Проблемы политической истории и хронологии древнего Египта. Древний Египет и окружающий мир в зарубежной и отечественной историографии

Политическая история и хронология. Изучение политической истории древнего Египта воспринималось в качестве приоритетной задачи египтологами «героического века»: многие из них (Ж.-Ф. Шампольон, Г. Бругш, А. Видеман, Г. Масперо) создали собственные авторские очерки истории Египта (причем очерк Масперо был первым опытом включения истории Египта в контекст древней истории всего Переднего - «классического»- Востока). На рубеже XIX-ХХ вв. большим авторитетом пользовалась «История древности» Эд. Мейера – последнего «универсального» исследователя истории древнего мира, в равной степени профессионально знавшего все ее разделы: в этом труде Египет был вписан в контекст не только переднеазиатской и античной истории, но и особой «циклистской» концепции исторического развития человечества (Meyer, 1884-1905). Пожалуй, последний в подлинном смысле слова «авторский» очерк египетской истории – это уделяющая внимание прежде всего ее военно-политическим аспектам работа Дж.Г. Брэстеда, которую трудно рассматривать в отрыве от созданного им же сборника переводов иероглифических надписей исторического содержания (Breasted, 1906-1907; Брэстед, 1915). Все последующие опыты написания целостных очерков истории древнего Египта (А.Г. Гардинера в сер. ХХ в.: Gardiner, 1961; Э.Дриотона и Ж.Вандье – в шести корректировавшихся изданиях, первое из которых вышло еще в 1938 г.: Drioton, Vandier, 1984) представляли собой не итоги самостоятельных исследований их авторов (сплошь и рядом далеких по своим интересам от политической истории как таковой), а компиляции результатов множества других исследователей (исключение составляет разве что очерк В. Хелька, в силу энциклопедичности египтологических интересов его автора: Helck, 1968); примерно то же самое может быть сказано и о египтологических разделах «Кембриджской древней истории», выдержавшей в ХХ в. два издания, соответственно, в 1920-30-е гг. и с 1960-х гг. до конца века (The Cambridge Ancient History, 1962-1988; хотя написание каждого из этих разделов старались поручать специалисту по определенному историческому периоду, авторы этого издания так или иначе не только включали в него свои собственные научные результаты, но и компилировали наработки своих коллег). Подобное положение вещей стало следствием начавшейся с рубежа XIX-XX вв. и в дальнейшем непрерывно нараставшей специализации египтологии. В рамках этой специализации произошел не только сильный отрыв исследований языка, памятников, культуры и религии древнего Египта от собственно политической истории (сравнительно тесную связь с ней сохранили лишь археологические исследования), но и выделение в рамках последней целого ряда дробных проблем, каждая из которых представляет серьезный интерес лишь для небольшой группы специалистов.

В период после II мировой войны и вплоть до сегодняшнего дня изучение политической истории и хронологии древнего Египта можно охарактеризовать следующими тенденциями. Исследования политической истории как таковой концентрируются по преимуществу вокруг нескольких эпох (II Переходный период, Новое царство, Позднее время), при том что для других периодов (например, Древнего царства) попыток построения сколько-нибудь последовательной и масштабной исторической схемы не предпринимаются (частные исторические наблюдения оказываются привязаны к изданию и исследованию текстов и памятников, в т.ч. археологических комплексов). Хронологические исследования довольно жестко специализируются и привлекают внимание очень ограниченного числа египтологов. Стимулирующее воздействие на изучение отдельных эпох продолжают оказывать археологические исследования.

В рамках предлагаемого обзора было бы, конечно, совершенно нереально, да и ненужно проследить все открытия археологических памятников и комплексов документов, которые послужили основой для реконструкции событий политической истории Египта. Кроме того, изучение некоторых из этих комплексов (в частности, архива дипломатической переписки времени Аменхотепа III и IV – Эхнатона - из столицы последнего в районе Телль эль-Амарны) рассмотрены в связи со взаимодействием Египта с другими регионами Переднего Востока (понятно, что основные этапы этого процесса неразрывно связаны и с этапами политической истории самого Египта, а также служат ориентирами для установления его хронологии). В данном очерке мы постараемся остановиться лишь на самых существенных проблемах, связанных с внутриполитической историей Египта; поэтому, возможно, он окажется компактнее, чем ожидалось бы.

Проблемы ранней истории и хронологии Египта (IV-нач. III тыс. до н.э.) Еще в XIX в. на основе политической практики и терминологии древнего Египта династического времени (главный титул фараона «царь Верхнего и Нижнего Египта», деление страны на 42 нома – 20 в Нижнем и 22 в Верхнем Египте) сложилось обобщенно-схематическое представление о генезисе египетского государства: сначала возникло несколько десятков мелких государств – номов, затем из них образовались два более крупных царства – Верхний и Нижний Египет и, наконец, в нач. I династии, при царе Менесе, они объединились. Возможность уточнить эту схему на конкретном материале впервые появилась после открытия в кон. XIX в. археологических культур додинастического Египта (исследования Э.Амелино и Ж. де Моргана, Дж. Квибелла и У.М. Флиндерса Питри). На основе этих открытий Флиндерс Питри создал систему т.н. «последовательных дат» - (sequence dates; Petrie, 1899), основанную на выделении нескольких десятков типов египетской керамики периода додинастики (на всем ее протяжении – от раннеземледельческой культуры Бадари до кануна I династии), построении их хронологической последовательности и их использовании в дальнейшем как критерия датировки археологических комплексов.

Данная система хронологии сыграла свою позитивную роль в практике археологических исследований; однако она была, как видно, относительной и фактически игнорировала реальную продолжительность додинастической истории Египта и этапов внутри нее. Особенно остро стоял вопрос о датировке начала I династии и возникновения единого египетского государства. Сам Питри сделал важнейший вывод о том, что эти два этапа египетской истории не тождественны и еще до I династии в Египте были цари, правившие всей страной или, по крайней мере, уже боровшиеся за ее единство (верхнеегипетская «0-я» династия): при этом начало I династии он относил к 1-й пол. V тыс. до н.э. Эта «длинная» хронология (несколько иного ее варианта, с датировкой начала I династии кон. V тыс. до н.э., придерживался Л. Борхардт) была во многом основана на попытках расположить последовательно, с учетом вероятной средней продолжительности правления, всех царей, засвидетельствованных от времени между Средним и Новым царством (т.н. II Переходный период, XIII-XIV и XVI династии). Одновременно Эд. Мейер, на основе данных астрономии (прежде всего, датированных письменных упоминаний предрассветного восхода Сириуса в сочетании со сведениями о «циклах Сотиса» в египетской календарной системе) и египетских царских анналов построил систему «короткой» хронологии, с началом I династии ок. 3400-3200 гг. до н.э. (Meyer, 1904). После разработки в ХХ в. технологий абсолютной датировки археологических памятников (прежде всего радиокарбонного метода) именно эта хронология была принята окончательно.

В то же время ни археологические находки, ни хронологические выкладки не наполняли додинастическую историю Египта реальным «событийным» содержанием. Попытка сделать эта была предпринята К. Зетэ в монографии «Предыстория и древнейшая религия Египта» (Sethe, 1930) с опорой на изданные им к этому времени «Тексты пирамид», отдельные изречения и сюжеты которых гипотетически привязывались к этапам додинастической истории. В частности, согласно схеме Зетэ, древнейшее объединение Египта вокруг центра почитания бога Ра в Гелиополе имело место ок. 4241 г. до н.э. (начало первого «цикла Сотиса» в египетском календаре), причем осуществившей его силой было нижнеегипетское государство. Схема Зетэ, несмотря на свою разработанность, была практически не привязана к археологическим данным по египетской додинастике и осталась не более чем интересным примером произвольных интерпретаций необычайно трудного материала египетских религиозных текстов.

