Прочие названия жены, женщины в славянских яаыках

Польск. kobieta ‘женщина’. Слово известно только в польском языке. Его история и происхождение довольно загадочны^[777]. В попытках этимологии недостатка не было, но большинство из них неудовлетворительно. Я. Отрембский^[778] видит в слове сложение *ko-obieta, ср. ст. — польск. obieta ‘жертва’, ст.-слав. обѢтъ ‘votum’, что, как полагает Т. Милевский, сопряжено с семантическими затруднениями^[779]. Позднее появление слова kobieta в литературном польском языке объясняют заимствованием его из диалектов^[780]. Ср. еще объяснение kobieta < kobita, причастия прошедшего времени от глагола kobic ‘wrozyc’, т. е. ‘ta, ktora byla wrozona na zone’, своеобразный эпитет^[781]. Тем самым слово включается в круг терминов, связанных с гаданием, предсказанием, сюда же — названия счастья, удачи, которые обозначаются довольно известным в славянских языках древним корнем: ст.-слав. кобь ‘augurium’, чешск. pokobiti se ‘удаться’, сербск. коб ‘хорошее предзнаменование, пожелание’; ‘предчувствие’, кобим, кобити ‘желать счастья’, ‘предчувствовать’. Последние слова имеют индоевропейскую этимологию, ср. Э. Цупитца^[782]: к др.-исл. happ ‘счастье’, англ. hap ‘случай’, to happen ‘случаться’.

Однако наиболее правдоподобна этимология, предложенная В. Махеком: польск. kobieta < др.-в.-нем. gabetta ‘Bettgenossin, супруга’, префиксальное сложение с bett ‘постель’, т. е. ‘разделяющая ложе’, ср. также наличие в польск. kobieta первоначально уничижительного значения^[783].

Ст.-слав., др.-русск. суложь, съложь, съложьница ‘супруга’, ср. греч. άλοχος, άκοιτις, άκοίτης — названия законной супруги^[784], калькой которых могло явиться славянское слово.

Польск. niewiasta ‘женщина’ представляет собой использование о.-слав. nevesta ‘невеста, невестка’^[785], см. выше.

Ст.-слав. мѢжатица ‘ύπανδρος, viro subdita’, жена мѢжатица ‘γυνή aσυνψκισμένη άνδρί’, др. — чешск. muzatka ‘zena zmuzila’, ‘zena vdana’, польск. mezatka ‘замужняя женщина’, производное от названия мужа^[786].

Др.-русск. хоть ‘желанная, милая, жена’, ‘наложница’, чешcк. chot’, словацк. chot’a, chot ’ ‘жена, супруга’, с типичным переходом nomen actionis > nomen agentis, ср. отглагольность названия действия xotь ‘желание’, русск. по-хоть (: хотеть)^[787].

Др.-русск. подружие, подружье ‘супруга, супруг’, давшее затем укр. подружжя ‘супружеская чета’, совр. укр. дружина ‘супруга’ (с конца XVIII в.)^[788] с прозрачной этимологией (: друг). Укр. дружина является производным с суффиксом −ина с одним из двух значений этого суффикса, активных в славянском, — сингулятивным, ср. в то же время собирательность др.-русск. дружина ‘воины’.

Др.-русск. веденица ‘жена законная или главная’, ‘наложница’, ведовица ‘γυνή άρχοσα’, въводьница ‘женщина, принятая в дом’, ср. литовские названия жениха, невесты, жены, свадьбы, в основу которых положены формы глагола vesti ‘вести’: vedys, nauveda, vedybos, antravada ‘вторая жена’.

Ст.-слав. малъжена, мальжена, малжена, маложена (дв. ч.) ‘супруги, муж и жена’, ср. польск. malzonka, чешск. manzelka, о которых уже говорилось выше.

Прибалт.-словинск. bjalka ‘женщина’, кашуб. bjalka ‘женщина, жена’, польск. диал. bialiczka, bialeczka то же, устар. bialoglowa ‘женщина’ (букв.: ‘белоголовая’) — названия замужней женщины по белому головному убору^[789].

Ст.-слав. посестрие ‘uxor’; польск. диал. roba ‘взрослая женщина’, ‘жена’, ‘неряха’, ср. также roba ‘свинья’, ср. roba 1. ‘взрослая женщина’, 2. ‘жена’ в переходных восточноляшских диалектах^[790], сербск. љуба ‘die Gattin, conjux’.

Из балтийских названий ср. литовск. mote, moteris ‘женщина’ — преобразованное старое название матери, moteriske ‘женщина’, формально — притяжательное производное с суффиксом −isk-, ср. чешск. zenska — zena и др.; латышск. sieva ‘жена’ < *kei-u-, ср. др.-в.-нем. hiwo ‘супруг’, лат. civis ‘гражданин’^[791]; менее распространенные литовск. gulova (только в народных песнях) ‘жена’, как и gulovas ‘супруг’ — к guleti ‘лежать’, antravada ‘вторая жена’^[792].

Из более интересных местных названий других индоевропейских языков ср. лат. femina ‘женщина’, от *dhē- ‘кормить грудью’ с суффиксом медиопассива −meno-/mno ^[793] и тохарск. В tlai ‘женщина’, производное на −l- от того же корня^[794]; нем. Weib, герм. *wiba ‘жена, женщина’, как полагают^[795], — первоначально отглагольное название действия wiba < wёban ‘прясть, ткать’ с переходом nom. actionis > nom. agentis (ср. также средний род Weib), причем *wiba сначала значило ‘ткачиха, служанка’, затем — ‘женщина’ и ‘жена’.

Вдова

Слав. vьdova: ст.-слав. вьдова ‘χήρα, vidua’, вьдовица то же, др.-сербск. вьдова, въдовица, др.-русск. въдова, вьдова ‘vidua’, въдовица, въдовичии, въдовичьныи, въдовующии, въдовыи, въдовъствие, въдовьство, русск. вдова, вдбвая, вдовый, укр. вдова, удова, вдовиця, удовиця, вдовиченко ‘сын вдовы’, польск. wdowa, диал. gdowa, прибалт.-словинск. vdoufka, vdouka ‘вдова’, н.-луж. hudowa, в.-луж. wudowa, wudowc ‘вдовец’, чешск. vdova, словацк. vdova, vdovica, bdova, gdova, словенск. vdova, vdovica, сербск. удовица, удов ‘вдовый’, болг. вдовица.

Это общеславянское слово прекрасно сохранилось во всех славянских языках^[796].

Слав. vьdova — слово, видимо, еще общеиндоевропейское, оно имеет ряд тождественных форм в других индоевропейских языках и выясненную этимологию. Правда, следует заметить, что это слово по сути дела неизвестно балтийским языкам, за исключением др.-прусск. widdewu ‘вдова’, и Р. Траутман, предполагающий балто-славянскую форму *uidaua ‘вдова’^[797], фактически демонстрирует отсутствие ее в балтийском. Литовский язык не знает этого индоевропейского слова, причем соответствующий термин выражен в нем не каким-либо поздним словом, а другим древним индоевропейским корнем, о котором — ниже. Рефлекс индоевропейского гетеросиллабического *-eu- в др.-прусск. widdewu является несколько необычным: ожидалось бы балт. −av- слав. −ov- (vьdova)^[798]. Заимствование из славянского (польского)^[799], однако, формально маловероятно. А. Бецценбергер видел в знаке долготы след первоначального ударения на окончании: widdezvu = русск. вдова ^[800]. Сочетание −ov- в слав. vьdova является существенной фонетической особенностью слова и развилось из и.-е. *eu- в гетеросиллабическом положении^[801], перед гласным заднего ряда.

