Я половина XIX в.
кампании 1806 г., когда под Ауэрштедтом он с успехом выполнил свою задачу и наголову разбил вторую прусскую армию, довершив разгром Пруссии.
По возвращении Наполеона с острова Эльба в 1815 г. Даву, не раздумывая, присоединился к императору и возглавил военное министерство. Учитывая его дворянское происхождение, королевское правительство не уготовило для него судьбы маршала Нея, а отправило в отставку. Надо отдать должное Даву: он не стремился восстановиться в армии и служить королю.
Бертье был бессменным начальником штаба Бонапарта с 1796 по 1801 г. и с 1807 по 1814 г. Именно Бертье организовывал, набирал, обучал и формировал штаб. Его офицеры и адъютанты, молодые дворяне, носили прозвище «попугаев» за молодость и склонность к фанфаронству. Однако именно штаб Бертье давал армии прекрасные кадры и военную организацию. Работа Бертье заложила основу той системе штабов, которую приняли почти все европейские армии и которая, конечно, с большими изменениями, дошла до наших дней.
|
|
Бертье был старше Бонапарта. Он начал свою военную карьеру ещё будучи совсем молодым, когда идеи Руссо только начали завоёвывать мир. В 1775 г. он, как и Лафайет, отправился сражаться за независимость Америки, вдохновлённый идеей свободы. Поэтому неудивительно, что с началом революции во Франции Бертье оказался в рядах революционной армии. В Париже в 1795 г. он встретился с Бонапартом, и с тех пор судьба не разлучала их почти до конца. Бертье был более штабист и канцелярист, нежели полководец. Но в кампании 1809 г. под Ваграмом он сумел заменить Наполеона, проведя его план разгрома австрийской армии с завидной педантичностью.
540
Сухарь, бумажный человек, но абсолютно безотказный и наивный, влюблённый в Наполеона, Бертье взваливал на себя гигантскую работу. В отличие от других министров императора, сменявшихся через 2—3 года, он сумел выдерживать неимоверное напряжение почти 20 лет. Наполеон был очень щедр к беспрекословно подчиняющемуся и исполнительному маршалу, даруя ему миллионные доходы и очень высокие титулы. Личной жизнью Бертье, как, впрочем, и многих своих военачальников, император распоряжался по своему произволу. Поэтому Бертье оказался одним из самых несчастных людей в семейной жизни. Но его преданность Наполеону от этого не страдала. В 1815 г., когда стала очевидной неизбежность поражения Бонапарта, Бертье, побоявшийся присоединиться к его армии, но не желавший видеть падение своего кумира, предпочёл покончить с собой.
Бертье,
ШАРЛЬ-МОРИС ТАЛЕЙРАН
Талейран.
Это человек подлый, жадный, низкий интриган, ему нужны грязь и нужны деньги. За деньги он бы продал свою душу, — и он при этом был бы прав, ибо променял бы навозную кучу на золото», — так отзывался о Талейране Оноре Мирабо, который, как известно, сам был далёк от нравственного совершенства. Собственно, подобная оценка сопровождала князя всю жизнь. Только под старость он узнал что-то вроде признательности потомков, которая, впрочем, его мало интересовала.
|
|
С именем князя Шарля-Мориса Талейрана-Перигора (1753—1838) связана целая эпоха. И даже не одна. Королевская власть, Революция, Империя Наполеона, Реставрация, Июльская революция. И всегда, кроме, может быть, самого начала, Талейран умудрялся быть на первых ролях. Часто он ходил по краю пропасти, вполне сознательно подставляя свою голову под удар, но побеждал он, а не Наполеон, Людовик, Баррас и Дантон. Они приходили и уходили, сделав своё дело, а Талейран оставался. Потому что он всегда умел видеть победителя и под маской величия и незыблемости угадывал побеждённого.
Таким и остался он в глазах потомков: непревзойдённым мастером дипломатии, интриг и взяток. Гордый, надменный, насмешливый аристократ, изящно скрывающий свою хромоту, циник до мозга костей и «отец лжи», никогда не упускающий своей выгоды, символ коварства, предательства и беспринципности.
