Необыкновенный подарок 2 страница

– А гостей надо занимать.

– Некогда мне занимать.

Но Настя не отставала:

– Что ж тут смотреть полмесяца? Он и так уж насмотрелся, теперь хочет поработать. Верно, Сережа?

Я кивнул.

– Ишь ты, работать хочет! – всплеснул руками Иван Петрович. – А куда я тебя поставлю? Зерно грузить, что ли, или в барабан подавать?

– Обязательно «в барабан!» – обиделась Настя. – Поставьте волов погонять, а тетку Дарью – к машине: хватит ей прохлаждаться там.

Предложение Насти, видно, пришлось по душе Ивану Петровичу, но он продолжал ворчать:

– Что ж это за дело? Загоним мальчишку к черту на кулички и пусть сидит один? Разве Ивана поставить на волов?…

Ваня стоял всё время возле меня и радовался вместе со мной, что наконец‑то дадут и мне работу. Но, когда услышал, что его хотят поставить на волов, вдруг насупился и, взмахнув плетью, пробурчал:

– Как бы не так! Я всё равно Ласку не отдам, – и он направился к лошади. Но, сделав несколько шагов, остановился, прислушиваясь, чем кончится разговор.

– Видала, попробуй тут помири их…

– Ладно, я пойду на волов, – сказал я.

Иван Петрович посмотрел на меня и спросил:

– А с волами‑то обращаться умеешь?

– Умею, – сказал я не задумываясь.

– Умеет! – засмеялся старик. – Да ты их, наверное, тут впервые увидел! Ну, народ пошел! – Смеясь он подозвал Ваню. – Иди покличь Дарью, да поскорей.

Ваня опрометью бросился на поиски погонщицы волов.

 

* * *

 

Так я стал работать.

Пока наполнялась волокуша, мы с Ваней были вместе, а потом разбегались в разные стороны: он – к Ласке, а я – к своим мирным огромным волам, которые охотно мне подчинялись. Не будь на току Ласки с ее жеребенком, я, пожалуй, всё внимание уделял бы волам. Но мне очень хотелось работать с Лаской, в душе я завидовал Ване. Да и как не завидовать! В обеденный перерыв гоним скот на водопой к речке, – Ваня сидит на своей Ласке, как настоящий кавалерист, а я с предлинной хворостиной медленно тащусь вслед за волами и покрикиваю: «Гей! Цоб!..» Совсем неинтересно. А больше всего меня притягивал Лыско. Уж очень хороший был жеребенок! Я так много с ним возился, что он привык ко мне и бегал за мной больше, чем за своей матерью. Только одна беда – мал он был, нельзя еще было садиться на него. А покататься верхом на лошади мне хотелось давно. Правда, Ваня раза два разрешал проехать на Ласке, но этим только еще сильнее разжег мое желание.

Молотьба приближалась к концу, – оставалось совсем немного: если поднажать, – за день можно кончить. Все так и решили – пораньше начать и к вечеру закончить.

Рано утром на ток приехал бригадир и оставался здесь целый день, – он тоже хотел, чтобы его бригада закончила сегодня молотьбу. Но тут случилось несчастье: лопнул один из ремней молотилки. Сшили, час поработали – опять лопнул, да так, что если сшить, то он будет короток.

– Эх, несчастье какое! – нервничал бригадир. – И запасного нет? – с укоризной спрашивал он у машиниста молотилки.

– Был, – оправдывался тот. – Да ведь лопается‑то не впервые..

– Вот беда!.. Ну‑ка, герой, – бригадир тронул меня за плечо. – Садись на моего коня и скачи в правление. Найди там кладовщика и скажи. Я сейчас напишу. – Он расстегнул полевую сумку, достал бумагу, карандаш и тут же у себя на колене быстро настрочил записку. – На, передашь ему, и без ремня не возвращайся. Да побыстрее.

Я не помнил себя от радости. Такое ответственное поручение да еще верхом на лошади!

Он помог мне залезть на лошадь, хлопнул ее ладонью, и я помчался.

– Смотри не свались! – услышал я голос отца.

Бригадирова лошадь, привыкшая носить на себе взрослого всадника, вскоре почувствовала мою неопытность и перешла на медленный шаг.

Я бил ее голыми пятками по бокам, но она в ответ только отмахивалась головой да хлестала себя длинным хвостом, отгоняя слепней.

