Гражданская война в России и её Историки 6 страница

Сложилась большая группа историков, плодотворно работающих над историей казачества в годы гражданской войны и опубликовавших ряд монографий. Следует отметить и сборники статей, изданные по этой теме³⁶. Заметим, вместе с тем, что история разных казачьих войск и районов исследуется неравномерно. В отличие от донского казачества, история других исследуется не столь [123] активно и особенно казачьих войск районов Сибири и Дальнего Востока.

Особенности казачьего сословно-этнического сознания и их отношение к проблемам государственности интересно охарактеризовал ростовский историк А. В. Венков: «Ощущение локальности, замкнутости распространялось в сознании казаков на всё войско и даже на всё казачество. Более поздно сложившаяся, служившая, по сути, верхушка не была так оторвана от «низов», как в целом по России, среди местной интеллигенции были сильны своеобразные

«казакоманские», почвеннические настроения. Казачьи войска, — по крайней мере старейшее — Донское, имели опыт собственной своеобразной государственности, а особый порядок управления этот опыт подпитывал». Поэтому, продолжал он, «огромные локальные миры в образе казачьих войск… внесли, конечно, определённый вклад в раскол единого государства», но, с другой стороны, «преследуя вместе с местными локальными мирами (крестьянскими общинами) цель сохранения ценностей этих локальных миров, большие сообщества — казачьи войска — пошли по пути укрепления своей возрождаемой государственности, и если мелкие локальные миры разваливали государственность как таковую, казаки крепили власть областную, придавая ей функции власти государственной»³⁷. Привлечём в связи с вышесказанным внимание к содержательной книге Ю. Д. Гражданова «Всевеликое Войско Донское в 1918 году» (Волгоград, 1997), посвящённой строительству государственности на Дону в этот чрезвычайно своеобразный и драматичный период.

В исторической литературе достаточно подробно исследованы попытки создания «казачьей Вандеи» на Юго-Востоке Европейской части России зимой 1917–1918 годов и причины поражения антибольшевистских сил. Но в дальнейшем прямолинейно-уравнительный подход органов советской власти к решению земельного вопроса и стремление крестьян осуществить при поддержке новой власти имущественное и поземельное уравнение с казаками, попытки насильственного насаждения «социализма», изъятие продовольствия, 86

разоружение станиц и усиливавшийся террор со стороны направленных в казачьи районы советских вооружённых отрядов, наступление на традиции и обычаи казаков и присущую им самоорганизацию, наконец, фактор Бреста привели к тому, что их основная масса, придерживавшаяся ранее нейтральной позиции, стала переходить на сторону противников большевиков.

В свою очередь, ставка советской власти на вооружённую силу и политику насильственного «расказачивания»³⁸ привели к эскалации взаимного террора, непримиримой борьбе на уничтожение. Подобные действия вели в исторический тупик. Пересмотр террористического курса политики советской власти в отношении казачества осенью 1919 года, а, с другой стороны, усталость казаков, понесших страшные потери в гражданской войне³⁹, во многом предопределили последующее благоприятное для большевиков развитие событий. Население казачьих районов понесло страшные потери в годы гражданской войны. По данным М. Бернштама, занимавшегося их подсчётами на Дону, здесь погибло около 2 млн человек (половина населения региона), в том числе 1,3 млн лиц казачьего сословия или 70% донского казачества. Из числа последних 100 тыс. погибло в восстаниях против советской власти в 1918–1919 годах⁴⁰.

Осмысление истории казачества в годы гражданской войны заставляет, вместе с тем, отвергнуть и старые стереотипы о нём как силе, полностью враждебной советской власти. Значительная часть, и прежде всего выходцев из казачьих низов, воевала на стороне красных⁴¹. Но рецидивы подозрительности и антиказачьих настроений в центральном и региональном советском руководстве сохранялись, что нередко негативно сказывалось и на людях, занимавших высокие посты в Красной армии. Свидетельством этому трагическая судьба одного из основателей красной кавалерии, командующего 2-й конной армией Ф. К. Миронова. Он был арестован 13 февраля 1921 года на родном Дону после победоносного завершения врангелевской кампании по обвинению в причастности к контрреволюционному заговору и доставлен в Москву. [123] Спустя почти два месяца (2 апреля 1921 г.) Миронов был расстрелян в Бутырках по приговору Президиума ВЧК. Заметим, что это был уже второй вынесенный ему смертный приговор. Но в октябре 1919-го он был отменён после рассмотрения его вопроса на заседании Политбюро ЦК РКП(б). В связи с этим отметим содержательный сборник документов «Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917–1921 гг.», изданный в 1997 году⁴².

