Семинар № 3 – 21 сентября 2012г. 5 страница

Причиной возникновения нового режима и его относительной устой­чивости стало создание коалиции старого аграрного правящего класса, обладающего политической и экономической властью, и нового ком­мерческого и промышленного, обладающего экономической властью. «После восстания тайпинов правительство шире приоткрыло дверь для службы государству⁴⁵³», престиж экзаменов упал, и возникли но­вые системы иерархий. Джентри же получили контроль над местными делами и отчасти землю, возможность участвовать в установлении на­логов и т.п., отобрав эти функции у имперского правительства. Престиж перешел «к региональным авторитетным фигурам, прототипам военной аристократии⁴⁵⁴»; крупные землевладельцы, становясь военной аристо­кратией, оказывали давление на арендаторов и пр., а крестьяне и джен­три работали над новым статусом. В 20-х гг. 20 в. коммерческие и про­мышленные интересы сформировали интересное явление политической жизни, в котором каждый из них играл особую роль. Гоминьдан, Чан Кай Ши и унификация форм общественной жизни фактически были способами решения проблем аграрного общества военными силами⁴⁵⁵, но проблемы оказались шире и сложней.

В этих условиях возник контракт между землевладельцами и бизнес-слоями — Китай практически пришел к частной собственности⁴⁵⁶; го­сударственная собственность составляла около 7%. Б.Мур считает, что именно глубоко укоренившийся лендордизм и привел Китай к домини­рованию коммунистов. Неспособность Гоминьдана решить серьезные аграрные проблемы привела к формированию новых городских слоев и их прототипов, т.к. в основе лежали социоструктурные проблемы — противоречия между аграрными и городскими слоями. Здесь Б.Мур по­лагает возможным поиск аналогий с европейским фашизмом как гер­манского, итальянского, так и испанского толка.

В этих социальных условиях активизировались крестьянские бун­ты как признак структурной слабости и возможности возникновения революции.Этим Китай отличался от Японии, где правила позволяли отслеживать импульсы крестьянских восстаний. Правящие страты зем­левладельцев и чиновников были лишь косвенно связаны с крестьян­ством. Джентри, как и землевладельцы, нуждались в имперской си­стеме для поддержания влияния на крестьян, и в этом состоял дефект политической структуры Китая. При этом часть джентри отказывалась играть роль в агроцикле⁴⁵⁷ в силу отсутствия у них статуса лидера кре­стьянской общины. Авторитет джентри зависел от того, что они могли сделать для крестьян, но, например, ирригация могла быть произведена только с участием правительства: можно было сохранять старые цели деятельности, но новые не ставились. В таких условиях существовало три пути, которыми имперский режим пытался компенсировать искус­ственный характер ситуации:

— Создание государственных житниц, местных и имперских складов зерна для распределения его среди населения, т.к. имелась прямая явная связь между голодом и крестьянскими бунтами, но эта систе­ма была разрушена в 19 в. — именно тогда, когда она была наиболее востребована. Возможно, причина была в отсутствии заинтересо­ванности со стороны джентри и землевладельцев.

— Создание системы пао (небольшая община из 10 домовладельцев под управлением лидера, обеспечивающего сбор налогов) как пред­шественника современных тоталитарных систем — с простыми обязанностями и иерархией.

— Чтение периодических лекций по конфуцианской этике, практико­вавшихся с 17в.⁴⁵⁸ Хотя такие практики были формальны, но вместе они носили весьма тоталитарный характер.