Я оглянулся, чтобы посмотреть, далеко ли отъехал и не наблюдают ли за моей беспомощностью с тока, и увидел, что вслед за мной увязался Лыско. Он шел, махая головой и отбиваясь от мух хвостиком.

– Лыско, а ты куда? – крикнул я ему.

Жеребенок услышал мой голос, повеселел и пошел рядом, чуть ли не касаясь моей ноги.

А лошадь всё шла ленивым шагом и не думала спешить. Я сердился, дергал за повод, но ничего не помогало. Потрусив рысцой несколько метров, она переходила на шаг. Наконец я подъехал к дереву, сломал ветку и хлестнул ею лошадь. Она заторопилась.

Ездить верхом я не умел и поэтому подпрыгивал на ее спине, больно ударяясь о крепкий лошадиный хребет. Проехав полпути, я почувствовал нестерпимую боль, хоть слезай и иди пешком. Но ведь меня ждут на току… Я напрягал всё свое терпение и гнал, гнал лошадь, несмотря ни на что. Лошадь временами переходила на галоп, и мне становилось легче: я не ударялся о спину, а как бы вместе с лошадью то взлетал вверх, то плавно опускался. Но галопом ехать страшно, – можно упасть под лошадь. Я сдерживал ее, и опять начиналась мучительная тряска.

С трудом добрался я до правления колхоза. Не слезая с лошади, спросил через открытое окно, где кладовщик, и в двух словах объяснил, зачем он мне нужен. Девушка‑счетовод быстро разыскала кладовщика. Я получил от него толстый, пахнущий новой резиной ремень, повесил его накрест через плечо, чтобы высвободить обе руки, и поехал обратно.

Я был очень доволен. Через полчаса молотилка снова начнет работать, и хлеб будет убран!

Я весело понукал лошадь, хотя боль от неумелой верховой езды не прекращалась. Вот уже показалась верхушка скирды соломы, а у меня силы совсем иссякли, и я вынужден был спешиться. Я решил взять повод в руки и бежать. Но не тут‑то было. Оказалось, что я не мог и идти: ноги отекли и никак не слушались. А ведь меня ждали, на меня надеялись… Бригадир назвал «героем», а я вот. Часа два, наверное, буду так плестись, и людям из‑за меня придется еще и завтра молотить. Обидно, хотелось заплакать, но я крепился.

Попробовал вновь залезть на лошадь и не смог. Слезы сами собой брызнули из глаз, и я уткнулся лицом в горячий бок лошади. Но, быстро взяв себя в руки, я решил идти. Когда я взглянул на дорогу, то увидел, что Лыско уже далеко впереди. Он заметил вдали ток, вспомнил, наверное, о матери, навострил уши и побежал. «На ток направился», – подумал я и что было мочи закричал:

– Лыско! Лыско!

Жеребенок остановился, оглянулся.

– Лыско, Лыско, родной, иди сюда, сахару дам. На сахару! – кричал я, вытягивая вперед руку.

Он поглядывал то на меня, то на ток и никак не мог решить, что ему делать.

– Лыско, хороший мой, иди сюда!

Какие только ласковые слова не говорил я ему! Наконец он нехотя вернулся. Я снял с себя ремень, обмотал им дважды туловище жеребенка, связал концы веревочкой и сказал, словно он мог понять меня:

– Ну, дружок, выручи, отвези на ток ремень.

Лыско поворачивал голову и недоуменно косил глазом на ремень. Он попробовал ногой снять его, но не достал.

– Беги, Лыско! – гнал я его, но он не понимал и старался освободиться от ремня.

Грубо прогнать от себя Лыско я не хотел, но делать было нечего, – я замахнулся хворостиной. Жеребенок отскочил в сторону и посмотрел на меня грустными глазами, словно спрашивал, чем он провинился. Мне стало жалко его, я хотел приблизиться, приласкать, но Лыско больше не доверял. Он повернулся в сторону тока и побежал. И чем дальше он удалялся, тем легче становилось у меня на душе.

Взбежав на холм и увидев весь ток, Жеребенок жалобно заржал. В ответ откуда‑то издалека донесся голос его матери – Ласки.

Когда я приблизился к току, я увидел над машиной пыль: молотилка работала! Молодец Лыско!

Только теперь я заметил, что от тока кто‑то идет по полю мне навстречу. Это была Настя. Она взяла из моих рук повод и, нагнувшись, спросила:

– Что случилось? Да ты никак плакал?