Шарль-Морис Талейран происходил из старой аристократической семьи, представители которой служили ещё Каролингам в X в. Полученное в детстве увечье не позволило ему сделать военную карьеру, которая бы могла поправить финансовые дела обедневшего аристократа. Родители, которых он мало интересовал, направили сына по духовной стезе. Как же Талейран ненавидел эту проклятую рясу, которая путалась под ногами и мешала светским развлечениям! Даже пример кардинала Ришелье не
541
мог подвигнуть молодого аббата на добровольное примирение со своим положением. Стремясь к государственной карьере, Талейран в отличие от многих дворян прекрасно понимал, что век Ришелье окончился и поздно брать пример с этого великого деятеля истории. Единственное, что могло утешить князя, так это посох епископа Оттенского, который принёс ему помимо своей антикварной стоимости некоторые доходы.
Лиловая ряса не особенно мешала епископу развлекаться. Однако за светской чехардой и картами, до которых князь был большой охотник, он чутко угадывал грядущие перемены. Назревала буря, и нельзя сказать, что это огорчало Талейрана. Епископ Оттенский, при всём своём равнодушии к идеям свободы, считал необходимыми некоторые изменения государственного строя и прекрасно видел ветхость старой монархии.
Созыв Генеральных Штатов подхлестнул честолюбие Талейрана, который решил не упустить шанс и приобщиться к власти. Епископ Оттенский стал делегатом от второго сословия. Он быстро сообразил, что нерешительностью и неумными действиями Бурбоны губят себя. Поэтому, придерживаясь умеренных позиций, он очень скоро оставил ориентацию на короля, предпочтя правительство фейянов и жирондистов. Не будучи хорошим оратором, князь Талейран тем не менее сумел обратить на себя внимание теперь уже Учредительного собрания, предложив передать государству церковные земли. Благодарности депутатов не было предела. Вся беспутная жизнь епископа отошла на второй план, когда он, как верный последователь нищих пророков, призвал церковь добровольно, без выкупа отказаться от ненужной ей собственности. Этот поступок был в глазах граждан тем более героическим, что все знали: епархия — единственный источник доходов депутата Талейрана. Народ ликовал, а дворяне и церковники открыто называли князя за «бескорыстие» отступником.
Заставив говорить о себе, князь всё-таки предпочёл не занимать пока первых ролей в этом не слишком стабильном обществе. Он не мог, да и не стремился стать народным вождём, предпочитая более доходную и менее опасную работу в различных комитетах. Талейран предчувствовал, что эта революция добром не кончится, и с холодной насмешкой наблюдал за вознёй «народных вождей», которым в ближайшем будущем предстояло лично ознакомиться с изобретением революции — гильотиной.
|
|
После 10 августа 1792 г. многое изменилось в жизни революционного князя. Революция шагнула несколько дальше, чем хотелось бы ему. Чувство самосохранения взяло верх над перспективами лёгких доходов. Талейран понял, что скоро начнётся кровавая баня. Надо было уносить ноги. И он, написав прекрасный революционный манифест о низложении короля, предпочёл побыстрее очутиться с дипломатической миссией в Лондоне. Как вовремя! Через два с половиной месяца его имя внесли в
списки эмигрантов, обнаружив два его письма к свергнутому монарху.
Естественно, Талейран не поехал оправдываться. Он остался в Англии. Положение было очень сложным. Денег нет, англичанам он не интересен, эмиграция искренне ненавидела расстригу-епископа, который во имя личной выгоды сбросил мантию и предал интересы короля. Ах, если бы им представилась возможность, они бы его уничтожили. Холодный и надменный князь Талейран не придавал особого значения тявканью этой собачьей своры за своей спиной. Правда, эмигрантская возня всё же сумела досадить ему — князя выслали из Англии, он вынужден был уехать в Америку.
В Филадельфии его, привыкшего к свету, ждала скука провинциальной жизни. Американское общество было помешано на деньгах — Талейран это быстро заметил. Ну что ж, если нет светских салонов, можно заняться бизнесом. Талейран с детства мечтал стать министром финансов. Теперь ему представилась возможность испытать свои способности. Скажем сразу: здесь он мало преуспел. Зато ему всё больше начинало нравиться развитие событий во Франции.
