2020-01-14
79
Обратим внимание на то, с какой восторженностью автор говорит о своем языке, о своей нации, о своей культуре. Конечно же, в той или иной степени, каждому народу присуще полагать, что его культура, традиции, страна, язык лучше, чем у представителей других народов, однако осмелимся утверждать, что подобное вознесение, идеализация «своего» и резкое оппозиционирование всего «нефранцузского» у французов выражено в гиперболизированной форме. Такое же преувеличенное представление сложилось у французов о собственном счастье.
По результатам опроса, проведенного IFOP и газетой «Экспресс» французы на 95% процентов счастливы … быть французами и 82% из них считают, что их соотечественники придерживаются такого же мнения. Источником подобной удовлетворенности становятся ценности Франции: свобода, равенство, братство (называются 93% опрошенных), демократия (87%) и высокое положение, которое Франции занимает в мире (85%).
В качестве источников счастья представители французской лингвокультуры называют: красоту Франции, ее пейзажи, климат (96%), французскую культуру (94%), искусство жить (88%), кухню (85%), французскую литературу (85%), темперамент французов (56%). Однако несмотря на такую любовь к своей стране, 61% французов готовы уехать жить в другую страну, например, Канаду, США, Испанию, Италию, Германию (Label France: www).
Что касается материального благосостояния, то, несмотря на огромное значение, которое играют деньги «в реальной жизни современного французского общества, в общепринятой системе взглядов они котируются не слишком высоко». Идеалом представляется «не богатство само по себе, а возможность благодаря богатству наслаждаться жизнью. Покой и независимость, удовольствие…; беседа с друзьями, общество очаровательных женщин, хорошая кухня, вообще утонченность и «сладость жизни», издавна воспеваемая французской поэзией, - вот ценности, которые пользуются неизменным уважением» (Смирнов, 1988: 139).
Среди мнений о французах, выражаемых представителями других народов (немцы, итальянцы), большинство негативных качеств, в которых упрекают жителей Франции, сводится к следующим: легкомыслие, изменчивость, тщеславие, самохвальство, непоследовательность, беспорядочность (в то время как сами французы считают, что их действия, поступки, слова отличаются достаточно строгой логикой), порывистость, запальчивость, поверхностность, фанфаронство, отсутствие устоев и неуважение к религии.
О том, что для французов имеет наибольшее значение настоящее мгновение (здесь и сейчас) отражено в следующих мнениях: «Их интересует одно настоящее; прошлое забывается ими только потому, что оно – прошлое; а будущее не беспокоит их»; «Они так поглощены хорошим или дурным настоящей минуты, что одинаково забывают оскорбления и благодеяния, полученные ими; будущее добро или зло не существует для них» (цит. по: Фуллье: www). Еще одна черта французского национального характера затрагивается в приведенном выше суждении, а именно: способность забывать все плохое, прощать обиды.
Многие свои недостатки сами французы считают признаком гениальности. Например, всегда начинать с результатов, качество, обусловленное свойством французов penser, voir en grand (мыслить широко, объемно, величественно).
Положительно оцениваемая «живость французского характера» так же приобретает негативную окраску, так как не руководствуется хорошо обдуманными принципами. «Любовь к переменам», «дух свободы» в сущности позитивные феномены, как составляющие французского менталитета не оцениваются положительно: первый, так как основывается на легкомыслии, возможно, отчасти следовании моде («некоторые вещи не могут долго существовать единственно потому, что они или стары, или были чрезмерно восхваляемы»); второй – за то, что переходит всякие границы – «дух свободы, который увлекает своим порывом даже самый разум».
Фрагмент французской песни «Mentalité française» (Ж.-М. Вивье) позволяет нам увидеть некоторые характерные черты французов, касающихся веры в Бога, суеверий, отношения к другим нациям.
