Вступление к XIV веку

"С половины XIV века наблюдается на Руси явление, которое объясняется всецело историческими условиями монгольского времени, явление неизвестное по местным условиям на Востоке. Его принято называть монастырской колонизацией. Удаляясь от людей в непроходимую лесную глушь, которая, собственно, и называется на древнерусском языке пустыней, отшельник надолго подвизается один, "един единствуя", посещаемый только зверями. Лишь только пойдет в народе молва о нем, затем легким пером пронесется слава, как в лесную пустыню к малой келейце безмолвника один за другим собираются его будущие сожители и сподвижники. С топором и мотыгою они трудятся своими руками, труды к трудам прилагая, сеча лес, насевая поля, строя кельи и храм. Вырастает монастырь. И к шуму векового леса, к дикому вою и реву волков и медведей, присоединяется теперь новый, правда, сначала слабый звук - "глас звонящих", и, как будто на зов нового голоса, на приветный звон монастырского била, к обители являются крестьяне. Они безпрестанно рубят лес, пролагают дороги в непроходимых раньше дебрях, строят вблизи монастыря дворы и села... Села разростаясь превращаются в посад, или даже город... Это движение вызвано было величайшим подвижником русской земли, отцом последующего монашества, преп. Сергием Радонежским, который, по выражению его жизнеописателя, был "игумен множайшей братии и отец многим монастырем", а по летописцу: "начальник и учитель всем монастырем, иже на Руси".

Какова же была жизнь пустынника, когда он жил "един единствуя" на лоне девственной природы? Отшельники искали такие местоположения, которые возбуждают в душе чувство высокого, чувство присутствия Бога. Место второй пустыни Сийской (где подвизался Антоний Сийский), "в горах бяше, горами, яко стенами окружено, в долу же гор тех бяше озеро, Падун глаголемое. На горах же тех лес великий зело видети. В подгорий же гор онех стояше келлия святаго. Окрест же ея дванадесять берез, яко снег белеюще. Плачевно же есть место се вельми, яко же кому пришедши посмотрети сию пустыню, зело умилится имать, яко самозрение места того в чувство привести может".

Но пустыня, которая умиляла и возвышала душу, являлась одновременно и силой грозной, полной всевозможных опасностей. "Вот тот же Антоний Сийский, - говорит жизнеописатель его, - шел в северные страны, прилежавшие двинской области, и приходивши непроходимыя лесы, дебри и дрязги иже прилежат студенаго моря-окиана и мхи и блата непостоянныя и езера многая, ищущи благопотребна места, идеже Бог наставит". В этих мхах и болотах "живяху дивии зверие, медведи и волцы, елени и заяцы и лисицы, множество много их яко скота бяше их". Однако, он уживается среди них, как другие преподобные, достигшие безстрастия. "Когда преп. Сергий поселился в лесах Радонежских, по словам жизнеописателя его, пустыня тогда была непроходимая, стези не было, и непроходимо было стопами человеческими: много тогда гадов и ползающих змей являлось ему, к келлии его разные звери подходили во множестве не только ночью, но и днем, стада волков рыли и ревели вокруг его келлии, иногда же являлись медведи, приближались к нему, безвредно окружали его". "Обычай имяше преп. Макарий Колязинский обходити места пустынныя: аще бо и зверие дивии насельницы быша пустыни той, но яко кротчайший овчата с ним хождаху, паче же рещи, яко же и повиновахуся ему, многажды и пищу примаху от него". Климат северный являлся также суровым и немилосердным к беззащитному человеческому существу. В житии Антония Сийского говорится, что зимой от великой бури занесет всю келлию отшельника снегом, а он "живет под тем снегом, аки в пещере и к Богу теплыя свои молитвы возсылает". Откуда брали преподобные эту силу, благодаря которой они могли побеждать законы естества? Как мог, например, преп. Павел Обнорский жить в стволе липы три года? В житии его сказано: "тем сосуд избран бысть Святому Духу". В этих словах и можно найти разгадку к такой вышеестественной жизни святого.

Мы знаем лютость наших русских морозов, а жизнь в дупле дерева показывает, что отшельник, живший в нем, обходился без огня. Такая жизнь превышает человеческие силы, т. к. всякий должен был бы погибнуть в первую же стужу.

Это явление объясняет преп. Серафим в своей беседе с Мотовиловым о стяжании благодати Св. Духа. После того, как их осияла видимым образом благодать Божия по молитве Преподобного, последний говорил Мотовилову: "Никакая приятность земного благоухания не может быть сравнена с тем благоуханием, которое мы теперь ощущаем, потому что нас теперь окружает благоухание Святого Духа. Заметьте же, ваше боголюбие, ведь вы сказали мне, что кругом нас тепло, как в бане, а смотрите-ка, ведь ни на вас, ни на мне снег не тает и над нами также. Стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих. Она-то и есть та самая теплота, про которую Дух Святой словами молитвы заставляет нас вопиять ко Господу: "Теплотою Духа Твоего Святаго согрей мя". Ею-то согреваемые пустынники и пустынницы не боялись зимнего мороза, будучи одеваемы, как в теплые шубы, в благодатную одежду, от Духа Святаго истканную". Теплотою Духа Святаго "согреваемые пустынники и пустынницы не боялись зимнего мраза"... эти слова относятся к российским отшельникам. Но в египетской пустыне картина была иная и характер проявлений помощи свыше иной.

В житии преп. Онуфрия находится описание путешествия св. Пафнутия по внутренней пустыне, где жили среди сыпучих песков, под жгучим солнцем отшельники (IV в.). Это ряд вышеестественных житий. Эти анахореты, как впоследствии по их примеру и наши отечественные, ради Бога отказались от всего присущего человеческому естеству вплоть до инстинкта самосохранения и вверглись в пучину милосердия Божия безоговорочно, храня лишь веру, горами двигающую. И эта вера, как тут, так и там, не оставалась неоправданной. Но у нас теплотою Духа Святаго спасались от мраза, а там - среди безплодной пустыни внезапно возникают источники, вырастают пальмы с ветвями, плодоносящими каждый месяц. Преп. Онуфрий говорил преп. Пафнутию о подобных себе: "Бог посылает к нам святых ангелов", которые приносят им пищу, изводят воду из камня и укрепляют их настолько, что относительно их сбываются слова пророка Исайи, говорящего: "Терпящий же Господа изменят крепость, окрылатеют аки орли, потекут и не утрудятся" (Ис. 40, 31). На вопрос Пафнутия, как он причащается, Онуфрий ответил следующее: "Ко мне приходит ангел Господень, который и приносит с собою Пречистыя Тайны Христовы и причащает меня. И не ко мне одному приходит ангел с причастием Божественным, но и к прочим подвижникам, живущим ради Бога в пустыне и не видящим лица человеческаго; причащая, он наполняет сердца их неизреченным веселием. Если же кто-либо пожелает видеть человека, то ангел берет его и поднимает к небесам, дабы он видел святых и возвеселился. И просвещается душа такого пустынника как свет, и радуется духом, сподобившись видеть блага небесная. И забывает тогда пустынник о всех трудах своих, предпринятых в пустыне. Когда же пустынник возвращается на свое место, то начинает еще усерднее служить Господу, надеясь получить на небесах то, что он сподобился видеть".