Итак, слав. vьdova непосредственно восходит к форме *videua. Сравнение последней формы с готск. widuwo ‘χήρα’^[802] указывает на общую для обоих древнюю форму *uidheua, ср. санскр. vidhava то же^[803] и греч. ήίθεος ‘холостой, холостая’. Кроме этих слов, сюда же относятся лат. vidua ‘вдова’, алб. е ve ‘вдова’^[804]. В хеттском языке отмечена форма ^saludati (^salutati-) ‘вдова’, которую И. Фридрих относит к лат. vidua и родственным^[805].

Этимология *uidheua была выдвинута в свое время Р. Ротом^[806] и одобрена Б. Дельбрюком^[807]: санскр. vidh-ava < *vidh- ‘быть пустым, недоставать’, лат. viduus, ср. греч.ήίθεος ‘холостой, холостая’. Эта этимология получила широкое признание. Некоторый дополнительный материал предлагает И. Зубатый^[808], обративший внимание на ст.-слав. въдавати в значении ‘κενουν, evacuare’ в Хронике Манассии (при обычном его значении ‘dare, давать’), которое, по его мнению, связано с лат. uidua, viduare, а с давати сближено по народной этимологии. Сюда же, несомненно, принадлежит этимологически литовск. vidus ‘внутренность’, внутренность дома’ < ‘полость, пустое пространство’. Для подкрепления морфологической связи этих слов важно отметить u- основу литовск. vidu-s, род. п. vidau-s, вин. и. vidu и то, что слав. vьdovа, и.-е. *uidheua представляют собой −а- производные женского рода именно от древней u- основы: *uidheu-a (и.-е. *uidkeu-: *uidhu-, ср. литовск. vidu-s). Следы этой древней u- основы сохраняются в производном названии вдовы в виде и.-е. *еи и его рефлексов.

Ударение слав. vьdova, русск. вдова, является результатом специально балто-славянских перемещений ударения, согласно закону Фортунатова — де Соссюра. О циркумфлексной интонации предпоследнего слога позволяет нам говорить с уверенностью литовск. vidu-s, род. п. vidau-s с циркумфлексной долготой дифтонга, которая объясняет метатонию, проходившую обычным образом: *vidau-a >*vidava_t слав. vьdova, русск. вдова. Вместе с тем передвижения старого ударения в индоевропейском слове определенно свидетельствовали об ощущении «мотивированного», производного характера и.-е. *uidheuā ^[809].

Недавно высказывалось лингвистически аргументированное мнение о преимущественном отражении индоевропейскими терминами родства эпохи матриархата (Дж. Томсон, А. В. Исаченко). При матриархате не было еще потребности в таком термине, как ‘вдова’, поскольку смерть мужа (= одного из мужей) на положении женщины никак не отражалась: она оставалась женой братьев умершего^[810]. Обозначение вдовы сделалось актуальным при парном браке. Таким образом, *uidheuā- последний общеиндоевропейский термин — был одновременно новым термином, созданным отцовской семьей^[811]. Такое название женщины могло возникнуть в условиях расцвета патриархата, ср. четкое указание на то, что жена лишилась мужа. Развивая далее мысль А. В. Исаченко о том, что ‘вдова’ — последний общий термин перед разделением индоевропейцев, можно заключить, что индоевропейская общность (ибо только общность могла создать такой единый однозначный термин) длилась до расцвета патриархата включительно.

Возникшая возможность специально обозначать женщину в данном положении не предполагала обязательного стереотипного обозначения во всех индоевропейских диалектах. Более того, в отдельных диалектах общеиндоевропейский словарный материал использовался по-своему, вследствие чего образовались синонимы. Именно такое положение дела можно предположить для балтийского. Так, литовский язык, сохранивший древнее и исключительно ценное для истории слав. vьdova слово vidus, сам так и не воспользовался им, уже имея другое древнее название вдовы — nasle.

В литературе известна правильная индоевропейская этимология этого слова, выдвинутая американским лингвистом Ф. Р. Преведеном^[812]: литовск. naslys ‘вдовец’, nasle ‘вдова’, naslaitis ‘сирота’, naslyste ‘вдовство’ с общим для всех них семантическим признакам: ‘переживший, −ая чью-нибудь смерть’. Вслед за А. Лескином^[813] Ф. Преведен относит naslys, nasle к группе имен действия или деятеля с суффиксом −lys, −1e. В семантическом отношении Ф. Преведен считает нужным отделить эту группу от литовск. nesti ‘нести’. Он относит nasle к и.-е. *nek-, *no k- ‘ умирать, смерть, мертвый’, санскр. naçati ‘он гибнет’, авест. nasu- ‘труп’, греч. νέκυς, νεκρος ‘мертвый’, лат. пех ‘убийство’, др.-исл. naglfar ‘Totenschiff ‘ и др. Таким образом, nasle, naslys можно рассматривать как субстантивированное прилагательное: *nasl-i-s ‘относящийся к мертвому человеку’. Ср. сербск. посмрче ‘ребенок, рожденный после смерти отца’. Эта этимология отмечена также как принадлежащая Фр. Преведену в известном новом словаре индоевропейских синонимов К. Д. Бака^[814]. Тем не менее справедливость требует указать, что на самом деле эта интересная этимология впервые была предложена К. Бугой^[815], умершим в 1924 г. В печатном виде эта этимологии фигурировала в достаточно известном труде К. Буги^[816]. На нее ссылается также П. Скарджюс в своем капитальном исследовании по литовскому словообразованию (1943 г.). Буга видит в литовск. nasle вторичное производное от *naslas, −а, общего по корню с перечисленными латинскими и греческими словами^[817].

Литовск. nasle вдова’ является самым интересным этимологически, но не единственным диалектным синонимом и.-е. *uidheua. Ср. ряд местных индоевропейских названий вдовы^[818]: латышск. atraikne, atriekne, eidene ^[819], исл. ekkja, датск., норв. enke, шведск. anka, собств. ‘одинокая’ (ср. выше), арм. ayri < *n-nēr-iyā: *пēr ‘муж’, т. е. ‘без мужа’^[820], греч. χήρα: дат. п. ед. ч. χήτει ‘недостаток, нужда’: хеттск. kasti ‘голод’^[821].

* * *

Мы рассмотрели выше ряд важных терминов, примыкающих к названиям свойства, а именно — названия невесты, жениха, мужа, жены и вдовы. Это не термины свойственного родства в собственном смысле слова, но сопоставление их с названиями свойства диктуется всей спецификой родственной терминологии. В ходе нашего изложения было уже немало случаев привлечения смежных или более далеких образований, которые связаны с изучаемыми терминами либо непосредственными материальными отношениями родственных морфем, либо общей аналогией. Такое же отношение к родственной терминологии имеет название девы, девушки.

Слав. děva

Ст.-слав. дѢва, дѢваѩ, др.-сербск. дѢва, дѢвая, дѢвица, дѢвоика, др.-русск. дѢва, дѢвица, русск. дева, девица, девушка, девочка, укр. дiвчина, дiвка, польск. dziewczyna, dziezvucha, dziewcze, диал. dziewa, dziewka — corka ‘дочь’, прибалт.-словинск. зofса-cica ‘Mädchen’, полабск. deva ‘Mädchen’, ‘Magd’, devka ‘Mädchen, Tochter’, чешск. divka, devce, словацк. dievca, словенск. deva ‘die Jungfrau’, сюда же dekla ‘das Mädchen’, die Magd’, deklaca ‘die Dirne’, deklaj м. p. ‘das Madchen’, dekle cp. p. ‘das Mädchen’, deklica ‘das Madchen’, deklic м. р. ‘das Madchen’, сербск. Aj’dea, AJ&edJKa ‘das Mädchen puella’, диал. dekla, deklica ‘Magd’, dikle ‘Mädchen’^[822], болг. дзва, болг. (банатское) divica ‘девица’^[823], совр. болг. девойка ‘девочка’.

