Синопский рейд после боя

(с английской иллюстрации)

оттепель, и поля так распустились, что почти вовсе нет прохода. Против самого Калафата держать теперь войск нельзя — голая, безлесная, грязная степь; будет даже трудно доставлять продовольствие войскам в Быйлеште. Главная моя забота будет в том, чтобы расположить их там с некоторыми удобствами, держа турок взаперти, и ближе сообразить, что предпринять, когда настанет хорошая погода».

Но навряд ли действительно таково было определенно сложившееся решение командовавшего войсками на Дунае. Присущая ему нерешительность не оставляла его и здесь. По крайней мере в главной квартире усиленно говорили, что цель поездки Горчакова в Мало-Валахский отряд заключалась в изгнании турок с нашего берега Дуная²⁰, а генерал Коцебу, совершавший эту поездку в одном экипаже с князем Михаилом Дмитриевичем, жалуется в своем дневнике, что Горчаков довел его до отчаяния постоянными разговорами о Калафате и малодушием²¹.

9 января главная квартира прибыла в Быйлешти, а 10-го числа князь Горчаков писал военному министру²², что он окончательно решил не штурмовать Калафат, а вызвать, может быть, неприятеля на бой в окрестностях Мадловиты, которую, так же как и Пояны, он предполагал занять нашими войсками и укрепить. Впрочем, прибавлял он тотчас же, «я ни на чем еще не остановился определенно... и предпочитал бы остаться в Быйлеште, чтобы избежать боя, который не даст серьезных результатов, если турки не будут разбиты наголову, но это нужно для того, чтобы стеснить расположение противника».

И действительно, чтобы решиться на что-нибудь, князь Горчаков собрал 11 января в Быйлешти военный совет из наличных генералов, но и эта мера не успокоила престарелого князя. «Горчаков был совершенно поглощен,— занес генерал Коцебу в свой дневник²³,— и вечером после военного совета он был так взволнован,

9

что по крайней мере десять раз приходил ко мне, и даже тогда, когда я уже лег в постель, он не давал мне спать». Атаковать Калафат решимости все-таки не хватило, и свою поездку в Мало-Валахский отряд командующий войсками положил ознаменовать хотя бы только наступлением к Мадловите и Поянам, так как, по его мнению, оставаться в Быйлешти было невыгодно в отношении недостатка жилья для размещения по квартирам вновь прибывших войск²⁴.

Таким образом, ясно было, что из задуманного наступления ничего не выйдет, и наделавшая так много шуму поездка командующего войсками под Калафат, куда одновременно с этим сосредоточивалась и вся 12-я дивизия, должна была обратиться в бесцельную прогулку, результаты которой не могли произвести благоприятного впечатления ни на Петербург, ни на армию, ни на наших врагов.

С 12 по 15 января командующий армией со своим штабом продолжал бездействовать в Быйлеште, ожидая подхода бугских улан и резервной артиллерии. Он «пребывал в ожидании»²⁵ этих подкреплений, хотя по всем данным нельзя было предполагать сопротивления турок ни в Мадловите, ни в Поянах²⁶.

16-го числа с рассветом все собранные под Калафатом войска силой в 24 ¹/₂ бат., 31 эск. и сот., 84 пеш. и 16 кон. ор.²⁷ под начальством самого князя Горчакова двинулись вперед из пунктов их сосредоточения, селений Моцацей, Галича-Маре и Быйлешти²⁸, имея конечной целью сделать десятиверстный марш, подойти к с. Скрипетул и Гунии и построить там боевой порядок без объяснения цели — против кого и для чего. Впрочем, никакой боевой цели в этом движении и быть не могло, так как, если верить позднейшему донесению князя Горчакова, оно предназначалось для того, чтобы, оставаясь на месте, не придать этим смелости туркам и не оживить надежд злонамеренных жителей края²⁹. Короче, такой оригинальной формой маневренного воздействия предполагалось отплатить за Четатинский набег турок и поддержать наше влияние среди окрестных жителей.

Войска следовали в четырех колоннах³⁰ с боковым авангардом к стороне Рахова, откуда князь Горчаков по-прежнему опасался нападения ему в тыл и во фланг, и к девяти часам благополучно достигли Гунии и Скрипетула, где стали строить боевой порядок³¹.

Неприятельские партии численностью в 1000 человек конницы без боя отступили к Калафату. При преследовании их казаками, поддержанными Гусарским князя Варшавского полком с 4 конными орудиями, неприятель потерял 10 человек убитыми и 8 пленными. Войска наши в тот же день заняли Мадловиту и Гунию, имея сильный авангард в с. Голенцы-Команы³².

На следующий день, 17-го числа, князь Горчаков во главе 6 бат. и 8 эск., с соответствующим числом орудий, произвел рекогносцировку калафатских укреплений, вызвав безвредный для нас артиллерийский огонь турок³³. Одновременно с этим для большего

10

Схема № 30*

стеснения противника и отчасти для обеспечения своего левого фланга он выслал в с. Пояны отряд генерала Бельгарда силой в 8 ј бат., 8 эск., 2 сот., 24 пеш. и 4 кон. ор.³⁴, которому приказал укрепиться, действовать в связи с войсками, расположенными у с. Голенцы-Команы, и не допускать проникновения неприятеля³⁵.

¹ Здесь и далее сохранены авторская нумерация схем и места их размещения. Схемы № 36, 37, 41, 44, 46, 47, 49, 51—53 изъяты из оригинального текста.