То же, что было в IV веке в пустыне египетской, повторилось в "русской пустыне", в Саровских лесах в XIX в.

"Некогда, читая слова Спасителя, - говорит преп. Серафим Иоанну Тихонову, - что "в дому Отца Моего обители многи суть", я убогий остановился на них мысленно и возжелал видеть сии небесная жилища... И Господь, действительно, по великой своей милости не лишил меня утешения по вере моей и показал мне сии вечные кровы, в которых я, бедный странник земной, минутно туда восхищенный... видел неисповедимую красоту небесную и живущих там: великаго Предтечу и Крестителя Господня Иоанна, апостолов, святителей, мучеников и преподобных отец наших Антония Великаго, Павла Фивейскаго, Савву Освященнаго, Онуфрия Великаго и Марка Фраческаго и всех святых, сияющих в неизреченной славе и радости, каких око не видело и ухо не слышало и на помышление человеку не приходило, но какия уготовал Бог любящим Его".

Преп. Серафима отделяют от преп. Онуфрия 15 веков, но мистические явления одни и те же. Преп. Серафим почти наш современник, мы знали еще лично видевших его. Это уже не таинственная далекая древность в тумане веков. Но именно теперь, когда уже у нас почти атрофировались духовные крылья, и мы забыли, какие возможности таятся в нашем духе, был послан нам преп. Серафим, во всей силе и духовной мощи великих древних отцов, чтобы мы вспомнили о своем Богосыновстве и стремились к безграничному совершенству Отца нашего Небесного: "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф. 5, 46).

Сам преп. Серафим понимал так свое назначение: в только что приведенной беседе его с Мотовиловым, он в заключение сказал последнему: "Мню, что Господь поможет вам навсегда удержать это (действие благодати) в памяти вашей... тем более, что и не для вас одних дано разуметь это, а чрез вас для целаго мира, чтобы вы сами утверждались в деле Божием и другим могли бы быть полезным".

Ко всему сказанному можно еще прибавить следующее: любовь является доминирующей чертой северо-восточных подвижников. "Любовь к Богу и ближнему стяжав, закона и пророк исполняя главизну, ибо не любяй ближняго ниже Бога возлюбити может. Ты же, преподобие отче наш Павле, обоя исполнил еси" (6-я песнь канона преп. Павлу Обнорскому).

Такой же исключительной любовью отличался и преп. Серафим, всех приходивших к нему именовавший "радостью". Сходство это, однако, не случайно и не является простым совпадением. Хотя оба подвижника жили в разное время, их разделяет 400 лет, но роднит их то, что они оба опытно прошли тот же путь, ту же святоотеческую школу и увенчались тем же венцом добродетели - совершенной любовью.

Объяснение этой тайны (приобретения истинной любви) дает нам преп. Исаак Сирин (VII в.): "Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, во след которой таинственно течешь ты в отшельничестве, если она (душа) не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя, не препобедив страстей, возлюбила любовь к Богу, и в этом нет порядка... всякий говорит, что желает любить Бога, и не только христиане говорят это, но и неправо поклоняющиеся Богу. И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же при произнесении таких слов движется только язык, душа не ощущает, что говорит". Прежде надо исцелить душу: "Как больной не говорит отцу: "сделай меня царем", но прилагает сперва попечение о недуге своем и по совершенном выздоровлении, царство отца его само собою делается его царством: так и грешник, принося покаяние, получая здравие души своей, входит со Отцом в область чистаго естества и царствует в славе Отца своего".

Даром любви обладают все истинные подвижники и безмолвники, искоренившие страсти. О таких подвижниках преп. Исаак Сирин говорит, что если кому нет возможности проявлять любовь к ближнему деятельным образом по причине безмолвного жития и безысходного его пребывания в затворе, то достаточно пред Богом ограничиться мысленной любовью (молитвенным предстательством). "Ибо, если кто совершенно не имеет общения с людьми и всецело погружен мыслью в Боге, когда мертв он для всего, и удален от всех, таковому не повелевается служить людям и угождать им. Если же кто по временам прерывает свой подвиг и по исполнении своего правила встречается с людьми, и утешается общением с ними, но нерадит о братьях своих, которые в скорбях, думая, благодаря этому в строгости выдержать свое правило, тот не милосерд и жесток. Он не снисходит до участия в делах любви по недостатку милосердия, по самомнению и по ложным помыслам. Кто пренебрегает больным, тот не узрит света. И кто пренебрегает гласом страждущаго, у того сыны его в слепоте ощупью будут икать домов своих. Да не поругаем великаго имени безмолвия невежеством своим. Ибо всякому житию свое время, и место и отличие".

В приведенном отрывке Исаак Сирин говорит о двух сторонах религиозно-христианского идеала, а именно, деятельного милосердия и созерцательного отшельничества, избегающего общения с людьми. ("Не могу быть с Богом и людьми". Авва Арсений). Проф. прот. Георгий Флоровский указывает на существующее по этому поводу в аскетической литературе разногласие и даже противоречие, в котором заключается предельная антиномия, в философской мысли не разрешенная. И это не раз подымало и даже с большой остротой вопросы Богословские и догматические. Проф. Зарин подробно исследует эти "два пути", указывая на их равноценность и даже на ДВУЕДИНСТВО религиозного идеала, включающего и созерцательную и деятельную его стороны. Цель этого идеала воспитать и осуществить НЕРАЗДЕЛЬНО, но и НЕСЛИТНО "любовь" к Богу и к ближним ради Бога. Из приведенных слов преп. Исаака можно видеть, каким образом это задание должно осуществляться на практике в самой жизни аскетов.

Великий печальник земли русской Преподобный Сергий Радонежский (1314 - 1392)

Преп. Сергий, в миру Варфоломей, был вторым сыном Кирилла и Марии, боярского рода из Ростовской области. Отроку Варфоломею трудно давалась грамота. Он просит помощи от Бога. Чудесным явлением даруется ему разумение писаний. Как и избранному народу все дается непосредственно от Бога, так и избранникам Божиим дается все непосредственно из руки Божией. После смерти родителей он уходит в лесные дебри, где основывает пустынную обитель. Конгениальный древним подвижникам, внутренне родственный им, он проходит классический путь аскезы чрез внешние подвиги к высшим духовным состояниям.