J'crois ni au diable ni à Dieu Я не верю ни в черта, ни в Бога
Mais lorsque la vie penche un peu Но когда жизнь начинает идти под откос
Je brûle un cierge et ça va mieux Я ставлю свечку и все налаживается
J'crois ni au diable ni à Dieu Я не верю ни в черта, ни в Бога
Je ne suis pas superstitieux Я не суеверный
D'ailleurs le vendredi 13 mai В пятницу 13 мая
Je fais toujours ce qu'il me plaît Я делаю все, что захочу
Mais je n'sors pas, on n'sait jamais Но я не выхожу из дома, никогда
не знаешь, что может случиться
Je ne suis pas superstitieux Я не суеверный
Отношение французов к представителям других национальностей, по мнению самих же французов, рассматривается как лояльное, толерантное. Тем не менее, строки песни содержат идею, четко подчеркивающую границы лояльности и терпимости к другим – «нефранцузам»:
В моей жизни нет места расизму,
среди моих друзей есть даже черные,
но если моя дочь захочет выйти замуж
за негра – я ей запрещу,
Все-таки, не нужно переступать черту
Y a pas d'racisme dans ma vie
J'ai même des noirs dans mes amis
Mais si ma fille veut se marier
Avec un noir c'est refusé
Faut tout d'même pas exagérer (Mentalité française: www).
Результаты форума на тему «Французы, какие они?» показали, что такое качество французов, как гордость за свою страну воспринимается представителями других лингвокультур (например, финнами) скорее отрицательно, чем положительно. Сами же французы гордятся своим отношением к своей стране, восхваляя ее культурное наследие, считая при этом данное качество позитивным (La communauté franco-finlandaise: www).
Как отмечают некоторые немецкие философы, в частности И. Кант, во французском языке существует целый пласт труднопереводимых на другие языки слов, «оттенки которых выражают скорее черты национального характера, нежели определенные предметы, как, например: esprit (в отличие от bon sens), frivolité, galanterie, coquette, petit-maître, étourderie, point d’honneur, bon ton, bon mot и т.п. (цит. по Фуллье: www). На наш взгляд, данный список можно дополнить, причислив к нему и лингвокультурные концепты savoir vivre, légérté, comme il faut, bon vivant, jouir и т.п.
Несмотря на такое количество недостатков, присущих, по мнению представителей других культур, французам, у этой нации отмечаются, конечно же, и положительные стороны. «Мне нравится приятная мания французов быть вечно в праздничном настроении; признаюсь, я с удовольствием думаю, что [все жители] большого города поглощены исключительно прелестями жизни, почти не зная ее неприятностей; это показывает, что все [эти люди] счастливы», – так описывал свои впечатления о французах прусский король Фридрих II, считавший также, что французы – «это, быть может, единственная нация, умеющая находить даже в несчастии источник шуток и веселья». Любое поражение французов, будь то война, политика, любая другая область человеческой жизни, все равно преподносится ими как победа, основой чему является тщеславие и склонность французов «с важностью рассуждать о мелочах и легкомысленно относиться к крупным вещам». Самое главное оружие французов перед лицом трудностей и неприятностей – смех, который наравне с веселым нравом занимает важное место в складе мышления французского народа. Французы любят и умеют смеяться: остроумная шутка заставляет их забыть обо всем, «благодаря превосходному действию их легкомыслия, склонность радоваться берет у них верх над всеми соображениями, могущими заставить их печалиться», а «запас природного веселья, которым особенно богаты все французы, песня или удачно сказанное слово разгоняют все их невзгоды» (цит. по Фуллье: www).
В силу того, что язык тесным образом связан менталитетом народа, в художественной литературе в той или иной степени отражаются его характерные черты. Поэтому достоинства, которые, по мнению Гёте, французы ищут в литературе, и составляют черты их национального характера: «Глубина, гений, воображение, возвышенность, естественность, талант, благородство, ум, остроумие, здравомыслие, чувствительность, вкус, умение, точность, приличие, хороший тон, сердце, разнообразие, обилие, плодовитость, теплота, обаяние, грация, живость, изящество, блеск, поэзия стиля, правильная версификация, гармония и т. д.» (цит. по: Фуллье:www).
