Элвис Пресли: «Пелвис» всеамериканский

 

Пелвис — это лобок по-английски (pelvis). Такое прозвище получил еще совсем юный Пресли за то, что ввел в сценический обиход характерные для него движения бедрами и лобком. Движения, имитирующие половой акт. Лобком он вообще работал на сцене немало, хотя неизвестно, сам ли он придумал эти провокационные sexy-движения, или их подсказали ему его менеджеры: папа и мама. Несмотря на sexy-движения, вообще-то Пелвис был приличным подростком и впоследствии приличным и законопослушным молодым человеком, а позднее правым рок-идолом, повсюду демонстрировавшим свои правые взгляды. Как-то на вопрос, кто его любимая банда, он не моргнув глазом ответил: «Полиция графства Лос-Анджелес». Образнее не скажешь. И точнее его политкорректность не определишь. Белый рок-идол, а он не раз подчеркивал, что играет белую музыку, он ведь и происходил из Тупело, штат Миссисипи, а это американский Юг, плантации кукурузы, подозрительно молчаливые негры и в недалеком прошлом суды Линча.

Америка всегда умела неистово бросаться в крайности, прощать себе крайности и делать на этих крайностях деньги. Страна, которая в конце 60-х и в 70-х годах могла похвалиться, что в ней трудно найти младшего школьника, не затягивавшегося джойнтом из марихуаны, и где девочки стеснялись сохранять невинность после 13 лет, еще в 50-е была крайне пуританской страной двубортных костюмов, галстуков и коробчатых неудобных шляп. А в 80-е и 90-е вновь стала пуританской до одури страной воркоголиков (workaholics) и новых христиан.

Элвис Пресли отличный пример американца, одновременно традиционного, правого, дружок полицейских, за закон и порядок, и одновременно его пидорастические костюмчики, достойные бразильских трансвеститов, безвкусные, расшитые каменьями, куда он прятал свое жирное тело последние годы жизни. И эти движения пелвисом. Правый педераст, такое тоже бывает. Журнал «Гей-Франс» высказывал в 80-х годах радикальные ле-пеновские правые взгляды во Франции. Не знаю, выходит ли он еще, журнал.

Как уж там мирилась Los-Angeles police country band с пэдэшностью Элвиса, с его, мягко говоря, странной внешностью (кстати, на него жирной слабой копией похож Филипп Киркоров) сексуального девианта, мы не знаем. Элвис Пресли любил фотографироваться с полицейскими, обычно он сидит в центре, а все эти жирные розовые шерифы окружают его по периметру. Таких фотографий у него много в Преслиленде.

Он безутешно оплакивал свою мамочку. Преувеличенно, может, оплакивал, как-то не по-людски. Какие-то провода в нем явно были включены не так. А мамочка — типичная советская тетка, в платье в старомодный респектабельный горошек. Отец также похож на советского работягу, на слесаря высокого разряда. Мальчику Элвису купили гитару, и он выдрючивался дома перед зеркалом. Позднее пошел попробовался в студию звукозаписи. Мамуля первая четко распознала запах денег, исходящий от родного чада и его гитары. И Элвис талантливо забубнил:

 

О, baba Louly she's my baby

О, baba Louly says me may be…

 

A «Love me tender…» вообще неподражаемый шедевр любовной песни. Отделить авторов и исполнителя невозможно, как разрезать сиамских близнецов, потому для удобства лучше считать, что это все целиком и полностью Пресли.

Любимой его цветовой гаммой было сочетание розового, зеленого и черного. Сейчас в такое сочетание цветов любят раскрашивать свои отели японцы (имеется в виду — хозяева отелей японцы предпочитают почему-то оформлять свои международные отели в эту гамму). Странный, конечно, парень был этот Элвис. Щедрый, особенно он любил дарить друзьям и даже просто знакомым, которые ему приглянулись, «кадиллаки». По слухам, он подарил не то 28, не то 42 «кадиллака». Возможно, он не умел выбирать подарки? Так, мой отец из года в год дарил матери на дни рождения духи «Красная Москва».

Усадьба, которую Пелвис соорудил себе в родных местах, этакий Элвисленд, поражает посетителей своим китчевым стилем. Нарочито дурной и аляповатый вкус господствует во всем. В значительной мере вкус этот — народный, так как множество экспонатов Элвисленда — подарки, присланные любимому Элвису американцами.

Под конец жизни Пелвис чудовищно разбух. Он много жрал, потреблял галлоны алкоголя и пригоршни таблеток. Умерло это чудовище в 1977 году, когда я жил в Нью-Йорке. Интересно, что смерть его тогда не вызвала национального траура. Американцам потребовалась изрядная временная дистанция, чтобы осознать, кто умер. Было даже такое впечатление, что последние годы его замалчивали. Во всяком случае, со времени моего прибытия в Штаты в феврале 1975 года до кончины его в 1977-м о нем едва вспоминали.

