1931 гр., ур. г. Витебск, проживает в г. Калуге
Когда началась война, мне шел десятый год. Я успел окончить два класса школы в г. Витебске (Белоруссия). Отец, Николай Михайлович, работал на железной дороге и перед войной был откомандирован в Западную Белоруссию. Мы с мамой, Еленой Иосифовной, оставались в Витебске. С начала войны мама, помимо основной работы, дежурила в эвакогоспитале на железнодорожном вокзале. Обычно она брала меня с собой (особенно когда начались бомбардировки) или оставляла у родственников рядом с вокзалом.
Возвращения отца мы так и не дождались. Когда стало понятно, что наши войска оставляют город, мама попыталась уехать с последним санитарным поездом, но с ребенком ее не взяли. Домой попасть не удалось, так как квартал был оцеплен и дома взрывали. Тогда в чем были, не сумев взять необходимых вещей, мы пошли пешком в сторону Смоленска. Витебск горел.
Далеко нам уйти не удалось. Немцы ворвались в город 9 июля 1941 г., и уже на следующий день настигли нас. В городе еще шел бой. Некоторое время мы прятались в овраге, а потом вернулись в Витебск. Нашего дома уже не было. Поселились в уцелевшем пустующем деревянном доме (до войны там жили военные).
|
|
Началась кошмарная жизнь в оккупированном городе. Даже в деревнях люди голодали, а каково было в городе! В комнате, где мы поселились, оставалась кое‑какая старая одежда, которую мы меняли на еду. Но очень скоро не осталось ничего.
Дальше – ужасный голод, цинга, опухшие ноги, болезни, отсутствие сил, холод и отчаяние, попытки добыть пропитание.
Изредка помогали знакомые, иногда удавалось немного заработать или просто найти что‑нибудь в помойке. А еще страх: чуть ли не ежедневные бомбардировки, жесточайший режим, установленный оккупантами, облавы и т.п. Выбитые во время бомбардировки окна были забиты досками, одна стена отошла, а потом была подперта бревном. Топить печь было нечем.
Зимой 1942 г. случился пожар. Я, как обычно, лежал дома, укрывшись оставшимся тряпьем, а мама ушла добывать еду. Соседи случайно обнаружили и вытащили меня из горящего дома. Нас приютили довоенные знакомые, собрали кое‑какую одежду.
А вскоре мама заболела сыпным тифом. Ее увезли, а потом сообщили мне, что она умерла. Я не мог больше оставаться у этих добрых, но тоже голодающих пожилых людей. Ушел и стал «бомжом», как теперь говорят. Вместе с несколькими такими же ребятами отчаянно боролся за выживание. Попал в облаву и был отправлен в приют. Здесь плохо, но кормили, и была крыша над головой. Однако нещадно секли за любую провинность. А еще учили белорусскому языку по букварю (был такой издан), в основу которого была положена латиница – польский алфавит.
|
|
После одной суровой порки сбежал. С трудом разыскал свою тетю, которая жила в деревне. Чуть легче стало. Потом дошел слух, что мама выжила и ищет меня. Вернулся в город, разыскал ее. Жили на крохотной кое‑как утепленной веранде. Иногда удавалось немного подработать, но в основном все тот же голод, холод, болезни и страх.
В конце 1943 г. вместе с другими людьми немцы вывезли нас в какую‑то деревню, потом – в другую, а в начале 1944 г. мы оказались в концлагере в городе Гдыня (Польша). Пробыли там недолго. Помню сквозь проволоку из лагеря были видны вдалеке большие корабли, но моря я так и не увидел. Вообще, этот период вспоминается как в тумане: из‑за пережитых невзгод, а также контузии, полученной еще в Витебске во время бомбежки, у меня были сильные головные боли, снять которые не удавалось. А обратиться за помощью было опасно, так как это грозило уничтожением.
Из Гдыни нас отправили в концлагерь в польский город Торунь. Лагерь большой, бараки были новые (доски чуть потемнели). Помню, как мы, дети, конопатили и заклеивали окна в бараке. Потом в барак был пущен газ для уничтожения насекомых, а мы провели какое‑то время под открытым небом. Нас тоже «обработали».
Однажды вместе с несколькими узниками нас отправили работать на ферму. Но, вероятно, это было сделано незаконно, ибо недели через две приехала полиция, и после скандала с хозяином, нас водворили опять в тот же лагерь.