Представителями других наций отмечаются так же такие качества французов как патриотизм, любовь к разговору, остроумие, грация, вежливость, серьезность, честность в делах, преданность в дружбе: «Les Français sont des gens sérieux, travailleurs, fidèles en relations d'affaires, loyaux en amitié et, malgré une réputation individualiste, des gens collectivistes qui prennent toujours leur entourage en considération. Bref, des gens très agréables et intéressants» (Honkavaara: www).
Они очень откровенны: «у них ничто не скрывается и ни о чем не умалчивается намеренно. Все, даже слезы, принимаются ими за чистую монету». Разговор во Франции – целый мир. «Здесь действительно не щадят усилий, и французы чрезвычайно ценят умение выражаться. Разговаривать – значит для них думать вслух». «Французу необходимо болтать, даже когда ему нечего сказать. В обществе он считает неприличным хранить молчание, хотя бы только в течение нескольких минут» (Шопенгауэр) (цит. по Фуллье). Как и у многих других черт, свойственных носителям французской культуры, у «любви к разговору» галльские корни.
«Французы имеют право занять первое место среди народов и составляют действительно высшую нацию по своей живости и быстроте ума. Умеренный климат, превосходное вино, … чрезвычайная общительность со всеми окружающими, … – все у них … указывает на непреодолимую склонность к веселью и увлечению. Когда другие плакали бы или корчились от бешенства, они смеются, и так было всегда, … вчера, как сегодня» (Вебер) (цит. по Фуллье: www).
«Экспериментаторы по природе, французы отличаются особой любовью ко всяческим выдумкам и фантазиям. Это одна из наиболее ярких черт французского характера. Нет такого совершенства, которое нельзя было бы испортить, нет ничего абсолютно прекрасного, чего нельзя было бы опошлить. Собственно французов куда больше интересует не некий конкретный конец пути, а само путешествие и те заманчивые возможности, которые оно сулит. Им нравятся любые новые идеи и концепции, они постоянно забавляются с такими серьезными вещами, как демократия, ядерная энергия, железные дороги и всякие технические штучки» (Япп, 2001: 12). «Здесь, как и во всем, что они делают, французы постоянно балансируют между возвышенным и нелепым (там же, 2001: 13). Подобное утверждение в очередной раз указывает на противоречивый характер французов.
При первом общении с французами может показаться, что это кроткие, скромные, послушные, добрые натуры. Однако стоит лишь разозлить француза и он «взорвется, как бутылка шампанского», моментально став жестоким, надменным, неприязненным. Данное утверждение действительно верно и подтвердилось на личном опыте общения с французами. Тем не менее, следует так же заметить, что французы так же быстро «остывают», как и «взрываются».
Особое место во французском языковом сознании занимает дружба: «ей нет равной; я часто имела случай убедиться, что французы защищают своих друзей, не жалея крови». (Kohl); «Француз способен на самую благородную, бескорыстную и преданную дружбу, чего многие не признавали за ним» (Гиллебранд) (цит. по Фуллье: www).
Существует мнение, что у каждой нации есть своей возраст. Если с этой точки зрения характеризовать французов, то они, без всякого сомнения, дети, «которых конфетка излечивает от всяких болезней» – bons enfants: «каждый из них одновременно и добр, и ребенок» (Kohl) (цит. по Фуллье: www). Именно в этом ребячестве самая отличительная черта народа.
Общение во французской лингвокультуре играет значительную роль, о чем свидетельствует такая черта национального характера французов, как любовь к разговору. В русской лингвокультуре общению так же придается большое значение, однако существуют некоторые различия, касающиеся данного феномена в двух исследуемых культурах.
Определенный тип общения, сложившийся в той или иной культуре и задаваемый ее стандартами, представляет, по Т. Парсонсу, одну из возможностей для анализа различных культур. Выделяется два типа общения – «конкретное» и «диффузное». Выбор человеком социального окружения при «конкретном общении» осуществляется с позиции его полезности для реализации собственных целей, то есть «каждый человек хорош и нужен только в определенных обстоятельствах и для определенного занятия». Что касается «диффузного общения», то в основе выбора людей, в качестве знакомых и друзей, лежат другие, более широкие, критерии отбора, например, личностные характеристики, причем те, которые составляют «ядро» личности (постоянные). Остальные переменные, такие как материальное, социальное положение, сфера деятельности и интересов отходят на второй план. В отличие от первого вида общения, человек, склонный к «диффузному общению» может поменять свои цели (отказаться от старых и поставить перед собой новые) в случае, если они не поддерживаются и препятствуют общению.
