Рос­
сии - СССР;

- миф об ориентации Финляндии на Германию;

- миф о прогрессивном и справедливом характере крас­
ного восстания.

Парадигму дружбы, сотрудничества и взаимопомощи нельзя сводить только к Сталину и сталинизму и брать только их в качестве отправного момента при оценке истории Финляндии. 1918 год, пропасть между интеллигенцией и простым народом и многое другое также имели определенное значение в этой конструкции и даже были причастны к ее возникновению. От­ношение к СССР, то есть отношение к Сталину, было, однако, тем стержнем, который поддерживал и до сих пор поддержи­вает эту конструкцию.

¹ следовательно (лат.).

НАРОД ПОДНИМАЕТСЯ

Национальным романом Финляндии не зря считается эпо­пея Вяйно Линны «Здесь, под северной звездой». Без всякого сомнения, к ней следует приравнять его более ранний роман «Неизвестный солдат». Оба произведения являются живой классикой, которую уже многие поколения знают лучше, чем раньше знали катехизис. Это книги, которые любят и почита­ют и которые не залеживаются на прилавках.

Одно из центральных мест в произведениях Линны занима­ет трактовка истории, которая, вероятно, больше, чем все ака­демические исследования, вместе взятые, повлияла на воспри­ятие финским народом своего прошлого.

Как всегда, так и в этом случае восприятие истории людь­ми неполное. У него свое время и свой жизненный опыт.

Как рассказывал сам Линна, «Неизвестный солдат» возник как реакция на то — по его мнению «рунеберговское»¹ — изображение истории и представление о финском народе, ко­торые его собственному поколению навязывали сверху и кото­рые выражало финское общественное мнение.

Произведения Линны, ревизовавшие прошлое, оказались как нельзя кстати для читателей. Их тиражи свидетельствуют о том, что они рассказывали о народе то, что он действитель­но хотел услышать.

Однако о самом существенном в истории Финляндии они рассказали немного. Можно даже сказать, что читателям кон-

¹ Имеется в виду манера изображения войны в героическом идеа­лизированном духе, свойственная шведоязычному национальному поэту Ю. Рунебергу.

ца 1990-х гг. они дали неверные, по существу, представления об изображаемом времени.

Романы Линны напоминают большие романы Льва Тол­стого, «Неизвестный солдат» во многом напоминает «Войну и мир». Там простой народ также наполнен благородством и человечностью и даже глубинной философией, которую представлял неграмотный мужик Платон Каратаев. Народ не имеет никакого отношения к представлениям господ, он жи­вет собственной жизнью, которая не зависит от того, чем занимается, что говорит и думает элита. Фактически вся финская интеллигенция оказывается кучкой шутов, которая в своем самодовольстве считает себя лучше народа, которым она командует, на самом же деле она представляет собой лишь комичных марионеток. Настоящая же жизнь протека­ет скорее в хижинах и на сеновалах, чем в манерных господ­ских салонах.

В «Неизвестном солдате» Линна, по его собственным сло­вам, хотел дать финскому солдату голову, чего не сделал в свое время Рунеберг. Это значит, что офицеры — то есть финское командование — в романе Линны вовсе не были хозяевами ситуации. По мнению героев книги, финские маленкие боссы отправились на войну под музыку и разбили свои головы о карельские сосны. Народу же всегда было присуще чувство меры и справедливости, он был наделен мудростью, которой, к сожалению, не хватило, чтобы разрешить национальные по­литические проблемы, но которая все же не дала катастрофе разразиться в полной мере.

Отражение истории у Линны лишь немногим отличается от той смердяковской позиции в отношении интеллигенции, ко­торую представляет Эрно Паасилинна. В соответствии с ней история Финляндии четко отражает бездарность господ, отсут­ствие свободы и угнетение народа. Роль элиты в истории та­кова, что она если не убивает, то тиранит. На более рафини­рованном уровне эту же тему можно найти и у очень популяр­ного до сих пор Хейкки Юликангаса. Он представляет социаль­но-историческую точку зрения, согласно которой классы ведут вечную борьбу, и низший класс с логической неизбежностью всегда проигрывает.

Как уже было сказано, парадигма Линны свое уже отжила и дает нынешнему поколению совершенно искаженное пред­ставление об отображаемом времени, особенно о его наиболее

важных элементах, таких, как финская интеллигенция и поли­тическое руководство Финляндии.