Но кто же умер в 1977 году? Простой американский причудливый парень, талантливый и вульгарный, жирный, немудрящий, актер, игравший в плохих фильмах роли спасателей, всяких пляжных сторожей или капитанов спасательных катеров. В фуражке-капитанке, голые ноги, гавайские рубашки с пальмами, бесстыжие шорты, Элвис снимался в еще более глупых «курортных» фильмах, чем Мэрилин Монро в сельскохозяйственных. Умер плохой актер. Одновременно умерли еще двое: высокого класса профессиональный певец и американский самодур-помещик. Самодур-помещик не последний из трех: американский Ноздрев дарил «кадиллаки» и позировал с родными розовыми свиньями — американскими полицейскими. Носил низкие обильные баки, отсылающие прямо в XIX век, к Гоголю, в «Мертвые души». И, как негр в жаркий день на пляже Лос-Анджелеса, на Венис-бич, носил на шее полотенце. Утирая им пот с мясистого, пористого лица и огромной туши. Как какой-то допотопный кит прошлых времен, он лежал в 1977 году мертвый в своем Преслиленде, когда по Нью-Йорку уже дохаживал свой последний год Сид Вишес — самая трагическая фигура панк-рока.

«Good american boy, с индейскими щечками, одевавшийся как педераст, ему плохо везло с женщинами»,— вот что я написал бы на его могиле.

А в его пользу я скажу, что даже лучшим русским бардам современности не хватает, в сравнении с ним, оригинальности, самодурства и даже этой позорной двусмысленности. Лучшие русские поют позорные гоп-сосмыком для аудиторий с мозгами кошки. Жидкие песенки мелких торговцев гнилыми звуками. Ни у одного в жизни нет даже намека на трагедию. Ни святых, ни гермафродитов, ни злодеев среди них — тусклое племя. Элвис-Пелвис лучший.

 

Петр I: выродок

 

Высоченный, с узкими плечами и широким тазом, с растопыренными усами. Головка маленькая (тут прав мой друг Шемякин) — складной, несуразный человек. От его времени нам осталось множество документов, так что судить о нем возможно.

Своеобразный сын полка для иностранных дипломатов, обитавших в Москве, будущий царь ошивался с иностранцами все свое детство, юность и, впоследствии, всю жизнь. И правильно делал. Русская жизнь того времени была стоячая, гнусная и застойная, как и сегодня. Даже жизнь боярская. Собственно, как всегда, рыба гнила с головы, с бояр. Перестав еще за два века до этого быть феодальными бандитами, контролировавшими во главе вооруженных дружин свои регионы, бояре теперь сидели и парились в шубах на государевой службе: чиновники. Сплетничали, ссорились, жирели и воровали. Мальчик Петр был травмирован и помнил (говорила мне в классе харьковской школы №8 рыжая длинная учительница, погоняло у нее было «Швабра») травму — как стрельцы, натравленные боярами, убили у него на глазах его родственников, прямо в Кремле, на царском крыльце и в царских покоях, так что Петр имел личные счеты и к стрельцам и к боярам. Стрельцов он потом развешает на кремлевских и Новодевичьего монастыря стенах, перед светелкой своей сеструхи-царевны Софьи. А бояр поунижает вволю.

Петр Алексеевич понял твердо, еще мальцом, что для всякого нового государства нужны новые люди. Потому он вербовал в свои «потешные» полки крестьянских пацанов из деревень Семеновки и Преображенки. Лучшим другом и помощником сделал простого пацана Алексашку Меньшикова. И дружил, и набрал в свою команду огромное количество иностранцев. Любимым его дядькой, авторитетом для Петра, был Франц Лефорт, швейцарский подданный, долгое время игравший при нем роль, соответствующую роли Великого Визиря подле султана. Военная крепость, в которой я волею случая пишу эти строки, называется «Лефортовский замок». Внутри он построен в виде буквы К, положенной набок. Там, где от широкой спины (в середине) отходят еще два крыла, и сижу я в камере номер двадцать пять. Пишу, испросил на то милостивое разрешение администрации замка. Поминаю Франца Лефорта. Петр плакал на его гробе и видел, как радуются пришедшие якобы поклониться телу бояре.

Без Петра Россия осталась бы даже не Индией — каким-нибудь неумытым Кашмиром, одетым в грязные шубы. Он собрал у себя все отбросы Европы, тех, кто еще не уехал в Америку, авантюристов, военных наемников, отпетых мерзавцев, лгунов и просто преступников. Но именно такие и были ему нужны при строительстве нового государства: алчные, наглые, дерзкие, беспардонные эмигранты. Ни один современный лидер не может себе позволить собрать весь европейский сброд и с их помощью создавать новое государство. Петр использовал формулу всех без исключения революций: «Кто был ничем — тот станет всем». И собрал тех, кто «ничто» — ничтожеств.