По данным, направленным на выявление присущего представителям русской лингвокультуры типа общения, представленным в книге К. Касьяновой «О русском национальном характере», отмечается некоторая «социальная интровертность» (или «затруднение в общение»), что предположительно указывает на «склонность к изоляции и одиночеству» носителей русской лингвокультуры. Однако данный факт отчасти можно объяснить именно предпочтением, отдаваемым носителями русской лингвокультуры «диффузному общению». Некоторая узость данного типа общения, тем не менее, не свидетельствует о его бедности внутри определенной группы: «человек может общаться легко и интенсивно и получать от этого общения массу положительных эмоций» (Касьянова: www).
В качестве основных характеристик представителей той или иной группы, в которой «диффузное общение» выходит на первый план, выделяются следующие:
1. Зависимость поступков, действий представителя русской лингвокультуры от мнения «других», мнения группы одинаково выражена по сравнению с «установкой на себя» (учет собственного мнения, надежда на свои силы при осуществлении каких-либо действий, принятии решений).
2. Отмечается некоторая сдержанность в выражении как отрицательных, так и положительных эмоций, «самоограниченность» в противовес «распашистости» в отношениях. Чрезмерное проявление «теплоты» со стороны одного из малознакомых собеседников воспринимается с некоторой долей настороженности, иногда расценивается как назойливое, утомительное.
3. Большое значение приобретают такие параметры общения как «терпимость», «толерантность». Терпимое отношение к изменениям во мнениях, приверженностях, поведении собеседника способствует установлению отношений между членами социальной группы, подчиненных определенным законам, не ущемляющих, тем не менее, «ощущение свободы» каждого.
Что касается целеполагания и достижения поставленных целей, то у русских «по нашему собственному внутреннему ощущению и по наблюдениям о нас иностранцев» такие черты, как «целеустремленность» и «индивидуалистичность», выражены слабо и представляются менее релевантными, чем у французов. К. Касьянова высказывает предположение о наличии в русской культуре собственных, отличных от западноевропейских, «архетипов целеполагания и целедостижения». Рассмотрение двух вышеуказанных понятий «в связке» представляется необходимым, так как их взаимная обусловленность очевидна: цель – результат (Касьянова: www).
Основываясь на типологии действий М. Вебера, включающей в себя 4 параметра, определяющих любое, в том числе социальное, действие: 1) целе-рациональный, заключающийся в осознанном оценивании «условий» и «средств» для достижения «рационально поставленных целей» на основе определенных ожиданий возможных действий со стороны внешних объектов; 2) ценностно-рациональный, где определяющую роль играет убежденное осознание самоценности (с точки зрения этики, эстетики, религии) определенной линии поведения, «совершенно независимо от ее результатов»; 3) аффективный, где учитываются прежде всего чувства и эмоции; 4) традиционный, когда во внимание принимаются установившиеся на практике в определенной культуре способы поведения в той или иной ситуации («все так делают», «всегда так было», «так положено»), К. Касьянова делает обобщающее предположение о том, «что наш соотечественник в среднем, оказавшись в ситуации действия, отдает предпочтение действиям ценностно-рационального типа перед целе-рациональными», что «обусловливает своеобразие модели целедостижения». Однако данный факт не свидетельствует о том, что представитель русской лингвокультуры не может ставить перед собой рациональных целей, не принимает во внимание чувственно-эмоциональную сферу, не поступает «традиционно». Тем не менее, подчеркивается бóльшая релевантность ценностно-рациональной линии поведения по сравнению с остальными вышеперечисленными, для русской лингвокультуры: «оказавшись в ситуации, где [человек] может определить свое действие несколькими разными способами, так сказать, на выбор, он в большинстве случаев предпочтет ценностно-рациональный способ определения, т. е. сориентирует свое действие на ценность, а не на цель, поставленную им самим» (Касьянова: www). Зависимость человека от культуры дает объяснение данному факту: ««И это не потому, что он [человек] «ленив» думать, рассчитывать, не хочет рисковать, ригиден или не имеет планов, но потому, что этого от него требует культура. И чем культурнее человек, т. е. чем лучше он знает и чувствует свою культуру, тем решительнее он сделает выбор в пользу ценностно-ориентированного действия» (там же: www).
