2020-06-29
80
1. Написать письмо соседу-ксендзу166, чтобы он изволил принять участие в одном из ближайших совещаний с сотрудниками. У меня есть основания для такой, на первый взгляд, странной просьбы.
2. Напишу письмо жене пекаря X с просьбой дать белой муки, сухариков или белого хлеба для детей с диареей. (Не давать ли bismutum subnitricum 167 всем детям перед супом?)
3. Может быть, удастся взвесить детей (нужен поименный список, теплая комната и помощь в раздевании детей перед взвешиванием и одевании уже взвешенных; осмотр дал бы и картину состояния кожи: обморожений, изъязвлений).
4. Развесить термометры в спальнях, потому что «холодно» и «тепло» – это маловразумительно. Для здоровых и более или менее упитанных детей я бы установил абсолютный минимум температуры тринадцать градусов.
5. Первая попытка договориться с персоналом насчет приоритетов первостепенных нужд.
6. Осмотр канализации и отдушин со специалистами.
7. Поиски источников получения крови – в суп и кашу, может, в качестве второго блюда[13].
|
|
|
8. Час – в канцелярии.
Просмотреть картотеку, книги, рапорты, отчеты, состояние склада, подвалов, счетов, поставок и поставщиков.
9. Час в так называемом «грязном боксе»: хочу увидеть картину состояния детей, в котором они попадают в приют, потому что между подобранными на улице должны быть и дети в агонии.
10. Составить речь для вечернего собрания с персоналом, чтобы довести до их сведения, что я знаю способы избавляться от неугодных свидетелей.
Пять самых распространенных способов «обездвижить» неудобных фигурантов
1. Первый: пококетничать с ними и допустить в свою банду.
2. Запугать («Мы найдем на него управу, я уже и не таких видел/видела, обращусь с жалобой туда, к такому-то и такому-то»).
3. Наслать на него всякие болячки, например, поставить на дороге что-нибудь, чтобы упал и переломал себе кости (случайно ошпарить, по неосторожности дать в глаз).
4. Опозорить и скомпрометировать, например, застать врасплох и подбить на нелепое распоряжение – неоспоримое доказательство, что трезвый ум, твердая память, чувство меры и добрая воля человека отныне под вопросом.
5. Вымотать, отвратить, вставлять палки в колеса. Пусть поймет, что овчинка выделки не стоит, что он не справится.
Предложу всем и каждому из персонала сформулировать свои пожелания и нужды (в свободной форме опросника или письма).
Письмо соседу-ксендзу
Провидение возложило на ксендза миссионерскую работу.
Прекрасная страница истории в жизни духовенства.
Францисканская Палестина – в последнее время Китай, Япония, черные и цветные людоеды.
И везде Пастырь – in partibus infidelium 168.
|
|
|
Сердечно прошу присутствовать на собрании персонала – на совете, как спасти детей от уничтожения.
Может быть, мудрый совет, может быть, горячая молитва?
Я когда-то прочел:
«Небо не склоняется к тебе, это ты на крыльях молитвы возносишься в небо».
С глубоким уважением…
Письмо жене пекаря
Добрая и милая пани. Вы слышали о несчастном детском доме на улице Дзельной, 39?
В январе умерло девяносто шесть детей.
Сегодня на Слиской, а раньше на Хлодной, а еще раньше – на Крохмальной есть двести килограммов сухариков из тех, которые пожертвовала уважаемая пани. Сколько же они принесли пользы, когда не было хлеба.
Я позволю себе нанести вам визит, чтобы попросить у вас совета (испеченный на пробу хлеб) – и попросить пожертвований для детей с расстройствами пищеварительного тракта.
Два часа ночи. Нужно спать, потому что завтра – трезвый день. А также керосин, дорогущий керосин, купленный за деньги детей (мелка, но уже кража народной собственности).
Пока писал, выкурил четырнадцать сигарет. Это много.
