Если цель – спасение других людей

А. Фадеев «Разгром» Фадеев-теоретик был согласен с принципами коммунистической нравственности, оправдывающей любые средства для достижения высших целей, и даже признавался в своем желании развить в "Разгроме" мысль о том, что нет отвлеченной, "общечеловеческой" вечной морали. Со ссылкой на известный постулат Ленина, писатель говорит о "таком понимании морального, когда все поступки и действия направлены в интересах революции... Не морально все то, что нарушает интересы революции". Однако, чтобы понять позицию писателя с точки зрения соотношения цели и средств, стоит рассмотреть две сцены из "Разгрома": экспроприация свиньи у корейца и смертная чаша, точнее мензурка, для Фролова. Можно ли говорить о "социалистическом гуманизме" Левинсона, отобравшего последнюю свинью у корейского крестьянина, жестоко поступившего с раненым Фроловым? Как можно считать Левинсона классическим образцом коммуниста- организатора, достойным подражания? Оправдывает ли цель, к которой идет Левинсон, средства? Отвечая на данные вопросы, один из исследователей творчества А. Фадеева пишет: "Фадеев правильно оценил экстремальную, чудовищную, нечеловеческую ситуацию, к которой можно отнестись по-разному. Можно вместе с Мечиком ужаснуться поступку Левинсона и Сташинского. Можно попытаться оправдать его, как крайнюю меру, вынужденную чрезвычайными обстоятельствами. Но вряд ли можно представить этот поступок как некий нравственный подвиг". Да, в романе яд для смертельно раненного Фролова, задерживающего отряд, вовсе не выглядит как некий нравственный подвиг Левинсона и Сташинского. Ничего от подвига нет в описании: "Не глядя друг на друга, дрожа и запинаясь и мучаясь этим, они заговорили о том, что уже было понятно обоим, но чего они не решались назвать одним словом...". "– А как он – плох? Очень?.. – несколько раз спросил Левинсон... – Надежд никаких... да разве в этом суть?.. – Все-таки легче как-то, – сознался Левинсон. Он тут же устыдился, что обманывает себя, но ему действительно стало легче". Душераздирающие подробности эпизода заставляют страдать не только Мечика, но и Левинсона, поступок которого вовсе не возводится Фадеевым в ранг добродетели. И то, как Левинсон запнулся и смолк, сурово стиснув челюсти, и то, как доктор (кстати, ранее предложивший остаться с Фроловым) подавал мензурку, кривя побелевшими губами, знобясь и страшно мигая, говорит о том, что герои не подвиг совершают, а обрекают себя на муки совести, на чувство неизбывной трагической вины. Эпизод раскрыт автором не только как абсолютно неприемлемый для Мечика, но и как крайне тяжелый и драматичный для Левинсона и Сташинского. Фадеев не только сочувствует Мечику, но он понимает и Левинсона, попавшего во власть суровой необходимости и уверовавшего в право революции на жестокость. В эпизоде с крестьянином-корейцем полемика также может идти только с советской критикой, объявившей содеянное образцом социалистического гуманизма и примером для подражания. Фадеев, как говорится, ответственности за это не несет. Вспомним, почему Левинсон не поднимает бросившегося ему в ноги корейца: "Он боялся, – пишет Фадеев, – что, сделав это, он не выдержит и отменит свое приказание". Многозначительна и другая фраза романа: "– Стреляйте, все равно, – махнул Левинсон и сморщился, словно стрелять должны были в него". Фадеев дает понять, что вынужденный совершать жестокие поступки Левинсон боится привыкнуть к жестокости, что делает фигуру этого литературного героя не слишком типичной. В "Разгроме" гуманистическая позиция Фадеева проявилась в том, что он дал понять: у его героя нет, и не может быть абсолютных оправданий в своих действиях и в то же время нет иного выхода. Для него принятое решение, позволяющее, пожертвовав одним, спасти многих, совсем не простое, мучительное. Но иного выхода он не видит и обрекает себя на муки совести. А значит, всепрощающее «цель оправдывает средства» не может быть истиной.