Вспомним и трагическую судьбу другого организатора красной конницы — Б. М. Думенко, выходца из крестьян, расстрелянного в мае 1920 года по ложному обвинению. Возвращение в историю этих незаслуженно забытых имён заставляет существенно пересмотреть вопрос о роли и месте людей, стоявших у истоков создания красной кавалерии, сыгравшей важную роль в исходе сражений российской гражданской войны.

Дальнейшее изучение истории казачества в гражданской войне призвано расширить географию исследования и полнее объяснить сложнейший водораздел в нём в рассматриваемый период времени. Важно раскрыть, как и с кем казаки надеялись отстоять свои интересы, традиции, образ жизни, свою правду, понять всю совокупность причин и обстоятельств, определявших персональный выбор и изменение позиций различных казачьих слоёв в годы этой сложнейшей и драматичной эпохи.

Воссоздание подлинного исторического полотна гражданской войны требует изучения и других групп и социальных слоёв населения. Последние годы были временем острых дискуссий о роли интеллигенции в революции и гражданской войне. Трактовки и интерпретации были весьма разнообразны: от оценки интеллигенции как творца и главной силы, ответственной за революцию и последовавшую за ней гражданскую войну, до их жертвы или же детонатора взрыва, высвободившего энергию народной смуты, особую роль в которой сыграли деклассированные элементы — маргиналы⁴³.

Чрезвычайно актуальной и дискуссионной остаётся проблема исследования процессов дифференциации в среде интеллигенции и факторов, обуславливавших сложный политический выбор в условиях гражданской

войны. Принципиально значимо изучение особенностей взаимоотношений как с советской властью, так и с её противниками различных групп специалистов — офицерства, учёных, инженеров и техников, учителей, врачей, представителей творческих профессий и др.

В середине 80-х годов известный историк интеллигенции С. А. Федюкин обоснованно подверг критике устоявшееся в советской историографии в течение долгого времени мнение, что после Октября интеллигенция разделилась на три группы. Считалось, что наименее квалифицированная её часть приветствовала революцию (утверждалось, что это было характерно, например, для учителей, техников, агрономов и представителей других массовых профессий) и способствовала её победе, средние слои заняли нейтральную позицию, а верхи встретили революцию враждебно.

Федюкин справедливо указал, что в определении послеоктябрьской позиции того или другого интеллигента, его социальное происхождение или его профессиональный, иерархический ранг не всегда играли решающую роль. Разделительная линия проходила не только между названными группами интеллигенции — высшая, средняя, низшая, но и внутри них. Этот вывод имел принципиальный методологический характер и использовался в последующем изучении истории интеллигенции послеоктябрьского периода и гражданской войны⁴⁴.

Нельзя не согласиться, что именно интеллигенты составляли интеллектуальное, идеологическое и нравственное ядро каждого из противоборствующих лагерей, направляя свой талант и способности на обеспечение победы. Тем самым они объективно усиливали ожесточённость гражданской войны, умножая её жертвы, и, вместе с тем, сами несли тяжёлые потери. Часть традиционной интеллигенции (медики, специалисты в области транспорта, военной техники и др.) стремилась, по справедливому замечанию В. С. Волкова, ограничить свою роль исполнением профессиональных функций, причём это не всегда служило интересам того политического режима, который [123] существовал на данной территории⁴⁵.

В сложнейших испытаниях революции и гражданской войны интеллигенция сумела в своей значительной части сохранить независимость, критичность мышления и способность находиться в оппозиции к власти. Среди неё было немало сторонников так называемого «третьего пути» и нейтралов. Но ожесточённое военнополитическое противоборство размывало нейтральные и колеблющиеся слои, углубляя моральную и идейную трагедию гуманистически настроенной интеллигенции.

Советская историография традиционно уделяла главное внимание изучению интеллигенции в районах, где существовала советская власть. В посмертно опубликованной в 1987 году статье С. А. Федюкина «Интеллигенция и белое движение (1918–1920 гг.)»⁴⁶ было справедливо указано на то, что за пределами внимания исследователей оставалась та часть интеллигенции, которая находилась на территории, контролируемой противниками большевиков (а она доходила порой до 3/4 всей площади страны). Подобный существовавший ранее подход к изучению интеллигенции был обоснованно назван методологически неправильным и односторонним. Автор предпринял попытку охарактеризовать некоторые тенденции поведения интеллигенции «за линией фронта». Интересное освещение эта тема получила в новой книге волгоградских историков В. Д. Зиминой и Ю. Д. Гражданова «Интеллигенция в политических процессах России начала ХХ века»⁴⁷.