– Нет, – сказал я.

Признаться во всем мне было стыдно, но она догадалась и сказала:

– Ничего, не горюй, еще каким кавалеристом будешь!

Я улыбнулся.

Ваня смотрел на меня с жалостью.

– Ты некогда раньше не ездил верхом? – спросил он.

– Нет.

– А чего ж ты не сказал? Я б тебя научил. Я тоже, брат, первый раз так покатался, что неделю ходить не мог. – Он помолчал. – А ты здорово придумал с ремнем! Я б не додумался… Знаешь, сколько сеток соломы оттащил без тебя? Три.

– А кто волов погонял?

– Я сам. Сначала с волами сетку втащу, а потом прибегу, Ласку возьму и обратно ее к молотилке.

– Успевал?

– Успевал! – махнул он рукой. Потом, помолчав, он вдруг вскочил и сказал: – Знаешь что? Работай с Лаской, а я буду волов погонять.

Я кивнул головой и прошептал:

– Спасибо…

Молотьбу кончали при луне.

А утром, распрощавшись с Ваней, Настей, Иваном Петровичем, с Лыско, которому напоследок дал целую горсть сахару, я уехал домой.

По дороге стал накрапывать дождь. Но теперь он был не страшен, – хлеб убран. Пусть идет, это даже и хорошо: озимые уже были посеяны, им дождь нужен, чтобы успели к зиме хорошо прорасти и раскуститься.

Дождик усиливался.

 

К. Высоковский

Вдвоем

 

 

Бывают глаза

какие‑то незрячие,

Тусклые, как оловянные блюдца.

А у Вари глаза

горячие‑горячие:

Радуются, смеются.

Добрые, щедрые –

два фонарика,

Огоньков

и днем не потушат…

Ей не крикнете грубое:

«Варька!»,

Шепнете:

«Варюша!»

Случается,

трудно живется людям,

Случается,

люди в беду попадут –

Глаза ее скажут:

«Мы вместе будем…»

И никуда

в беде

не уйдут.

Друзья!

Вы любите слово «папа»?

Папа!

Ладони мягкие, сильные.

Обнимет Варюшу

и скажет: «Лапа

Ой‑ой у тебя

какая чернильная!»

Ее только тронь,

ей только скажи –

Засветится вся,

захлопочет,

Готова чертить отцу

чертежи,

Штопать носки до ночи.

 

 

«Папа,

у Кати по физике пять!..

Ой, как она отвечала чудно!..

Завтра придет

заниматься опять,

Мне же нисколько не трудно…»

Отец бормочет что‑то

невнятно:

«Так… Молодчина, детка…»

И смотрит куда‑то.

Куда? Непонятно!

Там же

голая стенка!

Смотрит и думает о своем,

Не на нее он смотрит, а мимо…

«Папа,

давай тихонько споем

Что‑нибудь наше,

любимое…»

Любят они

забавные песни

Мурлыкать,

плечо к плечу,

Вдвоем, в потемках –

так интересней! –

Она погромче,

а он – чуть‑чуть,

Уютным, теплым

своим баском,

Таким домашним и легким…

 

 

…О ком он думает?

ну, о ком?…

Стал

каким‑то чужим, далеким,

Молчит, потупясь,

руки скрестив…

Вдвоем,

а наедине!..

«Варюша,

ты уж меня прости,

Нездоровится что‑то мне…»

Папироской пыхнул,

шагнул к столу,

Свет включил у стола,

И тени,

вспугнутые в углу,

Шарахнулись из угла.

А на столе – комком –

чертежи,

Калек

мятая свалка…

«Папа!..

Что‑то случилось?…

Скажи!..

Мне же… тебя жалко!..»

Он сажает ее

на колени,

Гладит шершавую,

в цыпках, руку…

Кто сказал,

что два поколенья

Чужие друг другу!

«Дочка, плохо мне…

И едва ли

Тут помогут врачи:

Вчера мне

забраковали

Проект

моей электропечи…

Годы работы –

и всё это мимо!

Рухнуло, сорвалось!..»

У Вари

в горле першит от дыма,

В глазах –

пелена от слез.

Их столько,

что если бы зареветь,

За год

не наревешься досыта!

«Нельзя!..

Отец ослабеет ведь!

Дура!..

