Памятидетства: Мойотец – КорнейЧуковский

«Я, впрочем, вовсенебегуотступленийиэпизодов,

– такидетвсякийразговор, такидетсамаяжизнь».

«Былоеидумы»

Тогда, внашемдетстве, вКуоккале, онказалсянамсамымвысокимчеловекомнасвете. Идетксебевкомнату – вдверяхголовунепременнонаклонит: неушибитьсябопритолоку! Посадитксебенаплечо – свысотысразуоткроетсяглазамсредиредкихсосновыхстволовдальняядальзалива. Воттепельподпрыгнетилыжноюпалкойлегкособьетсосулькисбалконавторогоэтажа, астеми, чтосвисаютскрышидровяногосарая, ибезпалкиуправится: протянетрукуиобломаетрукой. Ондлиннорукий, длинноногий, узкий, длинный. Ктовышеего? Неттакого! Им, егодлиною, можноизмерятьзаборы, ели, сосны, волны, людей, сараи, деревья, высьиглубь.Ростегобылнамвыдансудьбойкакнекийаршин, какестественнаямерадлины. Сидявлодкеипотрагиваячерезбортпрозрачнуюсеруюводу, мыприкидывали, бывало, наглаз: аеслисчитатьдоглубины, досамого-самогобездонногодна – сколькотутокажетсяпап: шестьилибольше? «Дачтоты! Какиешесть! Неменьшедвенадцатибудет!»

Этовморе.

Влесуже, задравголовыпередвысоченнойсосной:

– Вэтой-тоужнавернякадесятьпап! Еслиотземлидомакушки!

Ногиунеговеликанские; какиесапогиникупитсебевВыборгеиливПетербурге – всеневпору: малы. Узки. Коротки. Жмут. Натираютмозоли. Опятьотдаватьнарастяжкусапожнику! Хотьпримеряйтот, огромный, рыжий, чтовиситдлярекламыподвывескойобувногомагазинанастанции. Давотбеда: тот, еслибысгодился, рассчитаннакакого-тоодноногоговеликана, аунашего, славатебе, Господи, двеноги, неодна.

Ипоходка, иповадкиунеговеликанские. Нетолькодети – взрослыеедваравняютсясним. Шагаетпопескувдольморя, аярысцойбегурядышком. Наодинегошаг – пятьмоихмелкихшажков. Исвещамиобращаетсяпо-великански: норовитутащитьихксебеввысоту. Молотокливдомепропадетилищетка – подставляйстул, ищинакрышебуфетаилиплатяногошкафа: он, мимоидучи, тамоставил. Емунавысотесподручнее. Ачихунегокакой! Нелюди – дачавздрагивает! Афырканьекакое, когдаумывается! Намылитщеки, грудь, шеюифыркает. Будтовфырканьеглавноемытьеиесть.

Узкий, длинноногийидлиннорукий, подбрасывающийкпотолкуиловящийбезпромахапалку, тарелку, кого-нибудьизнас. Тощий, носильный; любитвесельеилюбитизанозистойнасмешкойподдеть. Непоседлив, беспечен, всегдаготовзатесатьсявнашуигруилиизобрестидлянасновую.

ДопервойдетскойкнигиКорнеяЧуковскогооставалосьвтупоругодатри, довторой – околодесяти, имнебыланаписанаещениединаястрокадлядетей, носамон, вовсемсвоемфизическомидушевномобличье, былсловнонарочноизготовленприродойпочьему-тоспециальномузаказу «длядетеймладшеговозраста» ивыпущенвсветтиражомводинэкземпляр.

Намповезло. Мыэтотединственныйэкземплярполучиливсобственность. И, словноугадываяегоназначение, игралинетолькосним, нои им и внего: лазилипонему, когдаонлежалнапеске, какподеревуповаленному, прыгалисегоплечанадиван, какскрыльцанатраву, проходилиилипроползалимеждурасставленныхног, когдаонобъявлялихворотами. Онбылнашимпредводителем, нашимкомандиромвигре, вученье, вработе, капитаномнаморскихпрогулкахивтожевремянашейлюбимойигрушкой. Незаводной – живой.

Впрочем, хотядетскихкнигонтогдаещенеписал, веселыестихотворныестрочки, обращенныекдетям, сочинялисьимужеивтевремена, однаковсеголишьдлядомашнегоупотребления, играючи, походя. Онтогдаещенезаписывалихвтолстыететради, каквпоследствии, несоединялвстихотворенияипоэмы, необрабатывалмесяцами, атоигодами, преждечемпередатьредакции, нечиталнившколах, нивдетскихсадах, нивбольницах, нивмноголюдныхзалахсредибелыхколонн. Этобылиимпровизации, домашниеэкспромты, однодневки – всеголишь.

…Лидо-очек,

Лучшаяиздо-очек! —

говорилонмневкрадчивым, певучим, тожекаким-тодлиннымголосом. (Яжебылатакмалаиглупа, чтонемогладогадаться, почемуэтояназываюсь «ездочек»?Развеяначем-нибудьезжу?)

Иливеселорычал, топаянаменявеликанскиминожищами:

– Ахты, сквернаядевчонка!

Ка-акболитмояпеченка!

– Папа, – говорюя, переминаясьотнетерпениясногинаногу, понимая, чтоемухочетсяпоигратьсомнойнеменее,чеммнесним, – папа! Посадименянашкаф.

Онотступаетнашаг. Грозноглядитсосвоейвысоты. Наклоняется. Передмоимносомназидательнозакачалсядлинныйпалец.

– Учишьвас, учишь! Просикакследует.

Играначалась. Яжаждуиспытанийиужасов: по-страшней, поужасней, акончилосьчтобывсехорошо. Болеевсегонасветеябоюсьвысоты. Потомуипрошусьнекуда-нибудь, анавершинувысоты, подсамыйпотолок, нашкаф.

– Глу-бо-ко-у-ва-жа-е-мыйпапаша! – говорюяпоскладам, какположеновэтойигре. – По-са-дименя, пожалуйста, нашкаф!

– То-тоже! – Палецисчезает. – Авнизнезапросишься?

– Нет.

– Такибудешьтеперьвсюжизньжитьнашкафу?

– Житьнашкафу.

Онберетменяподмышки, минутураскачивает, потомсажаетнашкафисразубольшимишагамиуходитизкомнатыпрочь. Изакрываетзасобойдверь, чтобыстрашнее.

Ясижу. Мнестрашно. Какчужие, болтаютсянадпропастьюмоибедныеноги. Ярешаюсьоднимглазомзаглянутьтуда, вниз, впропасть. Там, наполу, желтыйлинолеумсчернымузором. Вотупадуиразобьюсьвдребезги, какчайнаячашка. Изачемэтояпопросиласьнашкаф! Никогдамнеужебольшенепробежатьсяпопеску, несестьвместесовсемиобедать… Всекупаются, играютвпятнашки, ионвместесними… ая? Яживунашкафу. Иникогда, никогданебудубольшевместесдругимибросатьплоскиекамнивмореиподсчитывать, сколькоразкаменьподскочит, иникогдаужебольшеоннепозоветменяустраиватьплотинунанашемручье!

– Папа!

Молчит.

– Папа!

Неотвечает. Ушел, позабылобомнеиоставилменяздесьнавсюжизнь…

Глядетьвниз – страхпробирает. Вверх – тоже, тампотолок, тамсамаяиестьвысотавысоты. Оннасотучаетбояться, меняиКолю. Велитлазитьпораскидистымсоснам. Выше. Еще. Ещевыше! Нотогдаонсамстоитподсоснойикомандует, иможнодержатьсязаегоголос.

Сижу, скованнаястрахом, поглядываянасвоиникчемныеноги. Одна.

– Глубокоуважаемыйпапаша, – пробуюя, ниначтоненадеясь, – снимименя, пожалуйста, сошкафа. Мнездесьнепонравилосьжить. Пожалуйста!

Егошаги! Онтут! Онтолькопритворялся, чтоушелдалеко! Онвходит, беретменяподмышки, раскачивает, подбрасываетиопускаетнапол. Какоесчастье! Яопятьнаполу, гдевселюди, имогубежатькудахочу.

Рукамегодоверитьсяможновполне. Вовремяподхватят, никогданеуронят, несделаютбольно. Правда, завязатьмнекапорподподбородком, иливсунутьвсвоиманжетызапонки, илиизжаритьяичницу, выгладитьрубашку, упаковатьчемодан – рукиэтиникогданеумели. Такиедлинные, гибкиепальцы – аэтогоонинеумели. Новотподброситьчутьнедопотолкаменяилинашегомладшего, Бобу, швырнутьнасобоихнадиван, чтобыпосмотреть, высоколинасподкинутпружины, – этодлянихнипочем. Взлетай, падай, небойся: вовремяподхватятиудержат. Амучительства! Любимаянашаигра. Уше-вывертывание. Голово-отрубание. Пополам-перепиливание (ребромрукипоперекживота). Шлепс-по-попс. Волосо-выдергивание… Надежныеруки, большие, полныезатей, счисто-начистопромытымикруглыминогтями. Ивсегда, даженаморозе, горячие.

…Вот, поБольшойДорогемывозвращаемсяснимвместесостанции. Ходиливдвоемнапочту. Морозградусовтридцать. Пообеимсторонампустыедачи, стреляющиепромерзшимидосками; заваленныеснегомклумбы; утонувшиевснегукольязаборов. Снега, снегапообочинамБольшойДороги, апосрединебежит, сверкаяслюдянымблеском, твердый, накатанныйсанями, утоптанныйлошадинымикопытамибесконечныйпуть. Морознезримойплотинойввоздухе. Почемуэтоснегназываетсябелый, когданасамомделеонсиний, розовый, цветной, искрящийся? Носегоднямнеиснегневрадость. Ястыну. Замерзлигубы, брови, лоб. Дажезубы. Аноги? – ногуменяпростонет. Аемуморознипочем. Длянегоисейчасжара. Пальтораспахнуто, рукибезперчаток, ушибарашковойшапкиразвязаны. Я, укутанная, плачуотхолода. Меняпробираетдрожь, словнояневшубе, невкапоре, невплатке, невгамашах, авлетнемплатьишке. Плачусначалапотихоньку, потомвсегромчеигромче, иотгорячихслезмнестановитсяещехолоднее. Онберетменянаруки, стягиваетсменяпромерзшиеботы, засовываетботыводинсвойкарман, обемоиногивдругойиопускаеттудасвоюгорячуюруку.