11

Движением Мало-Валахского отряда к сс. Пояны и Мадловита кроме той цели, которой оправдывал это движение командующий армией, была достигнута и другая, более серьезная, задача. Турецкие войска, собранные в Калафате, без боя лишились всех пунктов, из которых они пользовались продовольствием, одновременно поддерживая среди населения Малой Валахии вредную для нас агитацию разного рода выходцев.

В этот же день, 17-го числа, граф Анреп был заменен в начальствовании Мало-Валахским отрядом начальником 12-й пехотной дивизии генералом Липранди. Перемена эта, вызванная непредприимчивостью графа Анрепа в деле под Четати, произошла так поздно по следующим соображениям князя Горчакова. «Я счел за лучшее,— доносил он в Петербург³⁶,— не отрешать графа Анрепа; это произвело бы дурное впечатление как на войска, так и на край. Подобное отрешение дало бы вид неудачи бою, который хотя и не имел должных последствий, но все-таки увенчан успехом, потому что неприятель был отбит с большим уроном и потерял орудия».

Оставляя в Малой Валахии нового самостоятельного начальника, командующий армией подробным приказанием лично указал место расположения каждой части войск, предоставив, впрочем, в будущем генералу Липранди делать те изменения, которые он признает нужным³⁷.

Все войска этого отряда были разделены на две отдельные группы: главная, при которой находился и генерал Липранди, силой в 16 ¹/₂ бат., 21 эск. и сот. и 70 ор., была сосредоточена на пути из Калафата на Быйлешти и далее к Крайову, имея на своем правом фланге у с. Добридора и Моцацей конный отряд генерала Фишбаха³⁸, и южная — генерала Бельгарда, силой в 8 ¹/₄ бат., 10 эск. и сот. и 28 ор., которая сосредоточилась у с. Пояны, в 12 верстах от первой. Такое разделение вызывалось необходимостью разместить войска в зимнее время по квартирам, но к тому же князь Горчаков и не находил его неудобным, так как каждая из групп была настолько сильна, что могла отразить неприятеля, вышедшего на нее хотя бы со всеми силами. Кроме того, 12-верстное расстояние давало возможность обоюдной помощи обеих групп³⁹.

Лично проведя рекогносцировку позиции на случай боя и указав, как укрепить передовые селения — Пояны, Модловиту и Голенцы-Команы, командующий армией собрался уезжать обратно в Бухарест, снабдив генерала Липранди необходимой инструкцией⁴⁰. В ней целью для отряда было поставлено прикрытие правого фланга армии и по возможности охранение Малой Валахии от вторжения турок. В случае же если неприятель очень усилится в Калафате или будет серьезно угрожать нашему тылу или флангу со стороны Рахова, отряду предписывалось, не теряя времени, отойти к Быйлешти или к другому центральному пункту⁴¹.

12

Наделавшая в армии так много шуму поездка князя Горчакова в Мало-Валахский отряд с целью, как предполагали все, стать во главе этого отряда и прогнать турок с правого берега Дуная кончилась, таким образом, лишь более тесным обложением противника и сменой главного начальника.

Если проследить работу мысли и характер действий командующего армией за несколько последних недель перед поездкой его в отряд графа Анрепа, то смело можно было предвидеть, что дело до атаки Калафата не дойдет. У князя Горчакова не сложилось определенного взгляда на то, следует ли при сложившейся обстановке брать Калафат или же необходимо ограничиться лишь наблюдением за этим, надоевшим нам, пунктом с целью обеспечить защиту своего правого фланга от противника, а в зависимости от этого и не было решимости довести дело до конца. Такое сомнение командующего армией было верным ручательством, что его поездка ограничится принятием полумер, как это в действительности и случилось.

Сам престарелый князь по возвращении в Бухарест доносил, что калафатская позиция турок, хотя и растянутая, так укреплена, что не может быть взята без огромной потери с нашей стороны⁴². Своему приятелю князю Меншикову он писал по этому поводу еще более решительно: «J’ai vu Kalafat; tenter de forcer ce camp retranché, qui a plus de 100 canons, des ouvrages solidement construits et une garnison de 25.000 hommes, e ût été un acte de démence»⁴³.

Но действительно ли Калафат представлял такой труднопреодолимый предмет, судить в настоящее время невозможно. Можем отметить лишь, что в записках очевидцев далеко не проглядывает той безнадежности относительно возможности атаковать турок, как ее рисует князь Горчаков⁴⁴. Его осторожный начальник штаба П. Е. Коцебу, и тот в своем дневнике иногда относится как бы иронически к нашей нерешимости смело покончить с турками на правом фланге. «Произвести атаку на Калафат князь Горчаков не хотел,— записал он в дневник в день отъезда командующего армией в Бухарест⁴⁵.— Он так пал духом после письма от государя и вообще от положения дел, которые ему кажутся столь безнадежными, что вовсе не рассчитывает на лучший оборот. Это очень печально и, естественно, должно повлиять на наши предстоящие операции. Между прочим, он сказал: sans doute je suis un homme de beaucoup d’esprit; j’ai beaucoup étudié les arts militaires, mais ja n’ai jamais commandé et c’est un grand défaut».

Эти слова честного князя, не являются ли они признаком того, что он уехал из-под Калафата без уверенности в правильности своего осторожного решения?