Считай до ста..»

Считает, считает,

и слез уже нет,

Слезы высохли срочно.

«Папа!

Если ты бросишь

проект, –

Всё между нами

кончено!..»

Такие сейчас

у нее глаза,

Такие в них искры

мечутся…

Товарищи!

Дружба творит чудеса:

Дочь –

за отца ответчица!

А он такой:

не бросит,

добьется!

«Ложись, Варюша:

На зорьке – подъем.

Работать будем.»

Она смеется –

Всё в порядке:

опять –

вдвоем!

 

 

Екатерина Андреева

Каменная ловушка

 

Исследователи расположились в узкой горной долине между сомкнутыми хребтами западного Памира. Зимой, когда сквозь снег просвечивали голые скалы, эта долина должна была казаться мрачной и неприветливой. Но теперь, среди лета, она была покрыта травой и цветами, на окружавших ее склонах цвели альпийские розы и зеленели мохнатые с красными молодыми шишечками, ели.

Две горные речки, пенистые и мутные, пересекали долину. Они вырывались из‑под ледников и шумно бежали по грудам валунов, низвергаясь с покрытых льдом и снегом вершин.

У палаток вокруг костра сидели люди. Это были четыре сотрудника будущей гидрометеорологической станции. После трудного подъема они отдыхали у костра. Весь день моросил дождь, и им пришлось подниматься по скользким, еле заметным размытым тропам. Когда они вышли на эту равнину, проводник горец, который их вел, посоветовал остановиться именно здесь. Дальше вести он отказался, – путь с тяжелым багажом был очень труден. Место для организации гидрометеостанции казалось подходящим, и маленькая группа исследователей отпустила проводника.

Вечером к утомленным путникам «на огонек» подошел горный охотник. В каждом горном колхозе есть отважные и опытные охотники, которые уходят на несколько дней на высокогорные пастбища, выслеживают стада кииков – диких коз или архаров – круторогих горных баранов. Эти выносливые смелые люди не могут жить без охоты. Они часами крадутся между скал, обманывая чуткость вожаков стада, преследуя добычу, поднимаются на самые острые вершины, спускаются на дно пропастей.

– Шел сюда, думал, встречу архаров, а встретил людей! – говорил, блестя карими глазами, пожилой охотник.

На плечах у него была накинута теплая бурка. Мохнатая баранья шапка надвинута на лоб. Улыбка обнажала ровные белые зубы, но два шрама, пересекавшие лицо от глаз до подбородка, производили неприятное впечатление, и улыбка кривила лицо.

Звали охотника Саидом.

Он присел у огня и степенно пил предложенный ему чай, когда молодой гидролог Костя, аспирант университета, приехавший сюда на практику, неожиданно спросил:

– Скажите, Саид‑ака, – вы, наверное, не только опытный охотник, но и прекрасный воин! В каком сражении получили вы эти шрамы на лице?

– Не в сражении, а на охоте! Это следы когтей дикого барса, которого я заколол! – сердито ответил горец.

Помолчав немного, он в свою очередь спросил, зачем здесь расположились исследователи и что они собираются делать так высоко в горах.

Костя с удовольствием стал рассказывать горцу о работе наблюдателей. Он спросил, знает ли горный охотник о громадных реках Аму‑Дарье и Сыр‑Дарье, которые бегут далеко внизу в пустыне.

– Слыхал о них, но не видел, – ответил Саид.

– А знаете ли вы, для чего нужен хлопок?

– Из хлопка одежду делают.

– Не только одежду, – вмешался в разговор старший метеоролог Владимир Семенович, пожилой, но с виду крепкий человек. – Из хлопка, кроме тканей, делают искусственные кожи и меха, замшу и фетр, ковры и ремни. Из отходов и стеблей добывается, кроме того, глицерин, фото‑ и кинопленки, целлюлоза, картон, кожемит, изоляционные материалы.

– Вы забыли, что из шелухи еще добывается технический спирт, а после очистки хлопка получается жмых, – добавил Григорий Иванович – второй метеоролог.

– Пожалуй, без нашей работы и вообще без работы высокогорных станций там внизу и хлопка не будет! – с гордостью воскликнул Костя.

Владимир Семенович снисходительно улыбнулся, а горец спросил:

– Не понимаю, – почему? Хлопок растет внизу в песках, а вы здесь наверху.

