Классические направления в британской антропологии. Эволюционизм, диффузионизм и структурализм

Эволюционистское направление. Б. с. а., как и аналогичные ей школы в других странах, формировалась под влиянием мировоззренческого направления, получившего общее название «эволюционизм». Основной задачей научного познания, унаследованной основоположниками Б. с. а. еще от мыслителей эпохи Просвещения, было выявление объективных законов эволюции человека, культуры и общества. Открытия Ч. Дарвина оказали на формирующуюся Б. с. а. особенно сильное влияние. В Б. с. а. установки эволюционизма побудили ученых рассматривать куль- турные явления в качестве аналогов биологических видов, а постижение их сущности трактовать исключительно как изучение их происхождения и эволюционного развития, в которых, по мнению основоположников научной дисциплины, проявлялись некие универсальные социокультурные закономерности. Эти методологические установки наиболее ярко проявились в творчестве Эдвар- да Бернетта Тайлора (в старой транскрипции Тэйлор; англ. Edward Burnett Tylo; 1832–1917). В своих трудах «Первобытная культура» (1871) и «Антропология» (1881) он представил происхождение и развитие основных институтов культуры человечества в виде «эволюционных рядов», проходящих через «дикость и варварство к цивилизации». Особое внимание он уделил происхождению религии, сформулировав теорию анимизма (от лат. animus, anima — дух, душа), согласно которой религия воз- никает из веры в духов и душу. Тайлор был одним из первых, кто разработал ряд методов антропологического анализа: сравнительно-эволюционный метод, который, по его мнению, позволяет группировать явления культуры по стадиям эволюционного развития; метод пережитков, дающий возможность обнаружить в современных явлениях следы прошлого. На позднем этапе творчества Тайлор предпринял попытку применения методов статистического анализа при изучении брака, семьи и систем родства. Методология эволюционизма стала основой научной деятельности целого ряда британских антропологов, среди которых пользовались известностью археолог Джон Лёббок (англ. Lubbock, John; 1834–1913), автор книги «Доисторические времена» (1865); Джон Мак-Леннан (англ. McLennan; 1827–1881), автор книги «Первобытный брак» (1865),историк права Генри Мейн (Maine; 1822–1888), автор книги «Древнее право» (1861). Наибольшей популярностью пользовались труды Джеймса Джорджа Фрэзера (Sir James George Frazer; 1854–1941) «Золотая ветвь» (1890), «Фольклор в Ветхом завете» (1923) и др. Особое место в ранней Б. с. а. занимал Генри Мейн (1822–1888), который в целом признавал мировоззренческие принципы эволюционизма, но его отношение к кате- гориям «прогресс», «эволюция культуры» было окрашено тонами «библейской антропологии» — он допускал регресс культуры и современных «дикарей» считал жертва- ми его. Древний правопорядок он категорически не желал связывать с так называемым «естественным правом» и «естественным состоянием» Ж.-Ж. Руссо, называя его «неисторическим, непроверяемым состоянием расы», которое сбивает с толку тех, кто занимается историей права, заставляя их создавать образ, не имеющий ничего общего с действительностью. Применяя сравнительный метод и метод пережитков, он никогда не претендовал на открытие универсальных «происхождений» человеческих институтов (что было характерно для Тайлора и антропологов его круга), ограничивая себя конкретными историческими рамками развития народов индоевропейской семьи языков и предпочитая опираться на данные исторических источников (включая Библию), а не пред- положительную логику связи между обычаями «дикарей». В отличие от своих коллег по изучению «доистории», он равнодушно отнесся к археологическим открытиям, значительно углубившим человеческую историю, оперируя в традиционных библей- ских рамках шести тысячелетий. И наконец, поставил себя в оппозицию всему «цеху» Тайлора, который утвердился на догмате господства матрилинейности древнейшей стадии общественной эволюции, сформулировав свою концепцию первичности па- триархальной семьи. В решительную оппозицию по отношению к догматам тайлоровского эволюцио- низма в Б. с. а. встал Эндрю Лэнг (англ. Andrew Lang; 1844–1912), ранее полностью разделявший их и не без блеска защищавший в своей книге «Миф, ритуал и религия» (1887). Но неожиданно для всех он в середине 1990-х гг. резко переменил свое отно- шение к проблемам первобытной религии на прямо противоположное. В книге «Кок Лейн и здравый смысл» (1894 г.) Лэнг выступил в защиту парапсихологии (спиритизма, духовидения и пр.) и поставил под сомнение теорию ани- мизма Тайлора, противопоставив ей свою «духовную теорию религии», по которой на всех этапах своей истории религия представляет собой набор одних и тех же элементов, которые отнюдь не являются простым набором естественных и неизбежных заблуждений, она вовсе не эволюционирует от примитивных представлений о душе к монотеизму. И вообще, утверждает он, материалистический подход к религии не выдерживает критики — теистические и анимистические воззрения вовсе не являются