В кон. 1930-х – нач. 1960-х гг. рядом исследователей (прежде всего, археологов) была выдвинута и в итоге отвергнута теория т.н. «династической расы», согласно которой ряд культурных новаций и ускорение политогенеза в Верхнем Египте в период культуры Нагада II (с сер. IV тыс. до н.э.) следовало объяснять приходом неких завоевателей (скорее всего, из Азии; Engelbach, 1942; Emery, 1952; Derry, 1956; Ward, 1964). На фоне подведения итогов прежним археологическим исследованиям памятников додинастики (Massoulard, 1949; Baumgartel, 1947; Emery, 1961) с 1950-60-х гг. разворачиваются новые археологические исследования Абидоса, Иераконполя, Элефантины и других комплексов (Kaiser, 1990; Adams, 1995; Dreyer, 1998; и др.). Благодаря ним, получает окончательное подтверждение тезис о зарождении единого египетского государства еще до I династии. Уточняется последовательность царей т.н. «0-й» династии, памятники которых локализуются в районе Абидоса; на основе усовершенствованного радиокарбонного метода уточняются временные границы периодов додинастической истории (так, формативный этап существования единого египетского государства, т.е. время правления «0-й» династии, соотносится с бытованием археологической культуры Нагада III = 3200-3050 гг. до н.э.). Наконец, основательно корректируется схема формирования единого египетского государства: ее упрощенный вариант, исходивший из слияния двух крупных государств – Верхне- и Нижнеегипетского, - уступает место более сложной гипотезе, выявляющей существование во втор. пол. IV тыс. до н.э. ряда сравнительно небольших политий как в Верхнем, так и в Нижнем Египте (Тинис/Абидос, Нагада, Иераконполь, Тархан, Хелуан, Буто). Если возникновение к концу додинастики Верхнеегипетского государства под властью царей «0-й» династии получает подтверждение, то существование подобного крупного государства в Нижнем Египте ставится под сомнение.

Для уточнения некоторых эпизодов политической истории Древнего царства также имели определяющее значение археологические исследования. Так, с 1920-х гг. проводились исследования царского некрополя в Гизе американским археологом Дж. Э. Райснером: на основании этих исследований им был сделан ряд наблюдений о династической истории IV династии (прежде всего в связи с ее самой крупной фигурой – Хеопсом – и с передачей власти его наследникам: Reisner, 1942). В частности, серьезное внимание исследователей обращается на время перехода власти от IV к V династии, репликой которого спустя несколько веков стало известное литературное произведение – сказки папируса Весткар, сохранившаяся часть которых служит своего рода к экспозицией к ожидаемому в их конце описанию возвышения трех сыновей супруги незаметного гелиопольского жреца Реджедет, которые должны сменить на престоле династию строителя великой пирамиды в Гизе Хуфу. Уже в 1930-е гг. египетский археолог С. Хассан открыл в Гизе гробницу некоей Хенткаус, именуемой «матерью двух царей Верхнего и Нижнего Египта» и «дочери бога» (Hassan, 1943, p. 1-67; ср.: Junker, 1932), при том, что этими двумя царями должны были быть второй и третий представители V династии Сахура и Нефериркара (Borchardt, 1938). В контекст сказок папируса Весткар наметившаяся таким образом «проблема Хнеткаус», до определенного времени сводившаяся к определению места этой дамы в генеалогии кон. IV – нач. V династии, была поставлена немецким исследователем Х. Альтенмюллером (Altenmüller, 1970). В 1976 г. ведущий чешский специалист по египетской археологии М. Вернер обнаружил погребальный комплекс Хенткаус в Абусире: как ее титулатуры и иконография, так и сам факт того, что для нее был сооружено пирамидальное погребение, показали, что на определенное время она заняла самое заметное положение в государственной иерархии Египта, по-видимому, как не только своего рода «связующее звено» между генеалогическими последовательностями IV и V династий, но и вполне самостоятельный носитель царской власти (напр.: Verner, 1993). Дальнейшее изучение этого сюжета политической истории сер. III тыс. до н.э. должно, как нам представляется, быть связано с выяснением причин, по которым он стал актуален в исторической памяти египтян в эпоху записи сказок папируса Весткар (в I и II Переходные периоды; так, стоит обратить внимание, что братьями были, по-видимому, три первых представителя фиванской XI династии, принявшие в кон. XXII в. до н.э. царский титул). Среди других исследований по истории Египта в III тыс. до н.э. стоит отметить переиздание важнейшего источника по хронологии и истории Раннего и Древнего царств – Палермского камня (O’Mara, 1979).

Основой для изучения истории I Переходного периода – важнейшего и весьма трагического этапа развития египетской государственности и идеологии – стали не археологические комплексы, а прежде всего письменные памятники. Попытка обобщения их материалов была сделана Г. Штоком уже в начале послевоенного периода (Stock, 1950); в дальнейшем проводились исследования письменных памятников (прежде всего, гробничных надписей), отдельных местных центров этого времени (Коптоса – Fischer, 1964; Дендера: Fischer, 1968; столичных районов Мемфиса, Гераклеополя и Фив: Schenkel, 1965; Сиута: Brunner, 1937; Edel, 1984). Изучались проблемы хронологии и политического строя одного из самых мощных государственных образований I Переходного периода – Гераклеопольского царства (Beckerath, 1966; Goedicke, 1969); была сделана попытка суммировать данные по политической географии Египта этого времени (Gomaa 1980).

В послевоенное время ряд новых, мощных импульсов – опять из сферы археологических исследований – получило изучение истории Египта II Переходного периода (эпохи упадка и распада государства Среднего царства и завоевания Египта гиксосами): при этом проявилась тенденция к тому, чтобы рассматривать Египет как часть единой, связанной военно-политическими, экономическими и этническими процессами ближневосточной ойкумены сер. II тыс. до н.э. (по археологической периодизации – Среднебронзового века; подробнее о результатах этих исследований будет говориться в связи с изучением связей Египта с окружающим миром). Истории II Переходного периода, включая гиксосское время, было посвящено несколько монографических исследований (Seters, 1966; Redford, 1970; Ryholt, 1997; The Hyksos…, 1997); при этом неотъемлемой частью его изучения стали хронологические изыскания. Открытия в Восточной Дельте стимулировали попытки вписать египетские памятники этого времени в общую для Ближнего Востока Среднебронзового века археологическую типологию (Bietak, 1984; Ward, Denver, 1994). Наиболее фундаментальным исследованием данного круга проблем, основанным на материале прежде всего египетских памятников и нарративов, стала монография Ю. фон Бекерата (Beckerath, 1965): одну из главных загадок начала II Переходного периода – необычайную многочисленность царей XIII династии (ок. 50 на 150 лет их общего правления) - фон Бекерат объясняет политической нестабильностью этого времени и, соответственно, частой сменой правителей.

Исследования египетских истории и хронологии сер. II тыс. до н.э. неразрывно связаны с аналогичными штудиями, посвященными следующему историческому периоду – Новому царству. Их материалом являются как археологические, так и (в значительно большей мере, чем в связи со II Переходным периодом) письменные источники, накопление которых уже к нач. ХХ в. позволило прослеживать определенные этапы истории Нового царства с чрезвычайной детальностью. Кроме того, к кон. XIX в. стало видно значение эпохи Эхнатона в религиозной истории Египта (благодаря этому Ахетатон и его окрестности становятся в перв. пол. ХХ в. районом интенсивнейших археологических исследований), а с 1920-х гг. интерес к ее финалу был подстегнут находкой Г. Картером гробницы Тутанхамона. Перипетиями династической истории Египта нач. Нового царства впервые занялись К. Зетэ (Sethe, 1896), Э. Мейер (в своей «Истории древности») и У. Эджертон (Edgerton, 1933; 1936-1937). Появляется большое число частных исследований по времени Аменхотепа III и Эхнатона (Л. Борхардт, Н. де Гарис Дэвис и др.), финалу истории Нового царства и распаду единого государства в начале III Переходного периода (Meyer, 1928; Kees, 1936). Заметим, что при обилии в данный период публикаций по данной тематике на уровне отдельных статей, собранные исследователями данные пока еще крайне редко получают обобщения в виде монографий.

