Широко раскрытые глаза

Тепло, солнечное утро, поющее настроение, широко раскрытые глаза – таково 19 июля, когда мы въезжаем в Германию. Таможенники и пограничники кажутся нам исключительно милыми людьми, перестук колёс по рельсам – волшебной моцартовской мелодией, а сам день – бесконечно прекрасным и уж точно не имеющим конца.

Даже остановка во Франкфурте не нарушает идиллии. Мы заняты тем, что рассматриваем, как немецкие рабочие ведут ремонтные работы на соседних путях. Собственно, так ведь и путешествовали прежде русские люди – «себя показать и на других посмотреть». Тупое двухнедельное пребывание на пляжах Антальи, или Хургады, или острова Кос добавляет только загар на тело, в то время как жизнь заграничная открывается по-настоящему не на пляже. «Мы были в Греции…» – «А где Вы были в Греции, кроме пляжа и бара в отеле?» – «…» Или другой диалог: «Я ездил на трицикле к самим пирамидам…» – «А видел ли ты рядовые каирские кварталы?» – «…»

Русский путешественник, будь то Афанасий Никитин, или Николай Карамзин, или Михаил Салтыков-Щедрин, всегда обращал внимание на мелочи повседневности. У нас, мол, намедни дядя Софрон чужим керосином похмелился, а тут яблони без ограды по краю дорог стоят, и никто их не обрывает – не ломает. Странно даже… Поэтому рядовая работа немецких путейцев вызывала в обитателях нашего вагона живейший интерес. Спустя восемнадцать лет после начала перестройки мы научились сдерживать эмоции до некоторого приличия, научились не показывать пальцем на диво дивное, запримеченное на улицах Европы, но всё же удивление было велико. Прежде всего, поражало отсутствие упоённо матерящегося прораба, бегавшего бы по фронту работ и поднимавшего трудяг на подвиг во имя светлого будущего. Шесть рабочих в чистых спецовках методично (или – меланхолично) выполняли необходимые движения, а приданный им в помощь хитроумный универсальный агрегат, катавшийся по рельсам взад-вперёд, завершал общую картину реализации светлого настоящего. Не быстро и не медленно, не лихорадочно, но и не скучно отсыпали они песок, щебень, ровняли, прикатывали, рыхлили, трамбовали… Хотелось крикнуть, подобно бессмертному «мальчику без штанов»: «Эй, ты, немец-колбаса!» – и что-нибудь добавить ещё, что-нибудь, что придёт в голову в последний момент и тут же перескочит на язык, но – вместо этого пассажиры поочерёдно чесали в затылке, крякали, хмыкали и шли пить последние чаи перед Берлином.

Подъезд к немецкой столице чем-то напоминал то, как ты подъезжаешь к Москве. Такие же задворки домов, длинные стены и бараки с надписями, хитросплетение железнодорожных путей. И ещё – угадывание минуты, когда перед тобою возникнет вокзал. Немецкий вокзал в отличие от нашего показался более неожиданно, мы не успели соскучиться ожиданием.

В соседнем купе ехали две старинные знакомые – девчонки, которые когда-то учились на факультете романо-германской филологии. Марина изучала немецкий язык и теперь едет в Потсдам по линии Au-pair. На перроне в Лихтенберге её встречает семья, в которой ей предстоит жить и работать, так называемые «Gasteltern». Мы прощаемся, и она удаляется с ними, держа за руку маленькую девчонку, у которой целый год будет няней. Оля же училась на французском отделении, поэтому она чувствует себя немного неуверенно. Мы вместе движемся по подземным переходам к кассам вокзала, нужно помочь ей уехать в Эрфурт, где девушку ждут друзья.

– А как же ты будешь с ними общаться? – спрашиваю у неё. – Они разговаривают по-русски?

– На английском, они им владеют, – улыбается она. – Мы и в России так делали. А сейчас главное, чтобы ты мне помог объясниться с кассиром.