Кровавый террор якобинцев закончился. Новое правительство термидорианцев было более лояльным. И Талейран настойчиво начинает добиваться возвращения на родину. Верный своему правилу «пропускать вперёд женщин», он с помощью прекрасных дам сумел добиться снятия с себя обвинений. В 1796 г., после пяти лет скитаний, 43-летний Талейран вновь вступил на родную землю.
|
|
Новому правительству Талейран не уставал напоминать о себе прошениями и через друзей. Пришедшая к власти Директория сперва и слышать не хотела о скандальном князе. «Талейран потому так презирает людей, что он много изучал самого себя», — так выразился один из директоров — Карно. Однако другой член правительства, Баррас, чувствуя нестабильность своего положения, со всё большим вниманием поглядывал в сторону Талейрана. Сторонник умеренных, тот мог стать «своим» человеком в интригах, которые директоры плели друг против друга. И в 1797 г. Талейран назначен министром иностранных дел Французской республики. Ловкий интриган, Баррас абсолютно не понимал людей. Он сам вырыл себе яму, сначала помогая продвигаться Бонапарту, а затем добившись назначения Талейрана на такой пост. Именно эти люди и отшвырнут его от власти, когда придёт время.
Талейран сумел подтвердить свою небезупречную репутацию очень ловкого человека. Париж привык к тому, что взятки берут почти все государственные служащие. Но новый министр иностранных дел умудрился шокировать Париж не количеством взяток, а их размерами. 13,5 млн. франков за два года — это было слишком даже для видавшей виды столицы. Талейран брал со всех и по любому поводу. Кажется, не осталось в мире страны, общавшейся с Францией и не заплатившей её министру. К счастью, алчность была не единствен-
542
ным качеством Талейрана. Он смог наладить работу министерства. Это было тем легче, чем больше побед одерживал Бонапарт. Талейран очень быстро понял, что Директории долго не продержаться. А вот молодой Бонапарт — это не «шпага», на которую так рассчитывал Баррас, а властелин, и с ним следует подружиться. После возвращения победоносного генерала в Париж Талейран активно поддержал его проект завоевания Египта, считая необходимым для Франции задуматься о колониях. «Египетская экспедиция», это совместное детище министра иностранных дел и Бонапарта, должна была положить начало новой эре для Франции. Не вина Талейрана, что она не удалась. Пока генерал воевал в жарких песках Сахары, Талейран всё больше задумывался о судьбе Директории. Постоянные раздоры в правительстве, военные неудачи, непопулярность — всё это были минусы, грозившие перерасти в катастрофу. Когда к власти придёт Бонапарт, а Талейран не сомневался, что именно так и будет, ему вряд ли будут нужны эти недалёкие министры. И Талейран решил развязаться с Директорией. Летом 1799 г. он неожиданно ушёл в отставку.
Бывший министр не ошибся. Полгода интриг в пользу генерала не пропали зря. 18 брюмера 1799 г. Бонапарт совершил государственный переворот, а через девять дней Талейран получил портфель министра иностранных дел.
Судьба связала этих людей на долгих 14 лет, семь из которых князь честно служил Наполеону. Император оказался тем редким человеком, к кому Талейран испытывал если не чувство привязанности, то уж по крайней мере уважение. «Я любил Наполеона... Я пользовался его славой и её отблесками, падавшими на тех, кто ему помогал в его благородном деле», — так будет говорить Талейран спустя много лет, когда уже ничто не связывало его с Бонапартом. Возможно, он был здесь искренним.
Талейрану грех было жаловаться на Наполеона. Император предоставил ему огромные доходы, официальные и неофициальные (взятки князь брал активно), он сделал своего министра великим камергером, великим электором, владетельным князем и герцогом Беневентским. Талейран стал кавалером всех французских орденов и почти всех иностранных. Наполеон, конечно, презирал моральные качества князя, но и очень его ценил: «Это человек интриг, человек большой безнравственности, но большого ума и, конечно, самый способный из всех министров, которых я имел». Кажется, уж Наполеон вполне понимал Талейрана. Но...
1808 год, Эрфурт. Встреча русского и французского государей. Неожиданно покой Александра I был прерван визитом князя Талейрана. Изумлённый русский император слушал странные слова французского дипломата: «Государь, для чего Вы сюда приехали? Вы должны спасти Европу, а Вы в этом преуспеете, только если будете сопротивляться Наполеону». Может быть, Талейран сошёл с ума? Нет, это было далеко не так. Ещё в 1807 г., когда, казалось, могущество Наполеона достигло своего
апогея, князь задумался над будущим. Как долго может продолжаться триумф императора? Будучи слишком искушённым политиком, Талейран в очередной раз почувствовал, что пора уходить. И он ушёл в 1807 г. с поста министра иностранных дел, а в 1808 г. безошибочно определил будущего победителя.