Значение перечисленных слов достаточно единообразно: ‘девушка, девочка’. Слав, deva используется также в отдельных славянских языках и диалектах в качестве замены о. — слав, dъkti. Поздний характер, значения ‘служанка’ (пример см. выше) не оставляет никаких сомнений.

В словообразовательном отношении слав. deva правильно объясняется как древнее субстантивированное прилагательное с суффиксом −va ^[824]. Это подтверждается фактами старославянского языка, в котором, как указывает А. Вайан в последнем из названных сочинений, адъективность дѢва, правда уже субстантивированного, акцентируется употреблением дублета дѢваѩ, дат. п. ед. ч. дѢвѢи (Клоц. 898 — Супр. 4525). Отмеченный для ст. — слав, дѢваѩ вторичный суффикс −aja, видимо, связан отношениями количественного чередования гласных с −oja в польск. dziewoja ‘девка, девушка’; В. Вондрак^[825] приводит единственный пример с суффиксом −oj- в виде упомянутого польского слова. Важно отметить, что и этот редкий непродуктивный суффикс характеризовал первоначально адъективные образования. Сюда же примыкают осложненные суффиксом −ка болг. девой-ка, сербск. дjeвoj-ка. Славянский дает крайне мало материала для подобного обобщения, однако число примеров с суффиксом −oj(a), очевидно, не ограничивается названными. Так, например, сюда может относиться русск. Утроя, название реки бассейна Псковского озера, которая в своих верховьях, на территории латышского языка, носит название Ritupe (собств. ‘утренняя река’). Тем самым русск. Утроя этимологически объясняется как Утро-ja/ymp-oja, адъективное производное от утро: *Utroja reka ‘утренняя река’, ср. значение латышского названия^[826].

Слав. deva давно получило правдоподобную в своей сущности этимологию: к известному индоевропейскому корню *dhei- ‘кормить грудью’ и др. В деталях этимологического толкования авторы расходятся между собой. Так, В. Вондрак^[827] видит в слав. deva первоначальное название ребенка женского пола. Э. Бернекер^[828] полагает, напротив, что deva имело активное переходное значение ‘кормящая’, ср. греч. θηλυς ‘женский’. Примерно таково же мнение А. Брюкнера^[829], который считает, что deva первоначально обозначало женщину именно как ‘доящую’ (‘кормящую’) — Новый словарь И. Голуба и Фр. Копечного^[830], к сожалению, даже не ставит вопроса о конкретном значении морфологического образования слав. deva. Фр. Славский^[831] в основном обобщает сведения по литературе вопроса, предлагая на выбор весьма различные решения: ‘сосущая’ или ‘имеющая особенности женщины, например, могущая кормить’.

Что касается судьбы индоевропейского корня *dhe(i)~ в слав. de-va, славянский, как видно, имел на месте данного е древний дифтонг *oi, о чем могут свидетельствовать следы его в гетеросиллабических позициях: словацк. dojka ‘кормилица’, dojcit ‘кормить (грудью)’, dojca ‘грудной ребенок’, словенск. doj ‘das Säugen, die Ammenschaft’, сербск. д ojeњe ‘das Säugen, nutritio’, ‘das Saugen, lactatio’, доjилица, доjиља, доjкиња ‘Amme, nutrix’, болг. дойка 1. кормилица’, 2. ‘грудь женщины’, доилка, дойлница, доителка, подойка, подойница ‘нянька, кормилица’, подойниче ‘грудное дитя’, ср. русск. доить, уже специфически животноводческий термин, наиболее далекий от значений привлеченных выше слов.

Остается вопрос о форманте −va (de-va) и его семантико-морфологической роли в данном славянском производном. Не решив этого вопроса, мы вправе констатировать лишь то, что славянское слово состоит из и.-е. *dhē(i) — и −uā, всякие же дальнейшие предположения о значении славянского слова в древности носили бы голословный характер. Суффикс −uā, точнее −u(v), при помощи которого образовано слово, принадлежит к числу общеиндоевропейских словообразовательных формантов. В славянском почти нет этимологически прозрачных производных с суффиксом −v-, что также говорит о его большой древности и непродуктивности в собственно славянский период. Однако трудно согласиться с А. Г. Преображенским, который заявляет, что «слов с таким образованием только три: дева, диво, пиво…»^[832]. Этимология позволяет выделить суффиксальное −v- в гораздо большем количестве случаев. Трудность заключается в том, что −v- был одним из материальных средств расширения индоевропейского корня^[833]. При этом — этимологически суффиксальное — v постоянно вовлекалось в структуру корня в роли корневого детерминатива. Хронологические рамки этого процесса трудно определить даже приблизительно. Так, слав. pьrvъ ‘первый’ унаследовало этот древний суффиксальный −v- в роли неотделимого корневого детерминатива, ср. оформленное иным суффиксом литовск. pirmas ‘первый’. Этот пример различного расширения корня, возможно, относится к числу древнейших диалектных различий индоевропейского, ср. также примеры, с одной стороны, из индо-иранского, с другой стороны, лат. primus. Есть, несомненно, и менее древние аналогичные случаи, ср. слав. сьr-vь: литовск. kir-mis ‘червь’ и с аблаутом — kur-mis ‘крот’ — к общему корню *ker- ‘рыть, копать, резать’. Ср. также только балто-слав. *kor-ua, корова, производимое от и.-е. *kor- ‘рог’ и, наконец, только славянское — *deva <C *doi-ца.

Познакомившись в общем с особенностями исторического употребления суффикса −v-, перейдем к семантико-морфологическому анализу образований для выяснения наиболее типичного их морфологического значения. Предположительные значения слав. *čьr-vь, *kor-va, *pi-vo, *de-va — ‘способный рыть’, ‘имеющая рога’, ‘пригодное для питья’^[834], ‘способная кормить’. Понять эти образования можно, лишь допустив для древнего суффикса −v- значение потенции, способности, наличия. Значение отглагольного de-v-a было скорее медиальным (‘способная кормить своих детей’), а не активно-переходным (ср. Э. Бернекер, выше) и уж, конечно, не пассивным, как полагали Ф. Миклошич и В. Вондрак. Таким образом, этимология слав. deva не говорит о древности значения ‘дева, не вступившая в брак’. Это название могло обозначать каждую молодую женщину, которая уже способна кормить.

Общего термина, аналогичного слав. deva, индоевропейские языки не знают. Они развили соответствующие возрастные названия в большинстве своем уже поздно, ср. характер отдельных названий девы, девушки, приводимых ниже.

Болг. мома, момиче С. Младенов толкует как слово «детского языка»^[835].

Греч. |μειραξ, μειράκιον из *μεριακ- с индоевропейским корнем *mer-, встречающимся в близких возрастных обозначениях нескольких языков, ср. критск. μαρνά ‘девушка’^[836], литовск. merga ‘девушка’, с суффиксом −g- ^[837]. Последнее название девушки в литовском языке насчитывает по говорам огромное множество производных форм: mergike, merguila, mergzna, merginas, mergynas, mergyna, mergesa, mergese, mergse, mergiscia, mergyste, mergiote, mergiokste, mergiocius, mergýte, mergỹte, mergystaite, merguta, mergele, mergukstis, mergakste, merguze — все со значением ‘девочка, девушка’^[838].