– Да потому, что для разведения хлопковых полей надо прежде всего знать, сколько воды имеется в реках для орошения. Ясно?… Надо знать совершенно точно, сколько реки внизу могут получить воды из этих горных снегов. Надо знать еще, сколько воды испаряется, сколько впитывается в землю, – стал объяснять молодой гидролог.

– Все истоки рек находятся здесь в горах, – вмешался Григорий Иванович, видя, что горец не совсем понимает гидролога. – Снег тает, лед тает, вода сбегает вниз, соединяется в бурные потоки, а они впадают в Аму‑Дарью, Сыр‑Дарью и другие реки. Если измерить толщину снега, его плотность, температуру воздуха, количество солнечных часов, то можно приблизительно сказать, сколько воды за лето получит каждая река.

Саид с сомнением покачал головой.

– Велики горы, глубоки снега, слишком быстры горные реки. Не измерить человеку весь снег, лед и воду!

– Но ведь мы здесь не одни. Таких станций, как наша, теперь много на Памире! – воскликнул Костя. – Некоторые расположены даже в таких местах, куда зимой и не добраться.

– Вот, например, в прошлом году, – сказал Владимир Семенович, – Аму‑Дарья дала воды меньше, чем предполагалось. Это был холодный год, в горах температура очень медленно повышалась и таянье снега было замедлено. Внизу наступила пора поливать хлопок, а воды не было. Что делать? Полить только часть полей, остальные же пусть сохнут? Или совсем не поливать, ждать прибытия воды и потом полить все поля сразу?… Министерство водного хозяйства запросило об этом метеорологов. Сопоставив все данные, ученые пришли к выводу, что температура в горах должна скоро повыситься и в августе воды в реках будет достаточно. И действительно, в августе вода пошла и все поля были политы одновременно… Вот так наша работа помогла спасти урожай хлопка в прошлом году.

– Понимаю… Но летом здесь кормит охота, а зимой кто же вас кормит? – спросил горец.

– Продукты запасаем на всю зиму. Но и зимой можно сбросить с самолета всё, что надо. На каждой станции есть радиопередатчик, всегда можно сообщить в Ташкент, в Ашхабад, в Москву обо всем, что здесь происходит.

– Да, это можно… – задумчиво согласился горец и, помолчав немного, спросил: – А эти реки уже измерили? – и показал в сторону горных потоков на краю долины.

– Так скоро дело не делается! Измерять их глубину и скорость течения я буду всё лето! – ответил молодой гидролог.

– Косте надо наблюдать потоки и измерять плотность и высоту сугробов не только вокруг этой долины, но и на склонах окружающих гор, – пояснил Владимир Семенович. – Остальные районы измеряют гидрологи с других наблюдательных станций.

– А ты разве здесь все речки знаешь? – с иронией спросил охотник Костю.

– Пока не знаю, но найти их нетрудно, – самоуверенно ответил практикант.

Саид задумался. Потом поблагодарил за угощение и сказал:

– Завтра рано утром я уйду в ту сторону… Если хочешь, – обратился он к Косте, – я покажу тебе речку, которую без меня ты никогда не найдешь!

– Уж и не найду! – слегка обиделся молодой человек. – Но, во всяком случае, спасибо, я с удовольствием пойду с таким опытным проводником!

– Я советую тебе завтра далеко не уходить; начни лучше исследование в нашей долине, – сказал Владимир Семенович.

Молодой практикант ничего не ответил. Он твердо решил пойти вместе с охотником, чтобы лучше познакомиться с окрестностями.

Рано утром, когда было еще совсем темно, горец разбудил Костю. Густой туман застилал долину. Мелкие капельки воды покрывали траву, палатки, кошмы, под которыми спали метеорологи, и даже их волосы и лица.

– Неужели такая роса? – спросил молодой человек охотника.

– Нет. Это облако. Оно лежит в долине и ночевало вместе с нами, – ответил горец. – Когда взойдет солнце, облако поднимется и улетит в небо.

– Значит, я спал в облаке? Как интересно!.. И как неприятно!.. – невольно поеживаясь от сырости и холода, добавил Костя.

Напившись чаю и как следует закусив на дорогу, Костя стал собирать всё, что было необходимо для исследования горных потоков. Ему хотелось, чтобы пожилой и опытный охотник видел в нем бывалого человека и не относился бы как к мальчику.