Тесно. Счастливаятеснота.

Черезминуту, зажатыевеголадони, моипальцыипяткиоживают, заражаясьегонеистощимымтеплом, прогреваютсянасквозь, горячеют, словномыужедомаияужепримостиласьвстоловойубелойкафельнойпечки, гдевквадратнойпастипышнотлеютберезовыеуголья.

Таконинесетменясквозьморозподороге: обемоиногивтеснотеегокармана, подегоогромнойжаркойрукой.

ВКуоккальскиевременавсючернуюмужскуюработуподомуонделалсам. Самводуносил, кололдрова, топилпечи. Самбылзакухонногомужикаизадворника; разметалметлойлужи, илиломомскалывалскрыльцалед, илидеревяннойквадратнойлопатойпрокладывалдорогуоткрыльцадокалитки: узкуюямусредисугробов. Имы, смаленькимилопатками, следомзаним. Идешьпоэтойглубокойканаве, уравниваешьлопаткойбока; тронешьбоковойвалрукоюисквозьшерстянуюперчаткупочувствуешь, какколетсяснег. Когда-то, одесскойполуголоднойюностью, случалосьемуработатьвартелималяров, ионнавсегдасохранилпристрастиекпревращениюстарого, обшарпанногозаборавновенький, молодой, толькочтообласканныйкистью. Вэтойработебылочто-топраздничное. Аппетиту, скоторымонкрасилзаборилиящик, помешиваякистьюгустуюзеленуюкашу, моглибыпозавидоватьсподвижникиТомаСойера. Иужразумеется, неистовозавидовалимы. Аон – по-том-сойеровски! – снисходительнопредоставлялнамэторедкостноесчастье: мазнуть! Зеленойкраскоймазнутьразокпокалитке.

– Станьпередомной, каклистпередтравой!

Онвручаетмнекистьсторжественностью, словномонарх, передающийнаследникускипетр.

– Держировно! Некапай! Некапай! О-о-о, какястрашенвгневе!

Рукиего, никогданеумевшиеповязатьгалстукилипришитьпуговицу, прекрасносправлялисьсгрубой, простойработой – сброситьлискрышиснег, распилитьлибревно – и, какэтонистранно, неумеявдетьниткувиглу, систинножонглерскойловкостьюпоказывалифокусы. Да, вотвдетьзапонкивманжетыбылодлянегоделомнепостижимым, асолонкойжонглировать – пожалуйста. Поставитналадоньполнуюсолисолонку, крутонаклоненнойладоньюсовершитполукругввоздухе; инетолькосамаона, словногвоздямиприколоченная, непадаетнапол, нодажеисолькаким-точудомнесыпется.

Дачтосолонка! Егослушалисьстулья.

Стулпокорностоялминутыдвенауказательномпальце – инепадал. Жонглеризвивался, приплясывал, гнулся, удерживаястулотпадения, астулблагодаряэтимизвивамнепадал, стоял. Ножкойнауказательномпальце.

Ещебылапалка. Короткаятолстаядубина. Онподбрасывалееиловил, бросалиловил, всебыстрее, быстрее, быстрее; онакружиласьввоздухекактолстеннаяспица, апотомонвнезапнобросалеевгрудьКоле, моемустаршемубрату, илиошеломленномугостю, требуя, чтобыонинеотклонялисьотпалки, аловилиееналетуикидалиобратно. Самжестоялвожиданииудара, расправивузкиеплечиивыпятивгрудь. «Вотгрудьмоя – рази!» Носразитьнеудавалосьникому: длиннаярукаперехватывалапалкунааршинотгрудиисновазапускалавпротивника.

Греб, плавал, нырял, ходилналыжах… Бурнодвигалсянавоздухе, вигреивработе, средиволн, песков, детейисосен.

Игруонлюбилиуважалчрезвычайно, непроводяприэтомотчетливойгранимеждуигройитрудом. Ивовсякийтрудноровилвтянутьребятишек, превращаядлянасвигрувсякийтруд. Наволеидома.

Скромныенашивладениялишьусловномоглибытьназванысадом; скорееэтобылелово-сосновыйперелесок, какихтакмноговКуоккале. Сдвухстороннашепоместьеотделенобылоотсоседейзабором, стретьейстороны – водоюручья, счетвертой, отберегаморя, егонеотделялоничто. Нашисоснысвободновыбегалинажелтыйприбрежныйпесок, закоторым – грядакорявыхиокруглыхкамней, тоскрываемыхпеной, тосухих, надежнопрогретыхсолнцем. Летом, вжару, землянашабыласкользкойотхвои; иглыелейдасосен, пни, дашишки, дазмеящиесяползучиекорни, окоторыемывкровьразбивалибосыеноги. Лесоккаклесок; асад, собственно, тольковозлекрыльца: однаклумба, дадвепосыпанныепескомдорожки, дагрядканастурцийвдольверанды.

Лесоккаклесок, нохотьибылонскромен, адоставлялКорнеюИвановичунемалохлопот.

Оборонятьегоприходилосьотдвойныхнабегов: медленных, коварных – ручьяибурных – морских.

Воборонепринималиучастиеимы.

Ручейимелобычайисподтишка, постепенноотмыватьиз-подсосеннашубеззащитнуюземлю. Корней

Иванович, обнаруживубыток, начиналснеистовствомзалечиватьнанесеннуюрану, таскаясберегаморяпесок, мешокзамешком, наспине, нехужезаправскогогрузчика, амынабегупоспевализаним, ктослейкой, ктосведром, ктоскастрюлей. Команда – ивесьпесок: «Раз, два, три, глазазакрой, с-сыпь!» – мигомссыпаетсявводу.

Чтобыоборонятьсяотручья, достаточнобылопесчанойзапруды; отморянеспасалиикамни.

Каждуюосень, вожиданиипредстоящихбурь, выловивбагромизморяштукдесятьпринесенныхизКронштадтаплетеныхкорзин (такойшириныитакойвышины, чтоКоля, Бобаия, всетрое, забиралисьводну), онрасставлялихнаберегувдольсосен, рядком, надеясьзащититьучастокотнеминуемогонабегаволн; икаждуюкорзинудоверхусобственноручнонаполнялкамнями, чтобылоотнюдьнелегко: десяткиразнадобылопроделатьпутьсберегаккорзинеиобратно.

Такивижуего: идетпопеску, взакатанныхштанах, босиком, рукинадопущеннойголовойивкаждойрукепоувесистомукамню. Глядитсебеподноги, боясьспоткнуться: каменьоднажды, сорвавшись, чутьнеперебилемустопу.

Мызаним, тожескамнями, все, дажемаленькийБоба. Тоже – глазамивземлю.

Оностановитсявозлекорзины, подождетнас – камнинадголовой – мыстанемкругом.

– Бросай! – скомандуетон, искакимвеселымгрохотомгрянутсякамнивкорзину! Радиэтогогрохотамыитрудились – несли… Играэтобылаилитруд?

Такихслов, как «спорт», «соревнование», мыизегоустникогданеслыхали, нооннаучилнасиналыжах, инафинскихсанях – «поткукелке», – игрести, иплавать. Клыжаммыпривыклинеменее,чемкваленкамилирукавицам: выйдешьнакрыльцо – исразуногивремни.

Самонотличноигралвэтидревниеигры: лодка, лыжи, сани. Изимнийпарус.

Помнится, единственныйвовсейокруге, умелонлетатьподпарусомпозамерзшемуморскомупросторувтезимниетревожныедни, когдазалив, дочистаподметенныйветром, светитсязеленымипроплешинамильда. Ветергналэтубеззаконнуюбабочкупольдузалива, настрахлошадям, волочившимтяжелыевозысольдом, толькочтовырубленнымизпроруби. Лошадишарахалисьвстороны, рискуяопрокинутьсвойзеленоватыйхрусталь, авозчикидолгоещегрозилисобраннымивкулаквожжамиэтомувнезапномупарусу, невестьоткудапринесенномуветром.

Всамомделе, диковинка: человекстоитнаособенныхкаких-толыжах, состальнымикороткимиполозьямиподкаждойступней; стоит, ухватившисьзаскрещенныеунегозаспиноюпалки, накоторыенатянутквадратныйхолст. Стоит – илетит.

Втедни, когдаветербылособенномощен, КорнейИвановичпристраивалпаруснеклыжам, ак «поткукелке». Мысадилисьвсани: Коля, аяемунаколени. ИлияиБоба. Когда, нахлебавшиськолючейстужи, мывозвращалисьсоткрытогоберегавнашприкрытыйдеревьямисад, – здесь, подзащитойелейисосен, вдвадцатиградусныйморознамказалосьнетолькотепло, нодушно. Насквозькаждаяжилочкапромытабылаиобновленастужей. Асредисосендухота. Мыпоспешноразвязывалитесемкиподподбородками, расстегиваликрючкинаворотах, рассовывалипокарманамрукавицы. Какион, вэтуминутумыиспытывалипрезрениекморозу: ктоэтовыдумал, будтосегоднямороз? Жарища! Всеонумелдлянас – дажеиграючиобратитьморозвжару.

ЛетомнашейлюбимойработойбылипостоянныепоходыкРепинув «Пенаты» заводой.

Водавколодценанашемучасткегодиласьдлястирки, дляполивкицветов, дляумывания, нодляпитьянегодилась. Запитьевоймыиходилив «Пенаты». Тамбылартезианскийколодец.

«Айда!» – иработа (илиигра?) – начиналась.

Ябежалавсарайзапалкой. Коля, позванивая, уженесведро. Боба, которыйдавноужепонималкаждоенашеслово, носамнеудостаивалникогониодним, первыйхваталсязаконецпалки, боясь, какбынеушлибезнего. Мгновеннооказывалисьвозленаснашиприятелифинны: Матти, Павка, Ида.

ЭтипоходыкРепинузаводойбыличерезмноголетописаныКорнеемЧуковскимвкниге «Отдвухдопяти». Атогдаонсамшагалподорогерядом – долговязый, дочернанебритый, встарыхштанах, худойивеселый, взрываябосыминогамиклубытеплойпылистакимжеудовольствием, какмы.