Греч. κόρη, диал. κόρFα, κόυρη связано с κειρω (*κεριω) ‘резать’, возрастной термин, ср. обычай обрезания волос у подростков, *τριχοκουρία. Греч. παρθένος ‘дева’ не имеет этимологии и подозревается в заимствовании из «догреческого» языка. Лат. virgo ‘дева, девственница’ тоже как будто не имеет этимологии^[839]. Ср., однако, в книге Г. Хирта и Г. Арнтца^[840] попытку объединить греч. παρθένος, лат. virgo, а также англ. girl, н. — нем. Göhre ‘девушка’ вокруг и.-е. *gh^wьrgh^wen, *g^werghen.

Хеттск. suppessara ‘дева’ — местное образование хеттского языка из прилагательного suppi-s ‘чистый, незапятнанный’ и суффикса имен женского рода −šara- ^[841].

Готск. magaps ‘παρθένος’, герм. maзa- ^[842], наряду с maзu-, корень, которого уже приходилось подробно касаться в первой главе при рассмотрении целого ряда обозначений ребенка, мальчика, девочки; этот корень лежит в основе некоторых возрастных обозначений.

Переходим к основным названиям свойственного родства, которые обозначают лиц, породнившихся через брак кровных родичей, как своих людей, входящих в общий, свой род. В связи с этим важно обратить внимание на участие местоименного корня и.-е. *suo- ‘свой’ в таких образованиях, ср. свекор, свояк, сват.

Свойственная терминология очень сложна и многопланова. Например: свекор, свекровь — жене сына, тесть, теща — мужу дочери, невестка, сноха — родителям мужа, зять — родителям жены, золовка — сестра мужа по отношению к его жене, деверь — брат мужа по отношению к его жене, шурин — брат жены по отношению к ее мужу и т. д.

Значительная часть терминов свойства имеет индоевропейские этимологии: свекор, тесть, золовка, зять. Этимологическая неясность некоторых из них также говорит о древнем образовании. Они представляют интерес для исследования с различных точек зрения.

Слав. svekrъ, svekry

Ст.-слав. свекръ ‘πενθερός, socer’, свекры πενθερά, socrus’, др.-русск. свекры, свекъръ, свекоръ, русск. свёкор, свекровь, диал. свекры ^[843], свекрова (Онежск., Шенкурск.)^[844], свякровья, свякры ^[845], архангельское еще — секрова ^[846], ср. из недавних материалов — рязанск. с’в’акры, с’в’якрова ^[847], вологодск. свекрова, свекроука ^[848], калужск. свякра, свякровь ’^[849]; укр. свекор, свекруха, др. — польск. swiekrew, swiekrucha, swiokra ‘свекровь’, ‘теща’, swiokier, swiekier ‘тесть’, swiekra ‘tesciowa, matka meza lub zony’^[850], польск. swiekier, swiekra (устар.), диал. swiekr ‘ojciec meza’, swiekra ‘matka meza’, ср. также wsiekra = swiekra, swiekrucha, др. — чешск. svegruse, svekruse matka manzela neb manzelky, tchyne’, svekr ‘tchan’, svekrov ‘svagrova’, диал. svogrusa, cvogrusa, cvegrusa ‘tchyne’^[851], словацк. sveker, s’veker, s’viker, svoker, словенск. sveker, svekrv, svekrva, сербск. свёкар ‘der Schwiegervater, socer, mariti pater’, свёкрва ‘die Schwiegermutter, socrus, mariti mater’, диал. svekrva ^[852], болг. свекър, свекърва.

Наиболее сложную фонетико-морфологическую историю пережило слав. svekry, ж. р., что понятно вследствие особого положения древних −y- (ū) — основ, неизбежно подвергающихся разным аналогиям и выравниваниям. Соответствующий материал богаче всего представлен в русском языке, о чем свидетельствует даже беглое знакомство с формами по говорам. Прежде всего, русские говоры широко сохранили древнейшую общеславянскую форму свекры < svekry, повсеместно и давно вытесненную в прочих славянских языках. Но и в русском эта форма сохранена в разрушенном виде, как разрушена уже давно в русском и древняя парадигма склонения −ū- основ. Так, свекры встречается не только как им. п. ед. ч., но и как вин. п. ед. ч.^[853]; род. п. ед. ч. на −ве (−ъве) характерен только для древнерусского периода. Особенно широко обобщена, однако, древняя форма вин. п. ед. ч. свекровь, фигурирующая в им. — вин. падежах ед. ч. (в том числе и в литературном языке) в связи с аналогическим переходом в склонение на −u (i). Далее в русских говорах представлены формы от старой −ū- основы, преобразованные по женским a- (ja) — основам: свекрова, свекровья и далее — свекровка. О полном забвении старой основы говорит образование русск. диал. свекра ‘свекровь’, ср. польск. (стар. и диал.) swiekra. Производными от старой основы являются также русск. диал. свекруха, укр. свекруха, польск. диал. swiekrucha, др. — чешск. svekruse — по аналогии с другими употребительными названиями женщин с суффиксом −их-а, которые имеют, кстати, совершенно особое происхождение, не связанное с −ū- основами. В южнославянских языках широко распространились производные от старой −ū- основы на −а: сло-венск. svekrva (также svekrv), сербск. свёкрва, svekrva, болг. свекърва, ср. русск. свекрова в говорах.

В чешском языке, кроме того, сказалось сильное воздействие заимствованных форм — svagrova (нем. Schwager, Schwägerin) золовка, невестка, свояченица’, откуда svekruse, svegruse, др. — чешск. svegruse, диал. cvogrusa и формы, свидетельствующие об окончательном расшатывании старой, этимологически верной формы: диал. моравск. cvegrusa, cvogrusa.

История мужского соответствия гораздо единообразнее. Общеславянской формой является svekrъ из *suekro-s, ср. ст. — слав, свекръ. Формы русск. свёкор, укр. свекор, польск. swiekier, сербск. свёкар, болг. свекър говорят о *svekъr-, но −ъ- или заменяющие его «беглые» гласные здесь, видимо, эпентетического происхождения, они появились в результате общеславянского падения редуцированных через промежуточную ступень *svekr. Полную фонетическую аналогию видим в развитии русск. остёр, сербск. оштар, болг. остър из о.-слав. ostrъ, ср. литовск. astrus, греч. άκρός < и.-е. *akro-s.

Предполагать о.-слав. *svekъrъ (= литовск. sesuras!) нет достаточных оснований. С другой стороны, видеть в слав. *svekrъ *svekro-s из *suekuro-s с выпадением и.-е. и, как это делает Л. Зюттерлин^[854], анализируя готск. swaihra, тоже нет оснований^[855]. Если бы это было следствием фонетической закономерности вроде той, которую мы имеем в литовск. dukte, слав. *dъkti, готск. dauhtar, последовательно утративших срединный гласный и.-е. *dhughəter, то исключение в виде литовск. sesuras представляется странным. Оно наводит нас на мысль о контаминационном происхождении мужских соответствий с и: лит. sesuras, греч. έκυρός, др.-инд. śvaśura-, о чем — ниже. Таким образом, анализ славянских форм приводит к о.-слав. *svekrу, *svekrъ.