Во время так называемой финляндизации на критику этих групп существовал самый настоящий политический заказ, можно даже сказать, тысячерублевая премия. В таком же духе действовала и левая волна, героями которой были представи­тели той же социальной группы, что и у Линны. Финская по­литическая и культурная элита с точки зрения всемирно-исто­рического процесса всегда оказывалась по другую сторону бар­рикад с силами прогресса.

Действительно, Финляндии не везло с правителями, — мог­ли со вздохом сказать многие умники из послевоенного поко­ления в 1970-е гг. и даже позднее, размышляя об отечествен­ной истории. Вершины абсурда это утверждение достигло в так называемых тайстовских кругах, по мнению которых интел­лигенция Финляндии, ее руководящие круги и даже сама стра­на с точки зрения всемирно-исторического развития и осуще­ствления всеобщей правды и справедливости играли диамет­рально противоположную роль, то есть всегда были орудием реакции. В тех же кругах можно было слышать и такой с точки зрения сталинистской логики вполне логичный вывод, что са­мое худшее из того, что произошло в истории Финляндии, — это то, что во время Зимней войны ее не присоединили к СССР. В 1970-х гг., как и в другое время, молодые интеллек­туалы были до конца верны усвоенной ими логике. Во время перестройки и, по крайней мере, после нее многим молодым тайстовцам, поколение которых так же лидировало в тот пери­од, как раньше АКС, стало ясно, что вся легенда о развитом социализме была большим мыльным пузырем. Одновременно стало ясно, что связь советского коммунизма с прогрессом всегда была, мягко говоря, весьма проблематичной. Тайстов-ская интеллигенция, которая любым способом стремилась осу­ществить в Финляндии большую трагедию, вынуждена была довольствоваться комедией. То, что в Финляндии все, как ка­залось, было неправильно и плохо, на самом деле было не про­писной истиной, а лишь ложной перспективой. Жалующиеся на потемки в очередной раз не заметили, что находятся в сво­ей собственной тени.

Однако «Неизвестный солдат» сразу после выхода в 1954 г. стал сенсацией, превратился в бестселлер и стал предметом бурных дискуссий, особенно в кругах интеллигенции и офи­церства «от женщин-магистров до майоров». В этих кругах

считали, что «Неизвестный солдат» оклеветал действительную картину войны и втоптал в грязь идеалы. Считалось, что, кро­ме офицерства, опозорен был и финский солдат, который, со­гласно представлениям этого круга, вовсе не был матерящим­ся ворчуном. Такая роль подходила больше русским солдатам. Следует упомянуть, что ругательства и другие непристойности в печатном виде в то время были запрещены как в Финлян­дии, так и повсюду. Но, несмотря ни на что, эта книга, считав­шаяся греховной, хорошо расходилась и шутливо была назва­на «Библией финского народа». Одним из центральных вопро­сов полемики был вопрос о том, правильно ли книга Линны отражает действительность. С точки зрения официальных кру­гов это было не так. Однако необычно большая популярность книги среди народа заставляет предполагать, что большинство читателей, а именно широкие слои населения, придерживались другого мнения. Снова и снова читатели говорили, что книга «правдива», и это значило, что она рассказывала о войне не­что значительное, чего не было в традиционной идеализиро­ванной истории. Прежде всего следует понять то, что роман Линны был «новым словом», которое представляло такие чер­ты войны, которые ранее были сглажены: в рядах финской ар­мии были также антигерои, которые нецензурно ругались, рас­стреливали пленных и своих, там некрасиво умирали, там пьянствовали и глумились над тем, что было свято.

Произведение Линны было прежде всего карнавализацией войны. И не случайно оно заканчивается словами «Какие плу­тишки». Плутишки оказались в настоящем аду, но там они — те, кто выжил, — вели себя умно и даже героически. Многие образы человека из народа, как, например, Антти Рокка, силь­но идеализированы. Идеализация в этом случае означает то, что Рокка одновременно является и настоящим солдатом, и бунтарем против дисциплины, которую офицеры считали осно­вой ведения войны.

В «Неизвестном солдате» рассуждения солдат и офицеров нигде даже не соприкасаются. Представления командования о действительности полностью изолированы от подлинной дей­ствительности.

Как Наполеон у Толстого, так и командование финской ар­мии считает, что руководит войной, хотя в конечном итоге оно даже не имеет представления о том, что происходит.