В качестве активной силы контрреволюции выступал влиятельный, хотя и немногочисленный слой интеллигенции, тесно связанный с прежними господствовавшими классами, — крупное чиновничество, духовенство, часть профессуры, публицистов, литераторов, студенчества. Ядро белого движения составляло офицерство. Программно-идеологические аспекты антибольшевистского движения, обоснование «белой идеи», чем активно занимались именно представители интеллигенции, довольно подробно исследуется в новейшей исторической литературе, посвящённой противникам большевиков, о чём пойдёт

разговор в специальной главе данной книги. Но в целом нет оснований говорить о какой-то однозначной позиции и линии поведения интеллигенции, находившейся на территории, контролируемой антибольшевистскими режимами. В ней были как их активные сторонники, так и противники. Наиболее многочисленную часть интеллигенции составляли представители массовых профессий — учителя, медицинские работники, инженеры и техники, служащие, которые придерживались в своей основной массе пассивных и нейтральных позиций. Динамика изменения настроений и поведения интеллигенции находилась в зависимости от хода гражданской войны, характера политических режимов на территории проживания, наконец, от собственного материального положения и целого ряда других факторов. Но всё это несомненно требует дальнейшего обстоятельного изучения.

Особый интерес историков по-прежнему вызывает проблема размежевания и раскола в среде военной интеллигенции, офицерского корпуса старой армии. При этом важно учитывать особенности этого процесса в отношении кадрового офицерства и его новых пополнений периода мировой войны⁴⁸. Отметим изданную в 1988 году монографию А. Г. Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Советского государства 1917–1920 гг.». В связи с процессом десталинизации, развернувшимся в советском обществе во второй половине 80-х годов, появилось немало публикаций, посвящённых бывшим офицерам, избравшим после революции сторону советской власти, ставших видными организаторами её вооружённых сил и впоследствии репрессированных Сталиным. Среди интересных сюжетов, требующих исследования, — судьбы 14 тыс. офицеров и генералов⁴⁹, сдавшихся в плен или перешедших на сторону советских войск в годы гражданской войны.

В постсоветский период центр тяжести исследований сместился на офицерский корпус белых армий, особенности его состава в различных регионах страны. Большое значение приобрело изучение персоналий его руководителей⁵⁰. С точки зрения расширения доступности корпуса источников и возможностей работы с ними полезным стало переиздание в России в конце 80-х — 90-е годы мемуаров белогвардейцев. Ценность подобных изданий возрастает, если они сопровождаются содержательными комментариями, аннотированными именными указателями, а тем более дополнительными [123] подборками архивных документов.

Из историографии гражданской войны во многом выпадает такая категория, как «солдаты и матросы». Прав Э. Модсли, заметивший, что она не попадала ни в категории, изучаемые западными социальными историками, ни в исследования советских авторов, изучающих социальную структуру общества⁵¹. Между тем, за годы мировой войны в российские вооружённые силы было мобилизовано более 15 млн. чел., а около 3 млн. привлечено в многочисленные полувоенные организации, обеспечивающие нужды армии и флота. На протяжении эпохи Великой войны, переросшей в гражданскую, эти миллионы самых активных представителей мужской части общества в полной мере впитали в себя и несли впоследствии многие годы военную психологию и убеждение в необходимости решать все актуальные вопросы жизни силой оружия. Они во многом разучились работать и искали иную сферу деятельности, тем более часто порвав со своей прежней социальной средой.

Следует согласиться с Л. М. Гавриловым, что «в мировой истории не было ещё социальных революций и гражданских войн, в исходе которых «военный фактор» сыграл бы такую решающую роль, как это имело место в России в 1917–1922 гг.»⁵². В целом же, роль армии как исключительно важного фактора жизни российского общества в эпоху революции и гражданской войны привлекает пристальное внимание российских и зарубежных историков⁵³.