Костя взял шест для измерения глубины потока, «вертушку» для измерения скорости течения, пробирки для проб воды, тетрадь для записей, компас, часы и немного хлеба с вяленым мясом.

– Возьми веревку. Придется спускаться в ущелье! – сказал горец.

– Костя, не ходи! Я прошу тебя остаться! – неожиданно раздался голос Владимира Семеновича.

– Почему? Мне выгоднее ознакомиться с местностью в сопровождении опытного проводника, – возразил Костя, продолжая свои сборы. – Отчего вы не спите? Для беспокойства нет никаких оснований.

– Ну, хорошо!.. – сердито сказал начальник отряда. – Но уж если ты решил идти, не забудь захватить с собой ружье и возвращайся до темноты.

– Селям! – поклонился горец Владимиру Семеновичу, перекинул винтовку через плечо и пошел от палаток крупными шагами.

Костя пошел вслед за ним, понурив голову. Пусть Владимир Семенович – начальник отряда и старше Кости и на Памире работает не первый год, но ведь он не гидролог и уж, наверное, меньше знаком с горными условиями, чем он, Костя.

Костя – альпинист, с ним ничего не может случиться. Владимир Семенович не хотел отпускать его просто из упрямства. Косте казалось, что все здесь стараются его учить, потому что не доверяют его молодости.

Вот, например, вчера у костра еще до прихода Саида Владимир Семенович рассказывал, как в первые годы после Октябрьской революции на одну метеорологическую станцию напали горцы. Мулла их убедил, что советские метеорологи – это слуги шайтана.

– Теперь тоже разные встречи бывают в горах, – закончил свой рассказ Владимир Семенович. – Никогда не надо забывать, – и при этом он посмотрел на Костю, – что здесь на Памире сходятся границы трех государств: Афганистана, Китая и Советского Союза… Да Индия недалеко… близко Иран…

Это всё, конечно, говорилось в назидание ему, Косте, и поэтому молодой гидролог спросил с иронией:

– Разве здесь еще есть басмачи?

– Зачем басмачи?.. Завистников у нас много! Доверять с первого слова никому нельзя.

«Уж я‑то сразу узнаю любого диверсанта!» – подумал молодой человек, но вслух ничего не сказал.

Когда пришел Саид, его приняли радушно, угостили и оставили ночевать. Но после ужина Владимир Семенович что‑то сказал Григорию Ивановичу. Тот кивнул в ответ, и, когда все улеглись спать, он один остался сидеть у костра, покуривая трубку. Под утро Костя на минутку проснулся и увидел, что Григорий Иванович спит, а у костра сидит радист Петр Петрович – их четвертый товарищ. Утром, должно быть, сторожил Владимир Семенович. Теперь Костя был уверен, что начальник отряда только притворялся спящим, когда они с горцем закусывали на дорогу.

«Так высоко в горах нет ни диких барсов, ни волков. Кого же боялся Владимир Семенович? – подумал Костя. – Может быть, он не доверял пришедшему горцу? Может быть, поэтому и меня не хотел с ним отпускать?»

А теперь этот неизвестный горец идет впереди и он, Костя, спешит за ним, хотя не знает, кто он и куда хочет его вести.

– Далеко надо идти? – спросил он у Саида.

– Не очень.

– Почему же вы так спешите?

– Надо торопиться, чтобы пройти реку до того, как снег начнет таять. Солнце взойдет, вода сильно поднимется и может сбить с ног человека.

«Преувеличивает», – подумал молодой гидролог, продолжая идти за охотником.

Неожиданно наверху засияли ярким блеском снежные вершины. Взошло солнце, и его лучи разорвали облако, дремавшее в долине. Оно заколыхалось и стало быстро клочьями подниматься вверх, как будто куда‑то спешило. Смоченные росой розы оживили мрачные темные скалы.

Саид и Костя продолжали идти в сторону бурного потока в конце долины. Над ними сияли снежные вершины, а внизу, ниже долины, всё было покрыто клубящимися облаками.

Наконец они дошли до реки, пересекавшей им путь несколькими рукавами. Зеленая лужайка кончилась, и мутная бурорыжая вода с ревом неслась по скалистым перекатам. Слышался грохот камней, увлекаемых течением. Оно было так стремительно, что иногда тащило с собой громадные гранитные глыбы. Наскакивая на уступы скал, вода пенилась и взлетала вверх белыми столбами брызг.