Но если мы не отваживались атаковать Калафат открытой силой и выжидали выхода турок в поле, чтобы там разбить их, то и против-

13

ник придерживался той же тактики, ожидая нашей атаки укрепленного лагеря. По словам французского посла в Константинополе⁴⁶, Омер-паша в это время считал наиболее важным пунктом театра войны Видин, ежедневно ожидая, что у Калафата загорится большое дело. Он предполагал в таком случае выставить на поле сражения огромную артиллерию, встретить наши войска страшным огнем и, как только заметит первое колебание в наших рядах, атаковать в штыки. Турецкий главнокомандующий был уверен, что в случае своего неуспеха он, отступив за укрепления, легко противостоит всем усилиям 40 тысяч русских.

Такими решениями обеих сторон определялся характер дальнейших действий под Калафатом в январе и феврале. Турки делали попытки выхода из своего укрепленного лагеря незначительными частями с целью завладеть ближайшими деревнями и расширить свой район; мы же удачно противодействовали этому, поддерживая тесную осаду Калафата, и произвели ряд рекогносцировок турецких позиций, вызывая неприятельский огонь, но не входя в сферу его действительного поражения⁴⁷.

В конце января генерал Липранди сделал некоторое изменение в расположении своего отряда. Сведения об усилении турок в Рахове и сбор там многочисленных судов заставили его выделить на нижний Жио, в окрестности Битекула, особый отряд⁴⁸ под начальством генерала Баумгартена силой в 5 бат., 12 ор. и 2 ¹/₂ эск. и сот.⁴⁹, имеющий целью препятствовать переправе неприятеля как в этом пункте, так и в его окрестностях.

На остальном протяжении Дуная тем временем продолжали происходить стычки с турками, вызываемые мерами, принимаемыми как нами в низовьях реки с целью подготовить и обеспечить себе переправу на правый берег, так и турками на среднем его течении — для отвлечения нашего внимания, а отчасти и для того, чтобы помешать энергичным действиям Горчакова против Калафата.

В начале января низовья Дуная затянуло льдом, и наши 4 канонерские лодки, стоявшие у острова Читала, принуждены были укрыться в Измаиле⁵⁰. Турки воспользовались этим и начали устраивать батарею на правом берегу Дуная, у Килийского рукава, имея целью запереть нашим судам выход из этого рукава к Тульче и Исакче.

Лед мешал нам принять немедленные меры для противодействия работам турок, и потому мы ограничились устройством по обоим берегам Килийского рукава двух батарей, на два полевых орудия каждая.

Но как только река несколько очистилась от льда, контр-адмирал Мессер в ночь с 10 на 11 января вышел из Измаила на пароходе

14

Схема № 29

«Метеор» с 10 канонерскими лодками для развертывания действий против этой новой турецкой батареи.

Произведя ночью разведку 6 лодками, адмирал утром 11-го числа выстроил свою флотилию поперек Килийского рукава, примкнув фланги к нашим батареям на острове Чатал и у кордона 130⁵¹, и открыл огонь по турецкому укреплению. Турки отвечали огнем четырех орудий, но через полтора часа замолчали, а произведенный в сумерки нашим огнем пожар заставил их свести орудия и очистить укрепление. Отсутствие десантных войск не дало возможности Мессеру сделать высадку на правый берег реки, чтобы окончательно уничтожить батарею.

На рассвете 12-го числа он вновь открыл огонь, на который турки отвечали уже огнем семи орудий, подвезенных за ночь из Тульчи.

К девяти часам утра неприятельский огонь прекратился, что дало возможность Мессеру пододвинуть свою флотилию на более близкое расстояние. Турки вновь открыли огонь, совершенно замолкший к 11 часам утра. Дальнейшие действия за неимением возможности произвести высадку адмирал признал бесполезными и отвел свою флотилию на прежнюю позицию, а 14-го числа увел ее ближе к Измаилу, оставив для наблюдения за неприятелем 4 лодки⁵².

Несколько смутное впечатление производит это официальное изложение похода канонерских лодок против сухопутной батареи. Казалось бы, успех артиллерийского огня и замеченное очищение неприятелем укрепления давали полную возможность Мессеру развить свой успех высадкой десанта, чтобы если не уничтожить со-

15

вершенно турецкой батареи, то во всяком случае попортить ее и произвести надлежащую разведку намерения противника. Этого, однако, не случилось. Частное письмо князя Горчакова к князю Меншикову⁵³, написанное из Измаила, проясняет обстановку дела 11—12 января и многих ему подобных, а потому приведем в подлиннике сетования командующего армией.

«Je suis bien aise d’avoir été ici,— писал Горчаков из Измаила.— J’ai trouvé un décousu, une apathie qui dépassent ce qu’on peut imaginer. Je me suis enquis de l’expédition contre la batterie vis-à-vis du Tchetal. Elle a été sur l’ordre de Liders и по распоряжению Измаильского коменданта. Comment ne pas se féliciter qu’elle n’est pas plus mal tournée depuis une disposition de ce genre. A-t-on jamais vu de charger un commandant de place de diriger des expéditions qui demandent vigueur et concours de deux armes différentes. La flottille a eu l’ordre de canonner la batterie, elle l’a fait. L’infanterie n’a pas eu l’ordre de faire de descente, elle n’en a point faite. Quand j’ai demandé pourquoi l’on n’avait pas fait de descente, on m’a dit entre autres que Messer avait déclaré que les embarcations destinées à cet effet n’y étaient pas propres parce qu’elles n’avaient pas de gouvernails! Toute l’armée en 1828 a passé sur de petites nacelles à rames... Vous me demandez pour-quoi de notre côté on ne tente pas de débarquement, quand les turcs en font souvent. Pardon, mais l’exemple n’est pas péremptoire. Toutes les fois que les turcs ont débarqué sur notre rive, ils ont été obligés de la quitter avec perte et honte. Pourquoi donc les imiter en cela. Le fait est que la seule tentation qui aurait pu avoir du succês, c’est celle vis-à-vis de Tchetal. Mais elle a été si bêtement menée que c’est un bonheur que nous nous en soyons tirés sans encombre...»⁵⁴

Дело Мессера вызвало со стороны командующего армией только одно распоряжение, а именно предписание генерал-адъютанту барону Остен-Сакену возвести на мысе Четал вместо батареи, устроенной для 4 полевых орудий, редут на 6 крепостных орудий⁵⁵.