На рубеже XIX-XX в. был обнаружен клинописный архив дипломатической переписки между египетскими и азиатскими государями в Телль эль-Амарне (район древнего Ахетатона), а несколько позднее – его аналог в районе столицы Хеттского царства близ Богазкея, что сразу поставило вопрос о месте Египта Нового царства в целостной системе взаимоотношений великих держав Ближнего Востока. Одним из наиболее активных исследователей внешней политики Египта Нового царства в нач. ХХ в. был Дж. Г. Брестед (серия статей, фактически суммированная в его очерке египетской истории; во многом его усилиями выходит первый в египтологии тематический сборник по международным отношениям на Ближнем Востоке втор. пол. II тыс. до н.э.: The Egyptian and Hittite Empires…, 1924). В послевоенное время ряд исследователей поставили перед собой задачу «синхронизации» хронологического материала египетских текстов и клинописных архивов переписки государей Ближнего Востока втор. пол. II тыс. до н.э. (Митанни, Вавилонии, Ассирии, Хеттского царства, мелких государств Восточного Средиземноморья). Подведение итогов этих исследований (Hornung, 1964; Redford, 1967; Wente, Van Siclen, 1976; Krauss, 1978; Beckerath, 1994) назрело уже к сер. 1980-х гг., когда, в связи с датировками событий Нового царства, среди исследователей выявились следующие позиции: «долгая» хронология – отнесение таких «опорных» событий, как вступление на престол Тутмоса III и Рамсеса II, соответственно, к 1504 и 1304 гг. до н.э. (в целом именно эта система датировок была воспринята отечественными египтологами 1970-1980-х гг.), «средняя» хронология (соответственно 1490 и 1290 гг.) и «краткая» хронология (соответственно 1479 и 1279/76 гг.) (High, Middle or Low?..., 1987; Ward, 1992; Beckerath, 1997). В западной литературе кон. ХХ в. утвердилась по преимуществу система «краткой» хронологии, что, с учетом данных клинописных источников, представляется не столь уж оправданным (Ладынин, Немировский, 2001). Помимо собственно историко-хронологических выкладок, проводилось повторное изучение египетских источников Нового царства, служащих их основой, - прежде всего царских списков, созданных в рамессидское время (Gardiner, 1959).

В рамках эпохи Нового царства понятным вниманием пользовались времена наивысшего расцвета Египта при Аменхотепе III и Рамсесе II (Amenhotep III…, 1997; Fragments of the Shattered Image…, 1991). Ряд значительных работ был посвящен амарнскому времени, включая его просопографию (внимание к этому периоду в значительной мере стимулировалось осуществлением крупного проекта по изучению столицы Эхнатона Ахетатона: The City of Akhenaten, 1923-1951). Среди проблем хронологии этого времени до сих пор не сформулировано однозначно решение вопроса о возможном соправлении Аменхотепа III и Эхнатона (причем соправлении длительном – вплоть до 12-го года Эхнатона). Предположение об этом было высказано Ф.Дж. Джайлсом (Giles, 1952) и С. Олдредом (Aldred, 1959); убедительные возражения против него (прежде всего на клинописном, но также и на египетском материале – см. наш раздел об изучении контактов Египта с окружающим миром) были приведены в 1960-70-е гг. (Campbell, 1964; Redford, 1967, p. 88-170; Murnane, 1970; 1977, p. 123-169). Однако, как это ни странно на фоне данных возражений, а также полного неправдоподобия той картины внутриполитической истории Египта, которая должна вырисовываться при принятии версии о 12-летнем соправлении Аменхотепа III и Эхнатона (в таком случае получилась бы, что грандиозная религиозная реформа, связанная с его именем, была начата при участии, если не по инициативе его отца, ушедшего при этом по каким-то непонятным причинам в связи с ее осуществлением в тень), она до сих пор имеет приверженцев среди исследователей, занимающихся Амарной прежде всего в культурологическом аспекте (Johnson, 1996; Martin Valentin, 1996). Определенное внимание уделялось концу Нового царства - как переходу власти от XIX к XX династии (в частности, взаимоотношениям между последними представителями XIX династии Аменмессу, Сети II, Саптахом, царицей Таусерт и выдвинувшимся в этот период в кон. XIII в. до н.э. вельможей Баи), так и самому финалу Нового царства (Beckerath, 1962; Aldred, 1963; Bierbrier, 1975; Altenmüller, 1982; Drenkhahn, 1982; Callender, 2004).

В Позднее время (I тыс. до н.э.) события египетской истории оказываются тесно связаны с историей великих держав Передней Азии (Ассирии, Вавилона, державы Ахеменидов), Израиля, с определенного этапа – античного мира. Возможно, под влиянием опыта исследования этих древних государств и обществ политическая история Египта этого времени в собственном смысле этого слова оказывается особенно хорошо разработана. Из нескольких ее общих очерков (Elgood, 1951; Kienitz, 1953) наиболее подробной является работа К.Китчена (Kitchen, 1973), посвященная истории Египта с падения Нового царства и вплоть до воцарения саисской династии (с экскурсами и в более позднее время): важной проблемой династической истории и хронологии Египта, решение которой было предложено в этой работы, оказвается связь между XXII и XXIII ливийскими династиями, правившими одновременно с кон. VIII в. до н.э. Согласно Китчену, соправление этих двух династий стало результатом некоего соглашения внутри ливийского царствующего дома (в дальнейшем, помимо этих двух династических линий, правивших соответственно в Танисе и Леонтополе, у царского дома появилось еще две ветви, укоренившиеся в Гераклеополе и Гермополе, но не вошедшие в «стандартный», воспринятый Манефоном перечень династий). Альтернативная гипотезе Китчена схема династической истории конца ливийского времени, предложенная Э.Лихи (Leahy, 1990, p. 155-200) и Ю.фон Бекератом (Beckerath, 1995), предполагает куда менее мирные отношения между XXII и XXIII династиями: именно последняя, удерживавшая контроль над Верхним Египтом, была наиболее могущественной из них. Исследования этого периода египетской истории трудно считать завершенными прежде всего потому, что соправление двух и даже большего числа царских домов, признававших легитимность друг друга, должно было повлечь серьезные отступления идеологии от ее стандарта не только III-II тыс. до н.э., но и Позднего времени. Фундированное объяснение такого рода отступлений должно предполагать выявление тех новаций, которые были внесены в политическую практику и идеологию самим воцарением на египетском престоле ливийского царского дома (в частности, эти новации должны были закономерно отразиться в таких литературных плодах финала ливийского времени, как эпические сказания о Петубасте и правителях его круга); однако исследований такой направленности пока попросту нет.

Ряд работ 1960-70-х гг. был посвящен истории и политической географии Египта, начиная с позднего этапа правления ливийских династий и вплоть до VII в. до н.э. (Yoyotte, 1961; Gomaa, 1974). Различные аспекты политической истории Египта VIII-VI вв. (его положение под властью XXV нубийской династии, восстановление независимости Египта при Псамметихе I) рассматриваются в серии статей Э. Спэлинджера 1970-х гг. (Spalinger, 1976-1978; 1978) История Египта при XXVI династии в сведениях Геродота была исследована Х. де Мельнером (Meulenaere, 1951); этому же автору принадлежит большое число статей, как правило, привязанных к тем или иным памятникам и просопографии их владельцев, но дающих выход на историческую проблематику (в хронологическом диапазоне VI-IV вв. до н.э.: Meulenaere, 1963, 1968). Наконец, истории Египта в последнюю эпоху его независимости, при фараонах ХХVIII-XXX династий, посвящены некоторые работы Дж. Рэя (Ray, 1986; 1987).