Преподобный Сергий был вдохновителем и насадителем на Руси созерцательного подвига. Троицкий монастырь дал от себя 50 обителей, давших, в свою очередь 40 других. Иеромонах Никон в "житии" указывает на 100 имен преподобных, происшедших от монастыря преп. Сергия. Это была духовная школа, давшая расцвет созерцательного подвига во всей северо-восточной части России. Рассмотрим теперь житие преподобного именно с этой точки зрения.

Похоронив родителей, Варфоломей и овдовевший брат его Стефан уходят в непроходимые леса. Здесь созидают себе примитивное жилище и бревенчатую "церковицу". Они просят у митрополита Феогноста благословения на ее освящение во имя Живоначальной Троицы. Митрополит присылает для этой цели священников, св. антиминс и все потребное. Стефан не вынес тяжести отшельнической жизни и ушел в Москву в Богоявленский монастырь. Варфоломей остался.

Аскетические творения говорят, что удел безмолвников есть удел не всех, а лишь тех, кого благодать Божия призывает на это. Таким подвижникам даются утешения неизреченные, поддерживающие их в условиях сверхчеловеческих трудностей. Для того, чтобы вступить на этот путь и шествовать по нему безбедно, нужно предварительно достигнуть безстрастия. Каким путем шел и дошел до такого высокого состояния юный Варфоломей, живя еще в доме своих родителей? Читал ли он святоотеческие творения? Аскетическая литература существовала на Руси с ранних времен. Или был он научен словесно? Об этом можно говорить лишь гадательно. Но одно несомненно, преп. Сергий принадлежал к тем цельным натурам, избранникам Божиим, которые всецело устремляются с самого начала своей сознательной жизни к Богу. Им, сохранившим незапятнанной сердечную чистоту с детства, открываются непосредственно духовные пути. Знакомство же с аскетической литературой, или с преуспевшими подвижниками, могло еще более обогатить и умудрить благодатного юношу. Итак, он живет пустынником в безмолвии один и выносит все трудности, связанные с этим подвигом. Обыкновенный человек на его месте повредился бы умом, или погиб от хищных зверей, а, вернее всего, расстался бы с отшельнической жизнью, как это сделал Стефан. Но инок Сергий начал свою монашескую жизнь уже в состоянии святости, и дальнейшая его жизнь - это ее развитие и ее рост. Он, "как бы орел какой, который, расправив легкия крылья, возлетает по воздуху в высоту", по выражению Епифания Премудрого.

"Пребывшу ему в пустыне единому единствовавшу или две лете, или боле, или меньши, Бог весть", по словам того же Епифания, начали вокруг преподобного собираться монахи, и мало-помалу образовалась небольшая общинка поначалу в 12 человек. Сам преподобный, уже постриженный с именем Сергия, был тринадцатым. Обитель терпела во всем лишение: не было припасов для питания братии. "Иногда не было вина, чтобы совершить литургию, не было ладану, чем бы покадить, часто не было воску, из чего бы сделать свечу, и они, за неимением свеч, совершали по ночам утреню при свете березовой, или сосновой лучины. Ею светили себе канонархи и чтецы, читавшие по книгам. Так совершали они свои ночные службы". Каким же образом складывалась жизнь, и каковы были взаимоотношения в Троицком монастыре?

Сведения очень скудны, однако в них можно уловить то, что относится к старчеству. Так, о духовничестве в Троицком монастыре у проф. Смирнова мы читаем: в монастыре преп. Сергия духовником братства был сначала игумен сам великий подвижник. Уговаривая принять игуменство, братия заявляла: "Зело желаем того, дабы ты игумен и наставник душам и телом нашим, да быхом от тебе прощение, и благословение, и молитву по вся дни приимали, видели тебе по вся дни совершающа святую литургию, да быхом колиждо от честную руку твоею причащались Пречистых Тайн". Таким образом, Троицкая братия выбирала в лице преп. Сергия не только игумена, но и духовника, и он был первое время духовным отцом всех подчиненных ему иноков. В строках, посвященных преп. Феодосию Печерскому, уже указывалось, что древнерусский духовник являлся, как говорит проф. Смирнов, "почти старцем". Когда же духовник был, кроме всего, еще и обладателем даров духовных (харизматик), как преп. Сергий, то старческое его достоинство выявлялось полностью. Старческое служение его выражалось, между прочим, и в том, что преп. Сергий принимал откровение помыслов.

В начале возникновения монастыря, ему был усвоен Студийский устав, как и у преп. Феодосия в Киево-Печерской лавре, о чем раньше было указано. По этому уставу на 4-й песне канона происходит откровение помыслов. Кроме того, о том, что практика откровения помыслов наблюдалась в Троицком монастыре, мы можем еще удостовериться из жития святителя Феодора Ростовского, племянника преп. Сергия, со слов Епифания Премудрого: "Удивительно было у него и то, что он никогда не скрывал от преподобнаго своих помыслов - ни днем, ни ночью". То же самое сказано в житии преп. Никона: "Верное сердце Никона было также отверстою дверью для открытия Сергию помыслов и душевных движений".

Похвальное слово Епифания Премудрого выявляет характерные свойства старца в преп. Сергии: "Истинный руководитель, неложный учитель, добрый пастырь, непрелестный наставник, духовный правитель, добрый наказатель, истинный кормчий"... "для иноческаго чина, - как бы лествицей, возводящей на высоту небесную"... "Которые были очевидцами и слугами этого великаго и святаго Старца, - его ученики и таинники, или лучше, послушники... не нуждаются в этом нашем плохом писании"... Относительно мирян Епифаний говорит, что "по всему этому он для всех притекающих к нему был как бы источником благопотребным... Многие приходили к нему, не только ближние, но и издалече, из дальних городов и стран, чтобы только взглянуть на него и услышать от него слово, и все получали великую пользу и спасение души от назидательных его дел... Многих он научил своим душеспасительным словом и заставил их обратиться с покаянием к Богу... для грешников - верный поручитель"....

Но преп. Сергий был старцем не только для подчиненных ему иноков и мирян. Но происходит и нечто более удивительное: к нему притекают за словом назидания уже умудренные долголетним опытом созерцательные подвижники, как Сергий Нуромский, прибывший с Афона, Евфимий Суздальский, Дмитрий Прилуцкий', Стефан Махрищеский и др. (Они именуются "Сергиевыми собеседниками"). Эти собеседники показывают нам величие того духовного образа, каким Сергий являлся в глазах своих современников, будучи учителем учителей и наставником наставников... "Может ли быть, чтобы в сих дальних и недавно обращенных к свету Христову странах, возсиял такой светильник, которому подивились бы и наши древние отцы?" - воскликнул, усомнившийся греческий епископ, за свое сомнение наказанный слепотой и вслед за этим исцеленный самим преподобным. И воистину духовный облик преп. Сергия достигает той несказанной красоты, какой могли бы дивиться и древние отцы.