Князь, осыпанный милостями Наполеона, повёл против него сложную игру. Шифрованные письма информировали Австрию и Россию о военном и дипломатическом положении Франции. Проницательный император и не догадывался, что «самый способный из всех министров» роет ему могилу.
Давид
"Наполеон в рабочем кабинете". 1812 г.
Многоопытный дипломат не ошибся. Выросшие аппетиты Наполеона привели его к краху в 1814 г. Талейран сумел убедить союзников оставить трон не за сыном Наполеона, к которому первоначально благоволил Александр I, а за старой королевской
543
фамилией — Бурбонами. Надеясь на признательность с их стороны, князь сделал возможное и невозможное, проявив чудеса дипломатии. Что ж, признательность со стороны новых властителей Франции не замедлила последовать. Талейран вновь стал министром иностранных дел и даже главой правительства. Теперь ему предстояло решить сложнейшую задачу. Государи собрались в Вене на конгресс, который должен был решить судьбы Европы. Слишком уж сильно перекроили Французская революция и император Наполеон карту мира. Победители мечтали урвать себе кусок побольше от наследства поверженного Бонапарта. Талейран представлял побеждённую страну. Казалось, князю остаётся лишь соглашаться. Но Талейран не считался бы лучшим дипломатом Европы, если бы это было так. Искуснейшими интригами он разъединил союзников, заставив их забыть о своей договорённости при разгроме Наполеона. Франция, Англия и Австрия объединились против России и Пруссии. Венский конгресс заложил основы политики Европы на ближайшие 60 лет, и министр Талейран сыграл в этом решающую роль. Именно он, чтобы сохранить сильную Францию, выдвинул идею легитимизма (законности), при котором все территориальные приобретения со времён революции признавались недействительными, а политическая система европейских стран должна была остаться на рубеже 1792 г. Франция тем самым сохраняла свои «естественные границы».
Может быть, монархи и считали, что таким образом революция будет забыта. Но князь Талейран был мудрее их. В отличие от Бурбонов, которые всерьёз восприняли принцип легитимизма во внутренней политике, Талейран на примере «Ста дней» Наполеона видел, что было бы безумием возвращаться назад. Это только Людовик XVIII считал, что вернул себе законный трон своих предков. Министр иностранных дел прекрасно знал, что король сидит на троне Бонапарта. Развернувшаяся в 1815 г. волна «белого террора», когда самые популярные люди пали жертвой произвола озверевшего дворянства, вела Бурбонов к гибели. Талейран, надеясь на свой авторитет, попытался втолковать неразумному монарху губительность такой политики. Напрасно! Несмотря на своё аристократическое происхождение, Талейран был настолько ненавистен новой власти, что она разве что не требовала его головы у короля. Ультиматум министра, требовавшего прекратить репрессии, привёл к его отставке.
«Благодарные» Бурбоны на 15 лет вышвырнули Талейрана с политической арены. Князь был удивлён, но не расстроен. Он был уверен, несмотря на свои 62 года, что его время ещё придёт.
Работа над «Мемуарами» не оставила князя в стороне от политической жизни. Он пристально наблюдал за положением в стране и присматривался к молодым политикам. В 1830 г. грянула Июльская революция. Старый лис и здесь остался верным себе. Под грохот пушек он сказал своему секретарю: «Мы побеждаем». «Мы? Кто же именно, князь, побеждает?» «Тише, ни слова больше; я вам завтра это скажу». Победил Луи-Филипп. 77-летний Талейран не замедлил присоединиться к новому правительству. Скорее из интереса к сложному делу он согласился возглавить труднейшее посольство в Лондоне. Пусть разгулявшаяся свободная пресса поливала старого дипломата грязью, припоминая его былые «измены», Талейран был недостижим для неё. Он уже стал историей. Его авторитет был так высок, что одно выступление князя на стороне Луи-Филиппа было расценено как знак стабильности нового режима. Одним своим присутствием Талейран заставил заартачившиеся было европейские правительства признать новый режим во Франции.
Последней блестящей акцией, которую удалось провернуть видавшему виды дипломату, было провозглашение независимости Бельгии, которая была очень выгодна для Франции. Это был потрясающий успех!