Я восхищаюсь русскими девчонками наших дней. Они едут в дальние края, они меняют один город на другой, отправляясь за синей птицей удачи куда-нибудь за тридевять земель, они устанавливают контакты без сторонней помощи и умеют использовать их, они в курсе практических новинок повседневности и на досуге читают классику XIX века, они… Умея многое и о многом зная, они высоко поднимают планку своего достоинства, и не всякий молодой человек уже интересует их. Я ничего не знаю о жизни Оли, о том, чем она занимается в Воронеже, кем работает и где проводит свободное время, но даже тех немногочисленных часов общения в поезде достаточно, чтобы убедиться в её доброй самостоятельности и житейской разумности.

Мысли мои плавно переходят к собственной персоне. Я должен помочь ей разобраться с расписанием и покупкой билета до Эрфурта, но в каком состоянии мой собственный немецкий? Пусть я свободно читаю современных авторов в оригинале, пусть мне доставляет удовольствие стихия этого языка, но ведь последний раз в Германии я был десять лет назад. Пока мы идём к кассам, я пытаюсь вспомнить принципы того, как надо читать расписание поездов, и понимаю, что подобные житейские мелочи просто улетучились из моей головы. Так что мне грозит вполне серьёзный шанс облажаться …

Сочувствующий мне читатель может быть спокойным – я с честью вышел из панической ситуации. О, Европа! Настоящий дифирамб должен пропеть я тебе в своей книге, потому что устроена твоя жизнь поистине для дураков! Имеющий очи да узрит, что на огромных листах желтой бумаги написано не только название поезда, и его классификация, и время отправления, но ещё и время прибытия, и время остановок на разных станциях, и обозначен перрон, от которого отходит сей поезд… Оставалось только пообщаться с кассиром и узнать стоимость поездки. Мы заняли очередь, порешили свои дела (мне тоже требовался билет – обратный, в Россию), потом Оля позвонила в Эрфурт, и мы вновь помчались наверх, на платформы. Ей требовалось быстро добраться до Восточного вокзала (Ost-Bahnhof). Я посадил её в городскую электричку и остался один.

С этой минуты начались настоящие приключения, началось моё настоящее открытие Европы. Все русские разошлись, разъехались, рядом не было никого, кто мог бы послужить тебе советом и поддержкой, нельзя было закрыть, как в детстве или в какой-нибудь компьютерной игре, глаза и сказать: по щучьему велению, по моему хотению – начну-ка я всё с начала… Я посмотрел вокруг себя, улыбнулся, закинул рюкзак за спину и направился к кассирам городских касс.

Путь мой лежал в берлинский район Марцан. Где-то там жила знакомая Ютты, у которой мы должны были переночевать, чтобы уже на следующий день направиться на юг, в Кельбру. С Ханной, так звали знакомую, мы давно списались по электронной почте, она обрисовала весь маршрут, и теперь я приступил к исполнению плана.

Вообще, все планы передвижений по незнакомому городу – намерение совершенно бесполезное. Как я вывел опытным путём, никогда нельзя быть уверенным, что судьба не занесёт тебя в такие места, что останется единственное – поворотить назад и лишь таким образом выйти на знакомые тропы. Седьмая линия городской железной дороги, которая меня, собственно, интересовала, переживала времена реконструкции, поэтому движение поездов изменилось. Но несуразности начались ещё раньше.

«Как мне проехать в Марцан?» – для верности спрашиваю я тех, кто сидит на платформе. Типично русская привычка, ведь у меня в руках – вполне понятная схема маршрутов.

Какая-то женщина, мечтательно взглянув на информационное табло, отвечает мне почти по-русски. Я пишу «почти», потому что её язык очень близок русскому: толи она полька, толи чешка... Она улыбается, и я понимаю, что она мгновенно вычислила во мне славянина.

Ободрённый успехом, я интересуюсь поездами седьмой линии. «Да вот же он», – говорит женщина, указывая на подъезжающий состав.