Из работ послевоенного времени, в которых освещалась политическая история древнего Египта в целом, помимо уже упоминавшегося второго издания «Кембриджской древней истории», стоит упомянуть коллективную работу, в которой была сделана попытка не только изложить события египетской истории, но и оценить воздействовавшие на нее геополитические и социальные факторы (Trigger, Kemp, O’Connor, Lloyd, 1983), а также не лишенный субективизма, но очень подробный очерк политической истории Ж. Веркуттера и Кл. Вандерслейена (L'Égypte et la Vallée du Nil…, 1992, 1995). Среди работ, имеющих значение для египетской хронологии в целом, следует назвать монографию В. Хелька о труде Манефона (Helck, 1956), а также ряд исследований египетского календаря, начиная с введения его последовательной системы в нач. III тыс. до н.э. (Parker, 1956; Barta, 1983; Revolutions in Time…, 1994). К сожалению, в западной литературе до сих пор остается невостребованной последняя прижизненная русскоязычная публикация О.Д. Берлева (Берлев, 1999), в которой он четко соотнес начало первого в египетской истории «цикла Сотиса» с правлением Джосера (Менофреса – «Мемфисца», - с именем которого античные авторы связали отсчет пресловутых циклов – периодов, на протяжении которых накапливалось ввиду отсутствия високоса и гасилось расхождение между астрономическим и календарным новым годом у египтян).

Древний Египет и окружающий мир. Проблема внешних контактов (как политических, так и культурных) древнего Египта заняла одно из важнейших мест в его изучении еще на заре научной египтологии. Собственно говоря, до дешифровки иероглифики все имевшиеся в багаже европейского гуманитарного знания сведения о древнем Египте черпались из произведений античных авторов, соприкасавшихся с ним в I тыс. до н.э. – первых вв. н.э.; а само открытие Ж.-Ф. Шампольона стало возможно только благодаря трехязычному (составленному на позднем среднеегипетском, демотическом и древнегреческом языках) Розеттскому декрету, относящемуся к эпохе владычества в Египте чужеземной – македонской – династии Птолемеев (царствование Птолемея V Эпифана – ок. 196 г. до н.э.). По мере накопления массива древнеегипетских текстов и прогресса археологического изучения Египта и Восточного Средиземноморья стало ясно, какую роль на всем протяжении древнеегипетской истории играли контакты с Азией; далее, открытие в кон. XIX – нач. XX вв. цивилизаций ахейской Греции и Крита позволило поставить вопрос и об их связях с Египтом. Характерным образом, этнокультурная однородность древнеегипетской цивилизации, содействовавшая ее относительной (по сравнению, к примеру, с цивилизацией Месопотамии) изоляции от внешнего мира, наложила определенный отпечаток и на изучение ее внешних связей в египтологии и в ориенталистике в целом. С момента четкой дифференциации египтологических дисциплин в кон. XIX – нач. ХХ вв. большинство исследователей древнего Египта, не занимавшихся его внешними контактами специально, получали о них и об истории сопредельных с ним государств лишь самое общее представление. В египтологии, по сути дела, не возникло единого направления изучения контактов Египта и Азии на основе синтеза всех имеющихся по данной проблематике источников. Более успешным подобный синтез оказался в изучении взаимодействия древнего Египта с античным миром и рецепции его культуры на территории древней Нубии: с нач. ХХ в. по этим двум направлениям сформировались целые научные школы, однако они стали основательно изолированы от основного потока египтологических исследований.

Контакты древнего Египта с Азией и Средиземноморьем. Уже отмеченное отсутствие единой школы исследований по данной проблематике, а также необычайное многообразие связанных с ней конкретных работ позволяет охарактеризовать лишь наиболее важные среди них. Пожалуй, самой первой попыткой синтеза источников, отражающих внешние связи Египта на этих направлениях, стал компендиум В. Макса Мюллера (Müller, 1893). Понятно также, что контакты с внешним миром отражались в географических представлениях египтян: соответственно, важным шагом в их изучении стали сводка географических надписей, подготовленная И. Дюмихеном (и отчасти сохраняющая значение до сегодняшнего дня: Dümichen, 1865-1885) и, спустя еще несколько десятилетий, «Словарь географических названий…» А. Готье (Gauthier, 1925-1931). Однако первым исследователем, реализовавшим в своих работах принцип комплексного учета данных по контактам Египта и Восточного Средиземноморья археологии обоих этих регионов и письменных источников был французский египтолог П. Монтэ (Montet, 1928-1964; 1928-1929; 1933; 1941; 1942). На протяжении своей деятельности он возглавлял раскопки в двух важнейших «контактных зонах», связывавших эти регионы, - районе Библа и Восточной Дельте (совр. Сан эль-Хагар, древний Танис). Понятно, что данные этих раскопок были чрезвычайно важны для выявления типологии и интенсивности контактов Египта с Азией на разных исторических этапах. Как уже говорилось в связи с политической историей Египта, П. Монтэ постарался обосновать археологическим материалом Сан эль-Хагара его тождество не только с Танисом, но также и со столицей Рамсеса II Пер-Рамсесом и гиксосов – Аварисом. Еще в XIX в. такая локализация Пер-Рамсеса предполагалась впервые обследовавшим Сан эль-Хагар О. Мариеттом и оспаривалась Р. Лепсиусом; окончательно она была отвергнута в 1930-50-х гг., когда раскопки М. Хамзы и Л. Хабаши позволили надежно отождествить Пер-Рамсес с городищем в совр. Кантире (Hamza, 1930; Habashi, 1954; см.: Головина, 1999, с. 192). Возвращаясь к работам П. Монтэ, нужно сказать, что его раскопки в Библе предоставили материал для большого числа частных наблюдений о контактах Египта с этим центром (о просопографии его правителей, зависевших от Египта и поддерживавших с ним культурные контакты; о происхождении особого типа больших судов, носивших у египтян название kbnt – от Kbn «Библ»; о почитании в Библе египетских богов, в частности Хатхор и Херишефа; и др.).

В 1940-е гг. изучение археологических данных по контактам Египта и Восточного Средиземноморья продолжилось уже на новом уровне – не просто изучения отдельных свидетельств и даже их комплексов, а корреляции археологических эпох обоих этих регионов и установлении для них единой типологии памятников. Посвященные этому работы принадлежали, в частности, американской исследовательницы Э. Кантор: начав заниматься египетскими контактами с Азией в эпоху додинастики, она переключилась в дальнейшем на их изучение во II тыс. до н.э., т.е. в эпоху ближневосточного бронзового века. В своей монографии (Kantor, 1947) исследовательница поставила вопрос не только о принципиальном единстве в развитии индустрии и искусства Египта и Восточного Средиземноморья в этот период, но и о влиянии на него со стороны эгейских центров цивилизации. В 1950-60-е гг. Э. Кантор предпринимает опыт построения единой схемы относительной хронологии Египта и Ближнего Востока, основанной на корреляции археологических комплексов, вплоть до позднебронзового века (ок. сер. II тыс. до н.э.; Kantor, 1954; 1965).

Реализация этой задачи была с успехом продолжена в 1960-90-е гг. австрийским исследователем М. Битаком. Главной полевой базой его исследований стало городище Телль эль-Даба в Восточной Дельте, которое еще раньше было предположительно отождествлено со столицей гиксосов Аварисом Л. Хабаши. Исследования М. Битака дали этому предположению твердое археологическое обоснование: согласно данным его раскопок, поселение в районе Телль эль-Даба существовало еще с начала XII династии (перв. пол. XX в. до н.э.); в последние десятилетия ее правления (1830-1790-е гг. до н.э.) его население уже состоит по преимуществу не из египтян, а из ханаанеян, воспринявших во многом египетскую культуру, и остается таковым в эпоху XIII династии (до нач.; XVII в. до н.э.); далее оно становится гиксосской столицей (это отождествление следует из ряда письменных свидетельств в Телль эль-Даба: Bietak, 1979), переживает освобождение Египта в перв. пол. – сер. XVI в. до н.э. и становится важным форпостом и гаванью царей XVIII династии (возможно, именно оно известно как Пер-Нефер – «Прекрасная гавань»; см. в целом: Bietak, 1996). Выдающимся открытием стали фрески со сценами в минойском стиле (включая сюжет тавромахии: Bietak, 1995; Bietak, Marinatos, 1995), свидетельствующие о присутствии в Аварисе/Пер-Нефере XVI в. до н.э. выходцев с Крита. Исследование Телль эль-Даба на протяжении почти полутысячелетия, примерно соответствующего среднебронзовому веку, позволило, благодаря обилию в этом комплексе предметов как египетской, так и азиатской традиций, существенно уточнить корреляцию археологических этапов в обоих этих регионах (Bietak, 1992).