Вотирезныеворота «Пенатов». Оноткрывалихбезскрипаи, вытянувгубытрубочкой, громкимсвистящимшепотомтребовал, чтобымызамолчали. Репинработал, тишинумыобязаныбылисоблюдатьполную. Ещеидоворот, едвадостигнуврепинскогозабора, оншикалнетольконанас – напрохожих. Аужвсаду! Чутьненацыпочкахвыступалпереднами, гневнооборачиваясьнакаждыйшорох. Могизаплечотряханутьослушника.

Молчаниедавалосьнамнелегко, ноотнапряженностиэтойтишинынамстановилосьещевеселее: выходило, будтомынебраливодууРепина, акралиее.

Беззвукавешалонведронаокруглуюшеюкрана, апотомснималиставилнакрупныйгравий. Теперьнашаочередь. Мынадевалитяжелоеведронапалкуи, неспускаяглазскачающейся – вот-вотвыплеснется! – воды, благоговейнонеслиее.

– Тише, тише, тише, тише! – свистящимшепотомтребовалнашкомандир.

Новотонсноваотворялпереднамирезныеворотаисновазатворялих. Вотнаконецмыминовализабор, итутнакопившийсявнасшумпобедоносновырывалсянаволю.

Всемыразногороста, палкабольнобьет по ногам и бокам, вода нороаит расплескаться, но нам это нипочем. Отойдя от «Пенатов», мы привольно выкрикиваем давно уже сочинённую, привычную и каждый раз заново веселящую песню:

 

Двапня,

Двакорня,

Узабора,

Уплетня, —

Чтобынебылоразбито,

Чтобынебылопролито…

Мывожиданиисмолкаем. Ожиданиекажетсядолгим, хотяонодлитсямгновение.

– Блямс! – выкрикиваетон.

Мыпокомандеопускаемведроназемлюиплюхаемсярядом.

Онвместеснами.

Бобасмотритвводу, судивлениемразглядывая, каккомкаетикорежитводаеголицо.

– Марш! – выкрикиваетнашповелитель. – Однаногаздесь, другаятам!

Исновамызатягиваемнашводянойгимн, ожидаяблаженного «блямс!».

Отнегомывсегдаожидаливеселогочародейства.

Еслисним, значитужтакзавлекательно – неоторвешься. Особенно: «идемпутешествовать».

Напочтули, рукописьотправить, набереглиморя, заводойлив «Пенаты», влавкулинастанцию, илишагатьнакрайсвета, илиотправитьсявплаванье – этоужевсеравно: лишьбысним.

Серьезнойугрозойизегоустсчиталимывдетствеодну: «Невозьмуссобой». «Завтраневозьмуссобой». Куданевозьмет? Этоужеиневажно. Ссобойневозьмет, воткуда. Оставитдома. Расстанется. Всебудутсним, всевозле, вместе – аяодна. Безегошагов, голоса, рук, насмешек. Сидивсадуиделайвид, чточитаешь. Глядинакалиткуиприслушивайся: жди, когдасБольшойДорогивпереулочекповоротятголоса, ивотближеиближеегоголос, покрывающийвсе, высокий, спримесьюсвистаишепота, командующийинасмешливыйвместе.

Ксчастью, былонхотьигоряч, ноотходчив. Иустрашающаяугроза «завтраневозьму» неисполняласьпочтиникогда. Онзабывалее, имысноваоказывалисьвместе, впутешествииилитруде.

Когдадомашниеприпасыкончались (ародителинашиездиливгороднечасто), мывсейоравойшлипоБольшойДорогетонастанциюКуоккала, товсторонупротивоположную – кстанцииОллила, влавочкуКильстрем, ихотядорогабыласамаяобыкновенная, ноеслишлимынеснянейТоней, асним, чеготольконеслучалосьвовремяэтихдвухверстныхпутешествий!Чеготолькооннеизобретал!

Заметив, например, чтоБоба, молчапринудившийнасвзятьегоссобой, изнемогаетподгнетомжары, усталостиифунтаорехов:

– Несчастье! – вскрикивалвдругКорнейИвановичвысокимголосом. – Уменяприклеилсянос! Янемогусдвинутьсясместа! Япропал! Помогите! Спасите!

Согнувшисьвтрипогибели, онерзаетносомпостволупридорожногодерева. Рукирастопырены, пальцыбеспомощношевелятсяввоздухе. Авотнос – носуженеподвижен. Оннакрепкоприлипкстволу. Иногивросливземлю. Кончено. Отецнашостанетсятутнавсегда.

– Хватайтеменяитянитеменя! Бобочка! Натвоюпомощьвсямоянадежда!

Мгновеннопозабывобусталости, Бобавцепляетсяемувколено. ТянемимысКолейзаболтающиесядлинныеруки, заполыегопиджака, заБобинкушачок. Тянем-потянем, вытянутьнеможем. Носпрочноприклеенкдереву, ногистояткакстолбы. Долгомыещетянем-по-тянем. Бобеиногдаудаетсясдвинутьоднуогромнуюногу, ионнетеряетнадежды. Ногдетам! Ногаврославземлюопять. Ивдруг, отвнезапноготолчка, всемылетимнатраву: великаносвобожден, онраспрямился, закинулголовуисвысотыпротягиваеткаждомуизнаспоочередисвоюблагодарнуюруку. ОсобенногорячаяблагодарностьвыпадаетнаБобинудолю:

– Спасиботебе, Бобочка, тытянулсильнеевсех. Еслибынеты, невидатьбымнеродногодома!

ИБобарадостнобежитвперед.

Когданачиналахныкатьиотставатьнадорогея, онвозобновлялмоисилыпо-другому. Онпускалсяврассказыотом, какябыламаленькая. Какменяоднаждыкупаливкорыте, поставленномнадветабуретки, акорытовозьмииопрокиньсявместесомной. Ясначалавскрикнула, апотомзамолчала. Лежуподкорытом, иоттуданизвука. Вседумали, чтояумерла. Боязнобылоприподнятькорыто, взглянуть.

– Чтоятамлежумертвая? – спрашиваюя. – Итыбоялся?

– Ия. «Ведьявамнесколькосродни».

– Апотом?

– Апотомяподнялкорыто…

– Иябылаживая! – кричуяввосторге. – Лежалаживаяинеплакала!

Мнехотелось, чтобыонрассказал, какмамаприжаламенякгруди, каквсерадовались, обнималименяицеловали, ноегонасмешливыйумнепозволялразмазыватьумиление.

– Ябыламаленькая, нонеплакала, – вымогалая. – Ясильноушиблась, нонеплакала.

– Затоплакалимы, – обрубалон. – Дотоготынамвсемна-сто-чер-те-ла. – Иклалмнерукунаплечо. – Головумыть – рев! мыло, видители, попаловглаза… Асаматолстая, красная, безбровая – фу!.. Колечка, кстати, скажинам, какпо-английскиброви?

Японимала, конечно, чтооншутит, новсе-такибольше, чемокорыте, любиладругойегорассказ: отом, какпримоемпоявлениинасветменявоспевалипоэты.

Мамуувезливбольницунеподалеку, наэтойжеулице, аоттудаонавернуласьужевместесомной. ПришелпоздравитьродителейпоэтСергейГородецкийинаписалнадверяхмаминойспальни:

О, скольтеперьпрославленродЧуковских,

Родивдевицу, крашевсехдевиц.

(Поэтомуслучаю, чтобыянеслишкоммноговоображалаосебе, КорнейИвановичназывалменяпопросту «Краше».«Аскажи-канам, Краше, какпо-англий-скивсадник?», «Сбегай, Краше, приведиБобуобедать».)

КромеГородецкоговоздавалмнехвалы, оказывается, ещеисамВалерийБрюсов.

Яслушаласвосторгом, иотнюдьнеединожды, чтовскорепослетого, какяродилась, ВалерийЯковлевичБрюсовприслалКорнеюИвановичуписьмосприложениемстихов, которыепросилпристроитьводинизпетербургскихжурналов. Еслижестихотворениенепонравитсяредакции, добавлялпоэт, дарюеговприданоеВашейноворожденнойдочери [1].

– Этоя! – кричалая, – этомне! – АКорнейИванович, отозвавшисьобычно «тыуменянебесприданница», произносил, торжественновыпеваязвук «и»:

 

БлизмедлительногоНила, там, гдеозероМерида,

вцарствепламенногоРа,

Тыдавноменялюбила, какОзирисаИзида,

друг, царицаисестра!

Иклонилапирамидатеньнанашивечера.

– Лидка-пирамидка! – кричалКоля.

– Иклонила, пирамидатеньна ваши вечера! – ехидноповторялКорнейИванович.

…Сегоднянамвезет: послеприклеенногоноса – новоепроисшествие: автомобиль. Неиз-зазабора, неиздали, какмывиделиегообыкновенно, а, можносказать, лицомклицу. Стекла, черныйглянец, ослепительныешарысолнциоглушительныегудки. Вовсемсвоемблеске, которыйневсилахпритушитьдажепыль, мчитсянамнавстречучерно-стеклянноедиво. Пролетело. Обычно, сидядомаиуслыхавегоприближениепоБольшойДороге, мыуспевалиперелезтьчереззабориполемвыбежатьнадорогутолькотогда, когдаегоужеивпоминенебыло: клубыпыливпередидаследышинподногами. Асегодняповезло: онвылетелнамнавстречу, когдамышлиподороге, исревомпролетелмимонас, совсемблизко, хотьпальцемпотрогай; ипокасоседскиеребятишкиещенеслисьчереззаборыиливыбегалиизкалиток, мыужесиделинакорточках, рассматривая «елочку»: двадлинныеследашин, оставленныеимзасобою.

– Недыши, елочкусдуваешь! – говоритмнеКоля.

Иястараюсьнедышать.

Нотутнанаснадвигаетсяопасность. Такаягрозная, чтомынемедленнозабываемо «елочке».

Собачища. Бегаетвзадивпередвдользабораирветсянаволю.