ложными. Несколько позже Лэнг выступил с развернутым обоснованием тезиса о том, что и у наиболее отсталых племен существует вера в единого верховного бога (прамонотеизм). Он пришел к выводу о том, что в истории религии существует не одна линия развития, а две, «одна из них вырастает из кон- цепции неделимого существа, вечного, морального и созидательного, а другая — из понятия духа». Диффузионизм. В Б. с. а. сложилось и диффузионистское направление. Наиболее известным его представителем был Уильям Риверс (англ. Rivers, William Halse; 1864– 1922), который в своей двухтомной «Истории меланезийского общества» (1914) выявил хронологическую последовательность формирования различных пластов культуры островитян, стремясь совместить в исследовании принципы эволюционизма и диффузионизма. Но гораздо более важным вкладом Риверса в развитие этнографических исследований в Б. с. а. следует считать его рефлексию на собственный опыт полевой работы (он был одним из организаторов и участников, наряду с А. Хэддоном и Ч. Селигменом, первой в истории Б. с. а. специальной научной этнографической экспедиции на о-ва Торресова пролива в 1898–1899 гг.) и в особенности созданную им методику этой работы. Он был автором раздела «Общее описание метода» в вопроснике Антропологического института (Notes and Queries), вышедшем в 1912 г., в котором четко определил разницу между «экстенсивным» (обзорным) этнографическим исследованием и «интенсивным» (включенным). Последнее — это наиболее эффективная форма полевой работы, в то время еще никем не воплощенная в практику (она впо- следствии была применена учениками Риверса — Рэдклифф-Брауном и Малиновским), в идеале она требует, прежде всего, максимально полного знания языка изучаемого народа, конкретной постановки вопросов перед опрашиваемыми (последние не воспринимают абстрактных тем и всегда из вежливости или смущения склонны соглашаться с этнографом). По его мнению, этнограф не должен сковывать информанта рамками своего вопросника, давая ему возможность говорить то, о чем тот хочет рассказать. По возможности этнограф должен лично вести наблюдение важных событий в жизни изучаемых. Для совершенствования этнографической работы Риверс предназначал и свои методы сбора данных, которые он назвал «генеалогическим» и «био- графическим» методами. Сущность генеалогического метода (биографический метод являлся, по сути, его частью) на первый взгляд несложна — надо начинать общение с туземцем с выяснения его родственных связей на терминологическом уровне. Если для предшественников Риверса полученная в результате этого информация означала завершение процедуры сбора данных, то для него это не более чем повод для дальнейшего исследования, ближайшей целью которого является сбор серии реальных генеалогических связей всех представителей общины, того, что позже было названо «социальным организмом родства». Получив такую «карту», этнограф может, во-первых, проверить объективность информации о родстве, сообщаемой каждым отдельным человеком. Во-вторых, со- бранные генеалогии позволяют проследить брачные связи всей общины за период до 150 лет, что дает объективный фактический материал для выявления общественных законов, регулирующих заключение брака, и объективных законов эволюции брака и семьи. «Карта» родственных взаимосвязей общины может выступать контекстом, в котором существующие в ней идеальные представления о собственности, прежде всего собственности на землю, обретают конкретные формы социальных взаимоотношений по поводу конкретных объектов собств енности. Генеалогии позволяют реконструировать исторически реальные миграционные процессы, роль различных категорий родственников в важных ритуалах и, наконец, физической антропологии дают материал для изучения наследственности. Генеалогический метод, по мнению Риверса, может стать средством реального достижения того позитивистского идеала, о котором мечтали «отцы-основатели» социальной антропологии. Сторонниками диффузионистского направления в Великобритании не без прямого влияния Риверса стали Графтон Эллиот-Смит (Smith, Grafton Elliot; 1871–1937) и Уильям Джеймс Перри (англ. William James Perry; 1887–1950), которые известны абсолютизацией принципа диффузии культуры, получившего в науке название «гипердиффузионизм». В трудах «Миграции ранней культуры» (1915) Эллиот-Смит и «Дети солнца» (1923) Перри пытались доказать, что в мире изначально существовал только один центр цивилизации в древнем Египте, из которого элементы культуры распространялись по земному шару, давая начало всем известным культурам. Их концепция получила название «панегиптизм», положения которого мало кто в науке разделяет. Функционализм. В первой четверти ХХ в. с критикой эволюционизма и диффузионизма выступили Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун (1881–1955) и Бронислав Каспер Малиновский (польск. Bronisław Kasper Malinowski; 1884–1942). С именами этих ученых связано становление очень влиятельного по сей день методологического направления, получившего название «функционализм» или «структурно-функцио- нальный подход».