В исследуемый нами период развернулось самостоятельное изучение проблемы городских средних слоёв в российской революции и гражданской войне⁵⁴. После прихода к власти большевики развернули наступление на эту категорию населения, именуемую «мелкой буржуазией», используя при этом как экономические (обобществление собственности), так и политические методы. Им довольно легко удалось подавить их активное сопротивление и добиться внешней лояльности, хотя политические настроения большинства «среднего класса» и оставались неблагожелательными к советской власти. По утверждению исследовавшего эту

тему в ряде своих работ и в том числе в докторской диссертации тамбовского историка В. В. Канищева, большевики получили поддержку лишь «уравнительно-коммунистической», а, с другой стороны, «беспринципно-карьеристской» части среднего класса, из среды которых удалось сформировать значительную часть кадров провинциальных советских управленцев, также «красных» командиров и комиссаров.

Но, будучи настроены в основной своей части негативно к новой власти, городские средние слои оказались неспособными к организованной и решительной антисоветской борьбе в условиях политической «атомизации общества» и жестокого подавления большевиками оппозиции. В то же время представители этой категории населения активно использовали любые возможности для «теневого» обогащения. Как справедливо подметил В. В. Канищев: «Загнанные вовнутрь «контрреволюционные» чувства городских обывателей» изредка прорывались наружу при вторжении в Советскую Россию белогвардейских армий». Но и белогвардейцы относились к городским средним слоям «презрительно, жёстко и разнузданно, требовали от них физической и материальной поддержки». В целом же, обоснованно резюмировал В. В. Канищев, «средние слои города пережили трагическую зажатость между противоборствующими лагерями гражданской войны, покорились судьбе и подчинились победившей «красной» стороне, оставаясь во многом в душе

«антисоветчиками»⁵⁵. Городские средние слои — значительная, пёстрая, относительно социально активная и экономически значимая часть населения несомненно заслуживает пристального внимания и дальнейшего исследования.

Актуальной и малоисследованной проблемой остаются судьбы так называемых «бывших» и прежде всего их психология и поведение в годы гражданской войны. Речь идёт о сотнях тысяч людей (а с семьями — о нескольких миллионах), бывших помещиках, предпринимателях, банкирах, чиновниках, состоятельной части интеллигенции, которые утратили прежнее положение, доходы и в значительной части вынуждены были покинуть старые места проживания. [123] В советской исторической литературе эта категория населения рассматривалась с определённых идеологических позиций и в контексте политики советской власти по ликвидации эксплуататорских классов. Причём само поведение и действия этих людей рассматривались весьма поверхностно. В соответствии с господствовавшей классовой формулой гражданской войны буржуазия и помещики должны были воевать с рабочими и крестьянами, но на деле присутствие представителей этих слоёв населения на фронте было довольно редким явлением. На их долю выпадало либо выживание под угрозой оказаться в заложниках и стать жертвами красного террора в Советской России, либо миграция в районы, не находившиеся под контролем большевиков, где они надеялись на благоприятное развитие событий и победу антибольшевистских сил в гражданской войне, либо выезд из страны. Различные аспекты истории эмиграции и адаптация представителей ранее господствовавших классов к новой жизни довольно подробно исследуются в новейшей историографии, чего нельзя сказать об их существовании и деятельности в период гражданской войны и в том числе о судьбах этой категории населения, оставшейся в Советской России.

Изучение истории гражданской войны в России убеждает, что при всей значимости классовых лозунгов и категорий её нельзя рассматривать как исключительно классовое явление и вооружённую борьбу классов. Раскол происходил и внутри них, а также внутри социальных слоёв и групп российского общества.

Сегодня совершенно очевидно, что гражданская война не была лишь вооружённым классовым противоборством между пролетариатом и крестьянством (или беднейшей его частью), с одной стороны, и буржуазией и помещиками, с другой, что являлось основным концептом советской историографии. Последние, будучи движущими силами гражданской войны, сами, как правило, непосредственно не принимали участия в боевых действиях. Рабочие (не говоря уже о крестьянстве) были далеко неоднородны в своих политических симпатиях и конкретных действиях в годы гражданской войны.

Рабочий класс в советской исторической литературе

традиционно выступал символом и главной движущей силой победы большевиков в Октябрьской революции и гражданской войне, носителем идеи и творцом государства «диктатуры пролетариата». Какие-либо сомнения и критическая ревизия этих утверждений не допускались. В западной историографии эта тема стала предметом пристального внимания и вдумчивого изучения и в первую очередь историков-»ревизионистов»⁵⁶.

Большой интерес последних вызывали изменения в составе и положении рабочих в условиях деурбанизации военного времени, а также воздействие процессов деклассирования на позиции советской власти в стране. Исследователи констатировали, как правило, сохранявшуюся поддержку большевистского режима со стороны значительной части рабочих в годы гражданской войны, что во многом и предопределило победу. Вместе с тем, зарубежные историки подчёркивали и исследовали глубокую дифференциацию в среде рабочего класса: с одной стороны, пестроту взглядов и политических настроений, а с другой, расширяющийся разрыв между рабочими и большевиками, советскими органами, и нередко открытые конфликты с использованием последними методов подавления и репрессий.