Разумеется, мыхорошознаемвсехокрестныхсобак, финскихирусских, включаярепинскогоодноглазогопуделяМика, ноэтогопсавидимвпервые. Наверное, чей-нибудьдачный, адачниковмывообщенетерпим. Сами-томыпричисляемсебякместным. МынебежимвПетербург, чутьтольконачинаетсяосень, дожди, бури. Мывсеумеем, чтоиздешниеребята: ивножички, ивкамешки, изимоюналыжах, илетомгрести, иплавать, иходитьбосиком; мыипо-финскипонимаемнемногоиможемсказать: «идемтекупаться!» или «дождь», адачникинепонимаютнислова – и, главное, онивсегопугаются. Босиком? Нельзя, простудишься. Вножички? Нельзя, рукупорежешь. Купаться – утонешь, ай-ай-ай, нельзя! Морябоятсятак, чтокогданашкапитанпригласилоднудачнуюдевчонкуснаминалодкуисказалей: «Тысядешьнадно», онавообразила: наморскоедно! Иревеладотехпор, покамынеповернуликберегуионнеотнесеенарукахкгувернантке. Ивсеунихнеприлично. Воднихтрусикахкупаться – неприлично. Надовкостюме. Позаборамилидеревьямлазить – неприлично. Сфинскимидетьми – неприлично… Аэтоприлично: привезтисобачищу, котораятакусердносторожитихдачу, чтоноровиткинутьсянанивчемнеповинныхпрохожих?

Дачники – трусы. Всегобоятся, аболеевсего, чтобыихнеобокрали. Вотипривезлисторожа.

Нонаэтотразструсилимы, неони.

Мимопышногоцветникавозлетрехэтажнойдачи, вдольтолькочтоокрашенноюзабора, тудаиназадноситсясозлобнымлаемсобака. Ищетлазейку, чтобывырватьсянаулицуиискусатьнас. Какбудтомыворыкакие-нибудьисобираемсяукрастьеецветы! Мыторопливоидемвдользаборасосвоимикульками. Онвпереди. Хочетсянеидти, абежать. Ноонневелит. Главное, говоритоннамтихимголосом, небежать. Иделатьточнотосамое, чтостанетделатьон. Чутьтолькоскомандует: раз, два, три!

Асобачища, глядите-ка, ненашлалазаибыстрымилапамироетегосебесама. Землялетитиз-подлап, словнобрызги.

Проклятыйзабор! Какдолгоонтянется. Такбыипобежалсовсехног, но – нельзя. Вырвалась!

– Бросайтекульки! – командуетон.

Бросаем. Всухуюканавулетятконфеты, печенье, сахар, мыло…

Аонасовсехногнесетсянавстречубольшимипрыжками. Несобака, тигркакой-то!..

Ох, какменятянетбежать! Явцепляюсьемуводнуруку, Бобавдругую.

– Раз, два, три! Делайтетоже, чтоя!

Онотталкиваетнаширукииопускаетсяначетверенькивпыль.

Имырядомсним.

Всесемероначетвереньках: он, даБоба, даКоля, дая, Матти, Ида, Павка.

– Гав, гав, гав! – лаетон.

Мынеудивляемся. Удивляетсянасмертьсобака.

– Гав, гав, гав, – подхватываеммы.

Собака, словновнеезапустиликамнем, поджавхвост, бежитпрочь. Наверное, впервыевсвоейсобачьейжизнионаувиделачетвероногихлюдей. Мыдолгоещепродолжаемлаять – долгоещепослетого, каконподнялся, отряхиваяладонямиштаны, асобаканабрюхеуползлавсадизабиласьподзеленоекрыльцо.

Емунесразуудаетсяунятьнас. Оказывается, этотакоенаслаждение – лаятьнасобак!

«Сухопараяэкономказнаменитоголысогопутешественника, заболевскарлатиной, съелаяичницу, изжареннуюеюдлясвоегокудрявогоплемянника. Вскочивнагнедогоскакуна, долгожданныйгость, подгоняялошадькочергой, помчалсявконюшню…»

Этомнезадано. Этоядолжнакзавтремуперевестинаанглийский. Чушьэтусочинилдляменяонсам; дляКоли – другую, стольженесусветную; онсоставилэтиинтересныесочиненияизтеханглийскихслов, которыенаканунедалнамвыучить.

Мнелетшестьилисемь; Коле – девятьилидесять. Мыпереводимподобнуюахинеюверстамииотнееввосторге. Радостныйвизгихохот! «Подгоняялошадькочергой!»

Нашучительпыталсяиурокипревратитьвигру. Отчастиэтоемуудавалось.

«Пестраябабочка, вылупившисьизкуриногояйца, угодилапрямовтарелкустаромухолостяку…»

Бабочкаизкуриногояйца! Переводитьмылюбили. Авотсловазазубривать – неочень-то. Имионпреследовалнаспостоянноипо-нашему – невпопад. Влодкели, подорогелинапочтуилив «Пенаты» онвнезапношвырялвнасвопросами: какпо-английскифонарь? Илиаптека? «Аскажи-ка, мне, Колечка, – спрашивалонласковымичуть-чутьугрожающимголосом, – какпо-английскисолома? Так. Верно… Аты, Лидо-очек, нескажешьли, чтозначитthestar? Амногозвезд? Громче! Неслышу!.. Акакбудетсчастливый? Акакхворост? Ачтотакоеthespoon?»

Срусскогонаанглийскийисанглийскогонарусский.

Совалнамврукипалку, заставляяписатьанглийскиеслованаснегу, напеске. Спрашивалзаданныеслова, вызвавпораньшеутромнаверхвкабинет. Вразбивку. Подряд. Черезодно. Старые. Новые.

Вмолодостибылонгорячинесдержан – ииз-заплоховыученныхсловслучалосьемуипостолукулакомстукнуть, ивыгнатьизкомнатывонилидаже – высшаямеранаказания! – заперетьвиноватоговчулан.

Тутуженепахлоигрой. Тутужбылоискреннееотвращение.

– Убирайся! – кричалонмне, когдаяотвечаласзапинкою, несразу. – Толькоблентяйничатьивпостеливаляться! Ясегодняспятичасовутразастолом!

(Емудействительнонередкослучалосьночииднинапролетпросиживатьзаписьменнымстолом, ичужоебездельевызываловнемпрезрительныйгнев.Увидев, чтомыслоняемсябезтолку, онмигомнаходилнамзанятие: обертыватьучебникиразноцветнойбумагой, ставитьпоростукнигинаполкахунеговкабинете, полотьклумбыили, открывокно, выхлопыватьпыльизтяжелыхтомов. Чтобыневаландались, нелоботрясничали.)

Отсутствиевнасаппетитаканглийскомуставилоеговтупикираздражалобезмерно. Онвоспринималэтокакличнуюобиду.

Когдаонкричалнаменязадурновыученноеанглийскоеслово, яскрываласьвлюбимомсвоемубежище, вкустахзаледником, – плакатьиучитьсловазаново. Боба, вздыхая, протягивалмненаладонитриягодкичерникииоднубрусничину.

ОднаждыКоляпросиделнаказаннымвчуланецелыйчас – всеиз-затехжеанглийскихслов. НеточтобыКолясовсемихневыучил – нет, выучил, нонедостаточнотвердо. Это-тоибыловглазахнашегоучителяпреступлением. ВчераКолянемогответить, какпо-английскиложка, асегодняответить – ответил, нонаписалсошибкой.

Самоннетерпелполузнайства, даиполуделанья – нивчем.

Воднойанглийскойкнижке, сохранившейсядосегоднянаполкеподмосковнойдачи, краснымкарандашомегорукоюподчеркнуто: «Какоебыделоемуниприходилосьтащить, онтащил, какчетвероконейводнойупряжке». Такбыловсюжизнь. Тогожеоножидалиотнас. Амы… Гдетам! Выученныманглийскоесловоонсчиталлишьвтомслучае, еслимызналиегововсякуюминуту, влюбомконтексте, вовсехвидахиформах. Амы! Сегоднязнаем, завтранет, вединственномзнаем, вомножественном – сзапинкой. Неполныйволевойнапор, тлениевместогорения. Вялостьвместоблагороднойохотничьейстрасти. «Отлыниваешь!»

Собственноеегодетствоиотрочествопрошловодесскоймещанскойбескнижнойсреде. Каждуюкнигуемуприходилосьсамомудобыватьисамому, безчужойпомощи, добиватьсяеепонимания.

Амы… Домнашполонкниг, русскихианглийских, амываляемсядопозднавпостеляхиноровимулизнуть, покаоннеспроситслова. Его-тонекомубылоучить. Кнамиучительницаходит, Колюготовитвгимназию, исамонрадобучатьнаскаждуюсвободнуюминуту. Мыжечто-тотамтакоенаспехвызубриваем, неттого, чтобырадоватьсякаждомуновомуанглийскомусловуинакидыватьсянакнигисострастью, какнакидывалсяон.

Выгнанныйизпятогоклассагимназииподеляновскомууказуо «кухаркиныхдетях» (занезаконнорожденность, аглавное, зато, чтоегомать, нашабабушка, ЕкатеринаОсиповна, вынужденабылазарабатыватьсебенажизньстиркой), онвсе, чтознал, узнализкниг, ипритомсам, безучителейинаставников, постояннымнапряжениемумаиволи; онсампереступилпорог, бытьможет, одинизтруднейшихнасвете: шагнулизмещанствавинтеллигенцию. Всюжизньвладелоимсмирениеигордостьсамоучки: преувеличенноесмирениепередлюдьмиболееобразованными, чемон, исмиреннаягордостьзасобственные, добытыевопрекипомехам, познания.

СемьяБорисаЖиткова, товарищаегопогимназии, былапервойинтеллигентнойсемьей, скоторойонвстретилсявжизни. Былоемутогдадвенадцать-тринадцатьлет. Тамигралинафортепьяноинаскрипке. Таммножествокниг, атласов, карт; тамудетейдажесобственныймикроскоп… КакрассказываетКорнейИвановичвсвоихвоспоминаниях, главасемьиивсееечленыобладалинеобыкновеннымсвойством: малотого, чтоонисамилюбиликниги, онилюбилидаватьихдругим. Впервыйжераздалиему «ДонКихота».

«Янезналничегониочем» [2], – сообщаетон, рассказываяпросвоеотрочество.

Ноузнаватьонхотел! Какможнобольше, скорее, прочнее.

Вюностиподрянномусамоучителюонвыучилсяанглийскомусамииспытывалсчастливоеизумление, переводяУолтаУитменаилисвободночитая «VanityFair» Текке-рея. ВдвадцатьодингодонотправилсявЛондонкорреспондентомодесскойгазеты; просиживалтамсутрадовечеравбиблиотекеБританскогомузея – учился, наверстывалупущенное.

«Ясостервенениемсажусьзасвоикниги, – писалонв 1904 годуизЛондонавОдессусвоеймолодойжене. – Ябесконечноучуслова (ихужоченьнемного), ячитаювпостели, заобедом, наулице. Вмузейяприхожув 9—10, аухожупослезвонка. <… >Всеяделаюдлятебя, длятого, чтокогдамысвидимся, ямогбытеберассказать, тебянаучить».