Как видно, исследования М. Битака оказались напрямую связаны с гиксосским владычеством в Египте, на протяжении которого, по понятным причинам, его контакты с Азией были весьма активны. На протяжении предшествующего развития египтологии изучение этого времени базировалось лишь на письменных источниках и сравнительно ограниченном числе археологических данных (в частности, раскопках укрепленного пункта сер. II тыс. до н.э. в Телль эль-Иехудие). Из обобщающих работ по гиксосскому времени заслуживает специального упоминания лишь монография Дж. ван Сетерса (Seters, 1966): в ней, в частности, было предложено считать гиксосов одной из ветвей мигрировавших по Ближнему Востоку в нач. II тыс. до н.э. семитов аморейско-ханаанейского круга (в связи с этим автор отверг высказывавшиеся прежде предположения о существенной роли в составе гиксосского союза хурритов: Alt, 1954; Ward, 1961), а их миграцию – не единовременным завоеванием, в соответствии с традицией Манефона, а длительной инфильтрацией, происходившей по меньшей мере со времени Сенусерта III (сер. XIX в. до н.э.; еще ранее такая идея высказывалась Т. Зэве-Зёдербергом: Säve-Söderberg, 1951). Примерно в это же время Ю. фон Бекерат в своих исследованиях II Переходного периода (Beckerath, 1965) окончательно доказал, что начало царствования гискосских династий в Египте должно отстоять от начала Нового царства (т.е. изгнания гиксосов) не более чем на 100 лет. В 1960-80-х гг. изучение гиксосского времени получило новый импульс в исследованиях не только М. Битака, но и ряда других ученых занимавшихся археологией среднебронзового века Восточного Средиземноморья: Р. Гивеона (Giveon, 1985; 1988) и А. Кемпински (Kempinski, 1983, 1985) из Израиля, а также У. Уорда (его работы по находкам скарабеев, служащих особенно надежным датировочным критерием археологических комплексов, которые издавались в соавторстве с другими исследователями в 1970-90-е гг.: Ward, 1964; 1978; [Ward et al.], 1984; Ward, Dever, 1994), У. Девера (Dever, 1985) и др.. Определенным итогом этих исследований стал вышедший в 1997 г. сборник «Гиксосы» (The Hyksos…, 1997). Характеризуя эти исследования в целом, можно сказать, что тщательная проработка в них проблем археологии ближневосточного среднебронзового века (включая его хронологию) совмещается в них с излишним недоверием к письменным источникам, прежде всего к традиции Манефона. Подобная тенденция понятна, если принять во внимание прочную позицию, которую в изучении на Западе и в Израиле, по сути дела, этого же региона в более позднее время (в позднебронзовый и ранний железный век) занимает гиперкритика библейской традиции. Одним из плодов этой тенденции в египтологии стало, в частности, очень прочное укоренение тезиса об «инфильтрационном» характере завоевания Египта гиксосами (Головина, 1999, c. 205)[1].

Важным этапом в обобщении данных письменных источников по контактам Египта и Азии с древнейших времен до эпохи Нового царства включительно, накопленных к сер. ХХ в., стала обширная работа В.Хелька (Helck, 1962). По существу, она представляет собой сводку комментированных отсылок к источникам, сгруппированных по хронологически-тематическому принципу в 36 разделов. Доведя свою характеристику источников до конца Среднего царства, В.Хельк формулирует промежуточные выводы о характере контактов Египта с Азией вплоть до этого времени: в них преобладали торговые связи, а египетские интересы в регионе Восточного Средиземноморья хотя и опирались на такой мощный форпост, как Библ, были уже практически неощутимы даже на периферии Месопотамии (судя по данным документов Мари). Установление власти гискосов над Египтом Хельк, вслед за Манефоном, считает результатом настоящего нашествия, стимулированного хурритскими миграциями нач. II тыс. до н.э. и не имеющим ничего общего с инфильтрацией семитов в Восточную Дельту в эпоху Среднего царства. Применительно к эпохе Нового царства исследователь обращает большое внимание на восприятие азиатских реалий (от природы до общественной структуры) в египетских источниках и на культурное влияние Азии на Египет; кроме того, он фиксирует ряд принципиальных новаций в жизни египетского общества, технических в своей основе (заимствование колесничного войска у гиксосов), но имеющих гораздо более широкие последствия (формирование особой военной элиты – колесничих, - содействующей консолидации военного сословия в целом и усилению влияния его этоса на общественную жизнь). Нужно отметить, что работа В. Хелька стала вторым после упомянутой выше сводки В. Макса Мюллера опытом исчерпывающего обобщения материала по египетско-азиатским контактам на протяжении двух тысячелетий, во многом не теряющим своего значения и сегодня.

Две важные обобщающие работы, сопоставимые с трудом Хелька по широте своих выводов, но все же не по степени подробности в учете источников, были опубликованы Д.Б. Редфордом в нач. 1990-х гг. в качестве итога его более чем 20-летних исследований. В первой из этих монографий (Redford, 1990) канадский исследователь рассматривает политику Египта в Восточном Средиземноморье в эпоху Нового царства. Анализ структуры и задач администрации, созданной египтянами для управления своими азиатскими владениями, убеждает, что они стремились вмешиваться в сложившиеся там социальные и политические отношения лишь в той мере, которая была совершенно необходима для отпора другим великим державам. Египтяне экономно относились к своим людским ресурсам: первостепенное значение придавалось охране пути в Южную Палестину от Силэ (Чару) до Газы («дороги Хора»), размещению гарнизонов в имеющих хорошую связь с Египтом приморских пунктах и в ставках египетских резидентов (при XVIII династии - Газа, Улласа, Кумиди и Цумур, притом что сами эти резиденты постоянно курсировали между своими областями и Египтом). Несколько неожиданным оказывается вывод Редфорда о том, что уровень налогообложения в азиатских владениях Египта был сопоставим с установленным внутри страны: трудно поверить в то, что это было возможно за пределами жестко централизованной государственной экономики даже в эпоху XVIII династии, при которой, согласно автору, поступления из Азии в Египет были существенно выше, чем при Рамессидах. Во второй монографии (Redford, 1992) Д.Б. Редфорд попытался осветить отношения между Египтом и Азией с древнейших времен и до разрушения Первого храма в Иерусалиме Навуходоносором II в 586 г. до н.э.; как видно по заглавию работы и определению ее хронологических рамок, в I тыс. до н.э. важнейшее место в этих отношениях, по мнению автора, принадлежало Израилю. Обращаясь к этой проблеме, автор, в частности, решает негативно вопрос о возможности египетского влияния на формирование еврейской государственности (прежде всего, царской власти, ее придворного обихода и идеологии) при Давиде и Соломоне: единственной сферой, где такое влияние могло проявиться, была система налогообложения. Одной и главных причин неуспеха попыток ливийских правителей Египта в возобновлении экспансии в Азии Редфорд считает его отставание от других ближневосточных государств в освоении железа. В монографии уделяется внимание месту Египта в политике великих держав Ближнего Востока I тыс. и рассматриваются некоторые традиционные вопросы, связанные с возможным влиянием Египта на Ветхий Завет (традиция об Исходе и вероятность влияния религии Эхнатона на библейский монотеизм).