Разумеется, и это уже стало общим местом, он ездил инкогнито в Голландию и учился там корабельному делу, жил у матроса и спал в шкафу. Побывал он и в Париже и даже понравился местным дамам. Впечатление же французских кавалеров, принимавших от Петра русское посольство, было хуже некуда: пьяницы, скандалисты, патологические грязнухи. Петру на самом деле было положить на мнение хозяев, что французов, что голландцев, он до конца дней своих остался скандалистом, жестоким чудилой, пьяндыгой, не доученным даже по-русски, он на всех языках писал с чудовищными ошибками, русский не исключение. Петру было положить на мнение аборигенов, он ездил обучиться, как сейчас бы сказали, новым западным технологиям. Чтобы потом, построив с негодяями державу, побеждать своих учителей с помощью их же технологий, теснить и уменьшать Запад, заливая его с востока Востоком. Теснить и уменьшать Турцию на юге. Брать себе все, что лежит плохо.

Еще раз повторим, дабы в головах засело. Для строительства нового государства нужны всякий раз совсем новые люди. Потому преуспел Петр I и преуспел Ленин, что они набрали совсем новые контингенты. Если новобранец не подходил, Петр его безжалостно изгонял. Многие подходили, сражались и работали храбро, добывая себе судьбу. В человеке Петр ценил не происхождение, не место в Бархатной книге сословий, но энергию, силу воли, профессиональность. Гнусная Москва и гнусная российская действительность: бороды, нищета, шапки, шубы, пот, срань, юродивые — вся эта неисправимая Русь достала Петра очень быстро. Он по-европейски брил щеки, рубил бороды боярам и в конце концов бросил Москву и основал Санкт-Петербург — город своих снов. На манер Голландии, только лучше и больше. Так как я бывал не раз и в Амстердаме и в городе Петра, то мне и судить. Как, должно быть, ему было отлично заложить город-столицу нового государства в 1703 году, на ветру, у реки, а как было здорово глядеть на него, разросшегося, 20 лет спустя. Отстроив свою столицу на крайнем западе империи, он как бы порывал с толстой бабищей Москвой, боярыней толстожопой. Петр I — это наш первый Чаадаев, только куда более нигилистический и страшный отрицатель. Как, должно быть, он ненавидел бояр и стрельцов, эти бородатые оскаленные хари, с каким удовольствием работал топором, разрубая им шеи! Потому у него все отлично получилось с его царственной Революцией, европеизировавшей Россию. А это-таки была самая настоящая революция.

В 1991 году Россия обосралась от страха, не решилась призвать новых людей, поманила их, но испугалась и оттолкнула. Нужна была кровавая либерально-демократическая революция, а взамен демократы постыдно вытолкали вперед члена ЦК КПСС Ельцина — триколорного сверху и розово-цэковского внутри, и спрятались за него. В результате русская демократия несла в себе с самого начала все болезни и наследственность старого режима. Наследник Ельцина Путин прямо реставрировал советскую власть, размешав ее с любимыми олигархами. Нелюбимых и инакомыслящих пересажали. Нового государства не получилось — старые кадры построили старый мир. Вторичный мир. Временный мир. Гнусный своей вторичностью. А русская демократия скончалась от бледной немощи.

Петр начинал утро до рассвета. Стакан водки и бочковой здоровый огурец — это была его физическая гимнастика и разминка. Топорща усы, курил трубку и отправлялся либо верхом, либо в карете на объекты строящегося безостановочно города. После Анны Монс завел себе лифляндку Катерину, этакую полуевропейскую балтийку в вязаных чулках. Его все предавали: и жена, и сын Алексей, и Анна Монс. После смерти Петра Катерина стала царицей под именем Екатерины I. А подле нее вроде не регентом, но авторитетом — Алексашка Меньшиков. Когда-то он вытащил Екатерину из-под солдатской телеги, но уступил ее Петру. К сожалению, и Екатерина I, и сам Меньшиков не могли заменить России Петра, даже частично. Петр был работяга, безумный «воркоголик».

Петр I был выродком из целой вереницы бородатых, плешивых, мелочных царьков Романовых, был аномальным явлением. Русские раскольники до сих пор считают его Антихристом. Однако что дал России раскол, помимо упрямого протопопа Аввакума и экстравагантных купцов-раскольников, в отместку Романовым финансировавших большевиков (Савва Морозов)? Ничего масштаба Петра. Нет никакого сомнения, что если бы не петровская жуткая революция, Россия бы захирела и умерла от шелудивой болезни, смешавшись с остяцкими княжествами, дошла бы до ранга какой-нибудь Тувы. Спасибо каким-то там протеинам, случайно зацепившимся за нуклиды или как там, в результате Петр вышел из мамкиной утробы с отклонениями от обычной романовской шушеры. Важно не то, какую революцию произвел Петр I — европейскую или азиатскую, важно, что его революция сделала Россию мощной. Он угробил старую московскую толстожопую Русь, и за это ему спасибо от меня — национал-большевика. Правда, она — толстожопая — возрождается в каждом веке, и тогда опять необходим России неистовый Петр. В 1917-м он приходил под именем Ленин. Придет еще. А с ним осатанелые маргиналы-иностранцы, поэты, безумцы. Раклы, безумцы и галахи.