Подавляющее большинство свидетельств индоевропейских языков согласно говорит об общеиндоевропейской форме *suekru-s с палатальным k. Исключение представляет слав. svekry, svekrъ. Предпринимались различные попытки фонетического объяснения этого факта, в частности И. Шмидт видел здесь смешение двух рядов задненебных^[856]. Палатальный k дал в языках satəm палатальный спирант, который действовал ассимилирующе на sv- в начале слова: *suekru-s > *suesru-, ср. др.-инд. śvaśura-, śvuśru-, арм. skesur, литовск. sesuras. И. Шмидт^[857] считает эту ассимиляцию очень древним явлением, в то время как А. Мейе, очевидно, с полным правом видит здесь самостоятельные аналогические процессы^[858]. Действительно, в каждом отдельном случае можно отметить оригинальные особенности. Так, литовск. sesuras- получено не из *svesuras, а из чисто литовского *sesuras, ср. начало слова sesuo. Отношение литовск. *sesuras: слав, svekrъ принадлежит к разбиравшимся случаям чередования sv: s в начале слова в балто-славянском, ср. и.-е. *suesor: балто-слав. *sesuo, литовск. svecias: русск. посетить.

В связи с вопросом о непоследовательном отражении различными языками и.-е. suekru-s с палатальным задненебным согласным отдельные исследователи ставили под сомнение общеиндоевропейскую древность палатальных задненебных. Так, в то время как П. Кречмер^[859] расценивает слав. svekry с k вместо s как результат смешения с венетами (язык centum), обращая внимание, помимо слав. svekry, на многие нарушения в древнеиндийском языке, В. Георгиев^[860] считает возможным исходить только из наличия древних индоевропейских велярных и лабиовелярных задненебных, лишь впоследствии подвергшихся палатализации. Возможно, что данная мысль весьма обоснованна, и было бы излишне против нее возражать в принципе^[861]. Гораздо надежнее обратиться к конкретному анализу данного слова, сферы его употребления и соприкосновений с другими словами, поскольку, видимо, именно здесь кроется причина нарушения.

Наиболее характерной частью слов svekrъ, svekry для славянского языкового сознания, несомненно, было sve-: svo-, svojь. В целом слово может продолжать *svesry, в котором, как полагают^[862], вторая часть заменена была путем народной этимологии звучанием −kry под влиянием слав. kry ‘кровь’, что в случае с терминами родства вполне допустимо, ср. польск. krewni (= ‘кровные’) ‘родственники’. Таким образом, свекровь, svekry воспринималась как ‘своя кровь’ (ср. сходные рассуждения Вассы Железновой у Горького). Вероятнее всего, что это изменение осуществилось в женской форме слова, наиболее созвучной с kry: *svesry > svekry, ср. общий для обоих слов конец основы (у). В мужской форме k было обобщено после этого: svekrъ. Чисто фонетическое объяснение здесь просто неприемлемо, как указывал еще А. Брюкнер^[863] в разборе книги А. Стендер-Петерсена «Slavisch-germanische Lehnwortkunde» (1927), видевшего в слав. svekrъ диссимиляцию *sbvesr- < *svekuro- ^[864]. Брюкнер говорит о том, что славянский не знает диссимиляции двух s ( s — s ), ср. ses(t)ra, sъsp, *slus-(sluxъ), которые иначе дали бы s-k или s-s.

Общеиндоевропейскими формами славянских слов являются *suekru-s, (ж. р.) и *suekro-s (м. р.). Женская форма слова не вызывает никаких сомнений, будучи хорошо засвидетельствованной древней −ū- основой. С мужской формой дело обстоит иначе, ср. санскр. śvaśura-, греч. έκυρός, литовск. sesuras, на основании которых часть исследователей устанавливает и.-е. *suekuro-s. Но последняя форма не объясняет слав. svekrъ, лат. spcer, готск. swaihra, ср.-в.-нем. swuger, которые происходят из *suekru-s ^[865]. В женской форме *suekru-, др.-инд. śvaśru-h тоже нет никаких признаков гласного u между k и r. С другой стороны, происхождение и в *suekuro-s, др.-инд. śvaśura- и других мужских формах вполне очевидно объясняется эпентезой u ^[866]. Это осуществлялось в мужской форме, видимо, под влиянием женской −ū- основы: *suekrū → *suekruo-s> *suekuro-s, причем не обязательно вместе с Кречмером^[867] предполагать общеиндоевропейскую −u- основу мужского рода наряду с −ū- основой женского рода *suekrū-s. Появление и в мужской форме объясняется постоянной аналогией оригинальной женской основы, и это и сначала появляется в конце мужской основы и только после этого передвигается эпентетически вглубь нее. Существование исконно различных основ и.-е. *suekru-s и *sue-kro-s в качестве женского и мужского терминов родства не представляет чего-либо исключительного. Развитие *suekuros< *suekruos мы понимаем как интерверсию звуков w, r, нередкую при соседстве этих звуков, именно в том плане, в каком ее описал на материале разных языков М. Граммон^[868]. Он анализирует один вид интерверсии — interversion par pénétration, — отмечая, что это явление чуждо случайности, какую ему приписывают, и диктуется стремлением лучше распределить слоги с целью избежать непроизносимых или ставших непроизносимыми типов. М. Граммон уделяет много внимания случаю соседства w, r и хорошо показывает, что интерверсия — не метатеза. Это — развитие тембра w при согласном в том положении, которое наиболее удобно для распределения слогов в слове, чему есть очень много примеров в истории греческого и романских языков, ср. греч. κούρη < κορFα ‘девушка’. Так, *suekruos > *suekrwos, где w находилось в позиции, способствовавшей превращению его в неслоговой согласный, откуда возможно *suekrwos. Группа согласных была усовершенствована путем описанной интерверсии в *suekuros, где w снова вокализовалось в u, ср. греч. έκυρός, др.-инд. śvaśurah, литовск. sesuras. Другими словами, мы имеем в этом индоевропейском процессе явление, аналогичное тому, что позднее произошло в славянском: svekrъ > svekūro (см. выше).

Отсюда следует, что этимологическая гипотеза о *suekuro-s: греч. κυρος ‘сила, власть’, κύριος: ‘господин’, как указывал П. Кречмер, маловероятна, так как не учитывает древнего *suekrus.

Правильное понимание фонетического развития индоевропейского варианта с −и- эпентетическим (*suekuros) помогает лучше понять историю отдельных форм. Так, литовск. sesuras говорит о том, что и литовская мужская форма развилась под воздействием парной женской формы с −ū- основой, которая сама по себе в литовском языке не сохранилась.

Из прочих родственных индоевропейских форм ср. алб. vjerr, vjehёrr ‘Schwiegervater’, vjehёrre ‘Schwiegermutter’. Алб. vjehёrr Г. Maйep^[869] объясняет из *svekro-, ставя, таким образом, албанское слово в один ряд с ст. — слав, свекръ и другими в противоположность литовск. sesuras и др. Ср. иначе Стьюарт Э. Манн^[870]: алб. vjehёrr ‘father-or, mother-in-law’ < *suekuros, *suekrus, если только последние формы не взяты автором машинально из словаря Вальде — Покорного. Готск. swaihra ‘πενθερός, Schwiegervater’ при swaihro ‘πενθερα, Schwiegermutter’^[871]. Основные сведения по истории нашего слова см. у Вальде — Покорного^[872]: и.-е. *suekuro-s (м. p.), suekrū-s (ж. р.) ‘родители женатого мужчины, свекор, свекровь’, куда относятся др.-инд. śvaśura-, авест. xvasura- свекор’, др.-инд. śvaśrū- ‘свекровь’, арм. skesur то же, греч. έκυρός ‘свекор’ (вместо έκυρος), алб. vjehёrr, vjёrr, vjehёrre, лат. socer ‘свекор’, socrus, −ūs ‘свекровь’, кимр. chwegr, корнск. hweger ‘свекровь’, др.-в.-нем. swehur, др. — англосакс, sweor ‘свекор’, др.-в.-нем. swigar, англосакс. sweger (< *sweзru) ‘свекровь’, готск. swaihro = др.-исл. svœra ‘свекровь’ (*swehran- < *swehru с h вместо g из мужской формы), новообразование готск. swaihra ‘свекор’; литовск. sesuras, ст.-слав. свекрr, свекръ. «Слово содержит основу возвратного местоимения sue-...»^[873].