Проблема интерпретации ряда сюжетов и мотивов библейской традиции вообще занимает особое место в египтологии, представленной в своем большинстве исследователями христианских стран, по понятным причинам, к которым в 1920-30-е гг. добавился еще и тезис Зигмунда Фрейда о вероятной связи между амарнской реформой и деятельностью Моисея как провозвестника библейского монотеизма. Попытки привлечь данные египтологии (в том числе египетской археологии) к интерпретации, в частности, таких важнейших фактов священной истории, как «египетское рабство» евреев и Исход, делались еще основоположниками научной египтологии; особый импульс эти попытки получили с открытием стелы Мернептаха, упоминающей в связи с победами этого царя над ливийцами и о разгроме «Израиля» (несомненно, еврейского племенного союза: Spiegelberg, 1896). В итоге к первым десятилетиям ХХ в. сформировалось устойчивое мнение о том, что данные библейские топосы так или иначе были репликами взаимодействия израильского союза с Египтом эпохи XIX династии: в частности, обсуждалась идентификация знаменитых городов, строившихся, согласно Библии, евреями во время «египетского рабства» с конкретными пунктами в пределах Египта (Пифома – с Телль эль-Масхутой, Раамсеса – с Пер-Рамсесом, локализация которого, как мы видели, оставалась спорной). В сер. ХХ в. библейские топосы, связанные с ранней историей Израиля, продолжали изучаться как египтологами, так и специалистами по истории и археологии Восточного Средиземноморья. Был сделан в целом положительный вывод о возможности объяснения ряда имен и выражений соответствующих книг Библии (в том числе, как предполагалось и ранее, самого имени Моисея) исходя из египетских этимологий и параллелей (Griffiths, 1953; Tvedtnes, 1982). Неожиданные реплики получила идея Фрейда о связи между монотеизмом Моисея и религией Амарны: анализ под этим углом зрения библейских текстов привел целый ряд исследователей к заключению о вероятных параллелях между 104-м псалмом и знаменитым гимном Атону, автором которого мог быть сам Эхнатон (Nagel, 1950; Bernhardt, 1969; Renaud, 1981; Auffret, 1982; и др.). Заметим, что чисто формальное наблюдение о наличии таких параллелей еще не предрешает вопроса о том, когда и каким образом они возникли. Пожалуй, одной из самых прямолинейных египтологических реплик идеи Фрейда оказывается сравнительно недавняя книга известного религиоведа и культуролога Я.Ассмана (Assmann, 1997), в которой ставится вопрос о необходимости разделения образов «Моисея-еврея» и «Моисея-египтянина», причем последний напрямую отождествляется с Эхнатоном как создателем первой известной в истории «альтернативной религии». Эта работа (в том числе по содержащей в ней прямой заявке на то, что она принадлежит к «мнемоистории», ставя своей целью исследование не событий прошлого, а их реплик в памяти людей, вплоть до наших дней), по сути дела, оказывается на грани, если не за гранью, научной египтологии; менее рискованными, но все равно неверными представляются попытки Я.Ассмана не только увязать традицию Манефона об изгнании из Египта прокаженных с преданием об Исходе (интерпретация, выдвигавшаяся еще в античное время), но и представить и то и другое как отдаленные реплики негативной реакции на амарнскую реформу)[2]. Гораздо более сдержанное сопоставление религии Амарны и библейского монотеизма, с негативным решением по поводу возможности их взаимодействия) можно найти, к примеру, у израильского исследователя Р.Гивеона (Giveon, 1985a). Характерно, что как раз израильские исследователи, с их недоверием к Библии как историческому источнику (в известной мере стимулированным напряжением между светским истэблишментом и ортодоксами в государстве Израиль) стали в сер. ХХ в. склоняться к возможности датировки Исхода амарнским временем, признавая рамессидские реалии в соответствующих сведениях Библии более поздней интерполяцией (Yeivin, 1971). Продолжались обращения к топонимике и другим реалиям, связанным с Исходом (Bietak, 1987; Redford, 1987; в спектре высказывавшихся при этом мнений следует особо отметить хорошо мотивированную позицию М.Гёрга (Görg, 1979; 1997), считающего, что миграцию некоей мобильной группы западных семитов в пределы Египта и ее уход (возможно, изгнание) обратно на территорию азиатской периферии естественнее всего было бы ожидать как раз во втор.пол. XIX – нач. ХХ династий.

В связи с этнической историей евреев и ее отражением в древнеегипетских источниках стоит также отметить утвердившуюся в сер. ХХ в., но далее отпавшую интерпретацию термина хапиру как варианта их обозначения (как выяснилось, этот термин египетских и аккадских текстов XV-XIV вв. до н.э. был вообще не этнонимом, а обозначением людей Восточного Средиземноморья, ушедших из своих городов из-за чрезмерной эксплуатации и заживших своего рода «казачьими» общинами, а затем создавших отдельное государство Амурру в Сирии: Le problème des Habiru…, 1954; Loretz, 1984; История древнего Востока…, 1988: 246-248). Кроме того, нельзя пройти мимо работ Р. Гивеона (Giveon, 1971), посвященных термину шасу (букв. «бродяги», т.е. кочевники) в древнеегипетских источниках: его тезис о том, что вплоть до времени Рамсеса III этот термин обозначал совершенно определенную группу обитателей восточной периферии Египта, сопоставимую с евреями до их прихода на территорию Палестины, получил далее плодотворное развитие в отечественной историографии (Васильев, 2000; Немировский, 2001).

С сер. II тыс. до н.э. весь Передний Восток превращается в единую, интегрированную геополитическую систему, определяющую роль в которой играют отношения между великими державами. К их числу относится и Египет Нового царства и периодов его политической целостности на протяжении I тыс. до н.э. Для изучения места Египта в геополитической ситуации на Переднем Востоке во втор.пол. II тыс. до н.э. наибольшее значение имеют клинописные дипломатические документы – прежде всего из архива в Телль эль-Амарне, найденного в кон. XIX в. и включавшего в себя переписку Аменхотепа III и Эхнатона с государями Митанни и касситского Вавилона (отсюда условное обозначение периода согласия между ними ок. 1410-1360 гг. до н.э. как «амарнского времени»), а также из хеттского царского архива Богазкёе и ряда документов, ставших известными благодаря единичным находкам. Эль-Амарнский архив был быстро введен в научный оборот; в перв.пол. ХХ в. его документы издавались Ю.А. Кнудцоном (Knudtzon, 1907-1915; Rainey, 1970) и С. Мерсером (Mercer, 1939); в 1980-е гг. появился их новый перевод У. Морана (Moran, 1987). Документы богазкёйского архива также неоднократно издавались, а в 1994 г. появилось сводное издание хетто-египетской дипломатической переписки Э.Эделя (Edel, 1994).

Специальные исследования, посвященные «амарнскому времени», стали появляться с сер. ХХ в. Среди них одной из первых стала небольшая монография К.Китчена (Kitchen, 1962), поставившего перед собой задачу наметить решения связанных с этой эпохой хронологических проблем, увязав воедино последовательности правлений и событий как в египетской, так и в месопотамской и хеттской истории. В связи с этим исследователь был вынужден провести довольно детальное исследование просопографии этого времени, уделяя внимание персоналиям не только его государей, но и их жен и других членов царствующих домов. Почти одновременно с появлением этой работы Э.Кемпбелл опубликовал исследование (Campbell, 1964), посвященное специальному выяснению возможности соправления Аменхотепа III и Эхнатона в свете относительной хронологии амарнских писем. Возможность такого соправления (причем весьма длительного, от 9 до 12 лет) была обоснована еще в нач. 1950-х гг. и находит своих приверженцев вплоть до нынешнего времени (см. раздел об изучении политической истории Египта). Факты, отразившиеся в работе Кемпбелла, как и в наблюдениях других исследователей (Redford, 1967; Murnane, 1970; 1977), сводятся следующему: в целом ряде документов эль-амарнского архива Эхнатон предстает как самостоятельный государь, вступивший на престол после смерти своего отца; хронологические распределение этих документов таково, что при длительном соправлении Эхнатона со своим отцом они попросту не «уместились» бы в «остающиеся» годы его самостоятельного правления. Тот факт, что, вопреки вполне однозначным указаниям данных документов гипотеза о соправлении Эхнатона и его отца до сих пор находит новых сторонников, очень симптоматичен как показатель поистине поразительного пренебрежения современной египтологии данными политической истории. Позднее сводные работы по относительной хронологии писем эль-амарнского архива, применительно в большей степени к истории Переднего Востока, нежели Египта, опубликовали К. Кюне (Kühne, 1973) и Ф.Дж. Джайлс (Giles, 1997). Реконструкции взаимоотношений Египта при Эхнатоне с малыми государствами Восточного Средиземноморья в условиях распада геополитической системы «амарнского времени» был посвящен ряд работ специалиста по ближневосточной истории Х. Кленгеля (Klengel, 1964; 1965; 1969). Наконец, в 1980-е гг. в изучении эль-амарнского архива определилась новая тенденция: его письма начали рассматриваться с точки зрения не только хронологии, но и характера отношений между их авторами и адресатами и его отражения в используемых формулах (Liverani, 1983; Morris, 2005).