Основные положения этого направления сложились в ходе длительных полевых исследований, проведенных А.Р. Рэдклифф-Брауном среди жителей Андаманских о-вов (1906–1908) и Б. Ма линовским на Тробрианских о-вах (1915–1918). По итогам этих исследований они написали книги «Островитяне Андаман» и «Аргонавты за- падной части Тихого океана», вышедшие в свет одновременно в 1922 г. В этих книгах наряду с описанием культур островитян содержатся и методологические разделы, в которых оба ученых излагают во многом сходные принципы антропологического познания. В общем виде эти принципы сводятся к следующим положен иям: 1) изучение культуры народов должно базироваться не на умозрительном каби- нетном анализе фактов, полученных из вторых рук, а на основе длительного прямого наблюдения жизни этих народов, на понимании смыслов их культур изнутри, для чего обязательно знание местных языков; 2) в качестве предмета изучения необходимо рассматривать не отдельные явления культуры, а всю данную культуру как структурно-функциональную целостность (принцип холизма); 3) научное объяснение сущности социальных явлений не может сводиться к пред- положительным суждениям об их происхождении, оно состоит в указании той функ- ции (роли, значения), которую эти явления выполняют в системе отношений данного общества; 4) цель антропологического исследования — открытие общих закономерностей в функционировании и строении общества и культуры. Отмеченные принципы структурно-функционального подхода были развиты его основоположниками в ряде теоретических работ, из которых наиболее известны «Научная теория культуры» Б. Малиновского (1944) и «Естественная наука об обществе» А.Р. Рэдклифф-Брауна (1948). Одной из характерных черт функционализма была установка на прикладные исследования, которые проводились по заказу британских колониальных властей. Большинство учеников Малиновского принимали участие в подобных исследованиях, направленных на научное обеспечение политики «косвенного управления» (indirect rule). Сущность этой политики, официально введенной британским правительством во многих колониях в 1931 г. и также официально отмененной в 1947 г., заключалась в следующем: 1) сохранение, а в некоторых случаях и искусственная реставрация традиционных институтов власти (местные короли, вожди и старейшины), налого- обложения и судопроизводства подконтрольных народов; 2) проведение колониальных мероприятий с использованием этих институтов. Роль антропологов в становлении системы косвенного управления представляется весьма значительной, ибо они помимо предоставления информации, собранной в длительных экспедициях, проводимых за счет правительства, нередко сами входили в состав колониальной администрации, для чего во многих колониях создавалась специальная должность «правительственного антрополога» (government anthropolo- gist). Прикладная деятельность стала основой значительных денежных поступлений в научные фонды, которые использовались для финансирования новых научных центров, проведения этнографических экспедиций, обработки и публикации полученного материала. Все это стимулировало небывалый расцвет Б. с. а., но вместе с тем ее тесная связь с колониальной политикой со временем привела к серьезным морально- этическим проблемам во взаимоотношениях с политиками и населением бывших колоний. Б. с. а. в послевоенный период развивалась на теоретических основаниях, сформулированных Рэдклифф-Брауном и Малинов ским, первоначально с некоторым преобладанием влияния структуралистских принципов первого, но стиль полевой работы Малиновского почти всеми признавался наиболее эффективным. С течен ием времени, в особенности после смерти Рэдклифф-Брауна, критика его формальных методов постепенно набирала силу, и в антропологии сложилось относительное равновесие двух методологических концепций, если рассматривать их влияние на деятельность представителей этой