Эрну — Мейе^[874], анализируя лат. socer, −eri, socrus, −us ‘свекор, свекровь’, указывают, что эти названия, принадлежащие к группе *swe- (ср. sodalis и др.), обозначают принадлежность к одной и той же социальной группе; важное значение ‘матери мужа’ для молодой жены явствует, по их мнению, из того, что в армянском языке ‘свекор’ называется skesrayr ‘муж свекрови’, а в славянском — svekrъ, svekъrъ, очевидно, образовано по форме svekry. To, что индоевропейское слово значило ‘член группы’, вообще вытекает из того обстоятельства, что для шурина имелось вторичное производное типа vrddhi: санскр. śvāśurah, ср.-в.-нем. swager ^[875].

Анализируемое слово не имеет достоверной этимологии, если не считать выделения местоименного элемента sue-, с чем большинство авторов согласно. Этот факт находит подтверждение в структуре других индоевропейских терминов родства, ср. и.-е. *suesor ‘сестра’, у которого общее с нашим термином не только *sue-, но и невыясненность второй части основы. Остановимся кратко на этимологиях слова.

А. Вебер^[876] видел в слове древнее сложение: su + ас = ‘der in guter Weise schaffende, rührige’. О. Шрадер^[877] с некоторым колебанием разлагает слово на части *sve-kuro-, ср. греч. κύριος ‘господин’, т. е. — ‘собственный господин’ (по отношению к невестке). Оригинальная этимология принадлежит И. Левенталю^[878]: он считает, что алб. vjehёrr, литовск. s esuras, болг. с векър и прочие родственные формы по закону Брюкнера^[879] восходят к и.-е. *suesku(e)ro-s и что предположение *suekuro-s исключается албанским и славянским. Вторую часть и.-е. *sue-skuero-s он относит к русск. сквара ‘жар’, ст.-слав. скврада ‘έσχάρα, focus’. Таким образом, и.-е. *sue-skuero-s = ‘имеющий собственный очаг’. У нас есть все основания не доверять этой этимологии, очень искусственной, как и многие другие этимологии И. Левенталя.

Свод старых исследований слав. svekry, sviekrъ см. у А. Преображенского^[880]. Интересный анализ слова содержится в известном руководстве А. Мейе^[881], где наиболее подробно излагаются соображения о морфологической истории слова, о развитии окончания *-ū- из древнего *-wā-. Что касается фонетической части анализа, Мейе видит здесь диссимиляцию s-s>s-k. Эта точка зрения довольно успешно оспаривалась в свое время А. Брюкнером, чего мы уже касались в другом месте. Ф. Мецгер, исследующий различные случаи употребления и.-е. se-, *sue-, выделяет этот корень и в *sue-krū-, однако древнейшими значениями и.-е. *sue- он считает пространственные — ‘далеко, в стороне, прочь’, которые лишь впоследствии, изменившись в значения ‘уединенный, одинокий, отдельный’, приблизились к более поздней функции возвратного местоимения^[882].

Характер задненебного в герм. svegra, а также герм. svehra-, др.-в.-нем. swehur правильно указывает место ударения^[883]: и.-е. *suekrū-s, но *suékro-s. Непосредственно к *suekrū-s, испытавшему закономерное сокращение окончания (> us) в германском, относят др.-в.-нем. swigar ^[884].

Некоторые исследователи считали возможным устанавливать более тесные связи между германскими и славянскими терминами. Так, О. Шрадер специально обращает внимание на нем. Schwager ‘свояк’, ср.-в.-нем. swager. По его мнению, это позднее слово нельзя прямо увязывать с и.-е. *suekro- ‘свекор’ или объяснять германским новообразованием. Поэтому Шрадер высказался о заимствонании ср.-в.-нем. swager из слав. svāk, svak, svojak ^[885]. Это предположение маловероятно, и оно было встречено в литературе в основном отрицательно^[886]. Авторы обычно характеризуют swager как производное по типу санскр. śvāśura- ‘принадлежащий свекру’, т. е. vrddhi.

К числу древних особенностей, сохраненных славянским, относится ударение svekry — русск. диал. свекры ^[887]. Относительно древним является и значение, четко представленное в слав. svekry, svеkrъ ‘(мать) отец мужа’, как это специально отмечалось исследователями^[888]. Соответствующие основы в других языках представляют нередко видоизмененное, расширенное значение, ср. в германских, латинском. Недавние исследования не позволяют, однако, видеть в упомянутом значении отражение глубокой древности. Так, например, Дж. Томсон^[889], а вслед за ним А. В. Исаченко^[890] рассматривают и.-е. *suekro- времен кросскузенного брака и матриархата как название ‘материнского дяди’, поскольку, при этой древней форме брака мой свекор был одновременно моим дядей (братом моей матери). Выявляемое таким образом значение оказывается наиболее архаическим, порожденным еще классификаторской системой обозначения родственных отношений.

В литовском языке s esuras ‘свекор’ давно утратил парный женский термин того же корня, вытесненный производной формой от другого корня: anyta ‘свекровь’. Ср. еще эллиптическую для современного литовского языка форму мн. ч. sеsиrаi ‘свекор и свекровь’ (собств. ‘свёкры’).

Прочие славянские названия свекра и свекрови: русск. диал. батинькя ‘свекор’^[891] < батя ‘отец’, богоданны (арханг.) ‘свекор и свекровь’, польск. диал. zimna mac ‘свекровь’^[892], чешcк. диал. tatinek ‘свекор’, maminka ‘свекровь’^[893], н.-луж. psichodna mas ‘теща или свекровь’, psichodny пап ‘тесть или свекор’, прибалт.-словинск. raucna ciesc ‘Schwiegermutter, Brautmutter’, болг. пехер ‘свекор’, пехера: ‘свекровь’, ср. греч. πενθερός, πενθερά^[894] с передачей чуждого славянскому новогреческого интердентального глухого согласного θ фрикативным глухим задненебным х, ср. p’efira, pefir в македонских диалектах^[895]; болг. диал. дъаду ‘свекор’, баба ‘свекровь’^[896], сербск. диал. бабо свекор’, м ajко (в обращении) ‘свекровь’^[897]. Наиболее регулярна тенденция называть свекра и свекровь отцом, матерью. Ср. арм. mauru ‘свекровь’ из *matruuia к *mātēr ^[898].

Тесть, теща

Слав. *tьstь, *tьstja: ст.-слав., др.-русск. тьсть, тесть, тьща, теща ‘мать жены, теща’, ‘свекровь’, др.-сербск. тьсть ‘socer’, русск. тесть, теща, диал. тес ’, т ’ ест ’, т ’ ошша ^[899], тестяга ‘тесть’^[900], укр. тесть, теща, зап. — укр. диал. тесьцьова, субстантивированное притяжательное прилагательное от тесьць ‘тесть’^[901], последние два — результат польского влияния, особенно в отношении консонантизма, др. — польск. teic ‘tesciowa’ ^[902], польск. teic ‘тесть’, teiciowa ‘теща’, в.-луж. cest ‘Schwiegervater’, cesta ‘Schwiegermutter’, др. — чешск. test ‘тесть’, чешск. tchan, tchyne ‘тесть, теща’, неизвестные ряду народных говоров чешского^[903]; словацкий язык сохранил соответствующий общеславянский корень лучше, ср. test ‘тесть’ (др. — чешск. test), testina ‘теща’, testec ‘отчим жены’, testica ‘мачеха жены’; словенск. tast ‘Schwiegervater’, tasca ‘Schwiegermutter’, tastba ‘die Schwägerschaft’, сербск. таcт, ташта, болг. тъст, тъща. Из особенностей употребления в отдельных языках укажем на утрату старых tesc, tesciowa в польском народном языке, где их заменяют pan ojciec, pani matka, ojciec, matka ^[904].