В конце января войска 5-го пехотного корпуса были сменены на нижнем Дунае 7-й пехотной дивизией (3-го корпуса) под начальством генерал-лейтенанта Ушакова. Вместе с передвижением войск 5-го корпуса в Восточную Валахию князь Горчаков возложил на генерала Лидерса охранение пространства вверх по Дунаю, до Бордушан включительно, и по р. Яломнице, до Сарацени. Сообразно этому генерал Лидерс расположил свои войска у Галаца, Браилова, Визири-де-Жос, Слободзее и в окрестностях этих пунктов по Дунаю и Яломнице с резервами у Дубеско и Чочиле⁵⁶.

По собранным нами сведениям, силы турок в низовьях Дуная в январе представлялись в следующем виде⁵⁷: в Тульче — 3 тысячи с 12 орудиями, в Исакче — 6 тысяч с 29 орудиями, и кордонная линия между этими двумя пунктами была очень усилена; в Мачине предполагалось 9 тысяч и в окрестностях этого города — бо-

16

лее 5 тысяч. Доходили слухи, что турки предполагают атаковать Браилов.

И, действительно, в ночь с 25 на 26 января турки начали строить против этого пункта на правом берегу Дуная батарею. 28 января с целью сохранить наше господство над неприятельским берегом против города и воспрепятствовать туркам продолжать работы к Браиловскому редуту были подведены пароход «Прут» и три канонерские лодки, которые периодично обстреливали турецкий берег⁵⁸.

Тем временем турки произвели сильную демонстрацию со стороны Рущука против Журжи. Сосредоточение значительного отряда в Малой Валахии и неоднократные наступательные угрозы генерала Липранди Калафату заставили Омера-пашу постараться отвлечь наше внимание с этой стороны набегом на левый берег Дуная от Рущука⁵⁹. По упорству боя и количеству введенных турками в дело войск можно было полагать, что конечная цель противника состояла в занятии Журжи и Слободзеи и в обеспечении их за собой, чтобы иметь на левом берегу Дуная опорный пункт для дальнейших своих набегов.

Напомним, что авангард генерала Соймонова, защищавший угрожаемый участок реки, состоял всего из 8 бат., 8 эск., 6 сот., 24 пеш. и 8 кон. ор., и бóльшая часть этих войск группировалась в Журже и по дороге от нее к Бухаресту.

3 бат., 6 пеш. ор., 1 эск. и 2 сот.⁶⁰ стояли в Журже, выставив казачьи заставы вниз по Дунаю, у парома, против с. Госпину, и близ с. Броништали⁶¹.

В резерве за ними были расположены в Ойнаку 1 бат.⁶², при с. Фратешти — 3 бат., 16 п. ор., 3 эск. и 4 кон. ор.⁶³, в с. Турбату — 2 сот.⁶⁴ и в с. Банясах и Даице — по 1 эск. гусар⁶⁵.

В Слободзее стоял 1 бат. с 2 ор.⁶⁶, имея в резерве в с. Станешти и Гиздару дивизион гусар с 4 кон. ор.⁶⁷, которые служили также резервом и отряду, расположенному в Журже.

Остальные две сотни казаков располагались в с. Парепу, с заставами в Слободзее, Гаожаны и Петрашенах, и в с. Пуэни, с заставами в Гряку, Фламынде и Гостину.

Таким образом, почти все силы отряда генерала Соймонова эшелонировались от Журжи на север, имея как бы на весу свой правый фланг у Сболодзеи.

22 января в исходе седьмого часа утра, когда еще не совсем рассвело, турки вышли от пристани Рущука на 8 больших двухмачтовых судах и нескольких лодках, причалили к левому берегу реки против Слободзеи и высадили на остров Радоман не менее 2 ¹/₂ тысячи человек со знаменами и значками⁶⁸.

Сбив наш пикет № 130, неприятель рассыпал густые цепи стрелков влево от кордона и начал быстро наступать по направлению к Слободзее.

17

Схема № 32

Одновременно с этим было высажено с трех больших лодок версты три выше, у пикета № 128, около 500 человек, которые рассыпались вверх по берегу до пикета № 125, против с. Малу-деЖос, и до 2 тысяч человек при 6 орудиях причалили на 4 больших мачтовых судах у пикета № 131, против карантина. Кроме того, турки скатили на правый берег реки против Слободзеи 6 полевых орудий, и все их канонерские лодки заняли позицию вдоль правого берега Дуная. Из Рущука вышли и построились у подножия крепости значительные массы неприятельской пехоты.

Казаки и граничары, составлявшие нашу передовую цепь, были опрокинуты по всей линии, и турецкая пехота, высадившаяся на Радоман против Журжи, начала быстро наступать густыми цепями с большими резервами и скоро выровнялась с частями, наступавшими против Слободзеи. Движение это поддерживалось сильным огнем всех крепостных орудий переднего фаса Рущука, огнем канонерок и выдвинутых полевых орудий.