науки. Можно говорить (условно, конечно) о двух линиях развития структурно- функциональной традиции — структуралистской, восходящей к Рэдклифф-Брауну, и интуитивно-беллетристической, связанной с Малиновским. Р. Фёрс, хорошо знавший обоих, остроумно отнес Рэдклифф-Брауна к «классицизму», а Малиновского к «романтизму», так как один из них был склонен отдавать предпочтение четкой однозначности выводов, скованных формальными понятиями своей концепции, а другой — воображению и литературным приемам представления изучаемой реальности. Две линии традиции нашли воплощение в организационной и географической плоскостях: основными центрами структурализма (неоструктурализма) в 1950–1970-х гг. были департаменты антропологии Оксфордского, Кембриджского и Манчестерского университетов, где преимущественно изучались африканские сюжеты; наследие Малиновского продолжало жить в Департаменте ЛШЭПН и в некоторых других университетах, где разрабатывались океанийские и азиатские темы. Сообщество британских антропологов этого времени также можно условно разбить на две группы — Э. Эванс-Причард, М. Фортес, М. Глакмен, В. Тэрнер, М. Дуглас и др. (все — африканисты) в разной степени придерживались структуралистской доктрины с ее вниманием к жестко детерминированным общественным связям; а Р. Фёрс (специалист по Океании и Юго-Восточной Азии), Э. Лич (специалист по Юж- ной и Юго-Восточной Азии) и др. продолжали линию Малиновского с его особым вниманием к личности и личностному выбору в культурных процессах. Оба лагеря нередко вступали в теоретические дискуссии, в которых наследие классического функционализма подвергалось, порой довольно жесткой, критике. Идеи Рэдклифф-Брауна наиболее последовательно защищал М. Фортес, ставший в 1950 г. главой Департамента антропологии в Кембридже. В то время как его коллеги по профессии высказывали сомнения в эффективности существующих методов, Фортес продолжал развивать центральную проблематику первоначального оксфорд- ского структурализма. В 1953 г. он опубликовал несколько работ, содержащих обо- снование его позиции, в которых защищал структуралистскую ортодоксию, подчер- кивал роль категории «социальная структура» как центрального организующего понятия, относил изучение «культуры» и индивидуальных вариаций к второстепенным задачам и энергично нападал на Эванс-Причарда за его отступничество от истинной веры. Структурный метод Рэдклифф-Брауна развивал и Макс Глакмен, создавший осо- бую школу «африканской социологии» с центром в возглавляемом им Департаменте социальной антропологии Манчестерского университета. Сам он разработал ориги- нальную теорию конфликта и ритуала, во многом отталкиваясь от идей своего учите- ля, о чем красноречиво говорит его взгляд на ритуал: «Ритуал — это не просто выра- жение взаимосвязи и внедрение социальных ценностей и чувств в сознание людей, как это утверждается в теориях Дюркгейма и Рэдклифф-Брауна, но своеобразное подчеркивание действительных конфликтов между общественными установлениями, а также утверждение единства и целостности общества вопреки этим конфлик- там». Группа ученых, связанных с кафедрой социальной антропологии Манчестерско- го университета — Дж. Барнес, К. Митчелл, Ф. Мейр и др., — в 50–60-х гг. ХХ в. от- казались от характерного для Малиновского узкого понимания культуры как само- достаточной, функционально изолированной сущности. Они разработали концепции «социального поля» и «социальной сети», которые были направлены на изучение не только племенных и общинных коллективов «третьего мира», но всех основных обще- ственных структур современности, включая города. Результаты их деятельности от- ражены в трудах Ф. Мейра «Люди города и племени» (1962), М. Шриниваса и А. Бетей «Сети в социальной структуре Индии» (1964), К. Митчелла «Социальные сети в урба- нистической ситуации. Анализ межличностных отношений в центрально-африканском городе» (1969).