Еще одной характерной для представителей русской лингвокультуры чертой является «тяжесть на подъем», некоторая «замедленность»: «мы очень долго «настраиваемся» и «включаемся», мы все стремимся, если возможно, обойтись готовыми формами, потерпеть и лучше ничего нового не вносить. Так получилось, что мы слишком долго работали исключительно на сохранение. Сейчас все очевиднее становится, что одного сохранения недостаточно» (сравним определяющий французское национальное сознание élan – порыв). Русскому человеку свойственно «стремление работать в своем ритме и по своему плану; некоторая «вязкость» мышления и действия («русский мужик задним умом крепок»); трудная переключаемость с одного вида деятельности на другой; взрывоопасность», чего нельзя сказать о «способности строить сложные и хорошо проработанные в деталях планы и эффективно достигать своих целей, невзирая на обстоятельства и весьма прямолинейными способами» (Касьянова: www).
В публицистике расхожим местом стало обвинение русского народа в лени. Приводятся поговорки «Работа не волк, в лес не убежит», «Дураков работа любит» и т.д. Интерпретация этих шутливых речений часто бывает однобокой. Ясно, что негативное отношение к работе возникает тогда, когда работа является принудительной. Праздный барин склонен считать работающего на него крестьянина лентяем. Иначе говоря, отношение к труду целиком и полностью определяется социально-историческими причинами (сравним: Токарев, 2003; Гоннова, 2003). На наш взгляд, публицисты в ряде случаев сгущают краски, упрощая положение дел: «Для русского национального сознания неприемлемым, чуждым является стремление человека добросовестно выполнять свою работу. Нормальный человек не может поступать таким образом, а если и поступает, значит за подобным поведением усматривается нечто негативное, например, «выслуга перед начальством». Тогда коллективом человеку приписываются такие качества как подлость, корыстолюбие, фискальство» (Работать не зазорно: www).
Что касается отношения к работе французов, их стремление к легкости во всем отражается и в данной области, в чем они очень схожи с русскими. Они очень разборчивы в выборе места работы (обычно они отдают предпочтение более легким – non pénibles - секторам), никогда не будут делать больше того, что входит в их обязанности (только в том случае, если выполненная работа будет дополнительно оплачена). Как говорят о себе сами представители данной культуры, они скорее ленивы, чем трудолюбивы (plutôt paresseux que laborieux). Помимо того, что они ленивы, им так же не присущ дух соревнования (les Francais sont très paresseux et non compétitifs). В большинстве случаев (по отзывам самих же французов) работа приносим им только стресс, и их репутация брюзжащих, ворчливых и недовольных (grognons et mal polis) вполне оправдывается. Французы очень требовательны в отношении предоставляемого им отпуска (своеобразное проявление трепетного отношения французов ко времени, которое они могут потратить на удовольствия и наслаждения).
Для русского мировоззрения характерной представляется идея о том, что человек не может предвидеть будущее, как и не может повлиять на него, что репрезентировано в языке целым рядом специфических слов и выражений: а вдруг?, на всякий случай, небось, если что, как-нибудь и т.п. Данную категорию языковых проявлений русского языка можно определить одним емким словом авось, признаваемым в качестве одной из наиболее важных и содержательных составляющих русской языковой картины мира (Зализняк, 2002: www; Вежбицкая, 1996: 76-79), свидетельствующей «о своего рода пассивной, пессимистической позиции», ориентире на возможное благополучное развитие событий в будущем, причем без возложения ответственности на кого бы то ни было (в том числе и говорящего) (Авось, или «на Бога надейся и … можешь плошать»: www).