Странное совпадение: сегодня годовщина смерти моей матери, которая, выхаживая меня двадцать лет назад, заразилась брюшным тифом и умерла.
* * *
12 февраля
Человек стреляет, а Господь пули носит.
От холода не мог заснуть: постельное белье промерзло во время переезда; наверху я слышу топот босых ног. Это дети этажом выше поспешно бегут на горшок.
Воспоминание о зиме в деревне под Тарнополем.
Мысли о пьянице, который пропил даже перину.
Седьмой час: я бодр и энергичен. Присутствую при подъеме и мытье детей. Сколько же времени и сил пожирает в жизни показуха.
Мысль:
Парикмахер причесывает, а маникюрша украшает ногти приговоренного, который через минуту пойдет на виселицу.
Вторая мысль:
Хозяин цирка усердно дрессирует зверей, чтобы дрессированных лишить жизни.
Вместо десяти пунктов плана – визит в Министерство здравоохранения, чтобы обезвредить Санитарную колонну, которая прибыла в составе пары десятков человек с двумя врачами во главе, чтобы провести дезинфекцию, дезинсекцию и как там еще называются эти процедуры.
Результат положительный: Санитарной колонне предложили не так усердствовать, а самое важное – нам пообещали, что мы получим уголь из санитарно-технического склада.
Мысль:
Ад и так уже воцарился, Колонна принесла серу, вот еще бы смолу – тогда, может, у детей выросли бы рога, копыта и хвосты. Чертенята – они покрепче были бы.
Неоплаченный счет: в январе месяце нажгли электричества на тысячу злотых (вроде как пани доктор и старая медсестра отапливали квартиру электрическими обогревателями, говорят, что в порядке вещей было готовить на электроплитках, гладить электрическими утюгами, ну и свет, разумеется).
Точно так же дорого стоит и освещение керосином, с тех пор, как электричество отключили.
Днем спал два раза: болит голова.
[ГУСТАВУ ВЕЛИКОВСКОМУ]
[ начало марта ] 1942 года
Уважаемый пан адвокат.
Среди многих моих недостатков как работника у меня, к сожалению, гипертрофированно критичное отношение к деятельности. Насколько в Доме сирот я более или менее знаю, кто я и что делаю, в какой роли и к какой цели я ковыляю, настолько на Дзельной я теряюсь и блуждаю.
Чаще всего я на побегушках, Каська-кариатида из романа Запольской, которой хозяйка в рекомендации написала: «у варот стаяла и глотку драла». То я та самая пресловутая, вечно недовольная тетка, которая «сидит на кушетке и обиду затаила». То превращаюсь в капризную единственную доченьку, которой то новое платьице, то игрушку, то лакомство, лишь бы она перестала дуться и хмуриться.
Уважаемый пан адвокат сам понимает, как мне неловко быть Каськой-рабыней, теткой с претензиями и девицей-подростком. Причем не по очереди, а всем сразу. Я и пансионерка – Господи помилуй!
|
|
|
Глотку я драл не только «у варот»; я три месяца горланю на весь квартал.
Неприятелей я себе собрал без числа, потому что никому не милы кривая рожа и вредный язык лысого брюзги.
Наконец, я на самом деле не знаю, что и почему, для чего и кто?
Я хотел быть воспитателем.
Я был наблюдателем, контролером, комиссаром, доверенным лицом. – Безусловно, большая честь и приятная награда. Но более ничего.
Линялый, мятый и больной, я стряхнул с себя сырость, холод и затхлость, и уже менее требовательный и морочащий голову Патронат.
И тут я с ужасом узнаю, что я – куратор.
Я решительно «не разрешаю». Куратором фонда был блаженной памяти Мосин169.
Он неоднократно подчеркивал, что он «не по детям», а «по недвижимости». Коль скоро фонда нет, на кой черт куратор, должность его вакантна […] нет, решительно нет, безусловно и безапелляционно нет.