Четвертая связь между крестьянством и высшими классами обеспе­чивалась через клановую систему, систему передачи опыта, что форми­ровало крестьянский консерватизм. В меняющихся условиях аграрного общества оставалась единственная база совместных действий — ир­ригация — как основа коллективных кооперированных действий кре­стьянства, но эти коллективные практики существенно отличались от практик европейских сельских общин, где была лишь коллективная ответственность за сбор налогов. В то же время политические интере­сы высших классов сводились к «комбинации индивидуализма и об­щинного труда, построению относительно автономного крестьянского общества».⁴⁵⁹ Б.Мур рассматривает и коллективные праздники, и иные социальные практики, и роль в них конфуцианской этики. «В Китае структура крестьянского общества со слабыми связями крестьянства и высших классов помогает объяснить, почему Китай стал объектом крестьянских восстаний, также как и некоторых препятствий и ограни­чений для таких восстаний»⁴⁶⁰: фрагментарность этого общества стала особенно заметной в 19-20 вв. и под влиянием властного давления все более усиливалась: «границы захлопнулись»⁴⁶¹. Возникавшие бунты требовали не только разрушения социальных границ, но и «формиро­вания новых форм солидарности и лояльности»⁴⁶², что представлялось затруднительным с тех пор, как крестьяне перестали кооперироваться, в т.ч. через кланы. Ситуация грозила осложнениями в случае революции, полностью переворачивающей общество. Общество перешло к бан­дитизму, а бюрократия играла роль «воспроизводителя жертв». Бунты принесли с собой территориальное разделение, и вместе с тем появи­лись местные авторитеты, в т.ч. из числа джентри, находившие условия для кооперации с крестьянством.⁴⁶³

С тех пор как после восстания Тайпинов правительство оказалось неспособным защитить общины, они взяли эту задачу в свои руки, рав­но как и административные и налоговые функции. Правительство же попыталось использовать местные военные силы против друг друга, что привело к эскалации конфликта и повлекло за собой объединение этих

сил под эгидой джентри.

Б.Мур особо выделяет по значимости бунты 1852-53 гг. и до 1868 г., на примере которых все же прослеживается возможность влияния импер­ского правительства на местные силы, уже при наличии социальной орга­низации бунтующих. Традиционная система создавала ограничения для бунтов, а участие джентри и местных лидеров ограничивало возможность радикальных социальных изменений.⁴⁶⁴ К тому же бунты привели к ухуд­шению экономического положения крестьянства (занятость, ирригация и пр.), и существенную роль в выживании территорий теперь играло нали­чие крупных городов и деревень на торговых путях: рынок и институцио­нальная денежная экономика были хорошо развиты в Китае, что привело к активизации дилеров и еще более подорвало позиции крестьянства.

Если во Франции «революция пришла от высших классов в низ­шие» — к безземельным крестьянам, то в Китае система эксплуатации была не настолько сильна, чтобы обеспечить революционную ситуа­цию. Социальная структура изменилась — землевладельцы перебира­лись в города, правящая страта переживала коллапс, патриархальные отношения и частное насилие продолжали сосуществовать в «форме обнаженной и грубой эксплуатации», и именно эта ситуация дала впо­следствии коммунистам исторический шанс. С 1926 г. «коммунисты на­чинают рассматривать крестьян как серьезный базис для революцион­ного социального движения»⁴⁶⁵, когда землевладельцы переместились в города, оставив крестьян на их территориях, что в условиях японской агрессии привело к консолидации последних: «война интенсифициро­вала революционную ситуацию и привела ее к завершению»⁴⁶⁶, как это произошло и в России в 20 в. Стратегия состояла «в том, чтобы объеди­нить бедных крестьян и рабочих, среднее крестьянство, нейтрализовать зажиточное и изолировать землевладельцев»⁴⁶⁷: на фоне этого комму­нистическое правительство сформировало новый тип связи между кре­стьянством и национальным правительством.

Япония интересна Б.Муру как уникальный вариант ответа правя­щих классов на сочетание старых и новых угроз. Если в Китае и России аграрная бюрократия ингибировала рост коммерческого класса и произ­водства, то в Японии она пошла иным курсом, близким Германии — с одной стороны, японский феодализм оставался сильным до 19 в., с дру­гой — он разделил на части правящие классы. Имелась значительная разница между западным и японским феодализмом. Б.Мур рассматрива­ет период реставрации 1868 г. и отмечает различия общества для управ­ляющих и управляемых. Подробная хроника событий с эпохи Токугава показывает, что военная поддержка дайме и самураев играли ключевую роль в общественных отношениях. Он рассматривает механизм прихода на землю самураев с 16 в. и отношения их с беднейшим крестьянством, формы участия самураев и сегуна в общинной жизни, показывая, что на них «в 19 в. начинали влиять деструктивные эффекты коммерциали­зации⁴⁶⁸». В этой системе лишь дайме напрямую участвовали в рынках, самураи же в своей экономической позиции зависели от дайме, в ре­зультате чего многие теряли статус и становились ренинами. Самураи становились люмпен-аристократией, обладающей силовым ресурсом и только им. При этом и самураи и дайме зависели от торгового слоя, которому сбывалась сельхозпродукция, производимая крестьянами. Сегунат пользовался этим и провоцировал конфликты между ними, что и легло в основание азиатского фашизма.