Высшее военное и государственное руководство Финляндии выступает в романе Линны не иначе как в качестве далекого фонового фактора. Это все же не мешает ему предстать в ка-

честве негодного. Наши маленькие боссы в правительстве го­товы были сесть в одни сани с Гитлером и разбили свои го­ловы о карельские сосны. Они, по сути, тоже были клоунами хотя и не такими карикатурными, как подполковник Карьюла! который в приступе гнева застрелил лучшего солдата батальо­на. Символично, что лучшего солдата представлял отврати­тельный скотский тип Вириля. Однако Вириля все же являет­ся исключительным представителем солдатской среды. В целом же солдаты и низшее офицерство были симпатичными и, по­мимо всего прочего, были в состоянии прекрасно ориентиро­ваться в ужасной обыденности войны.

Линна считал себя неким анти-Рунебергом, задачей которо­го была карнавализация этого идеализатора аристократии, в произведениях которого война часто представлялась делом че­сти из-за предоставляемых ею возможностей для героических поступков, на которые падали отблески славы. Линна же, по его признанию, хотел отнять славу у войны и отдать ее солдатам. Как показывает оценка читающей публики Финляндии, резо­нанс был большим, как и благодарность тех, на которых эта слава падала.

Произведения Линны являются гениальной литературой, но в то же время в высшей степени тенденциозной и привязан­ной к своему времени.

Без идеализации войны — а в наше время трудно найти в северной половине земного шара психически здорового чело­века, который бы идеализировал войну, — возможно серьезно критиковать произведение Линны как историографическое. Это ведь лишь карнавальная картинка, которая была предназ­начена быть репликой в послевоенной полемике, в которой ак­туальным было разрушение построений времен войны.

«Неизвестный солдат», таким образом, был первой серьез­ной трещиной в парадигме военного времени, с треском рух­нувшей в 1960-х гг. В нем нецензурно выражающиеся просто­людины заняли то место, которое было предназначено правде, добру и красоте. Но это было проделано мастерски и показа­ло, что идеалы так и не осуществились во время войны.

Однако «Неизвестный солдат», прочитанный в 1990-е годы, дает неправильную картину. Он не раскрывает существенных сторон действительности изображаемого им времени.

В Финляндии конца тысячелетия уже не имеют представ­лений о том, какова была картина войны Рунеберга, так что весь пафос «Неизвестного солдата» стал напрасным. Наряду с этим стало уже непонятным также то, что Рунеберг имел много

общего также и с этой войной. Об этом свидетельствует анек­дот о том, что русские бомбят Порвоо, где жил военный пре­ступник, антисоветский агитатор Рунеберг. «Прогрессивные» круги Финляндии, в общем-то, вполне заслуженно вцепились в Рунеберга, и Паасикиви должен был защищать поэта перед Ждановым, ссылаясь на балладу «Кульнев» и его симпатии к русским. Общеизвестно, что роль религии в военное время была совершенно иной, чем у разгильдяев Линны, из которых лишь Мякиля использует религиозный язык, и даже он это делает больше про себя.

XX век бросал и Финляндию из стороны в сторону. Для понимания этих больших перемен необходим социально-исто­рический подход, это же касается и картины повседневной ис­тории и ее изменений, данной таким большим писателем, как Линна. Без Линны и Пяятало наше представление о жизненной среде индивидума низших общественных слоев было бы не та­ким цельным, но это лишь часть действительности.

События Второй мировой войны отбросили в тень пробле­му 1918г., решение которой по общему соглашению была от­ложено до лучших времен.

Беспристрастный анализ истории независимости Финлян­дии, при котором роль социал-демократов подверглась доволь­но основательной ревизии, в 1940-х гг. предпринял Юхани Па-асивирта. В 1950—60-х гг. основательно изучался весь процесс, в том числе и роль Германии, России и государств Антанты, социальный состав различных сторон, а также красный и белый террор. В 1970—80-х гг. анализировали еще и так называемый постактивизм¹, роль русских в войне, значение классового и языкового фактора, представление разных сторон о характере войны, рождение Красной гвардии, военные действия, правле­ние красных и т. д. Государство поддерживало эти исследова­ния, особенно в отношении красных. Точка зрения красных популяризировалась в бесчисленных художественных произ­ведениях, фильмах и т. д.

Можно с полным основанием сказать, что красная сторона была реабилитирована в годы левой гегемонии финской «куль-

¹ Речь идет о небольшой ультраправой конспиративной группи­ровке 1920-х гг., которая была недовольна демократической системой независимой Финляндии.