Известно чудесное видение преп. Сергия, когда темнота ночи вдруг озарилась ярким светом, и преподобный, выйдя в сени, увидел безконечную стаю пролетающих птиц, и был ему голос: "Сергий, Господь внял молитве твоей, как видишь этих птиц, так умножится число учеников твоих по тебе, и не оскудеют последующие стопам твоим". В конце жизни преп. Сергию было дано лицезреть явление Богоматери. Это было в 1388 г., за 4 года до его кончины. В его житии также находим пример явлениея того Божественного света, который Григорий Палама именует "Божественными энергиями", "лучами Божества", и о которых св. Макарий Египетский говорит, что "Ангелы и служебные духи приобщаются свету этого огня". Мы хотим сказать о том видении, когда Исаакий-молчальник, пораженный ужасом, увидел, что преподобному сослужит дивной красоты блистающий юноша, и нисходит огонь на Святую Чашу, разливаясь по всему престолу и окружающий со всех сторон священнодействующего Сергия.

Такие явления характерны для подвижников восточной аскезы, прошедших сначала путь внешних подвигов (праксис) и, как плода таковых, достигших созерцания (Феория). И, как говорит Палама: "Отделяясь от материального, в котором он (подвижник) сначала проходит известный ему путь... он идет к истине неизреченною силою Духа, духовным неизреченным восприятием он слышит неизреченные глаголы и видит несозерцаемое и уже здесь, на земле, есть и становится чудо". О подобных тайнах и глубинах внутренней подвижнической жизни, надо полагать, и приходили совещаться к Сергию его святые собеседники. Но духовные постижения не являются уделом большинства, а доступны лишь немногим избранным. Таким был и юный монах Кирилл, будущий основатель Белозерского монастыря. И потому Сергий, приходя в Симоново, спешит к нему на хлебню, где было его послушание, и наставляет его часами, оставляя в стороне других... И, как мы увидим ниже, Сергиевы заветы через Кирилла перешли к последующему подвижничеству, всего северо-востока России, - "Северной Фиваиды". Среди личных учеников преп. Сергия были два особенно ярких примера созерцательного подвижничества: это Сильвестр и Павел Обнорские, речь о них будет ниже. В монастыре Павла Обнорского, остался письменный памятник, как доказательство, подтверждающее только что нами сказанное. "Осталось, - говорит Смолич, - из его Павлова монастыря замечательное учительное писание о руководстве молодых монахов, которое дает понятие о монастырском быте. Хотя это писание в основе посвящено внешней аскезе, тем не менее находим мы в нем основные черты внутренней аскезы: встречаются понятия, как "духовная молитва", "собранность духа", "молчание". Все эти термины служат признаком школы восточной аскезы.

Но вот наступает великий исторический момент в жизни русского народа: свержение татарского ига. В этот грозный, решительный час значение преп. Сергия, как старца и печальника всея земли Русской, открывается во всем своем духовном величии. Подобно древнему Моисею, он становится вождем своего народа.

Значение Куликовской битвы, этого великого события, проф. Ключевский определяет следующим образом: "народ, привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался, наконец, с духом, встал на поработителей и, не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарские полчища в открытой степи и там навалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многочисленными костьми... и эту силу нравственную, и это чувство бодрости и духовной крепости вдохнул в своих современников преп. Сергий". Никоновская летопись сохранила потомству описание посещения преп. Сергия Дмитрием Донским перед его выступлением в поход против татар. Беседуя с вел. князем, святой старец советовал ему почтить дарами и честью злочестивого Мамая. Преподобный приводил в пример Василия Великого, утолявшего дарами Юлиана Отступника: "И ты, господине, отдай им честь и злато, и сребро, и Бог не попустит им одолеть нас: Он вознесет тебя, видя твое смирение, и низложит их непреклонную гордыню". "Все это я уже сделал, - ответил Дмитрий. - Но враг мой возносится еще более". Выслушав эти слова, угодник Божий осенил князя крестным знамением и вдохновенно произнес: "Иди, господине, небоязненно! Господь поможет тебе на безбожных врагов". А затем, понизив голос, сказал тихо одному князю: "Победиши враги твоя".

Художественное описание этого похода мы находим у Б. Зайцева: "Каков бы ни был Дмитрий в иных положениях, здесь, перед Куликовым полем, он как будто ощущал полет свой все вперед неудержимо. В эти дни - он гений молодой России. Старшие, опытные воеводы предлагали здесь повременить. Мамай силен, с ним и Литва, и князь Олег Рязанский. Дмитрий, вопреки советам, перешел через Дон. Назад путь был отрезан, значит, все вперед, победа или смерть.

Сергий в эти дни тоже был в подъеме высочайшем. И вовремя послал вдогонку князю грамоту: "Иди, господине, иди вперед, Бог и Св. Троица помогут".

8-е сентября 1380 года. Хмурый рассвет, Дон и Непрядва. Куликово поле и дух "Слова о полку Игореве". Русь вышла снова в степь, меряться со зверем степи. Как все глубоко, напряженно и серьезно. Перед сражением молятся. Читают "ратям" грамоту преподобного. Над ставкой черный стяг великокняжеский с золотым образом Спасителя. Осенние туманы, медленный рассвет, хладносеребряный. Роса, утренний холод. За Непрядвой не то стоны, не то грохот дальний. Люди умываются, подтягивают у коней подпруги, надевают чистые рубахи и в последний раз оружие свое страгивают. Строятся. Идут на смерть. Грусть и судьба, неизбежность. Ясно, что возврата нет... "Началась битва на гигантском по тем временам фронте в десять верст. Сергий правильно сказал: "Многим плетутся венки мученические". Их было сплетено немало.

Преподобный же в эти часы молился с братией у себя в церкви. Он говорил о ходе боя. Называл павших и читал заупокойные молитвы. А в конце сказал: "Мы победили".

"Время давно свеяло эти дела с народной памяти, как оно уже глубоко заметало вековой пылью кости куликовских бойцов... но память святого пустынножителя доселе царит в народном сознании... Творя память преп. Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка... Ворота лавры преп. Сергия затворятся и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когды мы растратим этот запас без остатка".