Пан адвокат, вы мудрый человек, опытный, так что вполне компетентны, чтобы дать ответ на вопрос о том, что мне делать; меня дважды в неделю информируют […] что не продвинулись и на миллиметр.
Света все еще нет.
Запасов угля – только на сегодня, и ни килограммом больше!
Постельное белье, нижнее белье, одежда. (Да. Занавес превратили в пеленки, на два одеяла хватило сукна со стола заседаний, а государственные флаги пошли на кофточки.)
Никого из вредителей не убрали, даже доктора Майзнера, паникера-пораженца, интригана, оппозиционера и негативиста до полного сумасшествия, но вполне вероятно, что он полезен пани Бройгес-Холеровой в клинике Берсонов или в амбулатории для бедных, но чистеньких и дезинфицированных детей. Наконец (а трудно было бы сильней стараться и просить об этом!), никто из персонала не зачислен в штат. А ведь это, казалось бы, легче всего.
Почему можно сто, но нельзя двадцать?
Кому целовать руки и пасть в ноги? Мне недавно подсказали, что одному только Гродзинскому. Не знаю. Совершенно не знаю. Ни кроши. Ни капли. Ни капелюшечки.
Гродзинский elochejm, Гродзинский echod 170.
|
|
|
С искренним уважением и теплыми воспоминаниями…
[О ГЛАВНОМ ДОМЕ-УБЕЖИЩЕ]
22 февраля 1942 года
Мультатули, Макс Хавелар
Эпиграф
Оповещение о плохих новостях – вещь неприятная, и часть плохого впечатления, которое оно вызывает, падает на того, кому пришлось выполнить эту неприятную задачу…
Отсюда в чиновничьих посланиях этот искусственный оптимизм, противоречащий истинному положению вещей…
Правительство будет благосклонно к каждому, кто его избавит от неприятных известий…
Чиновник, который присылает нерадостные отчеты, «становится назойливым»…
Когда нужда или голод выкосили сотни людей, это всегда результат неурожая, засухи, ливней, но никогда не последствия скверного управления…
Поэтому официальные отчеты в большинстве своем, притом в самых важных вопросах, – лживые171.
Мультатули
Не стоит ли предупредить власти, что могут (!) поступить доносы на въедливого типа, который разворошил осиное гнездо?
Выводы:
1. Установление срока (1 марта, 15 марта?) правления пана комиссара; если ему что-то платят, то это нецелевая трата; если не получает – он препятствие на пути.
2. Проверить с адвокатом договор с хозяином прачечной «Ханка», который живет в неработающей прачечной и занимает ее, – он не выполняет своих обязательств и не платит аренду.
3. Пан Великовский пообещал приложить все усилия в электроцентрали, чтобы нам снова подключили свет. За электричество (вместе со штрафами) мы должны тысячу злотых за один только январь месяц. Грабительское распоряжение керосином грозит еще большими расходами за февраль (так утверждает комиссар).
4. Если из средств Совета выдаются какие-то субсидии на лечение доктору Киршбрауну, то этот жест я считаю абсолютно неуместным. Доктор Киршбраун либо симулирует болезнь, либо занемог не при исполнении своего профессионального долга.
5. Прошу наделить меня полномочиями для разделения рабочих часов в детдоме между главным врачом Майзнером и городским врачом Фридманувной172, чтобы на месте круглосуточно был врач.
6. Адвокат Великовский выразил свое удивление, что там, где ежедневно умирает пятеро детей, на месте только два врача. Если я и отказал в помощи на этом этапе, то только потому, что в таких условиях нужен не врач, а чудотворец.
7. Следует издать распоряжение, чтобы врач и старшая медсестра освободили занимаемую ими нынче двухкомнатную квартиру и переехали на первый этаж в медицинский кабинет. Их квартира нужна детям, а медицинских кабинет в сегодняшних условиях вполне достаточное жилье.