Понятие «социальное поле» ориентировало исследователей не только на местные традиционные социальные образования (семья, род, племя, вождество, системы родства, магическая практика и т. п.), но на всю совокупность общественных отношений колониального общества, включая колониальных чиновников, европейских и местных промышленников, торговцев, священнослужителей, врачей, учителей и т. д. Предста- вители манчестерской школы выделяли, как минимум, три типа социальных полей: 1) обширные социальные пространства с большим количеством иерархически соподчиненных административных единиц (к при меру, колония, государство и т. п.); 2) производственные корпорации или определенные сферы жизни (медицина, образование, судебная система и т. п.); 3) совокупность межличностных отношений, складывающихся неформально, — знакомые, друзья, соседи. Последний тип — это и есть социальная сеть. Как познава- тельное средство это понятие позволило антропологам изучать любые из реально существующих сфер повседневного общения, что расширило возможности научного отражения традиционного объекта Б. с. а. — народов колоний и независимых государств, возникших на их основе. Противоречия в исследовательских подходах структуралистов и сторонников концепции Малиновского в послевоенной антропологии наиболее отчетливо проявились в трудах М. Глакмена и Э. Лича. Лич склонялся, как и Малиновский, к подчеркиванию способности индивида свободно обращаться с социальными предписаниями, в то время как Глакмен, подобно оксфордским структуралистам, делал бóльшее ударение на связующую силу предписаний и ценностей, хотя каждый из них отклонялся от унаследованной теоретической позиции и, возможно, неосознанно они сближались в этом вопросе. Стирание противоречий между двумя традициями было показатель- но для Б. с. а. в период конца 1950 — начала 1970-х гг. Начиная же с конца 1960-х гг. в интеллектуальной атмосфере социальных наук Запада наметились новые тенденции, именуемые порой «феноменологическим по- воротом». Эти тенденции, затронувшие и социальную антропологию, выражались в полном или почти полном отказе от позитивистских идеалов научности — от идеи закономерности социального процесса, от возможности его объективного отражения в научных трудах. В этой ситуации наследие Рэдклифф-Брауна и Малиновского стало подвергаться разрушительной критике, ибо мировоззрение обоих целиком осно- вывалось на позитивистских принципах познания. Структурализм. Парадоксальным образом ключевой фигурой новой критической волны стал первый и наиболее талантливый ученик Малиновского, а впоследствии соратник Рэдклифф-Брауна в деле утверждения доминирующей роли структурализма и наследник последнего на посту главы оксфордского Департамента Эдуард Эванс Причард (англ. Evans-Pritchard; 1902–1973). Парадоксальным может показаться то, что человек, еще на рубеже 1930–1940-х гг. утверждавший вслед за Рэдклифф-Брауном, что социальная антропология базируется на «методах индуктивной логики, которые необходимы для естественных наук», и отстаивавший применение сравнительного анализа «для открытия общих тенденций и взаимозависимостей в культуре, являющихся универсальными для человеческих обществ», в 1950 г. на мемориальной лекции Маретта заявил прямо противоположное: «…социальная антропология является разновидностью историографии и в конечном счете — философии и искусства… так как она изучает общества как моральные, а не естественные системы, она интересуется не столько процессом, сколько внешним видом, ее целью являются образцы, но не научные законы, она скорее интерпрети- рует, чем объясняет». В эпоху деколонизации традиционный объект Б. с. а. — первобытные, раннеклассовые и восточные народы стали явно проявлять себя как исторические субъекты. Если для классического функционализма их нужно было объективно познать и на этой основе эффективно ими управлять, то для новых поколений антропологов встала иная задача — их нужно субъективно понять для того, чтобы вести с ними равно- правный диалог.

Одним из первых совершил подобную познавательную переориентацию Э. Эванс- Причард. Если в своей книге «Нуэры. Описание образа жизни и политических институтов нилотского народа» (1940) он во главу угла положил принцип определения функций основных институтов африканского народа, обеспечивающих его системную целостность, то в другой книге, посвященной этому же народу, «Религия нуэров» (1956), ученый поставил цель понимания значений, которые имеют явления культуры для самих нуэров. Разумеется, далеко не все британские антропологи совершили столь резкий по- ворот в своем отношении к познанию. Да и у самого Эванс-Причарда приведенные высказывания вовсе не означали полного отказа от традиций функционализма — широко известна парадоксальная противоречивость этого человека. Но тем не менее с 1970-х гг. ситуация в британской антропологии стала быстро меняться, что нередко именуют кризисом этой науки. Особый интерес к изучению структуры сознания и бессознательных установок психики проявил Эдмунд Рональд Лич (англ. Edmund Leach; 1910–1989). Свой метод структурного анализа он построил на критическом переосмыслении и синтезе идей Малиновского и французского структуралиста Клода Леви-Строса и применил при изучении культуры народов Юго-Восточной и Южной Азии, курдов, а также текстов Библии. В монографии «Политические системы горной Бирмы» (1954) Лич анализирует системы родства и брака народов качин и шан в контексте