Этимология слав. tьstь не может считаться выясненной окончательно. Б. Дельбрюк вообще воздерживался от каких-либо суждений^[905]. Более или менее интересное сопоставление предлагал, однако, еще П. А. Лавровский^[906]: к греч. τίκτω, τέκω ‘рождать’, т. е. tьs-tь = ‘родитель [жены]’. Ср. также франкск. tichter, с которым сравнивал славянское слово Г. Хирт, специально указывавший на древность слав. tьstь ^[907]. Хирт, правда, сознавал трудности, представляемые наличием t в немецком слове, но ср. старые немецкие формы с d (< герм. *d < и .- e. *t): diehter ‘внук’ (−ter аналогического происхождения, ср. термины родства Mutter, Vater, Schwester, Vetter), degan ‘молодой парень’, совр. нем. Degen ‘шпага’, с измененным значением. Форма degan восходит к *tekon, по закону Вернера (*tekon дало бы нормальное *dehan), отглагольному прилагательному среднего рода на −по- от и.-е. *tek-, ср. греч. τέκω ‘производить, рождать’. Индоевропейский корень с этим значением образовывал обычным путем названия детей, потомков в некоторых индоевропейских языках, ср. греч. τέκνον ‘дитя’ прозрачной этимологией. В таком случае отглагольное слав. tьstь представляется названием деятеля вроде греч. οί τίκεις = γονεις ‘родители’. Гораздо труднее определить реальный морфологический характер и значение этого отглагольного образования, причем возможны три варианта предположений: 1) tьstь — собирательное название с древней i- основой, 2) tь stь — имя деятеля мужского рода, ср. gostь, 3) tьstь — имя деятеля женского рода. Лучше всего представлено в славянских языках письменного периода значение мужского рода, ср. русск. тесть и др. Но это не обязательно говорит о его древности. Так, если учесть поздний производный характер женского термина слав. *tьst-ja, мы вправе заключить, что в течение известного времени до появления этого специально женского образования слав. tьstь имело какое-то общее значение, которое у него сменилось мужским значением, как только возникла необходимость противопоставления женскому *tьstja в плане корреляционной пары: мужской род — женский род. Именно такие факты в истории языка имеет в виду Ю. Курилович, говоря: «…значение производного стремится отбросить исходную форму (mot-base) к диаметрально противоположному значению. Таким образом, исходная форма уменьшительного производного принимает — в противоположность значению этого последнего — увеличительный смысл или исходная форма образования женского рода приобретает значение существа мужского пола (vrka- в противоположность vrki-), хотя первоначально значение исходной формы было нейтрально»^[908]. Мы можем после этого предположить у слав. tьstь в древности морфологические функции собирательного имени, ср. аналогичное собирательное −ti- производное слав. detь. Женское значение некоторых рефлексов слав. tьstь, а именно др. — польск. tesc tesciova’ (ср. также прибалт.-словинск. raucna ciesc ‘Schwiegermutter’) является результатом позднего развития по аналогии, ср. женские −i- основы.

Что касается значения слав. *tьstь, у нас нет достаточных оснований видеть в последнем с самого начала его возникновения, когда связь с исходным глаголом еще не утратилась, терминологическое значение ‘отец жены’. Это название определяло не отношение отца, resp. матери жены к моей жене, а отношение родителя (родителей) жены ко мне самому. То, что зять называл родителей жены своими родителями (*iьstь, собир. ‘родившие’, своего рода эпитет), находит оправдание в древнем обыкновении — приравнивать свойственное родство к кровному (ср. выше). Условия для забвения внутренней формы слова здесь возникли очень рано, и.-е. *tek- ‘рождать’ было поставлено в славянском в невыгодное положение вследствие омонимической близости очень употребительных технических терминов от глагола tesati еще в балто-славянскую эпоху, а также вследствие оформления в славянском новых слов с соответствующим значением — ст. — слав, родити и родственных, получивших абсолютное распространение.

Существует также и другая этимология. Так, Г. А. Ильинский не сомневается в родстве *tьstь, *tьstja, с слав. teta, литовск. teta ‘тетка’, значение которых он считает не исконным, при всей его древности, ср. греч. τέττα ‘папаша’, русск. тятя «из *tete…»; таким образом, tьstь < *tьt-stь с суффиксом *-st-(h)i- и редуцированным вокализмом корня *tьt-. Значение сложения: ‘находящийся на месте [- st (hi)-] отца [ -tьt- ]’. Сюда же относится др.-прусск. tisties с суффиксом −iо- ^[909]. А. В. Исаченко^[910] видит в славянском слове образование с суффиксом −tь: *tьt-tь<*tьt-/*tet-. Пара tьstь: teta, как полагает А. В. Исаченко, является отголоском группового кросскузенного брака, причем *tьstь был ‘мой дядя’ = ‘отец моей жены’ (ср. выше об. и. — е- *syekro-s). Несколько раньше А. В. Исаченко^[911] характеризует слово teta как вторичное образование. Окончательное суждение о последнем слове затрудняет разнообразие форм (*tet-, *tat-, *at-) и значений этого корня. Возражения вызывает морфологическая сторона изложенных этимологий. Г. А. Ильинский и А. В. Исаченко предполагают весьма гипотетические образования, первый — с суффиксом −st(h)i- ^[912], второй — с суффиксом −ti-, в сущности недоказуемые и не подкрепляемые убедительными примерами. Причем, если Ильинский стремится истолковать семантические мотивы образования с суффиксом −st(h)i-, то Исаченко совершенно не анализирует функцию суффикса — tь, которая в данном сложении так и остается невыясненной: *tьt-tь — *teta. Проводимое им сравнение со слав. *zetь, где −tь, выделилось как суффикс после переразложения^[913], указывало бы скорее на поздний характер слав. *tьstь, если видеть в нем тот же суффикс, в то время как Исаченко склонен видеть в tьstь след индоевропейского кросскузенного брака.

Не более вероятна возможность образования *tьt-tь и в структурном отношении. Древний балто-славянский язык обработал сочетание двух смычных зубных согласных известным образом (t-t, d-t > st) на стыке двух морфем обычно только в системе глагольных форм, где такие сочетания были совершенно неизбежны в инфинитиве (*plet-o, *plet-ti, *vedo, *ved-ti) и где они были радикально решены (слав. plesti, литовск. vesti). Но в принципе сочетания t-t вне строго замкнутой системы глагольных форм даже на стыках двух морфем, не говоря уже о древнем упрощении долгого и.-е. *tt, были противны духу балто-славянского языка и избегались. Поэтому отрывать изменение t-t > st от конкретных условий его возникновения и манипулировать им в любых гипотетических построениях этимологии, в данном случае — в предположении единичного именного производного (*tьt-tь > *tьstь), было бы неосмотрительно^[914].

Оригинальными производными от о.-слав. tьstь являются чешск. tchan, tchyne, по-видимому, фамильярные образования, ср. наличие ch суффиксального^[915].

Др.-прусск. tisties, единственная близкая слав. tьstь балтийская форма, могла быть заимствована из славянского^[916].