8. Рапорты и отчеты требуется присылать не раз в месяц, а ежедневно (температура спальни, температура в комнатах дневного пребывания, часы приема пищи, количество детей в каждом из пяти (кажется) изоляторов: в коклюшном, чесоточном, тифозном, дизентерийном и еще в одном-двух; количество детей, умерших в течение суток, отправленных в больницу).
9. Необходимо проконтролировать как можно точнее угольно-коксовое хозяйство, сосредоточить в одном месте склады, их, кажется, четыре (продуктовый, патронатный, одежный, топливный, овощной, кроме всяких прочих вспомогательных).
В связи с этим необходимо внимательно просмотреть количество, стаж и границы ответственности персонала отдельных отделов.
10. Единственная надежда удержать в живых «поврежденных» детей – даже школьного возраста, – это давать им воду с сахаром, алкоголь (вино? некрепкая водка?) и рыбий жир. (Пан Люстберг торжественно обещал рыбий жир, пока сто литров – когда?)
Прошу прощения за бессвязность отчета, вернее – вступления к отчету.
С чего начать?
Может быть начать так:
Главный принцип медицины гласит: «первое правило – не навреди пациенту».
Толстой говорил о непротивлении злу.
Воспоминание: Харбин. Я «угощал» тяжелораненых и тяжелобольных при переезде из медпункта до железной дороги китайской арбой173. Они не хотели – предпочитали идти пешком. Когда я сам попробовал прокатиться, то признал их правоту: я слез на полдороге, поскольку растряс все кишки.
Так часто я хватался за всякие распоряжения, чтобы детям жилось получше.
Я издал только один запрет за все десять дней: запретил детям выносить накопившиеся за ночь нечистоты из ведер, черпая их маленькими ночными горшками (одно ведро течет, у двух нет дужек, у четвертого дужка надорвана и висит). Я сам вынес два ведра, до двух остальных я не смог добраться, потому что двери были заперты на ключ.
Может быть, лучше начать по-другому:
Wychowywać, «воспитывать», – значит, «ховать», прятать, укрывать от обиды и вреда, сохранять. Прекрасное выражение. Его породила необходимость прятать детей от наездов татар, казаков, литвинов, валахов и прочая, и прочая.
Русский «воспитывает» – выкармливает, питает.
Француз éleve – поднимает, возносит – вперед и вверх.
Итальянец educare – образовывает, учит, нет у него понятия «воспитывать».
Профессия воспитателя-пестуна (от слова «пестовать») – прекрасная профессия.
Слово zawód – профессия – имеет два значения, ведь второе – разочарование, поражение, горькое чувство, что не все пошло так, как я хотел, что я подвел, разочаровал.
Руководитель – как возница, который «водит рукой» вправо и влево, направляет. У него кнут, которым он погоняет, и вожжи, которыми удерживает.
Я высоко метил в своем заявлении: я просил должность воспитателя. Я рад, что мою просьбу услышали.
Может быть, лучше начать так:
Как и почему я сюда попал и зачем?
В акции горячих вздохов и сердечных сожалений о судьбе детей, а также ядовитых обвинений в адрес сотрудников с Дзельной участвовала также «Помощь детям-сиротам».
В ответ мы услышали: спуститесь со своего Олимпа в эту юдоль скорби и действуйте. Справедливое требование. Я счел своим долгом в отсутствие других желающих взять на свои собственные плечи это бремя выше человеческих сил.
Вот почему я здесь, а не в бурсе на Генсей174, не на бойне пана Хенрика Кагана на Ставках175.
Обязательство на месяц. На это время я взял отпуск в собственном детдоме, который несправедливо считается раем, оазисом, островом справедливости, как раз этим благословенным Олимпом, с которого я с таким опозданием спустился.
Может быть, правильнее начать так:
Я полагал, что персонал на Дзельной – частью герои, частью преступники. Я встретил там истории и сутенеров, и белых рабынь. К счастью для одних и для других, эти полуобморочные и полубессознательные лунатики ничего не понимают и не видят.