Признавая выдвижение значительной части рабочих в органы новой власти, историки вместе с тем указывают и на существенные, а нередко и качественные изменения, происходившие с этими выдвиженцами в процессе централизации и бюрократизации органов новой власти, отрыве её от народа и превращении декларировавшейся «диктатуры пролетариата» в «диктатуру над пролетариатом». Большое внимание историки— «ревизионисты» традиционно уделяли проблемам политической культуры, сознания и менталитета рабочих и тем изменениям, которые происходили в годы гражданской войны. У этой категории историков определённый интерес вызывали различные политические настроения в рабочей среде, оппозиция к власти и оппозиции в партии большевиков, в той или иной мере отражавшие настроения рабочих («анархо-синдикалисты», «децисты», «рабочая оппозиция»). Для исследователей же консервативного политического спектра именно эта проблематика стала центральной, а опровержение «мифа» [123] о поддержке рабочими большевиков они поставили как свою главную задачу.

В целом, сегодня и в зарубежной, и в отечественной историографии активно исследуется тема конфликтов, противоречий, забастовок и даже вооружённых выступлений рабочих против большевиков⁵⁷. Но актуально и объективное изучение рабочей политики антибольшевистских правительств и отношения к ним рабочих. Оппозиция рабочих была продиктована не только и, может быть, не столько их классовыми симпатиями, сколько житейским прагматизмом. Эти правительства не обеспечивали, как правило, их защиту от произвола предпринимателей. Советская власть при всей жесткости своей политики и военнокоммунистических крайностях ставила именно рабочих в привилегированное положение.

Происходившее размежевание и внутриклассовая борьба в среде российских рабочих в годы гражданской войны — несомненно важная проблема, требующая дальнейшего взвешенного и объективного изучения. При этом не следует уходить в крайности. Всестороннее исследование в общероссийском и региональном разрезе российского рабочего класса в эту эпоху (не оставляя вне внимания рабочих, находившихся на территориях, контролировавшихся противниками большевиков), его экономического положения, социального самочувствия, самосознания, поведения, политических симпатий и действий, участия в государственных и общественных организациях является актуальным для историков.

Общая картина социальных отношений в эпоху гражданской войны получает различное освещение в работах современных историков. В отличие от точки зрения, традиционной для советской историографии, а нередко и для западных историков-»ревизионистов», полагавших, что большевики вели за собой большинство населения, многие современные исследователи ставят под сомнение или категорически отвергают этот вывод. По мнению М. Левина: «Оба лагеря были коалиционными, а не чистыми, ярко очерченными классами. Каждая сторона имела очевидное, хотя и не вполне монолитное ядро, вокруг которого выпластовывались более широкие слои населения, нередко

колебавшегося, переходившего с одной стороны на другую, снова возвращавшегося на круги своя или создававшего собственный лагерь. Именно этот поток делал гражданскую войну непредсказуемой для участников тогда и такой сложной для сегодняшнего анализа. Такое флюидное состояние дел относится к обеим сторонам»⁵⁸.

Размышляя над характером и движущими силами гражданской войны и видя её сущность в борьбе формировавшегося тоталитарного государства против общества, историк В. Л. Дьячков пришёл к выводу, что «по социальным, национальным, региональным

«горизонталям» гражданская война была борьбой каждого социального слоя за новое, лучшее место в быстро изменявшейся пирамиде общества, борьбой в условиях распада дооктябрьской социальной лестницы, уничтожения её верхних этажей и всей прежней системы социальной идентификации». По его мнению, наиболее активными в борьбе «за место под солнцем» оказались средние и низшие маргинализированные слои города: «Не «союз рабочего класса и трудящегося крестьянства» привёл государство к победе, а общие интересы и действия «маргиналов» города и «маргиналов» села». Они были наиболее активной частью общества и лагеря победителей, заняли в годы гражданской войны большинство мест «у кормушки» государственного распределения⁵⁹.

Современные исследования социальной истории гражданской войны в России, её движущих сил и участников значительно обновляют и обогащают представления о сложной и всеобъемлющей картине межклассовых, внутриклассовых и внутригрупповых коллизий и противоборства. Дальнейшее продвижение в изучении поднятых вопросов позволит глубже понять характер, сущность и исторические последствия гражданской войны для судеб народа, государства и общества.