Важно и то, что в Японии не развивались самоуправляемые города, как в Европе, что создавало препоны развитию форм политической не­зависимости⁴⁶⁹: централизованный феодализм создал жесткие формы политического контроля, а «торговая культура, развивающаяся с 18 в., в эпоху Токугавы становится реальной угрозой»⁴⁷⁰.

Кроме того, военная аристократия, являясь носителем критического мышления в отношении торговых слоев, аналогичным образом ориен­тировала крестьянство. В 1860 г. крестьянский вопрос оказался тесно связан с проблемой формирования новой армии⁴⁷¹, необходимость ко­торой была продиктована не только требованиями обеспечения незави­симости Японии как суверенного государства, но и самого общества. Правительство решало вопрос о вооружении крестьян перед лицом внешней опасности, при этом не предполагая, что крестьянство само может являться источником опасности для правительства⁴⁷²: во многих регионах оно стало весомым компонентом антифеодального и даже ре­волюционного движения⁴⁷³, хотя сражалось по обе стороны реставрации, которая не означала ни борьбу низших классов, ни сводилась к буржуаз­ной революции. Правящие классы сходились в главных целях — борьба с интервенцией и минимальное изменение статус-кво. Происходившие процессы борьбы интересны тем, что торговые слои не играли актив­ной роли в ней сами по себе, и лишь среди крестьян наблюдалась выра­женная оппозиционность феодальным установлениям и традиционному символизму, особенно конфуцианству⁴⁷⁴.

После 1868 г. новое правительство столкнулось в двумя главными проблемами: построение современного централизованного государства и новой индустриальной экономики, необходимыми для выживания не­зависимого японского государства⁴⁷⁵. Первый важный шаг к централи­зации был сделан в 1869 г., когда часть территорий предложили себя в качестве ядра государства. Вторым важным шагом, в отличие от исто­риков, Б.Мур считает разрешение дайме оставлять половину дохода, создание союза префектур под властью центрального правительства и снижение поддержки самураев, что дало возможность завершить процесс разрушения самурайского сословия как социальной базы старого поряд­ка и усилить декларирование равенства всех перед законом. Как военное сословие они утратили свои функции еще в эпоху Токугавы. Теперь же открытие частной собственности на землю нивелировало и привилегии. После восстания Сацумы правительство окончательно укрепило институ­циональное и структурное обрамление нового общества. Безусловно, эти процессы можно назвать революцией, но с меньшим уровнем насилия, не­жели во Франции, России и Китае⁴⁷⁶. Этот успех Мейдзи был обусловлен несколькими факторами. Новые правители использовали возможность собственных интересов групп. Кроме того, режим Токугавы подготовил почву для централизации государства без наращивания революционно­го потенциала⁴⁷⁷: режим Мейдзи лишь продолжил уже существовавший тренд и предложил для него институциональное обрамление. Отличие Японии от Китая и России состоит в том, что там внутренние социальные структуры конструировали одну альтернативу развития, которой и пред­стояло стать доминирующей. Японский вариант отличался и тем, что до­минирование Европы в военном и технологическом смысле стало очень острым вопросом, и в целях национального выживания требовалось предпринимать меры на драматической скорости. Феодальные милита­ристские традиции обеспечили Японии базис для реакционной версии индустриализации, которая со временем стала фатальной⁴⁷⁸. «Выживание феодальных традиций с сильными элементами бюрократической иерар­хии было общим для Германии и Японии»⁴⁷⁹- отмечает Б.Мур. Отсутствие крестьянской революции обусловили три причины:

— налоговая система Токугавы;

— специфика аграрного общества, обеспечивающего закрытость свя­зи между крестьянской общиной и феодалами (в чем состояло су­щественное его отличие от Китая), сильную систему социального контроля и стремление крестьян к политическому статус-кво;

— наличие институтов, обеспечивающих адаптацию коммерческих агрокультурных слоев к новым условиям⁴⁸⁰.

