Императивы коммунистической философии права

Философия права, сложившаяся на основе марксистской доктрины в ее ленинско-сталинской, большевистской ин­терпретации, представляет собой результат сложного, на протяжении многих десятилетий, развития от права романтизированной революционной диктатуры к феномену "со­ветское право", к идеологии социалистической законности, развившейся при сталинской тирании и утвердившейся в обстановке брежневского неосталинизма.

Принципиальные основы этой коммунистической, марксистской философии права были заложены уже после ок­тябрьского переворота, в 1920—1930-х годах, когда торжествовали революционные романтика и фанатизм, идеи "отмирания права", революционного правосознания и революционной законности. Суть такой идеологии заключается в придании величайшего значения не позитивному праву, а некоему высшему праву — революционному праву, служащему коммунизму, дающему непосредственное обоснование оправдание каким угодно акциям в отношении всего общества, всего населения, любых его групп, любого человека, на таком "праве" были построены идеи вооруженного захвата власти, диктатуры пролетариата, мирового пожара, революционных войн, беспощадного подавления контрреволюции, красного террора, физического уничтожения классово чуждых элементов и сотоварищей-отступников от генеральной линии партии.

Ранее уже говорилось, что такого рода высшее революционное право может быть охарактеризовано как нечто близкое к правосознанию и даже к некоему революционному естественному праву (в которое в обстановке революционных перемен включалось "право свергать тирана", устранять "неугодного правителя", вести "революционную войну" и т. д.).

Но именно — в чем-то близкое к естественному праву, обосновываемое естественным сопротивлением существующему насилию, возведенному во власть, — близкое, но не более того. Ибо, в отличие от естественного права в строгом значении, коренящегося в требованиях окружающих человека естест­венных факторов, природы, здесь правообосновывающим ба­зисом революционных акций являются иллюзорные идеоло­гические догмы, постулаты идеологии (как система идей, пре­бывающая и саморазвивающаяся в "своей классово-утопиче­ской логике"). Той идеологии, глубокие исторические основы которой коренятся в этике, религиозно-этических представ­лениях, идеологизированных философских системах и взгля­дах — таких, как платоновский взгляд на идеальное государство, воззрения Ж.-Ж. Руссо о народном суверените­те, католические представления о Спасении, марксистские уто­пии о полном коммунизме, для достижения которого все средства хороши и допустимы[150].

И не менее важно здесь то, что указанное "высшее право" как таковое является непосредственным, без каких-либо промежуточных звеньев, основанием для насильствен­ных акций любой мощности и интенсивности — вплоть до ведения войны с использованием всех самых мощных средств поражения, массированного физического уничтожения врага (например, газов при подавлении крестьянских восстаний), тотального истребления всего и вся, способного оказать со­противление.

Что же касается позитивного права, то при таких бес­крайних возможностях, которые дает указанное "высшее право", оно требуется только как некоторое вспомогатель­ное, подсобное средство — для прикрытия совершаемых акций, для придания им некой "легитимности", для некото­рого упорядочения, устранения крайностей, известного оп­равдания, придания — если удастся — даже какой-то респектабельности. А коль скоро действующие законы, иные нормативные документы, правосудная деятельность для подобных вспомогательных операций не очень-то нужны, то и позитивное право в таком случае вообще оказывается излишним, призванным выполнять некоторую регулятив­ную и в основном декоративную роль, или даже — таким, которое создает ненужные помехи, мешает великому рево­люционному делу.

Это, помимо всего иного, объясняет сдержанное, а не­редко и прямо отрицательное отношение ортодоксальных марксистов, большевиков к закону, к позитивному праву — что особо примечательно — к естественному праву, к неотъемлемым правам человека. Маркс и Энгельс без обиняков говорили так: "Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма про­тив права как политического и частного, так и в его наибо­лее общей форме — в смысле права человека"[151] (да-да, были сказаны и такие слова! И не опрометчиво, не случайно: они точь-в-точь согласуются с исходными марксистскими идео­логическими положениями).