Преподобный Никон еще в юношеском возрасте явился к преп. Сергию, но за "святое послушание" был им направлен к игумену Афанасию Высоцкому. Преп. Сергий готовил в лице Никона себе преемника. С этой целью он намеренно отдаляет самого лучшего своего ученика, дабы тот, будучи на "чужбине", и, томясь в разлуке со своим возлюбленным старцем, научился лучше понимать и ценить "объятия Отча". Только через несколько лет, уже в сане иерея, вернулся Никон в Троицкий монастырь. Но зато преп. Сергий теперь его всячески утешает и приближает его больше всех, поселив его в своей келлии. Можно представить себе всю ту радость и блаженство, какое испытывал преп. Никон! При прозорливом руководстве своего наставника и сильной его молитве, Никон приобретает силу против искушений и всякой слабости и райское утешение в молитвенном общении с великим Угодником Божиим.

"Верное сердце Никона, - повествует житие, - было отверстой дверью для открытия своему отцу всех помыслов и намерений, дабы никакая мгла сомнения, или смущения не омрачала чистоты его совести". Преп. Сергий еще при жизни делает Никона своим преемником. После преставления преподобного, Никон становится игуменом братии. Имя Никона, как "освящение некое", прославилось по градам и весям. К нему, как к врачу духовному, стекались люди (старчество). Но преп. Никон прерывает свое игуменство шестилетним затвором. Перед нашествием Эдигея, он был предварен явлением святителей Петра и Алексия и преп. Сергия. Благодаря этому они успели вывезти церковную утварь и книги. Монастырь был сожжен до тла. Преп. Никон его возобновил и построил каменный собор, куда перенес мощи преп. Сергия. При преп. Никоне Троицкий монастырь обогатился святоотеческой литературой аскетического характера.

Сильвестр Обнорский - ученик преп. Сергия, жаждая безмолвия, ушел на дальний северо-восток и остановился на берегах р. Обноры. Здесь его нашел путник, сбившийся с дороги, и сказал преподобному, что люди не раз видели над местом его пребывания светлые лучи, или облачный столп. Преподобный прослезился, огорчившись, что его уединение нарушилось. Он рассказал путнику, что живет здесь давно и питается древесной корой и кореньями. Сначала без хлеба он обессиливал и падал на землю. Но после явления ему некоего чудного мужа, прикоснувшегося к нему рукою, он перестал страдать от физических лишений. Вскоре, проведав об отшельнике, к нему потянулся народ, и вокруг пустынника создалась обитель. Сам Сильвестр отправился в Москву к митр. Алексию, получил антиминс и был поставлен игуменом первой обители в Обнорском крае. Храм был посвящен Воскресению Христову. К преподобному стекались за духовными нуждами знатные и простые люди. Когда он от времени до времени удалялся на безмолвие, его возвращения ждала толпа людей. Приносили детей, больных для исцеления. О посмертных чудесах его велись записи в течение многих веков.

Преподобный ПАВЕЛ Обнорский (1317 - 1429)

Одним из выдающихся отшельников среди сонма преподобных XIV века был преп. Павел Обнорский. Вначале он поступил в обитель Рождества Христова на Прилуке. Устремляясь на высшие подвиги и желая иметь себе опытного наставника на пути добродетели, он поступил в братство к преп. Сергию, который и стал его старцем. Преп. Павел отказался от своей воли и отдал себя всего на волю своего наставника. В Сергиевом монастыре он провел 15 лет. После этого двинулся он на север в непроходимые Вологодские леса, где он жил в стволе липы. Здесь нашел его афонский исихаст преп. Сергий Нуромский, который стал его духовником и сотаинником. - "Блаженная жизнь Павла, - говорит житие, - была подобна жизни первого человека в раю: птицы и звери, даже хищные, паслись возле его жилища, утешая его незлобием. К нему приходил заяц вместе с лисицею, принимая пищу из рук св. старца. Вились птицы, являлся медведь и смирно ждал себе пищи"... Об этом говорится в службе преподобному в 8-ой песне канона: "Зверие дивии, преподобие, кровоядцы бываху, от благодати Божия живущия в тебе ничтоже ти скорбно показующе, но и повелению твоему повиновахуся, поюще: благословите вся дела Господня Господа". Молитва, Богомыслие и углубление в святоотеческие писания приобрели ему дар проникновения и духовной прозорливости. Посему он постигал и невысказанные тайные помыслы собеседников и исцелял их благодатным своим словом. Об этом свидетельствует стихира в службе ему: "Преподобие отче Павле, ты Богу последуя всех возлюбил еси и от всех любим был еси, благого ради жительства и нрава благоприступнаго якоже ангела. Отонудуже и душ попечение восприял еси, наставляя сия твоими ученьми к небесному наследию". В 1389 году св. Павел основал монастырь в честь Живоначальной Троицы. Из этого монастыря, как уже было сказано, осталось учительное писание о руководстве молодых монахов, дающее нам понятие о монастырском быте того времени и свидетельствующее о существовании старческого руководства.

К сожалению, в синодальном издании житий святых нет ссылок на подлинные исторические житийные памятники, где исследователь мог бы найти те признаки и черты, которые его интересуют. Только в трудах агиографов он натыкается на драгоценные для него крупицы, хотя и там жития рассматриваются не с точки зрения аскетики и мистики, а с исторической, литературной, бытовой и др. Такие ценные для нас выдержки из жития св. Павла Обнорского находим у проф. Кадлубовского. Они взяты из подлинного жития, написанного в первой половине XVI века. Эти черты рисуют образ великого исихаста, ибо наша "Северная Фиваида" ничем не уступала своему африканскому первообразу. Насельники девственных лесов Заволжья по духовной силе, мощи своих подвижников, по высоте их достижений были равны отцам первых веков христианства. Но как знойная африканская природа с ее ярким, синим небом, сочными красками, жгучим солнцем и безподобными лунными ночами отличается от акварельных, нежных тонов нашей северной природы, с голубой гладью ее озер и мягкими оттенками ее лиственных лесов с их изумрудной зеленью ранней весной и богатой гаммой золотых красно-коричневых тонов в сентябре, - таким же образом отличается святость отцов египетской пустыни - стихийно-бурная и могучая, как лава, извергающаяся из вулкана, эта святость, подобно яркости южной природы, отличается от нашей святости, тихой, величавой и кристально-светлой, как светел и ясен лучезарный и тихий вечер русской весны. Но как тут, так и там, то же "умное делание", то же безмолвие. Вот те цитаты, которые взяты у Кадлубовского, касательно преп. Павла: "Блаженный Павел смирен сый умом, и ненавидяй славы и чести от человек, безмолвие же любя, Боголюбец сый, и во мнозе времени моляше святаго Сергиа яко да повелит ему в уединении пребывати", О Павле рассказывается, что он пребывал "поя и моляся присно и ума зрительное очища". Он заботился о чистоте своих помыслов "да не прилипнет ум его никацем же земных вещей". Ниже читаем, как он "со усердием присно моляшеся Богови, тщаливо трудяшеся, зрительное ума очищая". Перед своей кончиною Павел окончательно "безмолствовати начат, всего человеческаго жительства ошаяся, в молитве же и внимании к Богу ум свой присно имеа, зрительное очищая и свет Божественнаго разума сбираа в сердци своем и чистотою его созерцаа славу Господню, тем сосуд избран бысть Святому Духу".