При этом в крестьянском движении четко выделялись типы проти­востояния: торговым слоям, феодалам и крупным землевладельцам, что делало его достаточно опасным⁴⁸¹, и эта опасность росла после реставрации. Крестьянам была обещана государственная земля и новые на­логи, т.к. главной темой движения был протест против налогов, ренты и эксплуатации «как реакция крестьян на недоверие капиталистическим отношениям.⁴⁸²» Именно поворот к открытым восстаниям в 80-х гг. при­вел к росту патриотических настроений. В 89 г. правительство прини­мает конституцию и дает права голосования более широким слоям⁴⁸³. Налоговая система, однако, не позволяла бурно развиваться частным хозяйствам средних арендаторов, а структура японского общества соз­давала барьеры для развития революционного движения. Кроме того, правительство контролировало крестьянские движения через систему этических норм и глав общин, в чем наблюдается сходство японской де­ревни с русской соборностью мира⁴⁸⁴, и через систему налогообложения, устанавливая правила и структурируя отношения. Японское общество не было кластеризовано союзами (фермеров и пр.), а крупные владель­цы обеспечивали процесс труда средствами производства; это отчасти нивелировало проявление классовых конфликтов.⁴⁸⁵ Формальные и не­формальные каналы взаимодействия крестьян и землевладельцев были достаточно эффективны, чтобы не допустить революции⁴⁸⁶.

Эти процессы Б.Мур подробно разбирает на примере эпохи Токуга-ва, периодизируя ее. Сопоставляя опыт разных стран, можно увидеть, что коммерциализация отношений вела к концентрации земли у неболь­шого числа владельцев и разрушению старых отношений внутри кре­стьянской общины.

Специфика Японии в том, что эти тенденции не зашли слишком далеко⁴⁸⁷, как и темпы эксплуатации крестьян, хотя первыми шагами на пути построения индустриального общества было выкачивание из крестьянства ресурсов как это было в Советской России. Правитель­ство нуждалось в регулярном и зависимом источнике дохода. Именно это обеспечивалось земельным налогом с 1873 г. по 1940-е. Политика Мейдзи была такова, что не усугубляла эксплуатации, была консерва­тивна в отношении передачи власти другим классам, ориентировалась на милитаризм и использовала крестьянство как ресурс капиталистиче­ского накопления,⁴⁸⁸ не допуская голода в городах как источника плебей-ского и крестьянского радикализма. Эпоха Мейдзи (1868-1920-х), по сути, создала новых землевладельцев и специфические капиталистические от­ношения. Депривированная старая аристократия в лице дайме и отдель­ных самураев включилась в коммерцию, промышленность и банковскую деятельность, часть их осталась в агроструктуре на новых основаниях, т.е. Япония «после 1880 г. приобрела юнкеров»⁴⁸⁹, представляющих сред­ний класс нового японского общества — несколько сот дайме и несколь­ко миллионов самураев. В условиях снятия торговых барьеров (с эпохи Мейдзи и до Первой мировой войны) японская агрокультура совершила мощный прорыв в сторону индустриального общества, хотя в целом ка­питалистические отношения существенно не изменили агропроизводство в стране. Что касается индустриализации, то до Второй мировой войны «можно характеризовать промышленную систему Японии как в основ­ном систему малых фабрик, с вовлечением крестьян и ремесленников и доминированием нескольких крупных фирм».⁴⁹⁰