Таким образом, можно полагать, что турки решили вести одновременно атаки на Журжу и Слободзею, сосредоточив силы выше этой последней. Постоянный подход подкреплений к отряду, направлявшемуся на Журжу, заставлял предполагать, что главный удар будет ими нанесен в эту сторону.

Наступающего на Журжу неприятеля встретили сильным огнем штуцерные Колыванского и части Томского егерских полков, на поддержку которых генерал Соймонов направил 4-й батальон томских егерей под командой подполковника Верещаки. Быстро переправив свой батальон на Радоман по двум устроенным на малом острове мостам, Верещака двинул в первой линии 10-ю и 12-ю

18

егерские роты, перестроенные в ротные колонны и прикрытые цепью застрельщиков из третьих взводов. 11-я егерская и 4-я карабинерная роты составляли вторую линию. Правый фланг томцев обеспечивался двумя сотнями казаков, которые служили также связью с отрядом, действовавшим из Слободзеи.

Видя энергичное наступление русских войск, турки приостановились и направили против батальона храброго Верещаки огонь всех орудий Рущука. Неприятельская цепь, прикрытая с фронта и флангов водными протоками и поддержанная сзади сильными резервами, спокойно выдержала атаку егерей, подпустив их без выстрела на 80 шагов и осыпав с этого расстояния убийственным свинцовым дождем.

Подполковник Верещака, не смущаясь этим, лично бросился на турок в штыки, смял их и отбросил к берегу, заплатив за свое геройство смертью. Но упоенные успехом и расстроенные боем, наши передовые роты попали под фланговую атаку только что высадившихся новых резервов турок и были откинуты назад. Однако капитан Халкионов, командовавший ротами второй линии, возобновил атаку и, поддержанный двумя сотнями казаков, вновь опрокинул турок к лодкам, и егеря бросились к ближайшим орудиям, которые, однако, неприятель успел втащить на свои лодки.

Лихие действия отрядов подполковника Верещаки и капитана Халкионова дали время генералу Соймонову принять необходимые меры к отражению удара, и кризис, таким образом, для нас миновал.

Он направил на Радоман 3-й батальон Томского полка с 2 легкими орудиями и эскадрон гусар под общим начальством подполковника Пересветова, а 1-й батальон Томского полка пододвинул на маленький остров, лежащий между Журжей и Радоманом, оставив в общем резерве на городской площади 1-й батальон Колыванского полка, прибывший по тревоге из Ойнаку. В то же время пехота, находившаяся во Фратешти, была передвинута со своей артиллерией, 5 эскадронами гусар и 4 конными орудиями к Турбату.

Два легких орудия, посадив прислугу, рысью двинулись к берегу и открыли по неприятельским колоннам огонь сперва ядрами, а потом и шрапнелью; им помогали два батарейных орудия батареи, построенной у карантина. Попытка нескольких турецких лодок войти в пролив между Радоманом и малым островом, чтобы действовать в тыл нашим войскам, была отбита огнем этих орудий.

Между тем подполковник Пересветов, разведя свой батальон на острове в две линии и собрав 4-й батальон в резерв, вновь повел энергичное наступление на турок. Эскадрон гусар совместно с двумя сотнями казаков содействовал этой атаке с правого фланга. Турки сопротивляться более не могли и начали быстро отступать к своим лодкам.

19

Славные действия томцев у Журжи, на которых всей тяжестью легло дело 22 января, оказали влияние и на наступление турок на Слободзею. Здесь они были первоначально задержаны метким огнем двух орудий батареи, сооруженной на берегу Кошары, которая брала наступающего противника отчасти во фланг и нанесла ему серьезные потери при переходе овражков, наполненных водой. Когда же турки увидели подошедший из Стоянешти и спускавшийся со Слободзейских высот дивизион гусар с 4 конными орудиями и узнали о серьезном положении их правого фланга, действовавшего против Журжи, то начали быстро отступать, стараясь примкнуть к левому флангу своих войск, направленных против этой последней.

Генерал Соймонов для довершения поражения приказал атаковать от Слободзеи турок 4-й и 6-й ротам Томского полка, что заставило неприятеля свое поспешное отступление по всей линии обратить в бегство и в беспорядочную посадку на суда под картечным огнем нашей артиллерии.

Наступление неприятеля на Малу-де-Жос легко было отбито двумя сотнями казаков, и к 12 с половиной часам дня никого из противников не осталось на острове Радоман.

Турки оставили на месте 60 тел, один зарядный и четыре патронных ящика и отрубленные головы наших убитых. Наши потери: офицеров — 3 убитых и 2 раненых, нижних чинов⁶⁹ — 39 убитых и 148 раненых.

По собранным от пленных сведениям, конечная цель Омерапаши заключалась в овладении Слободзеей, причем против Журжи успели переправиться три регулярных батальона (8-ротного состава), 1000 европейцев и 600 башибузуков. Рущук же к этому времени, по словам тех же пленных, имел гарнизон силой в 7 регулярных батальонов, 1000 европейцев, 1000 артиллеристов, 2000 башибузуков и татарский кавалерийских полк в 700 коней.

Удачное дело под Журжей произвело очень отрадное впечатление как в армии, так и в Петербурге.