ГЛАВА 5

ИНТЕРВЕНЦИЯ, МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ Важным аспектом исследования рассматриваемой эпохи и одним из видов военного противоборства, [123] разворачивавшегося в эпоху гражданской войны в России, являлась международная интервенция, тесно связанная и вытекающая из событий мировой войны и российской революции. Как свидетельствует опыт истории, интервенция является частым спутником больших гражданских войн.

Историография иностранной интервенции и её роли в возникновении и эскалации гражданской войны в России имеет давние традиции как в нашей стране, так и за рубежом. Но тенденции изучения были противоположны: разоблачительнообвинительная в советской историографии и преимущественно объяснительно-оправдательная в иностранной исторической литературе. Эти различия были очевидны уже в мотивации интервенции. Иностранные историки объясняли причины интервенции в первую очередь военно-политическими и военностратегическими факторами, проистекавшими из мировой войны. Советские авторы выводили её главным образом из политикоидеологических (ненависть мировой буржуазии к большевикам и идеям коммунизма, боязнь распространения их в мире и стремление «задушить большевистского младенца в зародыше» и экономических причин (стремление вернуть национализированную собственность, займы и долги, установить контроль за российскими природными и материальными ресурсами, ослабить экономические позиции России в мире).

Дальнейшее изучение этого сложнейшего и дискуссионного комплекса проблем, объяснение причин, мотивов и истоков международной интервенции в России требуют взвешенного подхода и всестороннего анализа, использования всей совокупности разнообразных отечественных и иностранных источников, осмысления планов, интересов и реальных действий в отношении России двух боровшихся между собой в мировой войне коалиций.

Особое внимание в историографии традиционно уделяется генезису интервенции стран Антанты. Но не следует забывать, что ещё в феврале-начале марта произошла военная интервенция Германии, имевшая далеко идущие политические, экономические и другие последствия.

Реальностью последующих месяцев стала продолжающаяся «ползучая аннексия» Германии и Австро-Венгрии против Советской России, несмотря на подписанный Брестский мир, экспансия Турции в Закавказье. А действия бывших союзников — стран Антанты, не реализовавшись в виде «интервенции по

приглашению» или «с согласия» советского правительства, приобрели в дальнейшем откровенно антисоветский характер.

Заметим, вместе с тем, что сама разработка и обсуждение весной 1918 года в высших военно-политических кругах стран Антанты и прежде всего в Великобритании и Франции разных вариантов воздействия на ситуацию в России и в том числе возможная отправка союзнических экспедиций на Русский Север и Дальний Восток по согласованию с советским правительством с целью дальнейшего продвижения в центр страны и воссоздания Восточного фронта — эта та тема, которая до последнего времени не была известна многим специалистам, занимавшимся историей гражданской войны, и её исследование во многом обогатило представления о той сложнейшей и противоречивой обстановке, в которой интервенция Антанты рождалась¹.

Добавим, что эта линия Антанты активно прорабатывалась на встречах с советским руководством и прежде всего с Л. Д. Троцким, а также с В. И. Лениным представителями союзнических держав Р. Б. Локкартом, Ж. Садулем и Р. Робинсом, действовавших во многом в противовес официальной линии поведения руководителей дипломатического корпуса. Последние с весны до середины лета 1918 года находились в Вологде, занимали консервативную, антибольшевистскую позицию и избегали контактов с советским руководством. Кстати, история пребывания дипломатического корпуса в Вологде стала предметом ряда публикаций, среди которых выделим книгу вологодских авторов А. Быкова и Л. Панова «Вологда — дипломатическая столица России»².

Сложная диалектика гражданской войны и интервенции, роль последней в происхождении российской гражданской войны по-прежнему вызывает большой интерес и разнообразие суждений историков³. Тенденцией отечественной историографии последних лет стал отказ от привычных для советских авторов попыток объяснения гражданской войны внешним вооружённым вмешательством. При всей значимости последнего такое явление, как гражданская война, имеет в первую очередь внутрироссийские корни и причины. Вместе с тем, для ряда регионов, например, для Русского Севера, по убеждению многих историков⁴, именно интервенция являлась ключевой проблемой для понимания истоков и характера развертывавшегося вооружённого [123] противоборства. Без иностранного военного вмешательства антибольшевистский фронт здесь имел малые шансы на возникновение и длительное существование, и внутренняя борьба здесь вряд ли вылилась бы в форму гражданской войны.