Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы

Мишель Фуко (1926 - 1984) – французский философ, теоретик культуры и истории, имел образование психолога. Основал первую во Франции кафедру психоанализа. Известен как представитель постструктурализма в философии. Основные работы – «Рождение клинки: археология взгляда медика», «Слова и вещи: археология гуманитарных наук», «Философский театр», «Жизнь подлых людей» и др. Занимался проблемами языка, письма и автора, психических отклонений, истории европейской культуры. В книге «Рождение тюрьмы» Фуко проводит интереснейшее исследование истории официальных наказаний и казней, которое позволяет осмыслить, что такое власть и в каких формах она себя проявляет.

◘

 

[…С развитием человечества казни и наказания становятся все мягче и гуманнее.] С мягчение наказания имеет две стороны. Во-первых, нака­зание «обесцвечивается». Экзекуция из спектакля превраща­ется в часть юридической процедуры. Наказание «теряет сцену», избавляется от зрителей.Общество отныне поддер­живает правосудие не любованием страданиями преступника, а моральным осуждением преступления. Власть поддерживает свой авторитет не свирепостью казни, а неотвратимостью наказания. Во-вторых, из казни устраняется момент физического мучи­тельства. Гильотина лишает жизни мгновенно и применяется не к телу, возбуждающему сострадание, а к юридическому субъек­ту, лишенному права на жизнь — одного из возможных прав. Гильотина олицетворяет необратимость и абстрактность закона. Юридическая революция объясняется не столько торжеством гуманизма, сколько сменой объекта наказания. Это — история современной души перед судом.Компо­ненты человеческого существа остаются прежними, это — тело и душа.Но изменились курирующие их социальные ин­станции. Тело перемещается в центр забот власти, душа же оказывается эпифеноменом «политической технологии тела» и в качестве такового выступает в суде, укрепленном теперь уймой ученых экспертов.

Власть-знаниепредставляет собой широко раскинутую диф­фузную сеть. Она не является определенной сферой общества. Масса специфических механизмов, накладывающих на дви­жения тела социальные нормы, выступает как «микрофизика власти». Одновременно из процедур наказания, надзора, огра­ничения рождается душа — не иллюзия, не субстанция рели­гий и философий, а то, начто действует закон. Это — образо­вание, «соподчиняющее воздействия определенного типа влас­ти и отношение знания...».

В развитии европейского общества можно проследить своего рода историю наказаний. Средневековое дознание на наш взгляд двусмысленно и нелогично. Сущес­твует большое количество доказательств вины: прямых, не­прямых, посредством рассуждения, совершенно ясных и не­полных. Доказать вину можно и в отсутствие подозрева­емого, но главное — получить признание от него самого. Но «дело не только в том, чтобы злодеи были наказаны по спра­ведливости. Надо, насколько это возможно, чтобы они сами себя судили и приговаривали», — сказано в юридическом трак­тате XVI в. Даже если суд располагает неопровержимыми ули­ками преступления, следствие продолжается. Настойчиво вы­ясняются малозначительные, не относящиеся к сути дела под­робности.

Принцип презумпции невиновности феодальному праву чужд. Подозреваемый вообще не может быть невиновным. Даже за недоказанное подозрение наказывают, хотя и относи­тельно легко (например, ссылкой). Дознание и суд слабо раз­делены. Следователь приступает к допросу уже, в сущности, зная о виновности подследственного.

В средневековом судопроизводстве, как его описывает Фуко, смешаны несколько моментов. Во-первых, в нем присутствует своего рода поеди­нок между обвиняемым и судьей. Истину, которой располагает дознание, преступник должен «добро­вольно» подтвердить, тем самым, признав свое
поражение. Если испытуемый выдержал, то ма­гистрат может прекратить разбирательство.

 Во-вторых, в расследовании уже содержится на­казание. Сознаваясь под пыткой, злодей получает кару за свои преступления. «Судебная пытка к XVIII в. функционирует в этом странном режиме, где ритуал порождения истины идет рядом с ри­туалом, который налагает наказание».

В-третьих, признание и кара должны быть нагляд­ными и символическими. Наказание соответствует своей формой преступлению; богохульникам отсекают язык, убийцам — руку, поджигателей сжигают.

Процедура исполнения приговора насквозь театрализова­на. Казнь — это воспроизведение того света. Каждая деталь в поведении казнимого имеет значение. Тот, кто переносит стра­дания со смирением, как мученик, не будет отвергнут Богом. Момент истины проявляется и в характере страданий: легкий конец — помогает Бог, ошибка судей, тяжелый — подтвер­ждение злодейства.Все: крики, движения тела, продолжи­тельность агонии — имеет символическое значение.

