Шляхетская идеология сарматизма

Ощущение сословного превосходства было характерно для самосознания всего европейского дворянства в XVI—XVIII вв. И все-таки польская шляхта своим гонором, национальной мегаломанией и «сословным расизмом» (А. Зайончковский) выделялась на этом фоне. Специфическая идеология и образ жизни, система ценностей и жизненных установок, выросшие на почве сословного самосознания шляхты и того исключительного положения, какое она занимала в Речи Посполитой, обозначают как «сарматизм». Логическим центром идеологии сарматизма был эт-ногенетический миф о происхождении польской шляхты от сарматов, завоевавших в незапамятные времена славянское население польских земель. К этой основополагающей идее приплетался ряд других, составивших вместе совершенно уникальный комплекс представлений, которые нашли отражение практически во всех проявлениях польской шляхетской культуры XVII—XVIII вв. В числе мифологем шляхетского социального самосознания — миф шляхетского равенства, особой шляхетской доблести и политической ответственности; миф о жизненной важности польского хлеба и польского шляхетского фольварка для существования Западной Европы; миф об особом историческом призвании поляков как защитников Европы от турецкой опасности; миф о рыцарственности польского шляхтича и одновременно миф о шляхтиче как добродетельном земледельце.

Среди всех этих идей особо следует выделить представление о полном равенстве всех польских дворян, которое имело громадное значение и для консолидации шляхетского сословия, и для политической жизни, и для дестабилизации государства. Оно выражалось не только в сеймовых декларациях, подобных той, какую оставил Ст. Ожеховский в середине XVI в.: «Равенством поляки превзошли все иные королевства: нет в Польше никаких князей, ни графов, ни княжат. Весь народ и вся масса польского рыцарства включаются в это слово «шляхта»«. Ему сопутствовал также особый стиль организации социальных связей и общения в шляхетской среде, принимавший иногда совершенно неожиданные формы. Например, магнат или просто богатый шляхтич мог подвергнуть телесному наказанию служащего у него собрата по сословию. Однако экзекуция осуществлялась крестьянами, и ради обережения достоинства шляхты существовал целый ритуал битья. Шляхтича секли на специальном ковре, без брани, обращаясь к нему не на «ты», а «пан...» Или другой пример: дабы отразить существующую в обществе реальную иерархию и в то же время не ущемить ничьего достоинства, был принят особый

церемониал жестов при встречах и прощаниях. Иерархия поцелуев (знак равенства!) нисходила от поцелуя в щеку, в плечо, в руку, в локоть — к поцелую в живот и вплоть до падения ничком перед приветствуемым.

Все это не мешало сохранять уверенность в прирожденном равенстве всех шляхтичей. Как только дело доходило до хотя бы мельчайших перемен в официальной идеологии или терминологии, шляхетские сеймики начинали кипеть и бурно протестовать. Так было, например, в 1699 г., когда шляхта обнаружила, что в сеймовые конституции 1690 г. по недосмотру проскользнуло выражение «меньшая шляхта», в чем было немедленно усмотрено покушение на шляхетское равенство. Так было и в начале XVII в. во время рокоша Зебржидовского, когда один из шляхетских полемистов узрел корень начавшегося кризиса в получении некоторыми магнатами графских титулов от Габсбургов или римских пап. Он ясно выразил присущую всей польской шляхте резкую неприязнь ко всякому титулованию, написав: «...иностранные титулы противны польским законам и вредны шляхетскому сословию Польши и соединенных с нею земель. Такие титулы уничтожают равенство шляхетского сословия, каковое имеет первенство в Польше». Один из шляхтичей, принявший титул маркграфа и приобщенный к гербу мантуанских Гонзагов, навлек на себя вал негодования и ненависти: «Ты стремился к иноземным титулам, по своей амбиции пренебрегая шляхетским достоинством, и оскорбил его своими развратными желаниями, поставив итальянского пса выше десятка польских шляхтичей... Получив их, ты, иноземец, стал еще больше унижать шляхетство, попирая наш народ, его старые обычаи и законы».

Сарматская мифология усиливала наряду с сословным и родовое самосознание польской шляхты. В XVI—XVII вв. значительно возрос интерес к генеалогии. Шляхтич бывал чрезвычайно горд, если находил упоминание о своем гербе или роде в «Истории славного Польского королевства» Яна Длугоша. Но и тот, кто не мог этим похвастаться, не унывал. В изобилии стали создаваться ложные и фантастические генеалогии. В первом своде генеалогических преданий у Б. Папроцкого было помещено описание гербов Ноя и его сыновей, прямыми наследниками которых (точнее, Яфета) объявлялись польские шляхтичи. Литовская шляхта ответила на это легендой о своем римском происхождении. Многие знатные роды шляхты занялись поиском пращуров в Древнем Риме, в библейских временах и, наконец, даже среди строителей Вавилонской башни.

Следует, однако, отметить, что этот генеалогический зуд был чем-то большим, чем простое увлечение. В XVI в. шляхетский герб

стал знаком принадлежности не столько к роду, сколько к сословию. Генеалогическое сознание шляхты расширилось. Самый узкий его круг — семья, ближайшие родственники и предки. Самый широкий — «паны-братья» всей Польши и в какой-то степени Речи Посполитой. Генеалогические разыскания, сдобренные искренней верой в сарматский миф, становятся путем формирования не только сословного, но и национального самосознания. Таким образом, из сарматизма рождается представление о польском «народе-шляхте», в котором шляхта узурпирует права национального представительства.