их политических отноше- ний, идеологических (ритуально-мифологических) воззрений и хозяйственной дея- тельности. В этом труде основным постулатом является все тот же (антифункциона- листский по существу) тезис о принципиальной невозможности сколько-нибудь длительного стабильного равновесия. В нес табильности горных общностей он видит сущность их социального бытия, их неустранимый динамизм. В этом регионе Лич фиксирует наличие трех типов социальных единиц: 1) гум- лао — общности без выраженной властной иерархии, основанные на том, что Эванс- Причард в свое время назвал «организованной анархией»; 2) гумса — общности с выраженным институтом власти вождей и аристократии; 3) раннее государство Шан, обладающее властными структурами, основанными на династическом принципе и противостоящими народным массам. В каждом из этих трех типов существует дифференциация людей в двух плоско- стях — по родству в системе линиджей и по социальным рангам. Оба вида дифферен- циации сочетаются в брачных обычаях — никто не может взять жену из того же ли- ниджа, в который отдает своих девушек, в существующих «брачных союзах» линидж, который отдает свою девушку в жены, считается выше по социальному рангу того линиджа, который ее получает, последний считается «вассалом» первого. В сообществах гумлао социальное регулирование базируется в основном на прин- ципах родства, а ранги проявляются преимущес твенно в ритуальной сфере, в группах гумса ранги играют более значительную роль в политических отношениях, а у шан они доминируют в политической системе государства. Лич подчеркивает, что представленная структура — это серия идеальных типов, содержащих идиомы, образующие «словарь и грамматику» для осмысления и обсуж- дения ритуального поведения и политического действия, т. е. набор моделей реали- зации тех или иных амбиций конкретных лиц в конкретных ситуациях. Так, например, в контексте системы гумлао человек, стремящийся к власти, может при благоприятных экономических и политических обстоятельствах сделать ставку на свой высокий со- циальный ранг и отодвинуть в сторону родственные обязательства. Если это удаст ся, это будет «антиэгалитарным переворотом», сменой существующего порядка, но в идеологическом и ритуальном смыслах этот человек имеет право на подобное действие в глазах общества. Возможна и прямо противоположная ситуация, когда в сообществе гумса амби- циозный человек при поддержке сторонников может сделать ставку на свое высокое положение в системе родственных отношений (линиджей) и совершить «бунт» против вождя и всей иерархии социально-политических рангов. Оба описанных процесса обусловливаются не автоматическим действием соответствующих структур, а волей индивидов, а также экономической и политической конъюнктурой. Каждый из суще- ствующих типов общины может переходить в другой — гумлао в гумса и наоборот. Такая интерпретация института родства была весьма необычной. В этой дисци- плине уже третье поколение исследователей трактовало этот феномен как выражение социальной структуры традиционных обществ, некую реальность в себе, обладающую собств енной логикой движения и собственным детерминизмом. Лич в ряде своих работ подверг анализу сложившуюся в антропологии ситуацию и сопоставлял подходы самых влиятельных теоретиков этой науки. Так, в книге «Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов» (1976) он дал такую типологию методологических подходов: 1) подходы, ориентированные на изучение причинно-следственных связей, — различные варианты эволюционизма и историзма; 2) подходы, направленные на изучение взаимозависимости различных частей социальной системы, — структурно-функциональные; 3) подход, целью сторонников которого является демонстрация того, «что тот или иной отдельно взятый культурный институт, наблюдаемый в реальности, — это одна “перспектива” из целого ряда возможных “перспектив” и комбинаций, часть которых можно непосредственно наблюдать в других культурных комплексах. Эти ученые предлагают структуралистское объяснение (если использовать термин “структуралистский” в том смысле, в каком его понимал Леви-Строс)». Все отмеченные подходы, по Личу, разделяются в свою очередь на две позиции — эмпирическую и рационалистическую. Первая представлена Малиновским, Рэдклифф-Брауном, Фёрсом, Фортесом, Глакменом и их последователями, которые «полагают, что основная задача антрополога- полевика — фиксировать непосредственно наблюдаемое межличностное поведение членов локального сообщества, взаимодействующих друг с другом в своей повседневной жизни». Вторая позиция, восходящая к Дж. Вико и представленная в современной антропологии Леви-Стросом, Эванс-Причардом (в работах 1950–1970-х гг.) и некоторыми их последователями, к числу которых он относит и себя, отмечена интересом к «представлениям (как противоположности объективных фактов), их больше занимает то, что говорится, нежели то, что делается. В полевых исследованиях они придают особое значение мифологии и утверждениям информаторов о том, как должно быть… рационалисты склонны утверждать, что социальная реальность “существует” в словесных заявлениях, а не в том, что про- исходит в действительности». Определяя свое отношение к отмеченным подходам, Лич утверждает: «Указанные два подхода — эмпирический (функциональный) и ра- ционалистический (структурный) — являются взаимодополняющими, а не противо- речащими друг другу: один представляет собой трансформацию другого».