Пытка внутри судебной процедуры создает реальность того, что подлежит наказанию. Истина(разоблачение преступления) и власть сходятся вместе над телом истязуемого непосредствен­ным, видимым и символическим способом. Экзекуция демон­стрирует порядок познания, но и символизирует суверенитет монарха над жизнью подданных, частично нарушенный пре­ступлением. Передаточным звеном между монархом и наро­дом, по словам Жозефа де Местра, является палач. Каждая жертва — камень в фундамент государства. Какое имеет значение, если она невинна? Чтобы изменить подобное отно­шение к наказанию, необходим иной тип знания-власти.

Призывы к гуманностистановятся перед французской ре­волюцией повсеместными. Всеобщее изменение установки, трансформация в области духа и бессознательного? Может быть, но более очевидно и наглядно — попытка приспособить механизмы власти, которые направля­ют существование индивидов, адаптация и улучшение аппара­та, который берет под надзор их повседневное поведение, их идентичность, их движения; другая политика по отношению ко множеству тел и сил, которое на­зывается населением.

Судебная система старого режима, отождествляемая с волей монарха, крайне неэффективна, громоздка, раздута, раздроблена между множеством инстанций.Неразбериха усугубляется созданием новых комитетов, комиссий и вме­шательством сверху.

При показательном зверстве судебной расправы эта власть удивительно беспомощна перед разгулом преступности и, ка­жется, никогда не может или не хочет добиться выполнения изданных ею законов. Королевские ордонансы могли не при­меняться в течение десятков и даже сотен лет. Взяточничест­во, мелкое воровство, бродяжничество, самовольный уход от хозяев были условиями существования целых социальных сло­ев. Поэтому неукоснительное соблюдение законов означало бы осуждение и уничтожение значительной части населе­ния.При феодализме имеется пространство терпимого безза­кония и нарушить его — значит встретить сильное сопротив­ление, мятеж, даже гражданскую войну. Правосудие подтачи­вается привилегиями, исключениями для сословий и отдель­ных лиц.

Буржуазия начинает выступать за судебно-административные преобразования еще до революции 1789—1794 гг. К это­му ее побуждает изменение характера преступности:стано­вится меньше грабежей, убийств, но больше финансовых ма­хинаций и других покушений на частную собственность. Фео­дальный суд защищает предпринимательство плохо и неохот­но, у него свои задачи и своя модель общества: государство — это семья, и преступление есть мятеж против отца всех под­данных, измена, подлежащая суровому и показательному искоренению. Этот маломощный и дорогостоящий аппарат, способный разве что на ритуальное зверство, должен быть за­менен надежным, всеохватывающим и экономичным. Соответ­ственно меняется и модель общественного устройства. По­следнее основано на договоре, является системой, вредные эле­менты из общественного организма должны своевременно ус­траняться.

Уголовное право видится реформаторам более терпимым к подсудимому (в смысле суровости наказаний), но и более не­терпимым к преступности, более систематичным и регуляр­ным. Власть — это управление всей общественной систе­мой, и ей нужна «калькулирующая юриспруденция».

Новая криминологическая мысль обос­новывает следующие принципы борьбы с преступностью:

■ правило минимального количества (преступление совершается из-за выгоды, поэтому его надо сде­лать как можно менее выгодным);

■ правило достаточной идеальности (для предотвра­щения преступления достаточно представления о наказании. Объектом правового воздействия яв­ляется не тело, а дух);

■ правило скрытого воздействия (профилактика правонарушений должна быть массовой, словно каждый — потенциальный преступник);

■ правило совершенной определенности (каждое преступление должно быть обозначено совершен­но четко);

■ правило всеобщности истины (юридическое дока­зательство оперирует универсальными законами логики и разума);

■ правило оптимального определения (все преступ­ления и типы преступников подобает свести в точ­ную систему);

Искусство наказания должно опираться на технологию пред­ставления. К чему пытать? Надо, «чтобы идея мучения была всегда представлена в сердце слабого человека и господствова­ла над чувством, толкающим его к преступлению», — пишет правовед и просветитель XVIII в. Ч. Беккариа.

Пыточная камера излишня, потому что тело исключено из дознания. Установление исти­ны и справедливости — интеллектуальное занятие, пред­мет его — сознание. Исполнение приговора также призвано питать любознательный ум и создавать представления. «Пуб­личность наказания не должна вызывать физический аффект ужаса, она должна открывать книгу чтения».