Действительно, цель, поставленная турками, оттянуть наши силы от Малой Валахии, не была достигнута; им также не только не удалось завладеть Слободзеей, но и никаким пунктом на нашем берегу Дуная, а пришлось в беспорядке и с большими потерями уходить обратно в Рущук и убедиться, что мы твердой ногой стали на всем протяжении Дуная — от Видина до устья.

Что касается нас, то неудача турок надолго обезопасила центр расположения сил князя Горчакова от новых попыток атаки с правого берега реки, а главное, в действиях под Журжей мы не видим той суеты и растерянности, которую обычно проявляли до того времени частные начальники в большинстве случаев их встреч с врагом. Утешительное впечатление производит и техника самого боя: подвиж-

20

ность артиллерии, поддержка, оказанная ею пехоте, высылка всех штуцерных вперед, уместное применение строя поротно, прикрытого стрелковыми цепями, своевременное содействие атаке пехоты кавалерией и инициатива, проявленная частными начальниками. Короче — уроки войны сказались с большой пользой для дела.

Журжинский бой был первой точкой просветления на темном фоне дунайской кампании, и, действительно, вслед за ним воссиял, но к сожалению мимолетный, луч солнца над многострадальной головой князя Михаила Дмитриевича!

Донося государю о «славном» деле у Журжи, он как бы извинялся за значительные потери, понесенные нашими войсками. «Но здесь винить никого нельзя,— писал князь Горчаков⁷⁰.— Допустить турок оставаться хоть одну лишнюю минуту на нашем берегу было бы в высшей степени опасно. Они окопались бы, и тогда выбить их стоило бы, может быть, в пять раз дороже». Извинение излишнее, так как Николай Павлович сам по достоинству оценил происшедший бой. «Дело под Журжей,— писал государь Горчакову⁷¹,— было точно прекрасное и, надеюсь, на время отняло способы к переправе турок и даст нам более покоя в центре».

Однако, чтобы действительно лишить турок возможности переправляться в значительных силах от Рущука на левый берег Дуная, необходимо было истребить находившуюся под защитой этой крепости сильную турецкую флотилию. Исполнение этого было возложено на вновь прибывшего к армии начальника инженеров генерал-адъютанта Шильдера.

Карл Андреевич Шильдер был одним из наиболее выдающихся инженеров николаевской эпохи. Его творческая изобретательность, соединенная с обширной военной опытностью, много содействовала военно-научному направлению саперного дела, которое он поддерживал с неугасаемой энергией во все время царствования императора Николая.

От природы одаренный выдающимися способностями и той искрой Божьей, которая дается только избранным натурам и без которой нельзя творить дел великих, а тем более в военном искусстве, генерал Шильдер до самой старости отличался необыкновенной энергией, верой в свое дело, в самого себя и той кипучей деятельностью, которая способна была увлечь все и всех вокруг него. Это был фанатик своей идеи, непоколебимо ей веривший и упорно ее защищавший. Поэту в душе и мистику, ему сродни было излишнее увлечение и ошибки, но не чуждо было и осознание их. Горячий и невоздержанный, Шильдер бывал неприятен, но обладал редким даром позволять себе противоречить, что давало ему возможность познавать людей в истинном их свете. Благодаря этому он

21

Сражение под Калафатом (с французской иллюстрации)

мог выбирать себе помощников талантливых, открыто высказывающих свое мнение на пользу дела, выдвигал их вперед и этим дал новому поколению много выдающихся тружеников на поприще родного ему военно-инженерного искусства.

Россия во многом обязана Карлу Андреевичу практической, жизненной постановкой саперного дела, и ежели черноморские моряки в дни севастопольской страды озарялись светом почившего их воспитателя — Лазарева, то и севастопольские саперы во главе с Тотлебеном во многом отражали свет их старого, увлекавшегося, немного неуравновешенного учителя — Шильдера, которого судьба не сохранила для того, чтобы ему самому принять участие и гордиться славой своих питомцев во время 349-дневной доблестной обороны Севастопольской.

Шильдер проявлял необыкновенную предприимчивость в разных случаях войны, пылкость, геройскую храбрость, искусство в постройке полевых укреплений в виду неприятеля и редкую находчивость в разных случаях войны, особенно по своей части. Его открытая наружность, восторженная речь, поэтический взгляд на дело заставляли забывать его возраст и видеть в нем юношу-героя, энтузиаста. Такими, в общем, чертами рисуют современники портрет Карла Андреевича⁷².

Для погруженной в апатию и нерешительность Дунайской армии именно такой человек и был нужен. Князь Горчаков сознавал

22

это и просил прислать Шильдера, хотя, по всей вероятности, предчувствовал те неприятности, которые должно было принести близкое соседство такого неспокойного помощника.

Вопрос о назначении Карла Андреевича в Дунайскую армию был поднят еще в конце 1853 года, когда князь Горчаков просил военного министра выхлопотать ему назначение этого выдающегося инженера в следующих лестных для него выражениях: «Еn grâce obtenez-moi le général Schilder. Je donnarais une division pour l’avoir»⁷³. Несколько позднее⁷⁴ он возобновил свою просьбу в более настойчивой форме: «Schilder m’est bien indispensable. C’est l’homme de la chose». 20 декабря это назначение состоялось.

С особенным вниманием следя из Варшавы за ходом открывшихся военных действий, генерал-адъютант Шильдер сильно порицал распоряжения князя Горчакова на Дунае, которые он признавал совершенно не соответствующими обстановке. Фанатически уверенный в том, что войну надлежало вести быстро и решительно, Шильдер говорил, что князь Горчаков растянул свои войска в княжествах наподобие паутины, которую турки везде безнаказанно могут прорвать, и находил, что чрезмерно осторожное ведение операций на Дунае есть стыд и вечное пятно для русского оружия.