ИпосылалейсловаккнигеКарлейля: «Выучиихраньше, апотомберисьзачтение».

Ицелыйсловарьк «Ярмаркетщеславия» Теккерея: «Божемой<…>какбымнехотелось, чтобытызналаанглийский, чтобытымогластакойжелегкостью, стакимженаслаждениемчитатьэту «VanityFair»» [3].

Теперьметод, применявшийсяимкогда-токсебе: каждыйденьвыучиватьдесяткислов, – метод, какимонкогда-тообучалнашумать, онприменялкнам, детям.

Ивнасонхотелвозбудитьзадор, азарт, привитьнамвкускузнаванию. Амы! Неттогочтобы, какон, читать «впостели, заобедом, наулице». Негоренье, атленье.

По-чиновничьи: ровностолькослов, сколькозадано. Нисловечкабольше.

– Вонотсюда! – кричалон, когдавыяснилось, чтоКолязнаетслово, нонепомнит, каконопишется. – Ничтожество! (Этобылоодноизеголюбимыхругательств.) Вчулан! Исидитам, коптипотолок, чтобыяневиделтебя! Такиумрешьлоботрясом.

Нам-тонеприходилосьничегоразыскивать. Ничегодобывать. Намнеприходилосьвпроголодьчертитьанглийскиеслованараскаленнойкрыше – поканепришлималяры, длякоторыхоншпаклевалэтукрышу, илиизучатьанглийскуюлитературувбиблиотеке, неимеямаковойросинкиворту, отутрадозакрытия. Всекнашимуслугам: рукупротяни – книгатут. Внашемдоме, унеговкабинете (которыйказалсямаленьким, потомучтооднуполовинузанималогромныйдиван, авторую – письменныйстол), удвухстен, отполадопотолка, инаписьменномстоле, инаподоконникестоялиилежаликниги.

(Онистояливпорядке, ноневомертвелом, аживом – рабочем: онибылиопрятны, нисальныхпятен, низагнутыхстраниц, нипыли, нопометки – вомножестве; читатьдлянегоозначалоусваивать, оцениватьиспоритьсавтором; ивот – внутренняясторонапереплетаиспещренастолбикамицифр – нумерациейстраниц, – асамыестраницы – пометкамииподчеркиваниями.

Крометого, какистыйредактор, онккаждойкниге, ксвоейиличужой, относилсяточнокрукописи, ещенеоконченнойиподлежащейусовершенствованию: немогудержаться, чтобынеисправитьтипографскуюопечатку, неуклюжийоборотилиошибкуавтора.)

Окнакабинетавыходилинасоседнийкрестьянскийлугзазабором: летомколокольчики, ромашки, клевер, зимоюровнаяпеленаснега. Книгистоялинаполкахклассическиеисовременные. Русские (кромеклассических) попреимуществусавтографамиилиштампом «наотзыв»: ихпосылаликритикуКорнеюЧуковскомупрозаикиипоэтыилиредакциисовременныхгазет. АнглийскиежеонвывезипостоянновыписывализЛондона. СраннегодетствапомнюУолтаУитменавомногихизданиях, иМильтона, иШекспира, иКитса, иСуинберна, иГрея, иБроунинга, иБайрона, иШелли, иБернсарядомсЖуковским, Пушкиным, Батюшковым, Баратынским, Некрасовым, Полонским, Лермонтовым, Фетом, Тютчевым, Блоком.

Ноцарицейкабинета, гдебымынижили, всегдапредставляласьмне «EncyclopediaBritannica». ВКуокка-леоназеленеларядомссерымВенгеровскимПушкиным.

«ЭнциклопедияБританника» – пожизненныйегосамоучитель. БиблиотекаБританскогомузея, какбыспрессованнаявэтихтомахивзятаяссобоювдорогу.

Никогданесетовалоннасвойпуть – трудныйпутьсамоучки – иутверждал, напротив, что, есличеловеквсамомдележаждетзнания, онсвоегодобьется – былибыкниги! – иволя. Болеетого, онбылубежден, чтознания, приобретенныесобственнымиусилиямиивыбором, прочнееиплодотворнеетех, которыенампроизвольносообщаютдругие. Вотпочемуонтакликовал, чтопереводилимывесело, сохотой, итакпечалился, чтозазубриватьсловамыленились. Онучилнасанглийскомуэлементарнейшимспособомвсоответствиисэлементарнейшейцелью: скореенаучитьнасчитатьипониматьпрочитанное. Конечно, онучилнасанглийскомупотому, чтолюбиланглийскуюлитературу, ипотому, чтокогда-тозавоевалегосам, ноглавное, длятого, чтобыдатьнамещеодинключкузнаванию. Произношениемнашимиумениемсвободноговоритьпо-английскионнеинтересовалсянисколько: еслиприведетсяжитьсредиангличан, объяснялон, научимсявдвенедели. Читать, читатьичитать! Учитьслова! Вотсловак «Счастливомупринцу» Уайльда, авоткоднойстраницеиз «ОливераТвиста» Диккенса. Вотвеселаяигра – переводы.

Кгимназическомунашемуучениюонотносилсясполнымравнодушием. Подмахивалеженедельныедневники, почтинеглядя, считаяиотметкииподписьоднойформальностью. Неверил, чтогимназическиеказенныепреподавателиспособныувлечьдетей, аучитьсябезувлеченностиделоникчемное. Зато, приметив, чтоКолясмалыхлетинтересуетсягеографией, ончутьлинеизкаждойпоездкивПетербургпривозилемуновыйатлас, аизпоездкивЛондон (в 1916 году) навезстолькокарт, чтодлянихнехваталостен. И, заражаясьКолинымэнтузиазмом, ползалвместеснимпополу, поразостланнойкарте… Ябылагорестнолишенамалейшихспособностейкарифметике. Убедившись, чтоматематическоемышлениемнечуждо, что, сколькоянитрачусилназадачиипримеры, делооканчиваетсяслезами, анеответами, онначалрешатьзадачизаменяибесстыднодавалихмнепереписывать, кпревеликомуужасунашейдомашнейучительницы.

– Знаеттаблицуумножения, четыреправила – ихватитснее! – говорилон. – Восемьлетслучаютсяразвжизни. Нечегозагружатьголовутем, чемуголовасопротивляется. Такаясвежестьвосприятия, такаяпамятьбольшенеповторится… Ану-ка, Краше, почитаймне «ПесньовещемОлеге»…

Ячитала. Стихаммояголованесопротивлялась. Мнебылотруднеепозабытьих, чемпомнить.

…Ианглийскиеуроки, всущности, мылюбили. Толькобынеслова! Зато, когдауправишьсясословами, начинаютсярадости:

«Стараядева, объевшисьзамазкой, упалавпруд. Бурныйюжныйветергналеепрямонаскалы. Новэтуминутуприлетелаласточкаиклювомвцепиласьвееволосы».

Объевшисьзамазкой! Какаярадость! Мыбылинеприхотливыисмеялисьвзапуски.

Когдажепослеахинеи, белиберды, чушиоткроешь, бывало, книгуДиккенсанатойстранице, ккоторойоннасготовил, исама, безегопомощи, узнаешь, чтослучилосьдальшесОливеромТвистом, – о! радиэтогостоилозубритьсловаидажетерпетьегонемилость.

Этобылфокуспочищесолонки.

Оннаучилнасигратьвшахматыишашки (онсамодновремя, вЛондоне, сильноувлекалсяшахматами), разыгрыватьшарады, ставитьпьесы (однунаписалспециальнодлянас:«ЦарьПузан»), строитьизпескакрепостиизапруды, решатьшахматныезадачи; онпоощрялигры – ктовышепрыгнет, ктодальшепройдетпозаборуилипорельсу, ктолучшеспрячетмячилиспрячетсясам; игралснамивгородки, скакалнаоднойногедокалиткииобратно.Онпревратилдлянасвлюбимуюигрууборкуписьменногостола; какаяэтобыларадость: выковыриватькнопкиособойраздвоеннойлопаточкой, постилатьнастолновуюзеленуюбумагуировненькозакалыватьеекнопками; протиратьящикиособойтряпкой, которуюонхранилвпотайномместе, ипотом, поегопоручению, мчатьсякручью – стиратьеесерым, тожеизвлеченнымизособоготайникамылом!Асушитьэтутряпкунасосновомсукуипроверять – высохлали! Атрогатьвопрекизапретумаленькуюмохнатуютряпочку, всювсинихчернильныхпятнах, которойонпротиралперо! (Онабыладочкойбольшойпыльнойтряпки…) Онохотноигралснамиивсамыераспространенные, общепринятые, незамысловатыеигры: впалочку-выручалочку, перегонки, снежки, дажевкучумалу: нистогониссегохохот, толкотня, клубоктелнаполу, визг… Онзадавалнамзагадки, заставлялнасвыдумыватьсвоиизагадыватьихБобе.

Однатолькобылаигра, стольженемыслимаяунасвдоме, как, скажем, вспарываниеживотов: игравкарты.

Емубыловедомо: иПушкин, иТолстой, иНекрасовиграливкарты, ноэторовноничегонеменяло.

Смотрелоннакарты, какначуму. Нет, унеговдомекартнебудет! БеднаяняняТоня, любившаяпогадать, пряталаколодунасамоедносундучка.

Боялсялионпробудитьвнасазарт? Врядли: сам-тоонвносилазартностьвовсе. Даведь, всущности, какой-нибудь «ЧерныйПетька» илидоминомалочемвэтомсмыслеуступаюткартам. Вэтиигрыонснамииграл. Нокарты – этобылотабу; наверное, закарточнойколодойемумерещилисьзеленыестолы, мелки, смятыетрехрублевкиирублиипонтирующий, никчемунеспособный, томныйбездельникКоля. Невоспитал! Невнушилтягикумственнойжизни, ктруду! Картывеговосприятиибылизнаменемвраждебноголагеря. Хотявкартыиграливовсевременаивовсехгородах, ноему-тозанимивиделсяодинлишьгород – Одесса; иоднолишьвремя – времяунижений! – отрочествоиюность; итотмещанскийкругторгашейичиновников, накоторыхработалаегомать. Круг, которыйпрезиралегомать, иегосестру, иегосамого, – мир, гдерадовалисьисключениюизгимназии «кухаркиныхдетей»; откудаон («антипат», какпрозвалаегооднаодесскаябарышня) – мальчикбезотца, сгорбленный, неуклюжий, несчастный, вхудыхбашмаках, вискалеченнойгимназическойфуражкесвыломаннымгербом, ушелнавсегдактруду, клитературе, кстихам, кТютчевуиУолтуУитмену.