Просветительские требования к наказанию: специфичность и соответствие преступлению, назидательность — были сформулиро­ваны французским Законодательным собранием 1791—1792 гг. Юристы-реформаторы не отказывались от публичности, раз­нообразия и театрализованности наказаний.Наоборот, эти приемы в исполнении приговора были подчеркнуты. Экзекуция символизировала общественный договор и переквалификацию субъекта права, его нарушившего. В этом рационально-дидак­тичном представлении судороги и крики казнимого неуместны, они возбуждают только грубые телесные аффекты. Зритель же должен понимать и учиться, поэтому приговор должен испол­няться с предельной быстротой. Эшафот рассказывает историю преступления, внедряет в сознание свидетелей гражданские цен­ности и запретительные знаки наказания посредством четкой раз­работанности языка публичной процедуры.

Лишение свободы в числе универсальных методов нака­зания у реформаторов не значилось. Длительное заключе­ние рассматривалось ими как проявление тирании, противоре­чащее воспитательной функции наказания: действия, расска­за, знака и представления. Тем не менее уже в первые десяти­летия XIX в. тюрьма стала главным и по существу един­ственным наказанием за все уголовные преступления, не пред­усматривавшие смертной казни.Победил англо-американс­кий путь тюремного преобразования пенитенциарной системы. Он соединял суровую дисциплину и наставления в духе протестантской морали. Аппарат коррекции состоял в нем из системы строго регламентированных механических действий. Заключенный принуждался к навыкам, которые в конце кон­цов заучивались до автоматизма.

Таким образом, к концу XVIII в. имелись три способа нака­зания:

■ старый, основанный на монархическом праве, с ритуалом пыточных отметок на теле поверженно­го врага и с нерегулярным, показательно-симво­лическим соблюдением законов;

■ новый, превентивно-коррекционный, просвети­тельский. С процедурой пересоздания субъекта права, со знаковым управлением представления­ми, с душой как объектом права;

■ новый, превентивно-коррекционный, утилитарный. С индивидом, принуждаемым к немедленному под­чинению, с чертежом дрессируемого тела и систе­мой воспитательно-тренировочных упражнений.

Перед нами три технологии власти. Одна отмирает в силу архаичности. Другая не прижилась. Третья оказывается в струе социально-экономического развития европейской цивилизации.

 

Порядок управления телом, концентрированно исполь­зованный англосаксонскими пенитенциариями при возведении тюремной системы, повсеместно вызревал на Западе с XVII в. Человек-машина — антропологи­ческий проект, а также психокультурная реальность ново­го времени — создан совместными усилиями власти и на­уки.

Автоматы, которыми так увлекаются в это время, — одно­временно механические устройства, научные модели и образы послушного, выдрессированного исполнителя.

Дисциплина появляется, когда подчинение соединяется в одном отношении с полезностью: чем выше подчинение, тем больше полезность, и наоборот. Самые грубые формы наси­лия отмирают, а взамен повсеместно распространяется пози­тивное принуждение, действующее «микрофизически», в каж­дой клетке человеческого отношения, в каждом движении окультуренного тела. Дисциплина проникает в психофизиоло­гию и пересоздает ткань культуры на позитивных и утилитар­ных началах. Человеческое тело входит в машину влас­ти, которая его изыскивает, расчленяет и воссоздает.

Дисциплинарное первоотношение множественно прораста­ет по всей массе культуры, порождая такие несходные, на первый взгляд, институты, как регулярная армия, школа, больница, мануфактура, тюрьма.Дисциплина проникает в индивида столь глубоко, что становится правилом его жизни, основой личности.

Приемы контроля над населением разнообразны.

Индивид прикрепляется к своему физическому и социальному месту. В отличие от стратификации предыдущих эпох, человек нового времени помещен в поле абстрактных, количественных опреде­лений. «Искусство разделения» тасует индивидов по рабо­чим местам, функциям, позициям. Неконтролированные рас­пределения человеческого материала ликвидируются. Человек заключен и локализован в интеръере казармы, мастерской, школьного класса, тюремной камеры, больничной палаты.

«Речь идет о том, чтобы установить присутствие, знать, где и как находить индивидов, налаживать одни коммуникации и прерывать другие, уметь в любой момент надзирать за поведе­нием каждого, оценивать, одобрять, измерять качества или достоинства. Дисциплина организует аналитическое простран­ство».

Ошибочно видеть в новоевропейской дисциплине самоцель­ное стеснение органики. Такой подход характерен для тради­ционной культуры: время, принадлежащее Богу или господи­ну, нельзя тратить для собственных забот и услаждений. В новое же время органические потенции человека интенсивно используются.