В связи с изучением геополитического положения Египта при XIX династии стоит отметить, что очень важной основой для них стало начатое К.Китченом еще в 1960-е гг. и, по сути дела, не завершенное до сих пор издание надписей рамессидского времени (Kitchen, 1968 -). Характерным образом, в исследованиях по этой проблематике основную роль играют именно египтологи, а не специалисты более широкого профиля, как в случае с «амарнским временем». Среди посвященных взаимоотношениям Рамессидов с Азией работ стоит назвать уже давние публикации о битве при Кадеше и мирном договоре, завершившем при Рамсесе II хетто-египетскую войну (Faulkner, 1958; Rowton, 1959; Gardiner, 1960) и, а также статьи Э.Эделя, посвященных документам, фиксирующим хетто-египетские контакты (Edel, 1960; 1969; именно они стали основой его же фундаментальной публикации 1994 г.). В 1970-80-е гг. события хетто-египетской войны и итоговый мирный договор изучают А. Шульман (Schulman, 1977-1978) и Э.Спэлинджер (Spalinger, 1977-1978; 1979; 1981); позднее выходит посвященная последнему документу монография Э.Эделя (Edel, 1997). Важный этап внешней политики Египта, пришедшийся на царствование предшественника Рамсеса II Сети I, был изучен в монографии У. Мёрнейна (Murnane, 1985). Наконец, стоит упомянуть два сборника работ ведущих египтологов, посвященных Кадешской битве и внешней политике XIX династии в целом (Perspectives…, 1985; L’impero ramesside…, 1997). Из существенных проблем, решаемых на основе источников по геополитической ситуации рамессидского времени, назовем определение датировки письма Хаттусилиса III Кадашман-Эллилю II KBo I 10. В зависимости от того, было ли оно написано до или после хетто-египетского мира 21-го года Рамсеса II, верифицируется датировка начала его царствования 1290 г. до н.э., в соответствии с т.н. «средней» новоегипетской хронологией, или 1279/76 г., в соответствии с «короткой» хронологией (и, соответственно, выбор одной из этих хронологических схем!). Предпочтительность первого варианта (характерным образом, вопреки основному потоку современных египтологических публикаций, воспринявшему «короткую» хронологию) была убедительно показана Э.Эделем (Edel, 1958) и позднее А.А. Немировским (Ладынин, Немировский, 2001).

Среди исследований по взаимоотношениям Египта с великими державами I тыс. до н.э., стоит обратить внимание на статьи Э.Спэлинджера (взаимоотношения Египта с Новоассирийской и Нововавилонской державами: Spalinger, 1974; 1974a; 1977; 1978), А. Маламата (место еврейских государств во внешней политике Египта в Азии в I тыс. до н.э.: Malamat, 1973; 1975; 1983), Э. Брешиани (Египет в составе Ахеменидской державы: Bresciani, 1958 – с последующей перепечаткой этого очерка в ряде других изданий). Корпус иероглифических надписей персидского времени, в т.ч. составленных от имени ахеменидских государей, был издан Ж. Познером (Posener, 1936; сравнительно недавно появилось сводное издание фрагментов летописей ассирийских царей, имеющих отношение к египетской истории сер. I тыс. до н.э. (Onasch, 1994).

Как уже говорилось, контакты Египта с островным миром Средиземного моря (прежде всего, Эгеиды) стали изучаться примерно одновременно с открытием цивилизации Крита; кроме того, с определенного времени в иероглифических текстах были обнаружены обозначения, которые могли быть соотнесены именно с островами Средиземноморья. Один из таких терминов – хау-небу(т) (букв. «[живущие] вокруг корзинок- небут») – вызвал в египтологической литературе длительную дискуссию, формально не закрытую до сегодняшнего дня. Эта дискуссия была открыта обширной статьей Ж. Веркуттера (Vercoutter, 1947-1949), в которой была прослежена эволюция этого термина на протяжении всей египетской истории. Исследователь пришел к выводу, что данный термин обозначал обитателей не только островов Средиземного моря, но и его побережья: исходно он мог относиться к исконным жителям прибрежных районов Дельты (вероятно, воспринимавшихся как чужаки обитателями долины Нила), однако с ее интеграцией в единое египетское государство переносился на обитателей разных чужеземных приморских стран. Соответственно, не будучи обозначением жителей Крита и других островов в строгом смысле слова, этот термин мог применяться и к ним, и такое его значение должно устанавливаться по контексту; в источниках втор.пол. I тыс.до н.э. единственным народом, к которому этот термин был приложим, оказываются греки. Статья Веркуттера важна для изучения не только термина хау-небу(т), но и всего комплекса текстов, в котором он встречается (в особенности довольно редко рассматривавшихся специально т.н. «перечней “Девяти Луков”», состоявших из традиционных обозначений чужеземных врагов царя Египта и призванных обеспечить ему победу над ними: Виноградов, 1985); она основана на тщательном учете данных источников и может считаться примером корректности в анализе древнеегипетского географического термина. Тем не менее она практически немедленно вызвала возражения других египтологов. Так, П.Монтэ заявил, что обозначение хау-небу(т) на самом деле распадается на два термина, один из которых в I тыс. до н.э. должен был звучать как хелу-небу(т) и быть значительно более конкретным обозначением греков (Montet, 1947). Значительно позже Кл. Вандерслеен в работе, посвященной внешней экспансии Египта на заре Нового царства (Vandersleyen, 1971), попытался доказать, что термин хау-небу(т) в иероглифических текстах всех эпох обозначает только жителей побережья Восточного Средиземноморья. Наконец, А.Нибби – британская исследовательница итальянского происхождения, склонная защищать нетрадиционные интерпретации и даже основавшая с этой целью специальное периодическое издание Discussions in Egyptology, - опубликовала серию работ, в которых рассматривала обозначение хау-небу(т) в связи с другим термином иероглифических текстов уадж-ур («Великая зелень»: Nibbi, 1974; 1983; 1989; Нибби, 1991). Считая последний, вопреки недвусмысленным указаниям источников, обозначением не моря (в разных конкретных значениях – от отдельных районов Средиземного или Красного морей, до мирового океана в целом), а болот и заводей прибрежной полосы Дельты, она доказывала, что термин хау-небу(т) обозначает их обитателей, опять же на протяжении всей его истории. Данная полемика очень симптоматична как индикатор состояния египтологии во втор.пол. ХХ в.: хотя уязвимость доводов оппонентов Ж.Веркуттера, по сравнению с фундаментальным анализом, проведенным в его статье, была достаточно очевидна, они все же не получили отпора, что свидетельствует об определенном равнодушии к содержательной конкретно-исторической интерпретации иероглифических источником.

Ж.Веркуттеру принадлежат также несколько обобщающих работ о контактах Египта с эгейским миром в III-II тыс. до н.э. (Vercoutter, 1954; 1956). Эти контакты (прежде всего, торгового характера, но приводящие к ряду заимствований, в частности, копированию на Крите формы египетских сосудов из камня еще в эпоху VI династии) становятся особенно интенсивными в Новое царство (именно тогда ряд текстов и изображений в гробницах фиксируют появление обитателей эгейского мира – по мнению Веркуттера, одновременно и критян и микенских греков – в долине Нила). Еще более обширная сводка свидетельств о контактах двух регионов (доведенная до VII в. до н.э., включающая не только письменные, но и археологические данные и содержащая опыт синхронизации относительной хронологии последних в Египте и в Эгеиде) была подготовлена В.Хельком (Helck, 1979).