С важным видом я усаживаюсь в вагоне и начинаю считать остановки. Их, конечно, называют, а в придачу ещё и показывают на информационном табло над дверями, но я пока ещё не доверяю собственным ушам и глазам. Чему же тогда? О, на этот вопрос ответить сложно, наверное – доверяю я только внутреннему ощущению, что в какую-то пакость я уже вляпался.

Пакостей даже две. Первая заключается в том, что я не имею никакого представления о способе оплаты проезда. У меня в руках торчит клочок плотной бумаги, именуемый билетом, однако я подозреваю, что его следует ещё и закомпостировать. Но где? Все немцы, которые едут вместе со мной, обладают, похоже, проездными документами, я лишён возможности обезьянничать. Второй пакостью становится озарение, что я еду не в том направлении. Лучше даже сказать – «ехал», потому что состав замирает на конечной станции, все выходят и… я тоже выхожу.

В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну подмогу чудную мы знаем наизусть: мы идём в полицию. Полиции здесь нет, но есть странного вида мужик в форменной одежде, и я допытываюсь у этого железнодорожного служащего, как мне добраться в Марцан. Станцию назад, а затем с помощью ЭРЗАЦ-сообщения до места. Благодарю его, делаю вид, что всё понял, и еду назад. Что есть это загадочное «эрзац»-сообщение? Если основываться на реалиях русской жизни, то легко прийти к страшному выводу: деньги а билет возьмут, а до места назначения повезут на телеге или вообще отправят на своих двоих. Проблемы надо решать по мере их возникновения, думаю я. Сначала еду назад – а уж там буду искать этот непонятный эрзац. Билет вновь мешается в руке, оставаясь в итоге непогашенным…

Не знаешь куда идти – иди вслед за толпой. Меня выносит прочь от железной дороги, на автомобильную эстакаду, и там, на перилах мостового ограждения, я читаю объявления об эрзаце!!! Добрые немцы, обеспокоенные дорожными трудностями жителей и гостей своей столицы, компенсируют неработающий перегон на ветке S-Bahn’a специальными автобусами, курсирующими между станциями. И денег лишних не берут. Тогда-то я и воскликнул в первый раз: «Странные они какие-то, эти буржуи!»

Первый час в Берлине вселил в меня уже недюжинную уверенность в своих силах. Я применяю её на то, что начинаю беседовать с водителем только подъехавшего и ещё пустого эрзац -автобуса. Водитель вежливо не въезжает.

– Sprechen Sie andere Sprachen? – спрашивает он, внимательно глядя на меня.

Я тоже внимательно гляжу на него, заинтересованный выговором местного жителя, и отвечаю, что неплохо владею русским.

– Так бы сразу и говорил! – удовлетворённо восклицает водитель.

Мне кажется, что он рад возможности пообщаться на русском, хотя старается и не показывать этого. Я узнаю некоторые факты его биографии, его переселения в Германию, отдельные обстоятельства его работы и тому подобное – и всё это за четыре остановки до нужной мне улицы.

– А что мне с билетом делать? – спросил я ещё у него. – Его ведь надо как-то компостировать?

– Да ладно тебе, убери свой билет! – махнул водитель рукой.

Ну как было не услышать в его ответе родное русское удальство – эх, угощаю на все! Билет так и остался нетронутым…

Выйдя из автобуса на Меровер-аллее, я спросил дорогу у женщины с двумя детьми, сидевшей на остановке. Она открыла рот, и через пару фраз я перебил её: «Русская?» Так и оказалось…

«Что за чудный город Берлин!», – думал я, вышагивая с рюкзаком за спиной по симпатичной современной улице куда-то в неизвестность. Если не считать разговоров с железнодорожными служащими, то оказалось, что все три контакта с аборигенами заканчивались общением на русском языке. Есть ли вообще в Берлине немцы? Может быть, они где-то прячутся? Хорошенькую языковую практику я себе устроил. Если ещё и Ютта задумает активно шлифовать свой русский в разговорах со мной, то пиши пропало.