Может быть, так?
Опытная общественница с огромным стажем наивно спрашивает меня на четвертый или пятый день моей «работы»:
– Как это? Вы уже там, а дети все еще умирают?
Кто-то сказал:
– Ну, это дело нехитрое, если вам все стараются угодить.
Я жестко ответил:
– Я не фокусник и трюки показывать не собираюсь.
Не хочу я быть и знахарем.
Еще один вариант вступления мне подвернулся.
Сколько же сил, энергии и средств пожирают старания сохранить видимость:
1. Видимость чистоты: если другого нет, пусть будет чистая лестница и чистые халатики у чесоточных, голодных, замерзших и больных детей.
2. Видимость молочной кухни.
3. Видимость изолятора.
4. Видимость врачебного ухода.
5. Видимость воспитательского присмотра.
Или привести в самом начале список фамилий и дат:
Беру так называемую «книгу движения детей».
Порядковый номер. Фамилия и имя. Дата рождения. Дата приема. Выписки, наконец – «примечания». В примечаниях записывается красными чернилами смерть ребенка.
На каждой странице десять фамилий.
Наугад беру листы из прошлого года.
Лист 248.
Надивер Соломон, три года. Принят в июле, умер в августе.
Магель Бернард, три года. Принят в июне, умер в июле.
Ламер Якуб. Принят в июне, умер в июле.
Парнес Абрам, год. Принят в июне, умер в июле.
Шайнман Ежи, два года. Принят в июне, умер в июле.
Сафра Людвика, шесть с половиной лет. Июнь – июль.
Дезирер Якуб, год. Июнь – июль.
Вахмайстер Суламифь, год [и] шесть месяцев. Выдержала два месяца
Сапер Юдита, полгода. Июнь – июль.
Брадель Брандла. Год. То же самое.
Лист 247.
Десять детей принято, девятеро умерли. Десятого забрал отец на следующий день после поступления.
Дословно: «Шнайвайс Ежи, род. 15 апреля 1941 года, поступил 23 июня, выписан на следующий день к отцу Шмулю, улица Желязна 752 [?]/40».
Лист 246.
Приняты десять, умерли все.
Лист 245.
Восемь умерли в детдоме, один в больнице, одного забрала мать.
Лист 244.
Из десятерых девять умерли в детдоме, один в больнице
Лист 243.
Из десятерых умерли восьмеро, одного забрала бабка, один ребенок сбежал: Цирла Ариль, три года, принятая в июне, убежала после трехмесячного пребывания.
Лист 242.
Из десятерых детей умерли девять. Возле фамилии десятого, Вайсельфиша Ицека, двенадцатилетнего мальчика, в рубрике «примечания» не было надписи красными чернилами.
Меня заинтересовал этот Вайсельфиш Ицек (может, какая-то неточность в записях?), я себе выписал на листок эту фамилию, чтобы расспросить (вообще-то я не очень надеялся, что докопаюсь до истины). Оказалось, его все знают: вор, отбирал у детей еду. Сейчас лежит в больнице с тифом.
С листа 241 умерли восемь человек.
С листа 240 умерли девятеро, десятую через неделю забрала […]
Мне пришла в голову мысль: может, ответственный за зачистку города от бродячих собак ведет главную «книгу движения» и в рубрике «примечания» отмечает себе этих счастливчиков-собак, выкупленных хозяевами?
Может быть, такое вступление к отчету?
У меня такой план работы:
Прежде всего – чем топить: на то, чтобы уморить ребенка голодом, нужна, как ни крути, пара недель, а вот холодом – пара часов.
(Говорят, что в течение всей зимы во многих спальнях топили только от пяти до десяти раз.)