Сначалаонрасклеивалафиши, помогалмалярам, потомсталписатьгазетныестатьи, переводитьстихи, сделалсялитератором, писателеми, главное, навсюжизньненасытным, деятельным читателем – нетолько «антипат», но, можносказать, антипод бездельной, бескнижной, невежественной, вульгарной, болоночнойикартежнойОдессы. Эту Одессувписьмекприятелюонмстительнообозвалоднажды «фабрикойпошляков». Праздность, вособенностиумственную, онвсегдаощущалкаквеликуюпошлость, – ивотон, общительнейшийчеловекназемле, он, слюбопытствомразглядывавшийкаждоговстречногоипоперечного, вносящийоживлениевлюбоеобщество, кудабыниявился: эпиграммой, вознеюсдетьми, рассказомолитературномоткрытии, – возненавиделвсе, чтопахлопраздностью, итот, например, обряд, которыйименуетсявбыту «идтивгости», попростунепризнавал. Оншелклюдямизваллюдейксебе, какзовутнаспектакль, налекцию, навыставку, надиспут… Идтижевгостичайкупопитьипосудачить (подарки, новыетуфли, родственники) – кэтомуонбылнеспособен. Домнашбылдлянегопреждевсегорабочееместо, гдеонтерзалсятрудом: неудается, неудается, неудается – какиеужтутгости? отчаянье! – показалосьнаконец, чтоудалось, воттебеиименины. Тогдалыжи, илиморе, илилодка, идети, икостернаберегу, илюди. Слушатели: проверить, всамомлиделеудалось? искореевмастерскуюРепина – взглянуть, какпродвинулсяпортретКороленко, или, пососедству, кЦенскому, иликтомужеКороленко: послушатьнаписанноеими, почитатьсвое. Вотипраздник!

Общепринятыхпраздников, традиционных, вособенностисемейных, невыносилсовсем – еслинельзябылопревратитьихвтеатральноепредставление, востроесоревнованиесобеседников, вобщуюигру. Всякогородасеребряныесвадьбыощущалисьимкакпустейшеепрепровождениевремени: учеловека, всамомделеработающего, натакуюпустопорожностьоставатьсявременипопростунеможет.

ПримечательнаязаписьсохраниласьвегоДневнике.

Год 1922. Петроград. Куоккалаужепозади.

ДвухлетиеМурочки (Марии), младшейегодочери, моейсестры. Подарки, родные, знакомые. Всекакположено. Деньрождения. Гости.

Читаем:

«…деньдляменясветлый, нозагрязненныйгостями. Отвратительно. Яненавижубездельевстольорганизованнойформе».

Еслигостиихозяева, благодушноиневинножующиепирог, загрязняютсвоейпраздностьюсветлыйдень, токакуюжеформубездельямогонощущатьболееорганизованнойиболеененавистной, чемкарты?

Ведьвкартыиграют, чтобыубитьвремя, авремениучеловека, поглощенногосвоимтрудом, вообщебытьнеможет. Тутсутокмало, этотебене «фабрикапошляков» – чиновничийтупойкруг: отбылслужбу, отсиделположенныечасы, ивременидеватьнекуда.

(Ходятвгости!Часамииграютвкарты!)

Разумеется, смыслипричиныеголютогопрезренияккартамсталимнепонятныгораздопозднее, когдаявырослаиначалапониматьегопуть.

ВКуоккалежепричинянепонимала, ноонсуспехомвбилнамвголовыуверенность: тратитьвремянакарточнуюигру – делопостыдное.

Ивдруг, появившисьоднаждынежданно-негаданновдверяхверанды, когдамывоображали, чтоон, уехаввгород, останетсятамночевать, онзасталнасзакартами. Игралимыненаденьги. Дажененаорехи. Простотак: играли «впьяницу».

Еслибыонзасталнасзаизготовлениемфальшивыхассигнаций, гневегонемогбытьболеебурным. Несмягчилоегодажето, чтомысаминарисоваливсехкоролейивалетов.

Бешенымипальцамионвырвалунаскартыизрук, разодралвклочки, скомкалидалекозапустилкомоквтравунасоседскоеполе. Потомвзглядомпоискалнастоле, чтобытакоеразбить, ноничегоненашел. Потом, расхаживаяогромнымишагамиповеранде, взялсязаглавногопреступника – Колю, которого, какстаршего, считалвсегдавответезавсе.

– Наанглийскийвременинет, анаэтумерзостьхватает. Пятнадцатьанглийскихсловбылозадано, аон…

– Папа – явыучилслова, – сказалКоля. – Проверь.

– Выучил! Мерзавец! Нашелчемхвастать! Одолжениемнеделает! Пятнадцатьсловинисловаболее! Отсихдосих! Амогбынепятнадцать – пятьдесятвденьвыучивать… УрокидляВерыМихайловнынесделаны, аонвкартишкиперекидывается. ИЛидунаучил. Негодяй!

– Папа, уменядляВерыМихайловныурокиготовы, – сказалКоля.

– Нуичто, чтоготовы! Могбыисамзадаватьсебеуроки. Поистории, например, каждыйденьнастраницубольше. Упражнениедляволи… Могбыкнигупочитать: славаБогу, книги, кажется, есть.

– Ятолькочтоокончил «Островсокровищ» иещененачалдругую, – сказалКоля.

– Подумаешь, емупередышканужнапосле «Островасокровищ»! Читает – оказываетмнеблагодеяние. Читатьнетохоты – соблаговолилбызаняться… (онпридумывал). Хотькрыльцобыподмел. НяняТонясегоднявесьденьнеприсела… Аониразвалились… Моглибы… (онизобретал), моглибыхотьпескунанести… длячисткикастрюль… Барчуки!

Никогданезабудуниэтоговечера, нибрезгливогодвижения, какимонвыкинулзаокноскомканнуюколоду. Таквыкидываютжабу. Вегоглазахигравкартыбыласимволомпраздности, ничтожнымразвлечениемничтожныхтупиц, которыеценятскладкунабрюках, анеталантипознания.

Онподнялсяксебенаверх, хлопнулдверью, ногневегоещенеразрядилсявполне, ионсновавышелизсвоейкомнаты, чтобы, перевесившисьчерезперила, крикнутьКоле:

– Акциз-ныйчиновник! – исноваизовсехсилхлопнутьдверью – так, чтостеклазадребезжаливнизуинаверху, наобеихверандах.

(Вкуоккальскомдомевзаводенебылонетолькокарт, ноипапиросивина.Винокстолунеподавалосьнивкакиедни, ниприкакихгостях, нипокакомуслучаю; хозяиннекурил, агостямкуритьхотяиразрешалось, нопослеуходакурильщикавдомепроисходилонечтовродедезинфекции: спешновыносилисьвпомойнуюямуокурки, мылисьпепельницыиустраивалисьсквозняки.

ВПеределкине, впоследниегоды, онуступилобычаюизавелвдомевино. Недлясебя, длягостей. Ноугощатьнеумел: нарушаяобряд, слишкомторопилсяпокинутьстол. Еготянулолибонавоздух, пройтисьвместесгостямипосаду, либовкабинет – послушать, показать, почитать… Чувствуяэто, гостьвыпивалсвоюрюмку, наспехзакусываливставал. Исполнитьобряд – спокойнопосидетьзастолом, какположено, – неудавалось.)

Свежийвоздух, стихи, книги, разнообразноеобщениесразнообразнымилюдьми, выдумки, россказни, шарады, игрысдетьми – вотвчемобреталКорнейИвановичвесельеисилы.

ВКуоккалеоннетолькоохотноигралснамикаждыйсвойсвободныйчас, ноистарательнооберегалотпостороннихидажесобственныхвторженийнашисамостоятельныеутехиивыдумки – вособенностите, вкоторыхчувствовалросткиодухотворенности, творчества.

Колялюбилмечтать. Ипритомводиночестве.

– Уходиотсюда, – говорилмнеКоля. – Разветыневидишь, ямечтаю.

Нет, этосовсемнеозначало, чтоонсиделнакамне, подперевщекируками, имечтательногляделнаоблака. «Мечтать» наегоязыкеозначалопрыгатьскамнянакаменьвдольберегаусамойводыитопрятатьсяотневидимыхврагов, таившихсявзасаде, тосамомуустраиватьзасадунаних, токидатьсявгущупреследователей, разяихнаправоиналево. Онбезусталиперепрыгивалскамнянакаменьи, размахиваяпалкой, котораябылапомеренадобностииружьем, ибумерангом, ипикой, ишашкой, быстронегромкоинепрерывновыкрикивал:

– Ивотонивылетелиизгустыхзарослей. Бах, бах, раздалисьвыстрелы, нониоднапулянекоснуласьегоголовы! Затоотегопульнепоздоровилосьнападавшим! Трах-тах-тах! – неслосьиз-заскалы, гдеонзалег, прижимаяружьеквиску. Убитыепадалиградом. Лошадиподнималисьнадыбыи, сбрасываявсадниковсседел, вбешеномиспугемчалисьобратновпрерии.

(– Уходите, – кричалон, заметивменяилиБобу, – развевыневидите, ятутмечтаю!)

– Десяткителоставалисьлежатьназемле. Онвсталвовесьростиогляделпустыню. Онзнал, что, собравшисьссилами, онивернутся. Вегораспоряжениинеболеетрехминут. Помощиждатьнеоткуда. Необходимоукрепитьпозицию.

ИКоля, отбросивпалку, начинал, судорожноползаяпопеску, стаскиватьводноместопесокикамни. Смотретьнанегобылозавидно. Мнетожехотелосьпрыгатьпокамнямиприкладыватьпалкуквиску – бах! бах! Аоннеберетвигру. Нуинебралбы, пусть, ябудуигратьсама, ноонсберегагонит.

Несправедливо!

Иябежаладомойжаловаться. Ножалобамоянеимелауспеха. Нашкапитан, предводительиверховныйсудья, вчераещетакбеспощаднонакричавшийнаКолюзакарты, сегоднянехотелемумешать. Онохранялегобеготнюпокамням. Тутдеятельноработаливоображение, свежийветер, литературнаяпамять. ЭтобылаЕеВеличествоИгра.