Конечно, кратко обрисованная схема императивов, вы­текающих из марксистской революционной доктрины в ее большевистской, ленинско-сталинской интерпретации, — (именно схема, обнаженная суть, сама логика действий и поведения. Такая схема, логика во время вооруженного захвата большевиками власти, в последующих насильствен­ных, порой открыто террористических акциях нередко к давала о себе знать на деле именно так, в самом что ни на есть своем естестве, в своем открытом, обнаженно-крова­вом виде.

И хотя затем, в ходе последующего развития, когда в жизнь советского общества стал все более входить феномен "советское право", многие из обрисованных черт революци­онной законности оказались перекрытыми относительно развитыми, более или менее отработанными технико-юридическими формами, глубинная суть "новой правовой идео­логии" осталась неизменной, и именно она определяет ее действительную природу и назначение. Впрочем, более под­робный разговор обо всем этом дальше.

2. Смена координат. Феномен "советское право"

Новая полоса.

В конце 1920 — начале 1930-х годов в марксистских воззрениях на право, как и во всей системе марксистско-ленинской, большевистской идеологии, про­изошли изменения. В это время, по сути дела, началось формирование нового, государственнического варианта большевистской идеологии. Отсюда — соответствующие изме­нения и в коммунистической философии права, которая, сохранив императивы ортодоксальной теории, в чем-то пре­образовалась, по ряду существенных позиций сменила саму систему координат, и прежде всего своих "идолов", симво­лы, терминологические обозначения.

Такая смена системы координат, "идолов" и словесных символов связана с тем, что в указанное время все совет­ское общество вступило в новую полосу развития.

Обычно при освещении истории советского общества ее первые фазы (с октября 1917 года до смерти Сталина в 1953 году) рассматриваются как некая единая эпоха — эпо­ха большевизма, на протяжении которой менялись, пожа­луй, лишь события экономического и военного порядка, партийные форумы, схватки между партийными лидерами за власть, а главное — осуществился переход власти от од­ного большевистского вождя — Ленина к другому — Ста­лину.

Между тем при действительно большой общности эко­номико-политических и особенно идеологических реалий того времени и необходимости учета всех только что упомяну­тых обстоятельств следует прежде всего видеть существен­ные отличия между двумя полосами этой эпохи (особо важные с точки зрения проблем данной работы), разграни­чивая:

во-первых, время прямой революционно-большевист­ской диктатуры, ленинского вождизма, когда при всех ужа­сах порядков революционного правосознания все же шел какой-то поиск нового, царил романтический настрои, скрывавший кровавую схватку коммунистов за выбор пути "социалистического и коммунистического строительства" и за власть;

и, во-вторых, новую полосу — время единодержавной сталинской тирании, когда, одолев всех других претендентов на верховную власть в обществе (и по единодержавным восточно-византийским нравам физически уничтожив их), единоличный вождь — Сталин встал на путь известной стабилизации в жизни общества, создания мощной военно-коммунистической общественной системы, основанной на модернизированной государственной экономике и выражен­ной во всесильной партийно-идеологизированной государственности и социалистической законности (обеспечивающих в новых формах господство революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта искусно созданная модернизированная система единодержавной власти и соответствующие ей общественные порядки, получившие официальное имя "советское социалистическое общество", могут быть охарактеризованы в качестве относительно сложившегося, институционально отработанного случая современной цивилизации. Такого случая, который, отличаясь причудливым сочетанием не­которых положительных, привлекательных и одновремен­но — бесчеловечных, чудовищно отвратительных черт, представляет собой один на время укоренившийся, но все же ошибочный опыт Истории, свершившийся в ответ на потребности и вызов современности. Этот феномен совре­менной цивилизации, к сожалению, до сих пор — ни в на­шем Отечестве, ни за рубежом — не получил достаточно верного и строгого научного осмысления.

Между тем, хотя в настоящей работе и приходится ог­раничиться только приведенными общими констатациями (здесь по каждому пункту нужны более подробные пояснения), есть основания полагать, что ни один вопрос нашего советского прошлого и вопросов нынешней поры не может получить удовлетворительного решения, если не исходить из основательного анализа особенностей советской цивилизации.

Это относится и к праву советского общества. Тому пра­ву, которое стало утверждаться в 1930-х годах, а затем обре­ло некоторые, относительно развернутые, в какой-то мере законченные, формы через два-три десятилетия — в усло­виях брежневского неосталинского режима власти.