Обдумывая предстоящие действия в княжествах, генерал Шильдер признавал необходимым уничтожить для турок возможность хотя бы временно занимать в значительных силах какой-либо пункт на нашем берегу реки, для чего признавал безотлагательным повсеместное уничтожение на Дунае турецкой флотилии⁷⁵.

С такими мыслями, в которые он верил всем пылом своей молодой души, Шильдер 25 января прибыл в Бухарест. Фанатически убежденный в том, что на нем лежит великая миссия спасать «царя России и православие», Карл Андреевич сразу же приступил с присущей ему энергией к настойчивому приведению в исполнение задуманного им плана. Но здесь ему пришлось столкнуться с известным уже читателю характером командующего войсками, и между князем Горчаковым и генералом Шильдером начались столкновения, которые постепенно приняли самые резкие формы⁷⁶. Сварливый инженер признавал, что на месте Горчакова он просил бы государя «избавить главнокомандующего от такого беспокойного человека, который хоть временно, но беснуется, как бы сам сатана». Но князь Михаил Дмитриевич, в общем, благодушно относился к невоздержанности Шильдера, высоко ценя его способности и желание принести пользу общему делу. «Дорогой генерал,— писал ему князь в феврале⁷⁷,— я вас люблю, уважаю, боготворю, но заклинаю вас именем всех святых, предоставьте мне командовать войсками по моему усмотрению. Невозможно каждому действовать по-своему».

23

На другой день по приезде в главную квартиру генерал Шильдер отправился уже в Журжу, где, как известно, только что была отбита попытка турок переправиться и укрепиться на нашем берегу Дуная. Отсюда начался гром шильдеровских батарей, которым вскоре огласилось все течение реки, и встрепенувшиеся наши отряды стали беспрерывно тревожить турок.

Появление попеременно в разных местах предприимчивого и восторженного старца, умевшего возбуждать во всех окружавших его лицах одушевлявшую его неустрашимость и уверенность в успехе, производило чарующее впечатление; все просыпалось и проникалось его энергией, решимостью и нераздельной с ней верой в победу.

Для того чтобы обеспечить левый берег Дуная от постоянных угроз турок переправой на него значительных своих сил, необходимо было лишить их перевозочных средств в виде многочисленной парусной и паровой речной флотилии, ютившейся в устьях впадающих в Дунай рек под прикрытием турецких крепостей. Выполнение этой задачи генерал Шильдер прежде всего и поставил себе целью, выбрав как средство уничтожение флотилии огнем нашей полевой артиллерии, выполняющей эту задачу нередко в сфере ближайшего действия неприятельской крепости. Уверенность в успехе, решимость и даже лихость совместно с умелым применением военно-инженерного искусства увенчали действия Шильдера полным успехом.

Произведенной 26 января рекогносцировкой выяснилось, что рущукская флотилия в составе одного парохода, 34 двухмачтовых, 22 одномачтовых транспортных судов, 5 канонерских лодок и до 70 малых лодок была тесно расположена в двух линиях в устье р. Лома и, по-видимому, готовилась к какой-то новой экспедиции. Генерал Шильдер решил уничтожить эту флотилию на якоре, не дав ей возможности ускользнуть, и предупредить таким образом наступательные с ее стороны действия.

С этой целью в ночь с 26 на 27 января и в следующую были построены батареи, на четыре орудия каждая, против левой оконечности острова Макан⁷⁸ — для воспрепятствования движению неприятельских судов вниз по Дунаю — и в полуверсте правее пикета № 128, дабы воспрепятствовать движению их вверх по реке. Кроме того, были выбраны места для постройки двух батарей против устья р. Лома, чтобы их огнем уничтожить суда, стоявшие на якоре.

Однако эти батареи могли быть готовы только 28-го числа утром, а между тем генерал Шильдер опасался, что турки нас предупредят и сами перейдут раньше нас в наступление. Поэтому после совещания с генералом Соймоновым он решился на рискованный шаг — поставить на острове Радоман, в сфере огня из крепости, полевую батарею совершенно открыто и обстрелять турецкую флотилию.

24

Схема № 33

Для выполнения этой задачи были назначены 10 орудий батарейной № 2 батареи 10-й артиллерийской бригады под прикрытием батальона Колыванского егерского полка, которые с сохранением полной тишины ночью на 28 января двинулись на остров Радоман и часу во втором заняли там позицию между пикетами № 129 и 130, предварительно указанную генералом Шильдером⁷⁹. Орудия расположились в 500 саженях от крепости и в 25 саженях друг от друга. Каждое орудие должно было сделать по семь выстрелов, после чего батарею предполагалось увезти назад. Лунная ночь благоприятствовала успеху стрельбы.

Ровно в 3 часа ночи батарея открыла настильно рикошетный огонь по пароходу и судам. В крепости поднялась тревога, и после третьей очереди, данной нашей батареей, на остров посыпались снаряды более чем из 80 орудий. Выпустив определенное количество снарядов, русская батарея снялась с позиции и начала отходить к Журже не прямым путем, а вверх по течению реки, чтобы ввести турок в заблуждение и избежать их крепостного огня. И действительно, крепостная артиллерия долго еще бесцельно обстреливала остров по направлению к Журже, думая настигнуть отходивших смельчаков.