Проводя параллели между традициями самураев и военного сосло­вия Японии и Германии, Б.Мур устанавливает и различия этих стран в стиле проведения последних стадий модернизации общества⁴⁹¹: страна вступает в империалистическую игру, а имперский культ обеспечивает «легитимацию и рационализацию этой традиции»,⁴⁹² что имело полити­ческим последствием возникновение японского фашизма. В этих услови­ях Б.Мур анализирует различные общественно-политические движения Японии и приходит к выводу об их социоструктурной обусловленности: патриотическая экзальтация крестьянства и выгоды землевладельцев на дороге коммерции, продолжение аграрных проблем в эру индустриализ­ма подготовили возникновение тоталитарного режима в ]930-х.; патри­отический экстремизм поддерживался политически. В отличие от гер­манского, в Японии фашизм был более натуральным, находя поддержку в традиционных институтах; общим же было вступление в индустри­альное общество на поздней стадии, режим репрессии дома и экспансии вовне, коалиция коммерческой и промышленной элиты как социальная база режима, радикализм мелкой буржуазии и крестьянства.⁴⁹³ «Иерар­хическая структура и внутренняя солидарность... обеспечили переход к современному производству и участию в рынке, но при этом Япония заплатила цену за избегание революционного взрыва.»⁴⁹⁴

Еще одним уникальным примером модернизации общества по Б.Муру является Индия, одновременно принадлежавшая двум мирам: экономиче­ски к доиндустриальному, политически — к современному. В ней не проис­ходило ни буржуазных, ни консервативных, ни крестьянских революций⁴⁹⁵. Ь.Мур оценивает последствия британского присутствия в стране как с точки фения экономики — она долгое время оставалась в стагнации, так и с точки фения предупреждения формирования реакционных коалиций земельных элит с относительно слабой буржуазии. Традиции политического управле­ния в Индии опирались на армию, поддерживающую трон, и крестьянство, оплачивающее обоих, а также на религиозную и кастовую организации: ин­ституциональный комплекс крестьянских общин был организован кастовой системой так, что с помощью налогов и армии поддерживал порядок управ­ления⁴⁹⁶. При этом аграрная бюрократия находилась на вершине весьма разнородного общества с наделенными разным объемом ресурсов и власти группами, а слабая национальная аристократия в силу связи с экзотическим «импортом парламентарных институтов»⁴⁹⁷ также не могла претендовать на лидирующие роли. Земля как основной ресурс находилась в руках правя­щих слоев, она отдавалась в награду за государственную службу, при этом каждое поколение начинало с нуля, что обеспечивало лояльность режиму. Таким образом, индийская политическая система устраняла бюрократиче­ские угрозы, но по сравнению с Китаем система Акбара была весьма при­митивна⁴⁹⁸. Экономически же обилие крупных городов не давало концен­трации в них торговли и коммерции в европейском понимании — они были больше политическими и религиозными центрами⁴⁹⁹.

В качестве ключевых социальных отношений, определявших харак­тер общественных структур, Б.Мур видит отношения между бюрокра­тией и крестьянством, зависящие от ряда причин. Крестьяне платили часть продукта правителю, «административным идеалом, особенно на­чиная с Акбара, стали прямые отношения между крестьянином и го­сударством⁵⁰⁰» с жестким контролем со стороны центра, но этот идеал в полной мере не был реализован. В этих целях был создан огромный штат доходных чиновников, под прямым контролем императора, прак­тиковалась передача требуемого для увеличения войска и иных целей имущества определенной территории (провинция, деревня) правите-лю. Задачей бюрократии являлось также сохранение в этих условиях порядка и спокойствия. Было множество иных паттернов воспроизвод­ства прямого контроля. Для этого и существовал институт заминдаров, которых можно широко классифицировать по границам полномочий и иным параметрам. Параллельно существовали сильные аристократы, полные хозяева на своих землях, в силу чего заминдары не могли четко определить свое место в административной схеме, ограничиваясь тер­риториями, где они имели полные права. На практике их права могли быть проданы, разделены, переданы и пр. По мере того как формиро­вались градации независимости субъектов внутри имперской системы, мелкие заминдары формировали локальную аристократию, играя опре­деленные политические роли³⁰¹, особенно в подавлении крестьянских бунтов. Именно они сформировали систему частной собственности на землю. Частная собственность на землю субординировала отношения. Финансовая политика с 1605 по 1658 гг. предусматривала строительство и потому экспансию в плане активизации сборов, привлекая внимание к земле и являясь источником структурных слабостей общества⁵⁰².