Из производных от слав. tьstь форм следует отметить сербск. тазбина ‘родители жены’, собирательное^[917], собственно — контаминационного происхождения, ср. словенск. tastba ‘свойство’ и суффикс собирательности −ина, ср. еще родбина. Впрочем, разные суффиксы −b-, −ina-, видимо, уже образовали новый суффикс −bina с определенной сферой употребления, ср. сербск. отачбина ‘отечество’, которое образовано с суффиксом −бина прямо от отац ‘отец’.

Слав. tьstь является только славянским образованием, неизвестным балтийскому, если не считать др.-прусск. tisties. Литовский язык обозначает тестя, отца жены, другим, по-видимому, древним словом uosvis, ср. латышск. uose. Этимология балтийского слова окончательно не выяснена, ср. более или менее правдоподобное сближение литовск. uosvis ‘отец жены’: лат. uxor ‘жена’^[918].

В общем названия тестя оформились поздно, по-разному в отдельных языках, ср., помимо слав. tьstь и литовск. uosvis, еще распространение названия отца мужа, свекра, на отца жены, неразличение обоих: лат. socer ^[919].

Прочие названия тестя в славянских языках: сербск. диал. npujaтељ, npuja ‘тесть’, ‘теща’, также ‘свекор’, ‘свекровь’, в обращении родителей жены и мужа друг к другу^[920]; pretelji (в Косове) ‘zenini rodaci’, т. е. букв. ‘друзья’. Причину такого наименования И. Попович видит во влиянии сев. — алб. mik < лат. amicus. Сербск. диал. пуница ‘теща’, ср. словенск. polnica ‘теща’. Неизвестное другим славянским языкам, это слово возникло как противопоставление синониму ташта ‘теща’, которое в диалектах смешивали с прилагательным ж. р, ташгпа ‘пустая’ (= русск. тощая), поэтому пуница, polnica этимологически — ‘полная’^[921], русск. диал. хоровина ‘теща’^[922], болг. (устар.) бабалък ‘тесть’, ‘свекор’, заимствованное из турецкого языка^[923]; чешск. диал. tatinek ‘тесть’, maminka ‘теща’, также ‘свекор, свекровь’^[924], svat ‘тесть’, svatka ‘теща’^[925]; польск. диал. рon uecec ‘тесть’^[926], н.-луж. psichodny nan, psichodna mas’, в.-луж. prichodny nan, prichodna mac ‘тесть, теща’.

Зять

О.-слав. *zetь: ст.-слав. зать ‘γαμβρός, gener’, ‘νυμφίος, sponsus’, затьство ‘affinitas’, др.-русск. зать ‘γαμβρός, ‘жених’, узатити ‘взять в зятья’, русск. зять ‘муж дочери’, ‘муж сестры’, диал. зятелко ‘зять’^[927]; укр. зять ‘зять, муж дочери, муж сестры’, также зєть, зiть ^[928], белор. зяць ‘зять’, польск. ziec ‘зять’, польск. диал. (в Словакии, z’at’//zent’ ^[929], полабск. zat ‘Einkömmlung, Schwiegersohn’, zatek ‘Brauti-gam, junger Ehemann’, в песне Геннинга: Katü mes Santik bayt?^[930]; чешск. zet’ ‘зять’, диал. (ходское) zet то же^[931], словацк. zat’, zac, z’ec, z’ac ‘зять’; mlady zat ‘жених’, словенск. zet ‘der Schwiegersohn’, zeninja ‘сноха’, др.-сербск. зеть ‘gener’, сербск. зёт 1. ‘der Schwiegersohn, gener’, 2. ‘сестрин муж, Schwestermann, sororis vir’, ср. также домазет, домазетовиħ ‘зять, пришедший в дом жены’, болг. зет ‘зять’, ‘муж дочери’, ‘муж сестры’, ‘муж золовки’, диал. зек ’ зък ’^[932], ср. также домазет ‘зять, живущий в доме отца жены’, макед. диал. z’ent’, z’ent’u ‘зять’, ‘свояк’^[933].

Слово *zetь представляет собой, очевидно, древнее образование, ср. его распространение во всех славянских языках без каких-либо существенных различий формы или значения^[934]. Сопоставление с материалом других индоевропейских языков позволяет более или менее четко определить широкий круг родственных, близких по значению форм; таким образом, данное название родства носит в известной мере индоевропейский характер. Правда, это осложняется различиями морфологического порядка. Кроме того, ряд примыкающих сюда форм двусмыслен в этимологическом отношении.

Лат. gener ‘зять’ А. Вальде^[935] связывает с *gem- ‘paaren, verbinden’, ср. греч. γαμειν ‘жениться’, др.-инд. jāmi-h, jāmā ‘невестка’, в то время как непосредственно к и.-е. *gеn- ‘рождаться и т. д.’ он относит литовск. zentas, ст.-слав. зать, лат. genta ‘зять’. В лат. genta Э. Герман^[936] видит, напротив, старое латинское обозначение зятя, в то время как gener образовалось по аналогии с socer. Эрну — Мейе^[937] указывают на связь с*gеnə-, *gne- ‘рождать’, осложненную в греч. γαμβρός сближением по народной этимологии с γαμειν ‘жениться’. О греч. γαμβρός (< *γαμρός с вставным β подобно δ в άνδρο-) см. еще у Ф. Шпехта^[938]. Сюда же относится алб. dhёndёr 1. ‘жених’, 2. ‘молодожен’, 3. ‘зять’, которое имеет общую с слав. zetь, литовск. zentas, а также лат. genta исходную форму *gent-, что отмечал для славянского и литовского названий еще Г. Мейер^[939].

Упомянутые слова славянского, литовского, албанского, латинского языков, а также лат. gens ‘род’ и *genti м. р. ‘член рода’ сопоставляет О. Шрадер в цитировавшейся работе об индоевропейских терминах свойства^[940], где он указывает на возможность аналогического происхождения форм на −ter, −er (др.-инд. jāmātar, лат. gener), выравненных по другим именам родства: др.-инд. bhrātar, лат. socer. Сводный обзор всех относящихся сюда форм имеется у Вальде — Покорного^[941], которые объединяют их вокруг и.-е. *gет(е)- ‘жениться’, сюда же *gem- ‘спаривать’, контаминированного в ряде случаев с *gen- ‘рождать(ся)’. Интересным образом рассматривает названия зятя В. Кипарский, видя в латышск. znuots ^[942], литовск. z entas производные от *gеnə-, gno- ’(у)знать’: ‘зять’ оказывается ‘знакомым’^[943]. В. Кипарский касается интереснейшей проблемы соотношения форм *gеn- ‘рождать(ся)’ и *gen- ‘знать’, которые в литературе до последнего времени разграничивались, на наш взгляд, совершенно искусственно (об этом подробнее см. III главу настоящей книги). Из прочей литературы см. о слав, zetь словари А. Брюкнера^[944], А. Преображенского^[945], С. Младенова^[946], И. Голуба — Фр. Копечного^[947], M. Фасмера^[948]. С некоторым колебанием относит слав. zetь к *gеnə- ‘род, племя’ А. В. Исаченко^[949].

В акцентологическом отношении слав. zetь представляет акутовую интонацию, ср. сербск. эет, русск. зять, зятя. Это хорошо согласуется с акутом литовск. zentas ‘зять’ и общим происхождением этих форм из и.-е. *gеnət, утратившего ə в срединном слоге^[950]. Все это скорее свидетельствует о том, что литовск. zentas исконно родственно слав. zetь, а не заимствовано из славянского.

Проведенное сравнение свидетельствует о том, что мы здесь имеем индоевропейское название. Удается определить вероятную форму, общую для большинства сравниваемых слов: *пenət- производное от *пепə- ‘рождать(ся)’. Формы *genter вряд ли исконны, как полагает А. В. Исаченко^[951], они скорее обусловлены аналогическим воздействием п