Муравьев, автор "Русской Фиваиды", во время своего паломничества по Вологодскому краю, переехав р. Нурму, увидел у самого моста уединенную часовню и зашел туда поклониться преп. Павлу. "Кроткий лик его встретил меня там; -говорит Муравьев, - в сонме прочих пустынножителей, по сторонам распятаго Господа, ради Коего столько подвизались. В руках святого Павла был свиток с надписью: "О, если бы ведали всю силу любви". Такое краткое напоминание в пустыне особенно было умилительно для сердца и красноречивее многих витийственных речей". Здесь же стояло ведро воды с почерпалом для утоления жажды путников в знойный день. "И я вспомнил евангельское слово: "Иже аще напоит единаго от малых сих чашею студены воды, токмо во имя ученика, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея". (Мф. 10, 42).

Преп. Евфимий Суздальский (1316 - 1404) был из числа собеседников преп. Сергия. Он именуется "ВТОРЫЙ СЕРГИЙ" в посвященной ему службе. Святитель Дионисий Суздальский, тогда нижегородско-печерский настоятель, постригает его и руководит им, как старец. В 1352 г. отсылает его из своей нижегородской обители в Суздаль. Старец, ободряя ученика, в утешение ему говорит, что и его Бог наградит даром прозорливости. В Суздали он создает Спасо-Евфимиеву обитель. При совершении литургии ему сослужит ангел. Всякий грешник, искавший спасения, имел в Евфимий наставника к покаянию. Он исцелял больных, его трепетали бесы. Иначе говоря, был старцем для обращавшихся к нему. Было много посмертных чудес. Князь Пожарский в 1612г. молитвенно призывал преп. Евфимия, как своего небесного покровителя. Пожарский погребен в Спасо-Евфимиевом монастыре.

Ученик преп. Сергия, преп. Савва Сторожевский (+ 1407 г.) пришел в Троицкую обитель, будучи уже опытным в духовной жизни, но еще более у совершился в подвигах под руководством преп. Сергия. Удалившись на отшельничество, он основал Дубенский монастырь. Впоследствии заменяет в Троицком монастыре преп. Никона. Затем безмолвствует. Звенигородский князь дает ему место для основания нового Сторожевского монастыря.

XIV в. это век преп. Сергия: его образ возвышается над всеми остальными, остальные его ученики, или собеседники. Но есть и преподобные, независимые от него. Выше уже упомянуто о подвижниках XIV в. преп. Арсении Коневецком и Лазаре Мурманском. В житии последнего встречается личность святителя Моисея Новгородского (+ 1362 г.). Это тип архиерея подвижника. К нему приходили поучаться день и ночь (старчество). Два раза оставлял кафедру для подвигов. Когда в Новгороде вспыхнул мятеж, Владыка, выйдя из затвора, умирил народ словами: "Дети, не подымайте брани, да не будет похвалы поганым, а св. церквам и месту сему пустоты, не вступайте в бой". Святитель Моисей боролся с языческими обычаями и, между прочим, с так называемым "бить бочки". Преп. Пахомий Нерехтский (+ 1384 г.) отшельник и созерцательный подвижник основал Нерехтскую обитель в Костромских пределах.

ПРИЛОЖЕНИЕ. ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО

Древнерусская живопись допетровской эпохи была исключительно религиозным искусством и потому отражала состояние духовной жизни своего времени.

О связи Новгорода с возрожденным при Палеологах македонским искусством мы вкратце уже упоминали. Связь эта завязалась через Каффу (Феодосию) "где среди пестрого смешения народностей и религий, живет постоянная русская колония (казаков), имеющая свои церкви. Республика Каффа, зависящая от Генуи и управляемая консулом-генуэзцем и выборными от всех народностей, является главным местом сношений Новгорода и Москвы с Византией и Западом (1266-1475). Там находятся русские торговые склады. В конце века через Каффу приезжает в Новгород Феофан Грек (1370)... В самом конце XIV века Москва, благодаря трудам вел. кн. Дмитрия Ивановича, уже настолько окрепла и обстроилась, что может привлечь к себе лучшие силы из соседних княжеств и из Новгорода. Туда едут Феофан Грек и Андрей Рублев, чтобы расписывать Благовещенский собор (1395), церковь Рождества Богородицы (1399) и Архангельский собор (1405). К этому времени относится также создание величайшего и совершеннейшего произведения русской иконописи - иконы Святой Троицы Андрея Рублева".

Остановимся на личностях трех великих мастеров эпохи Русского Возрождения: Феофане Греке, преп. о. Андрее Рублеве и мастере Дионисии,

Творчество Феофана Грека, родом иностранца, принадлежит России, которой он посвятил лучшие годы жизни. Его манера писать принадлежит македонской школе, т. е. греко-славянскому искусству,

образцом которого является также храм в Новгороде на Волотовом поле. Милле и Диль относят работавших в Новгороде мастеров именно к этой школе. Это влияние сербско-афонской иконографии: "Афонские исихасты оказывали поддержку самостоятельному существованию национальных славянских государств. Наряду с провинциальными отголосками Константинопольского искусства именно в Сербии и на Афоне (строительство которого в этот период развертывалось под покровительством сербских королей), складывалась своеобразная по тематике и стилю живопись, весьма отличная от Константинопольской и проникнутая духом мистических движений. Эти новые течения и были впитаны живописью Македонской школы, процветавшей в конце XIII и первой половине XIV веков, как в Сербии, так и в византийском мире, на Афоне, в Мистре"... "Экстатическое на фресках Феофана, как и на волотовских, не только предмет, но и способ изображения. Это живопись "бури и натиска", с ее резким субъективизмом, большой обобщенностью, патетическим динамизмом, с ее пламенной геометрией, кажется как бы готическим экспрессионизмом... Повышенный психологизм Феофана говорит не о душевно-человеческом, а как бы о духовно-титаническом. Созданные им образы кажутся персонажами мировой трагедии". "Самой примечательной особенностью манеры Феофана является энергичный и необычайно выразительный (обычно короткий) мазок; в частности своеобразная живописная моделировка; обозначение света при помощи резких и сухих белильных мазков-штрихов (обычно по темно-коричневому санкирю) и глубоких теней подобными же черными мазками. Манера Феофана весьма обобщенная, не знающая деталировки".