В этих условиях крестьянские восстания стали частыми и бурными: люди отказывались платить годовые налоги и брали оружие. В итоге к сер. 18 в. гегемония бюрократии в системе слабой королевской власти включилась в состояние внутренней войны. В это же время начинается активное британское вторжение на экономическое пространство сель­ской местности. Характер политических институтов и высших классов предполагали, что Индия не имела политических движений в направле­нии демократии и капитализма, как в Европе 16-18 в. Но взгляд на кре­стьянство показывает появление в нем политической составляющей⁵⁰³. Отличия Индии от Японии и Китая во многом были связаны с раз­личиями в производстве; различия климатических условий севера и юга Индии предполагали различия в агропроизводстве, его зависимость от ирригации и, как следствие, от налогообложения. Если в Японии, напри­мер, налог составлял фиксированную часть от земельного надела, то в Индии — фиксированную пропорцию от урожая⁵⁰⁴. Организация труда в крестьянской общине Индии также отличалась от таковой в Японии, что объясняло низкий уровень возделывания. Влияли и возможности обмена трудом между имеющими землю, имеющими ее мало или не имеющими. Все эти механизмы помогают понять пассивность и несклонность индий­ского крестьянства к коллективным действиям. Стандартное объяснение имеет религиозную направленность, но и здесь главным инструментом, обеспечивающим доминирование каст, выступали небольшие группы ли­деров в каждой касте, на определенной территории — в некоторых частях Индии выстраивалась своеобразная иерархия таких представителей⁵⁰⁵, которые контролировали поведение членов своей касты. Члены низших каст принимали свое место в общественной структуре как данность; так создавались определенные поведенческие паттерны.

В этих условиях правительство постепенно утратило централизую­щие контрольные функции, в то же время заминдары, получившие место в схеме, перестали нуждаться в централизованном контроле за их отно­шениями с крестьянством⁵⁰⁶; начала формироваться новая социальная система, абсорбирующая кастовые и религиозные элементы на новой основе. Изменения общественной структуры провоцируются британ­ским вмешательством с появлением в сер. 19 в. Вест-Индской торговой компании, контролирующей индийские территории. Б.Мур полагает, что с точки зрения современных социологических теорий бюрократии прак­тически невозможно увидеть, как шли такого рода изменения, но исто­рическая социология и смешанная методология позволяет это сделать. Курс на развитие был широк и навязывался традициями христианской цивилизации. Б.Мур тщательно анализирует торговлю, правила игры, общественные трансформации и выделяет три важных момента для Ин­дии: начало коммерциализации агрокультуры через установление права и порядка; регулярные налоги и собственность; частичное разрушение ручного ремесла и изменения в контроле Британии с 1857 г.⁵⁰⁷

Страна вовлекалась в британский рынок, и формировалась полити­ческая и экономическая база для того, чтобы иностранцы и владельцы земли и капитала удалялись от крестьянства. Ситуация осложнялась заминдарами, чьи права собственности были под сомнением, и после прихода новых правительств в 90-х гг. они получают стабильность по­зиций. В целом же британская политика интенсифицировала тренд к па­разитическому землевладению⁵⁰⁸, а рыночная экономика обостряла эти проблемы. Подарками Британии Индии Б.Мур называет:

1. Порядок и собственность.

2. Перенос достижений английской промышленной революции, на­пример, на рынок текстиля.

3. Расширение городской занятости.

При этом были и случаи ликвидации земельных элит с последующей прокрестьянской политикой со стороны Британии.