Не будем очень строго судить Талейрана. Трудно порицать человека за то, что он слишком умён и прозорлив. Политика была для Талейрана «искусством возможного», игрой ума, способом существования. Да, он действительно «продавал всех, кто его покупал». Его принципом всегда была прежде всего личная выгода. Правда, сам он говорил, что Франция стояла для него на первом месте. Кто знает... Любой человек, занимающийся политикой, непременно оказывается запачканным грязью. А Талейран был профессионалом.
«Неужели князь Талейран умер? Любопытно узнать, зачем это ему теперь понадобилось?» — пошутил язвительный насмешник. Это высокая оценка человека, который хорошо знает, что ему надо.
Это была странная и загадочная личность. Сам он так выразил свою последнюю волю: «Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чём думал и чего хотел». Споры эти длятся и сегодня.
СИМОН БОЛИВАР
Твоё имя — бриллиант — неподвластно «волнам времени, вымывающим из памяти имена всех королей». Эти строки кубинский поэт-романтик Хосе Мариа Эредиа посвятил своему современнику Симону Боливару. Поэтиче-
ское пророчество сбылось. Волны времени не только не унесли в бездонную Лету имя великого Освободителя Латинской Америки, но, более того, придали ему ещё большее сияние, открыв для потомков новые, неведомые дотоле грани его таланта.
544
Хосе Жиль де Кастро. Боливар".
Симон Боливар родился 24 июня 1783 г. в городе Каракасе в аристократической семье, предки которой обосновались в Венесуэле ещё в XVI в. Знатность и материальный достаток, казалось бы, гарантировали ему безоблачную жизнь. Однако вскоре последовала череда утрат: в 1786 г. умер отец, в 1792 г. — мать, а через год — опекавший Симона дедушка.
Лишённый родительской ласки мальчик взрослел быстрее своих сверстников. Он получил хорошее домашнее образование, его учителями были Андрес Бельо, поэт, филолог, юрист, и Симон Родригес, автор философских и педагогических трудов. Годы спустя Боливар писал о Родригесе: «Ему я обязан всем... Он сформировал моё сердце для свободы, для справедливости, для великого, для прекрасного».
Учитель и ученик неоднократно бывали в Европе. В 1806 г. в Риме, на Священной горе, Боливар, обращаясь к Родригесу, торжественно произнёс: «Клянусь перед Вами и перед Богом моих родителей, клянусь ими, клянусь моей честью, клянусь Родиной, что моя рука и моя душа не будут знать устали до тех пор, пока не будут порваны угнетающие нас цепи испанского рабства».
Более трёх веков большая часть народов Нового Света находилась под властью Испании. За это время возникли неразрешимые противоречия между
метрополией и колониями. Креолов — выходцев с Пиренейского полуострова, обосновавшихся в Америке, — особенно раздражали ограничения в области торговли и в политической сфере. Первые сводились к запрету торговли с другими государствами, вторые фактически закрывали креолам доступ к руководящим должностям в колониальной администрации. Индейское коренное население не могло смириться с посягательством на их землю и свободу; негры-рабы — с жестоким обращением и эксплуатацией. Столь же ненавистны для латиноамериканцев были и многочисленные запреты в культурной жизни. После начала Великой французской революции в Испании и её колониях было запрещено почти всё французское: от «Декларации прав человека и гражданина» до жилетов по последней парижской моде, не говоря уже о книгах и газетах.
Боливар и другие руководители войны за независимость (Франсиско де Миранда, Антонио Нариньо, Хосе де Сан-Мартин, Бернардо О'Хиггинс, Антонио Хосе Сукре) были убеждены в том, что успешный исход борьбы народов Испанской Америки за освобождение немыслим без их солидарности и единства. Уже в 1812 г. Боливар говорил о том, что Венесуэла и «вся Америка» сражаются за общее дело.
В письме с Ямайки 6 сентября 1815 г., ставшем одним из программных документов войны за независимость, Боливар задолго до её исхода утверждал: «Судьба Америки определилась окончательно. Узы, соединявшие её с Испанией, порваны».
И Боливар, и многие его соратники в начале XIX в. надеялись на помощь США — первой республики в Западном полушарии. «Мы одиноки, мы вынуждены обращаться за помощью к Северу прежде всего потому, что они наши соседи и братья, а также в связи с тем, что у нас нет ни средств, ни возможностей для контактов с другими странами», — писал Боливар. Однако, объявив о нейтралитете, «соседи и братья» фактически встали на сторону Испании.