Объяснятьэтовсемневтупоруон, разумеется, немог, ноиобижатьемуменянехотелось.

– Вотчто, Лидочек, – говорилонизвиняющимся, вкрадчивымголосом. – Давноятебеничегонерисовал. Вот, гляди – ябудурисовать, атыугадывай.

Перомиличернымкарандашомонрисовалкарикатуры – оченьметкие. Сразуможнобылоугадатькто – кто. Вперединосатыйбулочниквкартузе, счернымкругомиплетенойкорзинойнаголове, – тотсамый, чтоприноситнамповоскресеньямвыборгскиекрендели. Кажется, будтослышишьскрипегокорзины. Авотэто – репинскийдворник, онжекучер. Тот, которыйпозволяетмнезаплетатькосичкамигривулошадиЛюбы.

АвотисамаЛюба. Еестараядобраяморда.

Носегодняянерадоваласькартинкам. Будтоянепонимаю! Онпростохочет, чтобыянемешалаКоле. Идляэтогорисуетдворникаилошадь.

АКолязахватилвесьберег. Всемоилюбимыекамни. Итакчутьнекаждыйдень. Сколькоразяужеслышала:

– Боба, Лида, неходитевтусторону! ТамКолямечтает!

Ненадомнекартинок. Мненужнасправедливость.

«– Ивотконисшиблисьвбогатырскойсхватке. Ивотвсадникикрючьямивцепилисьдругдругувпояса… ИвотИльяужелетитчерезгривулошади – наземь…»

 

Игроюигрнашегодетствабыломоре. Сутрамыбежалинаберегвзглянуть: виденлиКронштадт? Хорошоливиден? Нетаетлионнагоризонте, незатягиваетсялимглой? Кронштадт – нашбарометр. Синяяплотнаянаклейканаголубомнебеизолотойкуполсобора. Отчетливовидные, они, какстрелка, указываютмореплавателю: «ясно».

Теперь… теперьтолькобыондосумерекокончилработу!

Слоняясьвозлекрыльцаверанды, мыприслушиваемсякзвукамнавторомэтаже.

Идет! Веселый! Слестницычерездвеступеньки!

Выговариваетгромкимсвистящимполушепотом:

Частиюпоглупойчестности,

Частиюпопростоте,

Пропадаювнеизвестности,

Пресмыкаюсьвнищете.

Веселый! Едем!

Оннезоветнас, наснезамечает, неподаетнамникакогознака. Высокозадравподбородок, свидомбесстрастнымизамкнутым, большимишагамишагаеткберегу – будтонамеренотправитьсявмореодин… Номынепугаемсянисколько; лодочныйритуалдавноужеразработанвмалейшихподробностях, ито, чтонашкапитан, задравголову, бесстрастношагаетмимо, тожевходитвигру. Никудаонбезнаснеуедет! Мыразбегаемся – каждыйпосвоемуназначению. Укаждогосвояморскаяобязанность. Бобаужемчитсявсарайзачерпаком. КоляиПавкаволочаттяжелыевесла, двепары. Ида – уключины. Матти – багор, ая – яименуюсь «хранительницейпреснойводы» инесуследниказаткнутуюпробкойхолоднуюбутыль. (Впоследствиивпьесе «ЦарьПузан» оннаписалдляменяроль «Хранительницыкоролевскойзубочистки».)

Поджидаянас, онужеуспелперевернутьистолкнутьнаводутяжелуюширокуюрыбачьюлодку. Рулянанейнет, вместоякоря – камень, обвязанныйканатом. Затоонахотьтяжела, давместительна. Онбыстронагружаетеевсеюснастью: уключинами, веслами, якорем-камнем – иприказываетсадиться: КолеилиМаттинасреднююскамейку, остальным – кудапопало, накорму, нанос, надно; закатываетштаныповыше, спихиваетлодкусмели, накоторуюонаплотноуселась, чутьтольковнееплюхнулисьмы, потом, накренивее, самступаетчерезборти, выпрямившисьвовесьсвойогромныйрост, принимаетсяловкоработатьвеслом, атоибагром, поканевыводитсуднонаглубокуюводу. Тутуключинывгнезда, веславуключины – пошли! Минутуделонеладится, веслабултыхаютсяневраз, онпокрикиваетнаКолю, новотритмухвачен, ичетыревесла, состекающимислопастейкаплямисолнца, мерновзлетаютисноваопускаютсявводу.

Гладьпочтибезветренная. Мелкиеволнишкимирнотолкаютсяоборт. Широкийследзакормой. Простор, водаинебо. Воздухтакойчистый, чтокаждыйвздохощущаешькакглотоксвежейводы. Лодкаидетлегко, спокойно, устойчиво, чуть-чутьпожурчиваетводазабортом.

Хочетсянеговорить, амолчать.

Мыимолчим, глядя, какудаляетсяберег.

Молчим, покорныеэтомущедромубескрайнемусвету, этомуподрагиваниюипокачиванию. Вотужеиперваячайка. Вотуженевиднокамнейнанашемберегу. Вотужеилюдейневидать. Вотужеслилисьводнугустую, плотную, чернуютолпуредкиеприбрежныесосны, изаэтойколышущейсятолпойнеразличиманашадача.

Лодкабыстроидетвперед, послушнаявзмахамвесел. Глядя, какониоба, ониКоля, безусилийвзмахиваютвеслами, слегкаприподнимаясьнадскамьямиисноваопускаясьнаскамьи, мнекажется, чтоничегопрощегреблиинасветенет. Нокогдаодинраз, внявмоиммольбам, КорнейИвановичусадилменярядомссобойидалмневрукивесло – всегооднодляначала! – яневсилахоказаласьнеточтозакинуть, дажеудержатьего. Впрочем, мненебылотогдаишести. Черезнескольколет, покидаяКуоккалунавсегда, яужесвободносправляласьслодкой.

Какосваивалморенашкапитан, рассказаноимвпоследствиивтехжевоспоминанияхоБорисеЖиткове.

«Никогданезабуду, какраннейвеснойонсталучитьменягребле – невпорту, анаЛанжероне, упустынногоберега, взявдляэтогошаландуузнакомогогрека-Требовательностьегонеимелаграниц. Когдауменясрывалосьвесло, онсмотрелнаменястакойбезмернойгадливостью, чтоячувствовалсебянегодяем. Онтребовалбесперебойной, квалифицированной, отчетливойгребли, яжевпервоевремятаксумбурноинемощноорудовалтяжелымивеслами, чтоонтоиделосвозмущениемкричал:

– Передберегомстыдно!..

Вскореянастолькоосвоилсясгреблей, чтоЖитковсчелвозможнымвыйтисомноюизгаванивоткрытоеморе, гденакрохотноенашесуденышкосразунакинулисьбуйные, оченьвеселыеволны.

ДознакомствасЖитковымяинеподозревал, чтонасветесуществуеттакоевеселье. Едватольковлицонамударилосвежимветромчерноморскогопростора, янемогнепрокричатьвовесьголосшироких, размашистыхстрок, словносозданныхдляэтойминуты.

Зыбьтывеликая! Зыбьтыморская!

Чейэтопраздниктакпразднуешьты?»

Издесь, наФинскомзаливе, ясныйсолнечныйдень, мерныевзмахивесел, ожидающиелицадетейрождаливнемжаждучитатьстихи. Жаждаэтажилавнемнеутолимо: поэзиясмолодуидопоследнегоднябыладлянегонеиссякаемымисточникомнаслаждения. Стихиончиталпостоянноивсегдавслух: себесамому, одиннаодин, усебявкабинете, Репинувмастерскойирепинскимгостямвбеседке; захожимстудентамнапескеуморя; друзьям-соседям: НиколаюФедоровичуАнненскому, ТатьянеАлександровнеБогдановичиКороленко, намподорогенапочту. Иужконечновморе. Тут, вморе, ондавалсебеполнуюволю. Ритмволниритмгреблиестественновыманиваливответритмическийотклик.

Никогдаянеслышалачтенияболеепленительного. Какбудтовсечертыеголичностисобиралисьвэтиминутывголосе, винтонациях, вгубах, которыельнуликзвукам, взвуках, которыельнуликгубам. Однаждывморе, маленькойдевочкой, слушаяегоголос, произносящийстихи, явпервыезаметилакрасотуегорук. Такихособенныхрукяпотомвжизниниукогоневидала. Сильные, хваткие, нонеискаженныенивеслом, нипилой, ниведрами, никамнями, нилопатой; кончикидлинныхпальцевотгибалисьназад.

Лирическаяосноваегоестества, скрываемаяобычноиронией, насмешкой, язвительностью, задоромполемики, явственнеевсегопроступаланаружу, когдаончиталстихи.

Вголосеего, когдаончиталвеликуюлирику, появлялосьнекоеколдовство, захватывавшееиегоинас. Настраницахсвоихсочиненийоннеразговорит, чтосмолодупривык «упиватьсястихами». Упоениезаразительно. Наверное, потомумыиупивались, слушая, чтоонупивался, произнося. Ивсестихи, которыеяузналапотом, одна, сама, безнего, звучаниевсехнасветестихотворныхстрочек, ктобыихнипроизносил, навсегдасвязаныдляменясмоимдетствомиегоголосом.

– Зыбьтывеликая! Зыбьтыморская! – начиналон, закидываявеслаичуть-чутьраскачиваясь. – Чейэтопраздниктакпразднуешьты?

Волнынесутся, гремяисверкая,

Чуткиезвездыглядятсвысоты, —

читалоншироким, певучим, страстным, словномолящимсяголосом, имнеказалось, чтотеперьужелодкапокоряетсяневолнамивеслам, авеслаиволны – ивсевокруг – звучаниюголоса.

Читаянамстихинаморскихпрогулках, быллионзаняттемстиховымвоспитанием, окоторомвпоследствиитакмногописалинаотсутствиекоторогостакойгоречьюсетовал? Инетида. Нет, потомучтоприемыиспособыстиховоговоспитания, подробноизложенныевегопослереволюционныхстатьях, небылиещеразработаныим; онтогдаещетольконаблюдалэтувстречу: стихииребенок, стихиивозраст, ступенивосприятия. Нет, обдуманно, сознательноещенезанимался; пожалуй, еслибытогда, влодке, онбылнаединесморем, безслушателей, один, ончиталбытежестихи, чтоипринас. Ида, конечно, былзанятстиховымвоспитанием! Еслиневоспитывалвпрямомсмысле, осознанноиметодически, то, какбыпоточнееэтосказать, – влюблял. Настраницахсвоихкнигонпостоянноутверждает, чтопервоеделоучителялитературы – влюбитьдетейвпоэзию. Наморскихпрогулкахонивнушалнамвлюбленность.