Вера в судьбу, в высшую предопределенность жизни зачастую провоцирует отказ от приложения усилий для достижения цели, человек не борется, не сопротивляется, он «плывет по течению». Таким образом, такой компонент как инертность, пассивность, бездеятельность так же можно отнести к характерным для русской языковой картины мира. Русский «авось» содержит в себе оттенок меланхолии, легкомыслия или отрешенности. Совмещение возможности благоприятного исхода и отрешенного отношения к будущему представляет собой своего рода «апатичный оптимизм»: в одних случаях эта апатия проявляется на уровне поведения (человек не предпринимает необходимых шагов), в других – на уровне мировоззрения (человек не верит в то, что он может радикально повлиять на ситуацию) (там же: www).
Что касается французского языка, в нем так же находит свое вербальное выражение идея независимости происхождения каких-либо событий от человека, однако для французской языковой картины мира она представляется менее релевантной, менее гиперболизировано выраженной, чем для русской. Например, русское понятие небось содержит в себе два смысловых компонента: 1) выражает утверждение, уверенность в том, что не надо чего-либо бояться; 2) употребленное в качестве вводного слова в вопросительном предложении эксплицирует идею вероятности, сомнения (вероятно, пожалуй, не правда ли?). В соответствующей ему лексической единице французского языка pour sûr второй компонент отсутствует, первый содержит более широкое значение уверенности (в отличие от русского языка, где уверенность распространяется только на то, что не надо бояться, что явно выражено в семантике самого слова – не бойся). Другое синонимичное понятие пожалуй указывает на ту же идею. В русском языке оно обозначает: 1) возможно, может быть, вероятно (пожалуй, этого не случится); 2) лучше (я, пожалуй, пойду); 3) нерешительное, неопределенное согласие. Французский коррелят peut-être, si vous voulez так же содержит компонент «вероятность», однако он более нейтрален в отношении идеи происхождения каких-либо событий независимо от человека, велика вероятность влияния субъекта на ход и результат событий, присутствует оттенок уверенности в результативности намерения: пожалуй, я приду – il est possible que je vienne; soit! Je viendrai (утвердительно).
Противоположная идея, касающаяся снятия ответственности за собственные действия, широко представленная в лексической системе языка, прослеживается в русской языковой картине мира. Непредсказуемость мира, а следовательно, и результата каких-либо событий и действий приводит к идеи о том, что все происходящее случается с человеком «как бы само собой». Особо отмечается здесь «абсолютно лингвоспецифичное слово как бы, «несущее в себе весьма характерную для русской языковой картины мира идею эпистемической неопределенности: то ли А, то ли не А, а может быть – А и не А одновременно, и ничего в этом странного нет» (Кругосвет: www). Таким образом, можно выделить две взаимоисключающие составляющие в формуле как бы само собой:
1) я не должен предпринимать усилий, чтобы нечто сделать (потому что в конечном счете от меня ничего не зависит) и
2) если я ничего не буду делать, это все равно само произойдет (Кругосвет: www).
Продолжая данную мысль, обратимся к семантике глагола собираться, «являющегося одним из весьма характерных и труднопереводимых слов русского языка». Основной смысловой компонент значения заключается в идеи «сбора, скопления, сосредоточения» кого-либо, чего-либо в определенном месте (БТСРЯ). Если же рассматривать данное понятие в значении «решать что-либо сделать, приготовиться к чему-либо», то здесь речь пойдет о внутренней концентрации человека перед совершением определенных действий. Несмотря на наличие процессной составляющей в смысловом поле глагола собираться, «осязаемые проявления» данного процесса отсутствуют, что и составляет специфику русского глагола «собираться».
