У Пушкина с ранней юности была «утаенная любовь»

Сначала знакомство с рукописями поэмы «Бахчисарайский фонтан», в которых обнаружились строки о безумной, но неназываемой любви («Я помню столь же милый взгляд / И красоту еще земную, / Все думы сердца к ней летят, / Об ней в изгнании тоскую — / Безумец! полно! перестань...»), а затем публикация донжуанского списка Пушкина, где в череде названных женских имен фигурировала загадочная N. N., заставили исследователей подозревать, что в жизни Пушкина с юности была великая любовь, которую он «хранил как тайну».

Попытки разгадать эту биографическую загадку и назвать утаенное Пушкиным женское имя предпринимались неоднократно и предпринимаются до сих пор. Среди претенденток на эту роль были названы Мария Голицына (версия Михаила Гершензона), Мария Раевская (версия Павла Щеголева), жена историографа Екатерина Карамзина (версия Юрия Тынянова), Софья Потоцкая (версия Леонида Гроссмана), даже императрица Елизавета Алексеевна (версия писательницы Ларисы Васильевой) — плюс добрая половина донжуанского списка. Однако ни одна из гипотез не может похвастаться убедительностью аргументации.

По всей видимости, гораздо ближе к правде гипотеза, выдвинутая в свое время Юрием Лотманом и затем поддержанная Олегом Проскуриным: никакой утаенной любви у Пушкина не было, а за тщательно создававшимся образом «тайной возлюбленной» стояла не жизненная реальность, а литературная условность. Ведь если присмотреться к стихам и письмам, видно, что Пушкин не скрывал, а, напротив, демонстративно подчеркивал, что у него есть сердечная тайна, которую он выговаривает в стихах. Романтическому поэту, каким Пушкин, определенно, мыслил себя уже на юге, «утаенная любовь» была нужна как важная часть биографической легенды, строившейся с оглядкой на Петрарку с его Лаурой и Байрона с его загадочной Тирзой.

Пушкина высекли в секретной канцелярии Министерства внутренних дел

Такой слух, восходивший, судя по всему, к неосторожному высказыванию Федора Толстого-Американца в письме к «колкому» драматургу Александру Шаховскому, распространился в 1820 году в столицах накануне отъезда Пушкина в южную ссылку. О неблаговидной роли Толстого в этой истории, не имевшей под собой никаких реальных оснований, но чрезвычайно оскорбительной для дворянина, Пушкин узнал уже на юге и немедленно начал мстить обидчику злыми эпиграммами, намекавшими на шулерство Толстого (выведенное и в «Горе от ума», где о Толстом сказано: «и крепко на руку нечист»):

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной,
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он, слава богу,
Только что картежный вор.

Все годы ссылки Пушкин не оставлял мысли о дуэли с Толстым, хотя тот был знаменитым бретером и убил в поединках одиннадцать человек. Однако по возвращении Пушкина в Москву в 1826 году дипломатичному Соболевскому удалось помирить их.