Иконечножеонпонимал: такогообостренногочувстваритма, каквдетстве, увзрослыхнебудетуженикогда. Читаянамвтегодывизобилиистихи, онеслиипредавалсястиховойпедагогике, толишьсамойпервоначальной, первичной, дазатотакой, безкоторой всякая дальнейшаянемыслима: очаровывалнаспоэзией, вовлекалнасвнее, какдругихдетейвдетствевовлекаютвмузыку.

(Онужетогдапонимал, чтодаватьслушателямкакиебытонибылосведенияопоэзии – историческиеилиформальные – дотого, какона самапосебе сталаихдушевнойпотребностью, – занятиебессмысленное, схоластическоеидажевредное. Зачем, всамомделе, забиватьвзрослымидетямголовысведениямиотом, когдаикакимразмеромбылнаписан «Медныйвсадник», почемутакдолгонепечатался, когданаконецнапечатаникакеговстретилакритика, еслислушателинеиспытывалинаслаждения, произносявслухипросебя, ложасьспатьивставая:

Носилойветровотзалива

ПерегражденнаяНева

Обратношла, гневна, бурлива,

Изатоплялаострова.)

«…Япринадлежукчислутехчудаков, которыелюбятпоэзиюбольше, чемвсякоедругоеискусство, – писалКорнейИвановичвкниге «Отдвухдопяти», – изнаютнаопытенесравненныерадости, которыедаетонатем, ктоумеетнаслаждатьсяею».

Говоряонеумелыхпедагогах, поневежествуинеумелостиубивающихвдетяхчувствостихотворногоритмаитемлишающихдетейвозможностипринятьнаследиевеликихпоэтов, онпродолжал:

«Неужелиникомуизних (новымпоколениямдетей. – Л. Ч.) несужденавеличайшаярадость: читать, например, «Медноговсадника», восхищаяськаждымритмическимходом, каждойпаузой, каждымпиррихием? Неужелиэтосчастье, стольуслаждавшеенас, будетдлянихуженедоступно? Вправелимыэгоистическипользоватьсяэтимсчастьемодни, нискемнеразделяяего? Необязанылимыпередатьегодетям?» [4]

Счастье, счастье, счастье… Нет, оннепользовалсяимэгоистически. Накуоккальскихморскихпрогулкахонотщедротсвоихпередавалэтирадостинам:

Дикою, грозноюласкоюполны,

Бьютвнашкорабльсредиземныеволны.

Вотнадкормоюсталкапитан:

Визгнулсвистокего. Братствуяспаром,

Ветрунашпарусраздалсянедаром:

Пенясь, глубоковздохнулокеан!

Мчимся. Колесамогучеймашины

Роютволнистоелонопучины.

Паруснадулся. Берегисчез.

Наединемысморскимиволнами;

Толькочточайкавьетсязанами

Белая, реямежводинебес.

……………………………………..

Многоземельяоставилзамною;

Вынесямногосмятеннойдушою

Радостейложных, истинныхзол;

Многомятежныхрешилявопросов,

Прежде, чемрукимарсельскихматросов

Поднялиякорь, надеждысимвол!

……………………………………..

Нуждынет, близколь, далекольдобрега!

Всердцекнемуприготовленанега.

ВижуФетиду: мнежребийблагой

Емлетонаизлазоревойурны.

ЗавтраувижуябашниЛивурны,

ЗавтраувижуЭлизийземной.

 

Сколькотутнепонятныхсловиназваний! Фетида, емлет, Элизий, Ливурна! Аоннеобъяснялничего, ровнехонькониединогослова, толькоторжественновозглашал: «Баратынский». Имывместеснимотдавалисьэнергииритма, наверное, неменеемощнойвэтихстихах, чемэнергияветра.

«Паруснадулся. Берегисчез».

Думаю, еслибыкто-нибудьизнас – я, шестилетняя, илиКоля, девятилетний, самипопробовалибыпрочестьэтистихи, мыспоткнулисьбынапервойФетидеиотложиливсторонукнигу. Ночиталнамон. Ивегочтении, хотяонинеобъяснялничего, мыпонималинетолькокрасотувеликогопроизведенияискусства, красотузвуков, ритмическихходов, ноиобщийсмысл, то, чтоможноусловноназватьсодержанием. Несмыслотдельныхсловилистрок, ато, что содержится впричудливомсплетенииих, встрокахивстрофах, вкоторыеонисплавленысилоюритма.

Ритм – лучшийтолковательсодержания. Иэтоттолкователь, отчетливовыведенныйнаружуголосомчтеца, растолковывалнам, чторечьтутидетоволечеловека, радостнопересекающегоокеан, осчастливойпобедоноснойволе, противоборствующейбурнымволнам, отом, чточеловекэтотскороувидитнечтоещеболеепрекрасное, чтозоветсядивныминепостижимымименем: Элизий.

 

ЗавтраувижуябашниЛивурны,

ЗавтраувижуЭлизийземной.

Гдеэто – Ливурна? Чтоэто – Элизий? Незнаю. Что-тозолотоевэтихмногочисленных «з»: лазоревый, завтра, Элизий, завтра, земной. Нет, знаю: «земнойЭлизий» – что-тоблаженноеизчистогозолота, кчемуонстремился, – ивотондостигего.

…Наединемысморскимиволнами;

Толькочточайкавьетсязанами

Белая, реямежводинебес.

Сколькоужразвиделаяислышалачаек! Ното, накакуювысотувознесеновстихеБаратынскогослово «белая», ито, какподчеркивалэтуритмическуювысотуголос, произносящийстрокускрошечнойпаузойпослепервогослова: «Белая (пауза), реямежводинебес», – заставиломенявпервыеощутитьпространствомеждуволнамиинебомичайку, играющуюэтимпространством.

Мнешестьлет. Черездвагодаяпойдувгимназиюитам, сгодами, наурокахгеографии, яузнаю, гденаходитсягородЛиворно, инаурокахистории – чтотакоеЭлизиум. Абытьможет, исамон, вкакой-нибудьзимнийвечер, раскроеттом «ЭнциклопедииБританника» ипокажетнамкартуИталиииСредиземногоморя. Носейчас, изэтогоголоса, изэтихстихов, яузнаюнечтотакое, чтоневозможноузнатьниизкакогоучебникагеографии, ниизкакойэнциклопедии, – могуществоволн, могуществоволи, огромностьмира, заманчивостьчужбиныипутешествия. Эти познания, кромекакизпроизведенийискусства, нельзяизвлечьниоткуда, – развечтопроделаввдействительноститотжепутьчерезСредиземноеморе. Впрочем, итогданеузнаешь, что «башниЛивурны» непростобашниитальянскогогорода, аисполненныйсон.

Намоемвекумнедовелосьмножестворазслышатьчтениестихов. Читалиактерыичиталипоэты. ЯслышалаЯхонтова, АнтонаШварца, Качалова, Журавлева. Каждыйизнихисполнялстихивсвоей, одномуемуприсущейманере. Слышалапоэтов – Маяковского, Блока, Ахматову, Цветаеву, Кузмина, Мандельштама, Гумилева, Ходасевича, Пастернака, Клюева, Есенина, Заболоцкого, Твардовского, Берггольц, Маршака, Петровых, Введенского, Хармса, Квитко, Корнилова, Самойлова, Межирова, ИосифаБродского, Кушнера, Слуцкого, Всеонитоже, разумеется, читаликаждыйпо-своему.Торазговорная, топатетическаяинтонацияМаяковскогонискольконенапоминаласкрытострастное, авнешнесдержанноечтениеБлока (казалось, своимглуховатымголосомонпечальноперечисляетслова – итолько); слышалаоткрытое, настежьраспахнутоечтениеПастернака, ничемненапоминающеесуровость, серьезностьизамкнутостьчтенияАхматовой (да, открываясебя, онаоставаласьзамкнутой) – ивсе-такичтениепоэтов, самоеразное, чем-тонеуловимородственнооднодругомуипротивоположноактерскому; поэтынесвоевольничаютсосвоимистихами, хотя, казалосьбы, им, хозяевам, всеможно; оничитают, повинуясьневидимымнотам, заложеннымвкаждойстроке, движениюритма, которое, совпадаясдвижениеммыслейичувств, совпадаясдыханием, исоздаетвластность, всемогуществостиха. Актерыжевольничают, стремясьодин – создать «настроение», другой – «образгероя», третий – «образавтора», – вообщепроиллюстрироватьстих, обогатитьего, ктожестом, ктоголосом, недоверяявластиегосамого.

(Никогданезабуду, какКачалов, читаяблоковскиестроки:

Ночаснастал, итыушлаиздому.

Ябросилвночьзаветноекольцо, —

делалтакоедвижениерукой, будтовыбрасывалзаветноекольцовфорточку, апроизносяв «Скифах» строку «Ломатьконямтяжелыекрестцы», – показывал, будтоломаетпалку.

Словоиритмическийстройказалисьемуздесьнедостаточновыразительными. Онприходилимнапомощь.)

КорнейИвановиччиталстихинепо-актерски, атак, какчитаютпоэты. Читал, стараясьневноситьнивинтонации, нивритмникакойотсебятины, анапротив, иголос, ивсесвоеестествоподчинятьдвижениюритма, чтоделаетвнятнымсмыслдажесамыхсложныхстиховдажедлямалолетнихдетей. Вотпочемувегочтениинамстановилисьпонятнымиитестихи, вкоторыхвомножествевстречалисьнепонятныесловаилиизображалисьпроисшествия, недоступныенашемуопыту.

Словнаэтихморскихпрогулках, прогулкахвпоэзию, оннеобъяснялнампочтиникогда, провозглашаятолькоимяпоэта, желая, чтобымынаучилисьузнаватьединственнуювмиреинтонацию, несмешиваяеенисчьейчужой, так, каквдетствебезтрудапривыклиотличатьельотсосны, осинуотберезы. ВотэтоБаратынский. «Паруснадулся. Берегисчез». Слышите? АвотэтоНекрасов. «Г