Сохранилось письмо (около 1414 г.) Епифания Премудрого, иконописца, ученика преп. Сергия Радонежского и составителя его жития, к преп. Кириллу Белозерскому; в нем Епифаний описывает свои впечатления от встреч с Феофаном Греком: "Муж он живый, преславный, мудрок, зело философ хитр", так характеризует он Феофана и далее говорит: "Никто не видел его смотрящим на образцы, подобно иным живописцам, "иже недоумения наполнишася присно проницающе, очима мечущи, семо и овамо" и не столько пишущих, сколько разглядывающих. Но, глядя на него, можно подумать, что не он работает: пока руки его живописуют, ногти его все время в движении, языком беседует с приходящими, умом простирается в дальнюю глубину, чувственными же очами зрит духовную красоту. "Сей упредивленный муж и пресловущий" имел к моей худости великую любовь, так и я, смиренный и нерассудный, стяжал к нему большое дерзновение и учащал на беседу с ним. Кто долго или мало с ним беседует, тот не может надивиться его уму, притчам и "хитростному строению"

Преп. Андрей Рублев принадлежал к эпохе процветания исихазма, что и отразилось всецело в его живописи. Он был достойным учеником и послушником преп. Никона Радонежского, который "повеле при себе образ написати Пресвятой Троицы в похвалу отцу своему св. Сергию Чудотворцу". О духовности преп. Андрея и его спостника и учителя Даниила Черного пишет преп. Иосиф Волоцкий: "Чюдние они и пресловущие иконописцы Даниил и ученик его Ондрей, всегда ум и мысль возносили к невещественному и Божественному свету... Сего ради Владыка Христос тех прослави в конечный час смертный". Оба они преставились и погребены в 1430 году в Андрониковском монастыре, где они расписывали церковь.

Теперь приведем отзыв современных русских искусствоведов о творчестве Рублева: "Отличие Рублева от мастеров Болотова - Спаса Преображения не только в том, что последние были связаны с Новгородской школой, в то время как творчество Рублева сложилось в недрах Московской школы, оформившейся под воздействием царьградского искусства XIV века, в период политического подъема Москвы. Своеобразие и значение Рублева в том, что, явившись подлинным классиком древнерусской национальной живописи, он с небывалой до того времени силой, воплотил в своем творчестве черты национального художественного гения"... "Рублев чужд миру трагического. Его творчество лишено какой бы то ни было внутренней дисгармонии, вполне явственной подчас в памятниках западно-европейской готики, Подлинную манеру его искусства составляют классическая ясность и гармония. Через Византийскую живопись, в которой никогда не иссякали античные мотивы, Рублев глубоко и с большой творческой мудростью проникает в сущность эстетического идеала древней Эллады. Отталкиваясь от безпокойного, резко индивидуализированного стиля Феофана Грека (в которой ряд исследователей без достаточного для того основания хотел видеть учителя Рублева), он населяет свои произведения идеальными образами, черты которых в значительной мере подсказаны ему многовековой историей византийской живописи"... "Религия Рублева была религией одухотворенной любви, что сближает великого русского мастера с религиозными исканиями итальянской готики, вдохновлявшихся идеями Франциска Ассизского... Духом гармоничного прозрачного лиризма овеяна "Троица". Фигуры ангелов не застыли в иератическом величественном безстрастии, они интимно и с подлинным чувством склоняют голову набок, ведя между собою "священную беседу". Их внутреннее лирическое движение подчеркнуто кругообразным движением композиции, плавным ритмом певучих линий и контуров... Подчиняя свои "чистыя, звонкия и сильныя" краски гармонизирующему началу, Рублев возвышается до редкого тонального совершенства, возможного лишь на ступени подлинно великого искусства. В ряду мастеров старорусской живописи Рублев был, быть может, самым классическим, что оправдывает его сближение не только с живописцами умбрийской и сиенской школ, но и с Перуджино, Джорджоне и Рафаэлем... Его творчество отражает тот новый этап в развитии национальной культуры Древней Руси, который последовал за Куликовской битвой, завершившейся решительной победой русского народа над полчищами монгольских завоевателей. В лице Рублева русский народ вновь выходил на арену мировой культуры, неся с собой неисчерпаемый запас творческих сил и возможностей. В этом смысле Рублев - глубоко народный художник. После "Слова о полку Игореве" его творчество - величайшее явление в истории древнерусского искусства. Его художественная мощь и самобытность, его величавое мироощущение в конечном счете отражают в формах сакрального искусства интенсивный подъем народно-национальных сил Древней Руси".

Перейдем к третьему великому имени, творчество которого знаменует последний расцвет русской иконописи, генетически связанный с традицией эллинизма. Это мастер Дионисий. "Из дошедших до нас монументальных росписей рассматриваемой эпохи, наиболее показательным является ансамбль сохранившихся полностью фресок Ферапонтова монастыря, выполненных Дионисием с сыновьями в 1501 году. Основной строй росписи Дионисия - это внутренняя просветленность, умиленность бытием, благословение мира, это задушевная теплота, глубокое сочувствие человеку и человеческому, душевный строй, столь родственный настроениям проповедей Франциска Ассизского и живописи итальянского треченто, готических художников Сиены, Пизы, Венеции. Образы, созданные художником, не угнетают, не принижают, не устрашают зрителя, но скорее возвышают человека, вызывают к нему симпатию и любовь, пробуждая не ужас, а надежду. Моральный пафос Дионисия - в мотивах оправдания, прощения, заступничества, искупления, исцеления страждующих". "Дионисий- прямой наследник Рублева, но вместе с тем у него собственно "готический" элемент явственно превалирует над "классическим". Он несравненно ближе утонченному эллинизму Праксителя, чем идеальному миру памятников Периклова века, с которыми в какой-то степени перекликается величавое искусство Рублева. Уже не пластика, не созерцание, но музыка и лирический порыв составляют подлинную основу живописи Дионисия"... "В XV веке в России появляются и разрабатываются иконы, воплощающие в живописных образах песнопения: "О Тебе радуется", "Похвала Богоматери", "Да молчит всякая плоть", "Достойно есть" и др., прославляющие благость, полные пафоса соборности, объединения всего живого - от человека до зверя и растения. Эти радостные гимны прекрасному бытию впервые (из дошедших до нас) появляются на стенах храмов и росписях Дионисия в Московском Успенском соборе и Ферапонтовой монастыре. Больше того, в основу системы своих росписей Дионисий кладет не "историческое" и не логико-догматическое следование, а развертывает основной (2-ой) их ряд, как сюиту иллюстраций к акафисту Девы Марии, так что даже привычные сцены "Благовещения", "Сошествия во ад" и др. теперь как бы рождаются из песни, музыки, и роспись в целом становится лирикой, переведенной на язык живописи".