Потеря наша в эту ночь состояла всего из трех раненых; у турок же утром было обнаружено сильное повреждение парохода, 6 больших и многих мелких судов. «Совершилось настоящее чудо,—

25

писал по этому поводу Шильдер своей семье⁸⁰.— Действуя с четырьмя пушками против сотни орудий из крепости, флотилии и парохода, мне удалось все это потопить или разбить вдребезги, не потеряв ни одного человека и с тремя ранеными. Такой случай еще не встречался в военных летописях».

Взяв, таким образом, инициативу в свои руки, удивив, или, вернее, ошеломив, турок непривычной для них нашей энергией, Карл Андреевич на следующий день начал уже принимать более солидные меры для довершения уничтожения рущукской флотилии.

Меры эти заключались в постройке на островах нескольких батарей и в соединении островов с берегом мостами и паромами. Так, в ночь с 28-го на 29-е были построены и вооружены две батареи на острове Чорой (на 4 орудия) и на левой оконечности острова Радоман (на 2 орудия), имевшие назначением привлечь на себя все внимание турок. На следующую ночь на Радомане также были построены две батареи для действия против флотилии в устье Лома — у пикета № 130 на 4 орудия и у пикета № 129 на 2 орудия. Для прикрытия их от огня крепости Шильдер применял особые эполементы, которые значительно возвышались над батареей и защищали ее фланги наподобие траверсов.

С 30-го числа полевые орудия посменно занимали возведенные укрепления и обстреливали турецкую флотилию. Противник отвечал весьма оживленным огнем всей крепости. Хотя с нашей стороны действовало разом не более 2—7 орудий, а со стороны турок — 92 крепостных орудия, конная батарея, временно выезжавшая на правый берег Дуная, и три канонерские лодки, но благодаря шильдеровским эполементам потери наши были так незначительны, что мы с успехом выполняли свою задачу разрушать неприятельские суда. Сильно страдали только насыпи батарей, которые ночью быстро исправлялись.

3 февраля генерал Соймонов, который остался за Шильдера, вызванного князем Горчаковым к себе, решил нанести неприятельской флотилии окончательный удар. Для этого еще до рассвета на Радоман было отправлено семь батарейных орудий, которые и разместились в построенных батареях. В прикрытие к ним были назначены две роты Томского егерского полка, а по берегу острова были рассыпаны штуцерные всей бригады.

С рассветом началась канонада, не умолкавшая до вечера. Наши орудия выпустили по 70 зарядов каждое; турки сделали до 3000 выстрелов, которые сильно повредили наши насыпи и нанесли очень мало вреда орудиям и прислуге. Вообще весь наш урон в продолжение этого неравного восьмисуточного состязания был поразительно мал: двое убитых и 15 раненых и контуженых. Что же касается турецкой флотилии, то она надолго перестала существовать как боевая величина. Пароход и 7 судов были затоплены, 6 боль-

26

ших судов сели на мель, до 22 меньших судов получили значительные повреждения и несколько лодок пошли ко дну⁸¹.

Но в то время как под Рущуком шла молодецкая работа Шильдера, князь Горчаков, получив первое о ней донесение, заволновался, испугался последствий решительных действий и отдавал распоряжения, которые равнялись уничтожению замыслов старого инженера.

«Дорогой генерал,— писал ему Горчаков уже 30 января⁸².— Вижу, что вы строите множество батарей на берегу. Это прекрасно, но невозможно, чтобы неприятель, оправившись от первоначального страха, не покушался овладеть ими, предприняв десанты ночью или даже днем». Далее командующий армией, отзывая экстренно Шильдера из Журжи к себе, запрещал впредь до приказания ставить орудия на сооруженные батареи, «так как они неизбежно будут взяты неприятелем».

Можно представить себе, как подобное распоряжение подействовало на пылкого Карла Андреевича. «Шильдер во время разговора с Горчаковым,— занес в свой дневник генерал Коцебу⁸³,— наговорил ему чуть не дерзостей... Он начинает относиться к нам враждебно...⁸⁴ Странности Шильдера могут иметь дурные последствия...»⁸⁵ Сам же виновник уничтожения рущукской флотилии посвящает распоряжению Горчакова следующие строки своего письма к родным⁸⁶: «После этого беспримерного действия Горчаков приказал снять орудия, которые я поставил, и срыть мою батарею!!! Это меня взбесило, и я крупно побранился с ним. Каждому понятно, что там. Где 4 пушки истребили целую флотилию, нельзя опасаться, чтобы неприятель овладел ими, так как он не может переплыть широкую реку, разве свалится с небес. Туркам нельзя не сделаться заносчивыми перед такими людьми и не предпринимать невероятных вещей, как под Ольтеницей и Калафатом».

Генерал Соймонов, к счастью для дела, довершил после отъезда Шильдера начатую операцию, но князь Горчаков все-таки настоял, чтобы после бомбардировки 3 февраля батареи были срыты.

Впрочем, он в своем донесении государю отдал должное генералу Шильдеру, отнеся весь успех к его искусству и смелости, к изобретенным им эполементам и к умению воспользоваться малыми неровностями острова Радоман для скрытия движения нашей артиллерии⁸⁷; впрочем, в конце письма военному министру князь Горчаков прибавлял, что «Schilder est malade pour s’etre trop demene»⁸⁸.

Переход наш к активным действиям, естественно, должен был отразиться на поведении нашего энергичного противника — Омера-паши. И турки зашевелились по всему Дунаю. Нельзя предположить, чтобы в их намерения входило развить серьезные опера-

27