Надзор постоянно совершенствуется. Система мануфак­турного контроля иная, чем на фабрике. Там — принимают продукцию, здесь — управляют производством. Управление является частью производственного процесса. Надзирают не только на предприятии. В школе надзор ста­новится частью обучения. В помощь учителю из учеников на­значаются «офицеры», «интенданты», наблюдатели.

Могущество государства теперь определяется тем, насколько оно все видит и знает. Создается всеохватывающая, анонимная сеть осведомителей.Система надзора работает, как машина.

Нормализующая санкция постоянна (непрерывные микро­порицания за опоздания, промедления, небрежность). Она кор­рективна. Находится в паре с поощрением. Она точечна, изме­рительна, как журнал со школьными оценками.

Нормализующее наказание действует в толще социальной ткани и воспринимается как естественное проявление челове­ческого общежития. Более явно власть проявляет себя в ос­мотре (examen).

Французское «ехатеп» имеет и другое значение, тождествен­ное русскому «экзамен». В осмотре-испытании власть объекти­вирует себя для индивида, показывая, что тот находится под ее надзором. Экзамены вводят испытуемого в мир документации, описывая его по определенным правилам. Жизнь оказывается материалом для делопроизводства. В архиве кипит работа по кодифицированию и формализации индивида. Хранилище доку­ментов состоит из «дел». В них учет жизни государственных слу­жащих, преступников, сумасшедших ведется, как раньше хро­ники королей. Перечень санкций, поощрений, мер, применен­ных к герою административного сюжета, перемежается с науч­ными характеристиками его личности и организма.

При феодализме о низах вспоминают лишь тогда, когда игно­рировать их уже невозможно. В случае «нисходящей индиви­дуальности» власть занята преимущественно «низами»: ребен­ком больше, чем взрослым, сумасшедшим — больше, чем нор­мальным, преступником — больше, чем законопослушным.

Не каждому человеку доведется попасть в «ненормальные» или правонарушители. Но каждый проходит через школьное обучение, медицинские процедуры, служебные санкции и по­ощрения, т.е. подпадает под нормализующие воздействия влас­ти. Это — дисциплинарная подоплека прогресса индивидуаль­ности в новое время. Власть идет рука об руку с наукой. Пос­ледняя открывает момент аномальности в каждом человеке. Открытие бессознательного, невротических тревог и фантазмов, комплексов, заложенных детством, вводит нормализую­щее воздействие в само понятие научно-гуманитарного мето­да. То, что называется индивидуальностью, создается совмест­ным движением обоих рычагов власти-знания.

Трудно найти специальный общественный институт, кото­рый поддерживает дисциплину. Ведь дисциплина — это уни­версальная технология власти, она везде: в семье, школе, на фабрике, в больнице.Этим новое время отличается от сред­невековья, когда власть преимущественно запретительна и дей­ствует как бы отдельными анклавами. Теперь власть накрепко связана с позитивным, продуктивным началом и поэтому воз­держивается от демонстративного насилия.

Полиция, которая имеет наиболее явные дисциплинарные функции, отличается от старой королевской полиции тем, что большую часть работы проделывает незаметно. Чем меньше о ней вспоминают — тем лучше.

Проникая в экономику, государственное управление, вос­питание и другие сферы, дисциплина вытесняет оттуда старую технологию власти по причине своей универсальности, эффек­тивности, дешевизны. Выступая в роли «мягкого», гуманного воздействия, дисциплина устраняет расточительные повадки старого режима в обращении с «человеческим материалом». Таким образом удается включить массы людей в производство и гражданские отношения буржуазного общества.

 …Вернемся немного назад, к средству контроля, называемому экзаменом. Первое его значение — осмотр, второе — проверка, третье — изучение. Познавательной опорой постоянно следя­щей власти являются науки о человеке. Они оформляются в XIX в., чтобы систематизировать дисциплинар­ные практики и направить их в новые области. На долю человекознания выпадает специфическая задача составления «досье» на человека. Человек традиционного общества зачастую не знает даже даты своего рождения, не говоря уже о росте, весе и других параметрах. Чтобы получить вышколенного работ­ника и законопослушного гражданина, «стыковать его с другими наподобие хорошо действующей машины, необходи­мо расписать его на характеристики, составить на него анкету. Человекознание принимается за составление такой анкеты. Демография разделяет индивидов по возрасту, полу, семейному положению, антропология измеряет его тело, социология описывает его место в обществе, на долю психологии достаются интимные и тонкие пункты…

 

Текст печатается по изданию: Foucault, M.Surveiller of punir. Naissanse de la prison / Paris: Gallimard, 1975. – Фрагментарный перевод и реферирование В.А. Шкуратова // Культурология: Учебн. пособие для студ. высш. учебн. заведений / Под. ред. Драча. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. – С.520-539.