Выделенные смысловые характеристики русского глагола «собираться» отражают некоторые представления о русском национальном характере. Во-первых, переживание намерения как процесса в русском языковом сознании вполне согласуется с мыслью о том, что русские «долго запрягают». «Процесс «собирания» при этом сам по себе осмысливается как своего рода деятельность – что дает возможность человеку, который ничего не делает, представить свое времяпрепровождение как деятельность, требующую затраты усилий»: Весь день собирался написать статью, да так и не написал (Касьянова: www).
Во-вторых, предпочтение, которое отдают носители русского языкового сознания при употреблении глагола собираться для определения своей будущей деятельности, свидетельствующее об определенной доли неуверенности в практическом осуществлении запланированного действия, указывает на еще одну особенность «русской ментальности, заключенной в известной формуле «человек предполагает, а Бог располагает». (Кругосвет: www). Процитируем историю, приведенную в журнале «Кругосвет», наглядно иллюстрирующую различия в отношении и восприятии своих намерений, планов, в частности, и будущего, в общем, у русских и французов:
«Как-то раз один французский профессор, находясь в Москве, сказал своим русским знакомым: «Я точно знаю, что в августе следующего года я буду в Москве», – вызвав этим улыбку на лицах присутствующих: никто из них, живущих в Москве, не мог бы сделать относительно своего будущего столь определенного утверждения. Справедливость русского взгляда на вещи в данном случае подтвердилась: французский профессор не приехал следующим летом в Москву – и даже не потому, что обсуждаемый август оказался августом 1991 года (чего русские собеседники профессора, естественно, знать не могли) – а так, просто как-то не сложилось» (Кругосвет: www).
Во французском языке понимание глагола собираться синонимично смысловому содержанию значения глагола намереваться (avoir l’intention de faire qch, avoir le dessein, se proposer de), что, в определенной степени, противопоставляет его русскому глаголу собираться. Во французских синтаксических конструкциях заключена идея уверенности, в той или иной степени, в реализации задуманного, бóльшая определенность, находящая внешнее выражение в предприятии каких-либо действий для осуществления запланированного. Не списывание неудач в осуществлении намерений на внешние обстоятельства, а признание неспособности, несостоятельности самого человека сделать что-либо (ср. постараюсь – сделаю; не вышло, не сложилось – не сделал) говорит о приоритетной роли, которую играет человеческий фактор во французской лингвокультуре, при осуществлении каких-либо действий.
Культурные доминанты поведения, как можно видеть, представляют собой определенные качества характера, допускающие амбивалентное понимание. Например, понятливость как быстрота понимания подразумевает, с одной стороны, высокую скорость мыслительного процесса, но, с другой стороны, поверхностность наблюдений и выводов. Эта амбивалентность органически присуща абстрактным концептам, среди которых ведущее место принадлежит концепту «жизнь» («умение жить» – это субконцепт по отношению к концепту «жизнь»). Будучи абстрактным концептом, «жизнь» осмысливается не только в обыденном, но и в философском сознании.
1.3 Понимание жизни в этико-философском сознании
В силу того, что одной из составляющих лингвокультурного концепта savoir vivre является глагол «жить», представляется необходимым в данном исследовании в качестве теоретической базы рассмотреть существующие взгляды на проблему «жизни» и ее понимания.
В широком понимании можно утверждать, что категория жизни является основополагающей, как обусловливающая существование всех остальных категорий, так и в качестве призмы для их познания.
Совершенно очевидно утверждение, что если бы не было жизни вообще, не существовало бы и человека; и культуры, им созданной; и языка, на котором он говорит; не возникло бы широкого спектра чувств и эмоций; не появился целый ряд категорий, посредством которых мы пытаемся постичь мир (добро и зло, например) и т.д. Конечно же, здесь речь идет о понимании жизни в ее биологическом аспекте, то есть как одной из форм существования материи, обладающей рядом специфических особенностей, среди которых, в качестве основных, выделяют: «осуществление постоянного обмена веществ с окружающей природой, обладание способностью к размножению, росту, развитию, приспособляемости к окружающей среде, умиранию» (ФС, 1975: 132). Но рассмотрение феномена жизни с биологической точки зрения не является единственным. Данное понятие также реализует себя в контексте культуры и истории, духовного мира человека.
