Толстой, будучи убежден в том, что историю творят народы, выступает против культа личности Наполеона. Образ его дан в романе как отрицательный

 Крайне непривлекательна внешность французского импера­тора. Толстой не дает фотографически полного портрета героя, а выбирает нужные ему детали, действующие психологически, художественно раскрывающие идейный смысл этого образа. В противовес  историкам, возвеличившим Бонапарта до размеров сверхчеловека, русский писатель-реалист выпячивает в нем все мелкое, ничтожное: он «маленький человек», с «маленькими руками» и «неприятно-приторной улыбкой» на «опухшем и желтом лице». Автор упорно рисует «телесности» Наполеона: «жирные плечи», «круглый живот», ляжки коротеньких ног». Но если «телесность» нисколько не приуменьшала истинного величия Кутузова, то именно эта черта снижает образ коронованного авантюриста.

По нравственным качествам это человек деспотичный, ослеп­ленный манией своего величия. Если Кутузову свойственны простота и скромность, то Наполеон подобен актеру, играющему роль властелина мира. Театрально-фальшиво поведение его в Тильзите во время награждения русского солдата Лазарева французским орденом Почетного легиона (см. т. II, ч. 2, гл. XXI). Не менее противоестественно держит себя Наполеон и перед Бо­родинским сражением, когда льстивые придворные преподносят ему портрет сына: младенец играет с земным шаром. «Он чув­ствовал, что то, что он скажет и сделает теперь,— есть история», и он, чтобы произвести впечатление, разыграл из себя любящего отца (т. III, ч. 2, гл. XXVI). А о чем говорят форма и содержание приказов Бонапарта по армии? Например, в канун Бородина: «Воины! вот сражение, которого вы столь желали... Пусть позд­нейшее потомство с гордостью вспоминает о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»

Всегда ли игра в сверхчеловека кончается удачно для Напо­леона?

Иным предстает самовлюбленный монарх во время Бородин­ской баталии: «Когда он перебирал в воображении всю эту стран­ную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сражения, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно-печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские все стоят,— страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновиде­ниях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его... Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страш­ным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чув­ствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает как тряпка, и ужас неотразимой погибели охватывает беспомощного человека» (см. т. Ill' ч. 2, гл. XXXIV).

Какую же новую черту Наполеона раскрывает здесь автор и какие художественные средства он использует?

Толстой окончательно развенчивает Бонапарта на Поклонной горе перед вступлением в Москву. Писатель как бы проникает в тайники души тщеславного властолюбца, распахивает эти тайники настежь и передает происходящую там сложную внутренние работу. Герой остается, один на один с самим собой и ведет  молчаливую беседу «про себя». Мысли Наполеона обращаются то к восточной красавице Москве, то к  русскому царю Александру, то к своим приближенным…..

А потом снова к Александру, и Кремлю, и русским. И вот уже он мысленно произносит пышную, полную ложного благородства речь: «Бояре,— скажу я им,— я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных... я скажу им, как всегда говорю: ясно, торжественно и велико» (см. т. III, ч. 3, гл. XIX). Нетрудно судить о том, с какой стороны характеризует Наполеона этот внутренний монолог.

В оценке военного таланта Наполеона великий реалист стре­мится быть объективным и говорит, что перед Аустерлицким сражением он правильно оценил военную обстановку: «его пред­положения оказались верными». Но иногда автор романа, как русский патриот и противник культа личности, принижает роль Наполеона в качестве военного специалиста и государственного деятеля и уподобляет его «ребенку, который, держась за тесе­мочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит».

За что писатель осуждает Наполеона? Ведь, по смелому заяв­лению Толстого  не лавры победителя, а суд народов — вот что должно ждать Напо­леона.