т^л1иел«с;х

турной революции»¹ так основательно, насколько это вообще было возможно. В противоположность этому точка зрения бе­лых, которая благодаря культурным преобразованиям без по­яснений была несколько непонятна среднему финну, так и ос­талась без изменений. Даже исследователи иногда представля­ют войну белых в виде бессмысленной бойни, и еще и сейчас некоторые считают, что «правда» о 1918 годе заключается по­просту в том, что тогда белые убивали красных.

Хейкки Юликангас сказал, что он написал свою книгу «До­рога на Тампере», чтобы «подвести черту под 1918 годом. Что­бы сделать это, надо сказать правду даже о том, о чем до сих пор предпочитали умалчивать. Надо снять груз с плеч белого солдата. Когда это будет сделано, высвободится огромное ко­личество общественной энергии, направленой на сокрытие правды о 1918 годе, на надзор и контроль за гражданами, за исследованиями и за искусством».

Это, конечно, рекламные слова, которые мало кто воспри­мет всерьез, но это также и доказательство того, насколько живучи могут быть устаревшие исторические схемы в посто­янно меняющемся мире.

В 1918 г. красных было убито все же намного больше, чем белых. Красные потерпели поражение в вооруженной борьбе, которая с их стороны была не войной, а восстанием.

Воставшие против демократии красные не заслуживают ореола прогрессивных героев и мучеников, хотя и проявляли в боях отвагу. Белые заслуживают не суда истории, а благо­дарности потомков за то, что они подавили это восстание.

Героями 1918 г. были не Гюллинги и Маннеры, а Маннер-гейм и его солдаты, а также Таннер, Тайнио и другие подоб­ные им мелкобуржуазные реформисты. Восстание красных было не просто крайне легкомысленной игрой судьбой нации, в которой не соблюдались демократические правила игры, пре­ступлением в прямом смысле этого слова. Нужно иметь муже­ство признать это и понять, что взявшиеся за меч от него и погибали чаще, чем представители законной власти.

Картина войны 1918 г. совершенно искажается, если утвер­ждается, что она была популярна среди всего народа, и особен­но среди торпарей.

¹ Культурную революцию как в Финляндии, так и- во многих дру­гих западных странах можно отнести к середине 1960—1970-х гг. Она означала отказ от традиционных ценностей и победу множественнос­ти ценностей культуры и образа жизни.

Это касается также и описания войны в романе Линны «Здесь, под северной звездой». Над его восприятием тех собы­тий довлеет старый вулканический образец, который следует признать несостоятельным.

Применение насилия было шагом, который большинство считало аморальным, что бы ни говорили агитаторы. Его зако­номерным следствием была месть, как бы к этому ни относи­лась социальная история, принижающая значение политичес­кой истории.

Трагедия 1918г. обсуждалась в Финляндии в 1960-х гг., и тогда в обсуждении приняли участие и те, кто не имел к ней никакого отношения. Однако то, что о ней заговорили, повли­яло, в частности, на возникновение тайстовского движения¹.

Отчитаться перед собой за 1918 г. было необходимо уже гораздо раньше. В 1939 г. финнов к этому принудили силой.

Иногда можно было услышать, что единодушие 1939 г. было не чудом, а чудом из чудес, если его рассматривать на фоне 1918г. Не желая банализировать чудеса в истории, следует все-таки отметить, что подчеркивание невероятности лишь до­казывает, что ситуация изначально воспринималась неправиль­но. Ведь народ на самом деле не был таким расколотым, как считалось. Горечь по обе стороны баррикад 1918 г. — безуслов­но, следует помнить, что этой горечи и поводов для нее было очень много и на белой стороне, — в большинстве случаев не означала нелояльности стране. В Финляндии во время войны было очень мало русских агентов, так же как мало было не­мецких и английских агентов. Потенциальные Квислинги, ко­нечно, были везде, но, не находя поддержки, они оставались в одиночестве.

Печальная, но по-своему героическая попытка тайстовского периода написать историю «сопротивления»² в Финляндии была обречена на осмеяние. То же самое касается и попытки опреде­лить, каков был характер войны 1918 г., подсчитывая, кто в ней погиб и к каким слоям общества относились жертвы.

¹ См. примечание на с. 220.

² Имеется в виду произведение Калеви Сейлонена «Группа сопро­
тивления», в которой описывается борьба финских коммунистов во
время войны против своей страны.