В целом, хотя классовые отношения в сельской местности и были важ­ны, но они не были отделены от кастовой и религиозной составляющей, и потому все вместе формировали определенный институциональный ком­плекс. Реформы в таких условиях носили очень ограниченный характер. В тоже время, коммерция и промышленность формировали определен­ный аттитюд, угрожавший традиционному индийскому обществу.

1858-1947 гг. являются для Индии мирными, что представляло контраст по сравнению с остальным миром. Намечается тенденция к формированию коммерческого и профессионального классов⁵⁰⁹, выс­шие классы стремятся к лидерству в городах, а присутствие Британии предотвращает формирование реакционной коалиции по Германской и Японской модели и даже способствует отчасти аккомодации буржуазии и крестьянства. В то же время, агрокультура остается ареной с ограниче­ниями для презентации своих способностей — именно там сохраняются кастовые традиции. Многообразие агропроизводственных форм выхо­дит из-под контроля системы из-за сложности контроля за множеством мелких хозяйств⁵¹⁰; влияние же крупных землевладельцев сказывается на росте цен на землю в начале века. Частичное вовлечение в рынок приносит изменения роли держателей капитала — они вовлекаются в деревенскую экономику: фактически начинают воспроизводиться анта­гонизмы западной системы производства.

Между 60 и 80-ми гг. ситуация усугубляется: несмотря на попытки ее нормативного регулирования противоречия сохраняются. Крестьяне продолжают примитивные капиталистические заимствования, обще­ство не получает от этого выгоды⁵¹¹.

Б.Мур подробно анализирует роль в распоряжении землей крупных владельцев и рантье, заминдаров как промежуточного слоя и беднейших крестьян как самого низшего слоя, и приходит к выводу, что качество земель, сконцентрированных в руках крупных владельцев, очень высо­ко (40% плодородной земли в долине Инда)⁵¹²: фактически речь идет о капиталистической революции в агрокультуре, а главным изменением в социальной структуре под влиянием Британии был рост сельского про­летариата—с 13% в 1891 до 38% в 1931 г.⁵¹³

Особая связь отмечается между крестьянством и буржуазией. Было множество ограничений для развития социальной структуры — касто­вая система, незащищенность собственности, барьеры и пр., однако, по­сле прихода европейцев эти препятствия частично снялись, и появилась возможность конструирования связей между крестьянством и буржуа­зией. Выращивание хлопка и джута, машинное производство и коммер­ческий интерес к этому Англии создавали возможности для эксплуата­ции индийского рынка. Показательна в этом плане работа Индийского национального конгресса: на рубеже 19-20 вв. интересы крестьянства не рассматривались, их рассмотрение начинается лишь после 20-х.: Ганди идеализировал национальное прошлое, ненасилие, и потому стал уделять активное внимание селу, механизации работ при условии, что работники представляют себе производственную задачу; была реализо­вана специфическая программа Ганди по изменению характера труда крестьян и сельских ремесленников.

Между тем, конфигурации классовых отношений и формировав­шийся под влиянием Британии характер лидеров национальных дви­жений способствовали колебанию революционных настроений среди крестьянства⁵¹⁴. Фрагментарность индийского сельского сообщества, осложненная остатками кастовой системы, привела к тому, что в 40-х гг. с разнообразными мелкими землевладельцами и арендаторами начина­ют активно работать коммунисты. Опыт неудачной революции все же показал наличие революционного потенциала среди крестьянства, но революционеры не смогли привлечь сельский пролетариат, не антаго-низируя отношений между средним и мелким крестьянством⁵¹⁵.

Таким образом, Индия также заплатила свою цену за мирные из­менения; и Б.Мур рассматривает, как это отразилось на дальнейшем социально-политическом развитии страны, процессе концентрации зем­ли и изменении состава ее собственников, как это отражалось в планах развития и после 1955 г. Интересны приводимые Б.Муром показатели развития рынков; так он проводит сопоставление темпов развития рын­ка риса Индии и Японии, где показатели последней почти в три раза выше, что явно характеризует производственные возможности индий­ского общества. «Политическое лидерство в Индии в таких условиях было возможно осуществлять.... лишь через революционную аграрную политику»⁵¹⁶.