Охотник смело, не останавливаясь, прыгал с камня на камень. Костя старался от него не отставать и, не глядя на воду, ставил ноги на те камни, которые выбирал горец. Когда они перешли поток, Саид на минуту остановился.

– Часа через два здесь нельзя будет пройти без лошади. Сила такая, что не удержишься! Снесет!.. Если пойдешь назад, иди, когда воды будет меньше. – Саид посмотрел на молодого человека с усмешкой, искривившей его стянутое шрамами лицо.

– Не беспокойтесь, Саид‑ака. Я привык к горным потокам, – ответил Костя.

Пройдя несколько шагов среди сплошного камнелома, они перешли еще два рукава той же реки, и горец повел молодого гидролога по тропинке, которая круто поднималась в горы. Потом тропинка свернула по краю пропасти, в глубине которой шумел и пенился горный поток, потом повернула в сторону и закончилась широкой щелью, такой темной и глубокой, что пропасть казалась бездонной. Через щель были перекинуты две жерди, переплетенные ветками. Этот мост шатался из стороны в сторону и качался сверху вниз, словно приседая, пока по нему проходил горец. Но Костя, не задумываясь, пошел вслед за ним, хотя сердце его сжималось от страха и он боялся смотреть вниз, чтобы не закружилась голова.

За мостом тропинка стала настолько узкой, что по ней с трудом мог пройти один человек. Она то поднималась вверх так круто, что, казалось, по ней совсем нельзя будет взобраться, то спускалась вниз. Костя шел, прижимаясь к отвесной стене, цепляясь за уступы скал. Ему казалось, что они идут невыносимо долго, но он ни за что не сознался бы в своем страхе. А тропинка всё круче врезалась в мрачные горные массивы.

Наконец они вошли в небольшую горную долину, где среди острых камней и скал росла трава, яркие альпийские цветы и низкий кустарник. Пройдя несколько шагов, Саид остановился.

– Вот здесь речка, которую ты без меня не скоро бы нашел, – сказал он и наклонился, раздвигая кусты.

Костя подошел ближе. Они стояли на краю глубокого ущелья или пропасти, на дне которой шумела вода. Противоположный край был далеко, и моста через ущелье не было.

– Я привел тебя, а теперь мне надо в другую сторону, – сказал горец. – Давай помогу спуститься!

– Что вы! Я и сам могу. Не первый раз в горах! – самоуверенно ответил молодой человек.

– Тогда прощай! – и охотник ушел не оборачиваясь.

Костя не стал тратить времени. Быстро обвязал себя вокруг пояса веревкой, другой конец привязал к выступу скалы и стал спускаться на дно пропасти.

«Хорошо, что есть веревка, – подумал он, опустившись больше чем на половину, – здесь зацепиться совершенно не за что».

Ущелье суживалось книзу. Его стены были отвесные, гладкие, без выступов и кустов. Костя перебирал руками натянутую, как струна, веревку. Шум потока внизу всё усиливался, и край ущелья был уже далеко вверху над головой.

«Кажется, скоро конец, только бы хватило веревки!» – подумал Костя и тут же почувствовал, что стремглав летит вниз.

Перед глазами промелькнула серая стена, голубое небо, какой‑то куст, задержавший его на секунду. Потом сильный удар – и гидролог оказался на дне бурного ледяного потока.

Всё это произошло так быстро, что молодой человек не сразу сообразил, что случилось. Но холодная вода быстро заставила его выбраться на сухое место. К счастью, Костя упал там, где не было острых камней и где ненадолго на дне бурного потока образовалась песчаная отмель. Но тело болело, руки были в крови, одежда промокла. Пришлось раздеться, чтобы просушить платье и обувь.

Всё высохло довольно быстро, потому что солнце стояло высоко и воздух на Памире вообще беден влагой. Вымокший хлеб, ружье и патроны Костя разложил на камнях; и, пока одевался, он вспомнил о веревке, которой был обвязан. Костя знал, что, раздеваясь, сбросил ее в воду, но найти на дне потока не смог. Повидимому, вода унесла веревку вместе с камнями, которые всё время перекатывались по дну.

«Жаль, что не проверил веревку; она, наверное, была гнилой, иначе не оборвалась бы! – подумал гидролог и перестал ее искать. – Все восхищаются опытностью Владимира Семеновича, а вот веревки‑то он взял гнилые».