Я не описываю здесь условия жизни в лагерях, они везде были одинаковые: голодное существование с миской похлебки из брюквы, теснота на нарах и в бараках, болезни, тяжелый труд: жесткий режим и наказания.
Весной или в начале лета 1944 г. нас с большой группой отправили в Германию, город Вупперталь. Были ли строения в лагере – не помню, но нас поместили среди развалин домов. Кому‑то повезло устроиться в подвалах разрушенных домов или под прикрытием остатков стен, мы же сами строили себе шалаши впритык один к другому из подручного материала, который удалось найти в развалинах. В это «жилище» можно было вползти и лежать. Помню, шли дожди. Под настилом шалаша постоянно журчала вода, одежду просушить было негде. Работали на расчистке развалин.
Летом 1944 г. в составе большой партии узников нас привезли в город Веймар (Тюрингия) на распределительный пункт. Не знаю, как он назывался официально, но это был, в сущности, невольничий рынок. Расположен был в центральной части города во дворе между жилыми домами. В одном из домов на первом этаже было большое помещение с двухэтажными нарами и голыми досками. Туда нас загоняли только на ночь, а весь день мы проводили во дворе, так как в помещении было невыносимое количество блох. Здесь же нас, как лошадей, осматривали и отбирали многочисленные покупатели.
Мы попали к бауэру в деревню Ольберслебен, примерно километрах в 15–18 от Веймара.
Семья состояла из хозяина, его жены и двух сыновей (младший – моего возраста). Кроме нас было еще двое русских: пожилая женщина и военнопленный. Жили на чердаке сарая. Занимались полевыми и хозяйственными работами от темна до темна. В мои обязанности входило ухаживать за свиньями. Боялся я этих злых огромных зверей и... старшего хозяйского сына. Кормили так, что всегда не хватало. Но тут немного «выручали» свиньи: «делились» кое‑чем из своего рациона.
Через некоторое время мы оба с матерью заболели. Хозяин отвел нас и ту женщину на распределительный пункт, на этот раз мы пробыли здесь довольно долго: никто не хотел таких хилых брать. Это для нас могло плохо кончиться (Бухенвальд рядом). Но нам повезло: «купцы» взяли большую партию «товара», в которой мы и затерялись.
Привезли нас в имение барона в деревню Денштедт, приблизительно в пяти километрах от Веймара. Здесь работало много людей разных национальностей из разных стран. Работать заставляли много, а кормили плохо. Из‑за конфликта с управляющим нескольких человек (в том числе нас) увезли и поместили на огороженную колючей проволокой площадку без строений, где было еще много невольников. Но уничтожить не успели, так как буквально через день, шел 1945 год, нас освободили американские войска.
|
|
Мы вернулись в Денштедт и еще пробыли там какое‑то время. Мама болела. Когда в Веймаре был организован лагерь для репатриантов, в котором распоряжались советские офицеры, мы отправились туда. Здесь начали понемногу откармливать, проводили собеседования, проверку, а затем отправили на Родину. Ехали долго. В пути нас пересаживали из эшелона в эшелон, сортировали.
Наконец, 1 августа 1945 г. прибыли в Витебск. Здесь уже находился отец, вернувшийся из эвакуации, первые послевоенные годы в полностью разрушенном городе были трудности, но мы были счастливы: выжили и были дома.
В найденных архивных документах содержатся далеко не все данные о нашем пребывании в неволе. Я попытался лишь вкратце изложить то, что сохранилось в памяти. Многое могла бы дополнить и уточнить мама, но она умерла до того, как оказались востребованными воспоминания о том страшном времени. Не описываю здесь многие драматические события, очевидцем и участником которых был, иначе это вылилось бы в очень большой объем.
В дальнейшем, поскольку я работал на режимных предприятиях, часто приходилось писать и отвечать на вопросы о пребывании в неволе. Я никогда ни о чем не умалчивал. Правда, был «невыездным». Такое было время!
Послевоенная жизнь сложилась вполне благополучно. Окончил 7 классов, техникум, отслужил три года в армии, окончил институт, женился. У меня была очень интересная работа, прекрасная семья. В 1961 – 1978 гг. жил с семьей в Омске, с 1973 г. – в Калуге. В 1991 г. вышел на пенсию. Инвалид второй группы.
С 1992 г. принимаю активное участие в движении бывших малолетних узников фашистских концлагерей.