Сравним характер иконописи этой эпохи Русского Возрождения с духом современного ему подвижничества: она вдохновляется этим последним и отображает ту же цельность, красоту и гармонию. В ней. тот же дух преп. Сергия и Сев. Фиваиды. С наступлением XVI века меняется характер иконописи. Это подтверждают многие исследователи, которые понимают значение духовного начала в искусстве. Возьмем труд Игоря Грабаря: "Долгое царствование Иоанна Грозного, - говорит он, - было эпохой весьма важных перемен в судьбах русской художественной истории. Великая новгородская школа, возникшая в XIV веке и достигшая расцвета в XV, перестала существовать во второй половине XVI. Но уже в самых даже высоких достижениях новгородской живописи к концу XV века можно заметить черты приближающегося упадка - стремление к сложности. Обе эти черты в искусстве подсказывают скорее иссякновение источников внутреннего питания".

Также и Муратов видел в живописи последующего периода, полного реалистических стремлений, лишь вырождение и гибель русского искусства под напором западных влияний.

Михайловский и Пуришев, - современные русские исследователи искусства вне его религиозного значения и позитивистически настроенные, дают следующее заключение: "В XVI веке эллинистическая традиция в русской живописи постепенно угасает. Утонченный лиризм Дионисия не находит продолжателей. Зато материальное вновь отвоевывает свои права, назревает "открытие" мира, который истолковывается художниками уже не как своего рода "эманация" человеческого или Божественного духа, но как вне индивида лежащая реальность, многообразная, равноправная и даже равноценная ему. Правда, древнерусская живопись продолжает вращаться в кругу привычных, освященных веками и церковной догмой этических норм и представлений, она не утрачивает до конца своего сакрального характера, тем не менее все более явственно кристаллизуются элементы своеобразного "русского кватроченто", которое достигает своего наиболее зрелого и яркого выражения в многочисленных стенописях во второй половине XVII века. Мир предстает здесь в калейдоскопической подвижности и пестроте, люди, животные, птицы, растения, стихии и вещи образуют нарядную, несколько причудливую панораму, вызывающую в памяти оживленные фрески Пизанелло или Беноццо Гоцолли. Шумливая новелла вторгается в мир величавого рублевского эпоса и нежной лирики Дионисия".

Значение русской иконописи, как искусства, было осознано у нас в России только в период 1905-1914 гг. В 1913 г. в Москве была открыта первая национальная выставка икон. Кн. Трубецкой посвятил замечательные лекции раскрытию смысла древнерусского "мировоззрения в красках". С открытием значения иконописи, "мы испытываем, - говорит он, - то смешанное чувство, в котором великая радость сочетается с глубокой душевной болью. Понять, что мы когда-то имели в древней иконописи - значит в то же время почувствовать, что мы в ней утратили. Мысль о том, что этот безсмертный памятник духовного величия относится к далекому нашему прошлому, заключает в себе что-то безконечно тревожное для настоящего. Утрата тотчас становится очевидной при первой попытке сопоставления старого и нового в церковной архитектуре, ибо именно в древней архитектуре мы имеем наиболее наглядное изображение жизненного стиля святой Руси. Глаз радуется при виде старинных соборов в Новгороде, в Пскове, и в Московском Кремле, ибо каждая линия из простых и благородных очертаний напоминает об огне, когда-то горевшем в душах.

Мы чувствуем, что в этом луковичном стиле, в Древней Руси строились не одни храмы, но и все, что жило духовной жизнью, - вся Церковь и все мирские слои в ней близкие, от царя до пахаря.

В древнерусском храме не одни церковные главы, - самые своды и сводики над наружными стенами, а также стремящиеся кверху наружные орнаменты зачастую принимают форму луковиц. Иногда эти формы образуют как бы суживающуюся кверху пирамиду луковиц. В этом всеобщем стремлении ко кресту ВСЕ ИЩЕТ ПЛАМЕНИ, все подражает его форме, все заостряется в постепенном восхождении. Но только достигнув точки действительного соприкосновения двух миров у подножия креста, это огненное искание вспыхивает ярким пламенем и приобщается к золоту небес... В этой огненной вспышке весь смысл существования "Святой Руси". В горении церковных глав она находит яркое изображение собственного своего облика, это как бы предвосхищение того образа Божия, который должен изобразиться в России".

Далее кн. Трубецкой указывает на ту бездну падения, которая отделяла от этого образа современную ему Россию, строившую храмы без огненного стремления, с куполами церквей имеющих "ужасающее сходство с предметами домашней утвари" и "механически" прикрепленными "наподобие труб" к крышам церковных зданий. Такое вырождение церковного зодчества он объясняет духовной теплохладностью, тем "безпросветным мещанством", которое надвинулось на весь мир. Все в архитектуре говорит только о земном, "все выражает необычайно плоскостное и плоское мироощущение". Мещанству не дано видеть глубины, ему недоступно ни величие добра, ни глубина зла, оно олицетворяет собою "житейскую середину". Но это "мещанство, - говорит он, - вовсе не так нейтрально, как это кажется с первого взгляда: из недр его рождаются кровавые преступления и войны. Комфорт родит предателя. Продажа собственной души и родины за тридцать сребреников, явные сделки с сатаной из-за выгод, явное поклонение сатане, который стремится вторгнуться в святое святых нашего храма - вот куда, в конце концов, ведет сытый идеал мещанского довольства".

На древнем религиозном искусстве непосредственно отражалось состояние человеческого духа. Искусство было пульсом жизни, оно являлось осязательным симптомом горения, или угасания духа. Так время высокого духовного подъема в русской истории XIV и XV вв. связано с именами таких великих иконописцев, какими были преп. Андрей Рублев и др.

Что касается новейших времен, то уже одна возможность такого сурового осуждения искусства упадочного периода, какое мы имеем в лице кн. Е. Трубецкого, свидетельствует о том, что русская мысль созрела до понимания истины. И это можно связать с тем духовным возрождением, о котором мы говорили. В церковном искусстве последних времен стал наблюдаться поворот к древним образцам (Феодоровский собор в Царском Селе) и в государственной жизни страны также ясно намечался возврат к исконным русским началам. "Тенденция последних царствований, - говорит проф. А. В. Карташев, -предрекала восстановление православного канонического статута монархов-сынов Церкви. Антиканонический синодальный строй также был на пороге своей исторической смерти". Дело шло к восстановлению патриаршества, таким образом, ясно намечался возврат к симфонии.

Но это духовное возрождение имело лишь небольшую сферу влияния и не могло охватить всей страны. Большинство шло по инерции, по проторенному пути разрушения духовных начал. И раздвоенность, царившая во всех областях жизни в России, уже не могла быть преодолена.

И.М. Концевич СТЯЖАНИЕ ДУХА СВЯТАГО В ПУТЯХ ДРЕВНЕЙ РУСИ

Издательство “ПОСАД”, 1994г.