Уже в 20-е гг. XIX в. Боливар довольно точно предсказывал основные направления территориальной экспансии США в Новом Свете. «Посмотрите внимательно на карту, — говорил он своему адъютанту генералу О'Лири. — На севере вы увидите США, нашего могучего соседа, дружба которого с нами основана на арифметике: даю тебе столько-то, взамен хочу вдвое больше. Соединённые Штаты захватили Флориду... зарятся на Кубу и Пуэрто-Рико. Если мексиканцы позволят, то они присвоят Техас, да, пожалуй, и всю Мексику».
«Родина, независимость, свобода!» — под этими лозунгами проходили годы войны — 1810—1826. Чередовались победы и поражения, неудачи и успехи. В те времена Боливар был поистине вездесущ. «Он жил как бы среди сполохов пламени и сам был пламенем», — писал о нём Хосе Марти. 15 лет героического служения, 472 битвы — таков послужной список Боливара — солдата и полководца. С его именем связано и образование целого ряда не-
545
зависимых государств Южной Америки — Боливии, Венесуэлы, Колумбии, Перу, Эквадора.
Хрупкий суверенитет молодых республик мог в любой момент не выдержать экономического и политического, а порой и военного давления наиболее сильных европейских держав, в основном поддерживавших Испанию в её многолетней кампании по удержанию колоний. (Да и США не оставались в стороне.) В Европе, как известно, все вопросы, касающиеся международных отношений, решались в те годы в рамках «Священного Союза». Отсюда стремление Боливара создать «Священный Союз народов», который мог бы противостоять «Священному Союзу» монархов.
Дважды он пытался практически осуществить идею латиноамериканского единства. Прежде всего он хотел добиться этого путём включения в широкую конфедерацию испаноязычных государств Западного полушария. Своеобразной её моделью могла стать так называемая «Великая Колумбия» — созданное Боливаром государство, в которое вошли на добровольных началах Венесуэла, Колумбия, Панама и Эквадор. Оно просуществовало с 1821 по 1830 г.
Слабость и преждевременность этого объединения выявились очень быстро. Огромные расстояния и отсутствие широкой сети путей сообщения, экономическая разруха, появление на местах многочисленных каудильо, выступавших против центрального правительства, — всё это вело к раздробленности, раздорам, а в конечном итоге и к распаду «Великой Колумбии».
Ещё раз Боливар попытался вдохнуть жизнь в идею латиноамериканского единства в 1826 г. на созванном по его инициативе Панамском конгрессе. В его планах было учреждение регулярно созываемого конгресса всех государств Латинской Америки в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. В случае общей опасности там должны были концентрироваться силы для её нейтрализации, а в мирное время конгресс играл бы роль посредника и третейского судьи. В случае надобности предполагалось предоставить в его распоряжение армию и флот. Но всё осталось только в области проектов. На конгрессе присутствовали только делегаты Колумбии, Перу, Мексики и Центральноамериканской федерации, что разрушило планы Боливара. С грустью писал он, что был в этот момент «похож на того сумасшедшего грека, который, сидя на скале, пытался управлять проходившими мимо судами».
«Я всё, что в моих силах, сделаю для Америки!» — эта фраза, произнесённая Освободителем 21 октября 1825 г., отражает глубинную суть его кипучей деятельности, однако именно во второй половине 20-х гг. максимализм Боливара подвергся наибольшим испытаниям. Многие благородные замыслы осуществить не удалось — мешали не только США и Великобритания, добавились острые внутриполитические противоречия в самой «Великой Колумбии». Распри, зависть и тщеславие некоторых вчерашних друзей и соратников, борьба за власть и клевета, распространяемая его противниками в армии, — всё это осложняло обстановку в стране и подрывало силы Освободителя.
Его обвиняют в установлении диктатуры, и в ответ на это он в 1829 — начале 1830 г. трижды просит конгресс об отставке. «Меня подозревают в том, что я стремлюсь к установлению тирании. Но если судьба государства зависит от одного человека, то такое государство не имеет права на существование и в конце концов сгинет», — писал он в заявлении об отставке. После того как 1 марта 1830 г. его просьба была удовлетворена, Боливар собирался поехать в Европу, но умер на родном континенте 17 декабря 1830 г.