Особое место в изучении контактов Египта и Средиземноморья занимает проблематика, связанная с т.н. «народами моря». Этот термин, обозначающий группу народов, две волны вторжения которых, наряду с вторжениями ливийцев, были отражены Египтом при Мернептахе (нач. 1210-х гг.) и Рамсесе III (1180-70-е гг.), был введен египтологами уже в кон. XIX в. (Müller, 1888) Уже на этом этапе было отмечено сходство иероглифических обозначений народов, объединенных этим термином, с этнонимикой побережья и островов Эгеиды и Центрального Средиземноморья (пелесет –пеласты/пеласги Балканской Греции и будущие филистимляне; чекер / текер – тевкры из Троады; даиниун – данайцы греческого эпоса; акевеш – «ахейцы», хотя, согласно сведениям о них, они практиковали обрезание; шекелеш – сикулы; тереш - «тирсены», жители Трои/Труисы и/или этруски на своей вероятной малоазиатской прародине; шерден – народ неясного происхождения, появившийся в Египте еще до нашествия «народов моря», с наименованием, явно схожим с названием о. Сардиния; рек / лек - ликийцы). Соответственно, исследователи нач. ХХ в. (Дж.Г.Брестед, У.Эджертон и Дж. Уилсон в издании исторических надписей Мединет Абу и др.) без особых сомнений напрямую связывали происхождение большинства из этих народов с перечисленными областями; равным образом, они относились с доверием к сведениям надписей Рамсеса III об отражении второй волны нашествия «народов моря» и масштабе последовавшего за этим расширения египетского влияния в Азии. В связи с этим важно отметить, что именно на одном из свидетельств из Мединет Абу – фразе надписи Рамсеса III от 8-го года о крушении под натиском «народов моря» всех государств «начиная с Хета (=Хатти), Коде (=Киццувадны), Кархемиша, Арату (=Арвада), Алашии…» - целиком базируется фундаментальное по своему значению и никем не оспариваемое отождествление именно с этой миграцией причин гибели Хеттского государства в Малой Азии (например: История древнего Востока…, 1988, c. 188 сл.). В сер. ХХ в. складывается тенденция к резко критическому отношению и к интерпретации этнонимов «народов моря» на основе их эгейско-средиземноморских параллелей, и к историчности надписей Рамсеса III. Исследователи начинают «помещать» исконные области «народов моря» строго в пределы Малой Азии (Wainwright, 1961; 1964; 1965) и даже Восточного Средиземноморья (Nibbi, 1975); высказывается мнение, что надписи Рамсеса III, по крайней мере в части, касающейся борьбы с «народами моря» (а не ливийцами) и его последующих приобретений в Азии, воспроизводят стандарт победных надписей его предшественников (прежде всего Рамсеса II), будучи фикцией по своему реальному историческому значению (Hölbl, 1983; Cifola, 1988). Дискуссия по этому кругу проблем остается незавершенной в зарубежной литературе (см.: The Crisis Years…, 1992); в отечественной египтологии она практически не получила отклика, хотя в 1990-2000-е гг. исследователи этнических процессов в Малой Азии и Балканском регионе кон. II тыс. до н.э. использовали данные египетских исторических текстов с позиций принципиального доверия к ним (Гиндин, Цымбурский, 1996; Немировский, 2001а; Сафронов, 2005).

Древняя Нубия. Области к югу от 1-го нильского порога испытывали политическое и культурное влияние древнеегипетской цивилизации с додинастического времени. Экологический потенциал долины Нила таков, что высокопродуктивное ирригационное земледелие и его надстройка – централизованная государственная экономика – не могли сложиться на этой территории; соответственно, самими природными условиями Нубии на долгое время была уготована участь подвластной периферии египетского государства. Сообразно этому, изучение ее истории и археологических памятников на протяжении III-II тыс. до н.э. во многом является производной от собственно египтологических дисциплин. Лишь в I тыс. до н.э., уже в условиях железного века, по прошествии «темных веков», последовавших за падением Нового царства и, вместе с ним, египетского владычества в Нубии, здесь на базе рецепции египетской традиции складывается собственная государственность (с центром в Напате возле 4-го порога, а затем в Мероэ между 4-м и 5-м порогами) и цивилизация. Их изучение выделилось к сер. ХХ в. в совершенно особую дисциплину, существенно отличающуюся от египтологии не только по своему материалу, но и по постановке в связи с ним задач исследования и его методике (здесь значительную роль играют характерные для африканистики этнологические подходы, к примеру, особое внимание к проблемам систем родства в напатско-мероитском обществе).

Накопление материала источников по истории древней Нубии происходило практически параллельно с освоением аналогичных древнеегипетских памятников. Уже первые исследования сер. XIX в. в Джебель-Баркале открыли несколько стел царей Напатско-Мероитского государства VIII-IV вв. до н.э., оказавшихся важнейшими историческими источниками (публикации О. Мариетта кон. XIX в.). В дальнейшем изучении этих текстов участвовали Г. Масперо и в особенности Г. Шефер, подготовивший их первое сводное издание (Schäfer, 1905-1908), которое не утратило значения до сих пор; чуть позже еще одна их сводка была издана Э. Уоллисом Баджем (Budge, 1912). В ХХ в. начинается систематическое изучение и издание археологических комплексов Нубии, результаты которого вырисовываются к середине века. За это время были исследованы храмовые комплексы египетского Нового царства в Вади эс-Себуа, Дерре, Амаде (Gauthier, 1912; 1913-1926; Blackman, 1913), греко-римского времени в Дакке, Дебоде, Дендуре, Калабше, на острове Биге (Roeder, 1911-1912; 1913-1930; Blackman, 1911; 1915; Gauthier, 1911-1927), памятники метрополии нубийского государства кон. I тыс. до н.э. – нач. н.э. на острове Мероэ (Garstang, 1911), начато изучение египетских памятников II тыс. до н.э. вокруг укрепленного района в Бухене вблизи 2-го нильского порога (Randall-MacIver, 1911). Особенно масштабные исследования проводились американским археологом Дж.Э.Райзнером: им изучались археологические памятники Кермы – центра ранней нубийской государственности (Reisner, 1923), укрепления II тыс. до н.э. в районе Семны-Куммы (Dunham, Janssen, 1960), Уронарти, Шалфака и Миргиссы вблизи 2-го порога (Dunham, 1967), некрополи в Мероэ (Dunham, 1963) и храмовый комплекс в Джебель-Баркале (Dunham, 1970). Масштаб этих археологических работ, пришедшихся на первые десятилетия ХХ в., был так значителен, что публикация их результатов была окончательно завершена лишь к нач. 1980-х гг.

Новые импульсы изучение Нубии получило вскоре после Второй мировой войны. Еще в нач. ХХ в. был обнаружен город Гемпатон, возникший к югу от 3-го порога во время амарнской реформы (Breasted, 1902-1903). В 1930-е гг. в ходе раскопкок Ф.Лл.Гриффита, М.Ф. Ламинга Макадама и Л.П. Кирвана стало ясно, что поселение, известное по современному названию этого пункта как Кава, существовало здесь вплоть до первых веков н.э. Публикация результатов этих раскопок (Macadam, 1949-1955) предоставила в распоряжение исследователей целый ряд новых иероглифических надписей напатско-мероитских царей I тыс. до н.э. (Тахарки, Анламани, Аманитеиреке и др.). Практически одновременно Д.Данхем публикует материалы царских некрополей VIII-IV вв. до н.э. в Нури и Эль-Курру (Dunham, 1950, 1955). Кроме того, к кон. 1950-х гг. в стадию реализации вошли планы сооружения высотной Асуанской плотины, вследствие чего должны были оказаться затоплены огромные территории древней Нубии; соответственно, в повестку дня стало интенсивное археологическое изучение их памятников. Именно на кон. 1950-х - 1960-е гг. приходится работа большого числа научных экспедиций, исследующих памятники Нубии самых разных эпох. На рубеже этих десятилетий исследуются храмовые комплексы времени Аменхотепа III в Солебе и Седенге (Schiff Giorgini, 1967-1968 [1973]; 1965-1971); продолжается изучение укрепленных районов и связанных с ними культовых сооружений в Семме-Кумме и Бухене (Caminos, 1964, 1965, 1974; Emery et al., 1979; Smith, 1972, 1976); изучаются памятники XVIII-XIX д