Второй вопрос: безопасность персонала. Когда немецкие войска вошли в Варшаву, я заявил на собрании, что к персоналу я собираюсь относиться, как рачительный хозяин к коровам в хлеву, если хочет, чтобы они давали молоко. За это сравнение на меня смертельно обиделась тогдашняя, Божьим попущением, псевдодиректриса: панна Мадзя176: нате вам, корова!
Задача солдата – стрелять. У него должны быть сапоги, теплая шинель, котел, дрова на растопку.
Шатаясь после тифа, выздоравливающие нянечки моют холодной водой и тряпкой размером с носовой платок парадную лестницу (сохранить видимость чистоты).
А может, так:
Тому есть свидетели, как доктор Киршбраун героически сказал: «Я не покину детдома, пока хоть один ребенок остается в живых».
Знамени он не отдаст.
Может быть, начать кротко?
Когда я выразил удивление, что медицинские весы нормально работают (тут не только дети «повреждены», тут и весь инвентарь переломан), я услышал в ответ:
– Так эти весы были испорчены.
Раздраженный, я бросил такой вопрос:
– Пани, вы не могли вчера высушить дрова на растопку?
И получил ответ:
– Кабы я высушила, у меня бы сейчас их уже не было.
Наконец хоть одно оправдание.
Вес детей:
Родившаяся 5 апреля 1937 года Хеля Аграфне весит 9 кило 800 граммов.
Пятилетний ребенок здесь весит, как годовалый.
Родившийся 11 февраля 1931 года Гласман неделю назад весил 19 кило.
[…]
ОТЧЕТ О ВТОРОЙ ДЕКАДЕ [В ГЛАВНОМ ДОМЕ-УБЕЖИЩЕ]
[ 5? марта 1942 года ]
Вступление. Между двумя маршами парадной лестницы красуется на высоком треножнике плевательница: наконец-то удовлетворены требования гигиены.
(Если бы возле плевательницы стоял еще и горшок с каким-нибудь растением, было бы не только гигиенично, но и эстетично.)
Требования
1. Я не уверен, но мне кажется, что следовало бы поставить у ворот полицейского: a) для контроля всех входящих и выходящих; b) для контроля выносимых предметов и продуктов; c) для сопровождения хотя бы дров и угля.
NB. Это должен быть человек проверенной честности, смелый и решительный, сильный, готовый помочь.
2. Категорический запрет принимать матерей вместе с новорожденными.
Запрет принимать здоровых, хорошо упитанных и прилично одетых детей.
3. Просьба определить сумму (в границах «от – до»), на которую можно безусловно рассчитывать в указанные сроки.
4. Вопрос персонала (администраторы, нянечки, воспитательницы, уборщицы и посудомойки, практикантки, бывшие воспитанники, дети старшего возраста):
a) зарплаты,
b) питания,
c) условий работы,
d) медицинского обслуживания,
e) отпусков и выходных дней,
f) семей персонала,
g) жилья (так называемое административное здание).
Директор Люстберг, невзирая на свои обещания, пока не прислал бумаги о выселении врача и старшей медсестры из занимаемой квартиры.
Обоснование требований
1. В интернате (ранее улица Ягеллонска177) у ворот стоит полицейский: для защиты от назойливых чиновников полиции нравов, от скандалов родителей (а те особенно беспокойно себя ведут вблизи тюрьмы178), от юных бродяжек, от зачастую подкупленных временных и случайных якобы опекунов детей. Есть опасения, что разойдется слух о реформах на Дзельной, 39, под надзором «богатого американского дядюшки»179 – тогда отчаявшиеся и преступные семьи начнут нас массово штурмовать с просьбами принять детей.
(Юридический отдел должен добраться до малин и борделей, до фабрикантов ангелочков180 и группировок, которые руководят уличными детьми-попрошайками.)
2. Ребенок умирает, а мать остается, загрязняя и без того нечистую атмосферу, отнимает время и энергию.
3. Дела, которые раньше решались за минуты, теперь тянутся, отвлекая от нужной работы. Иногда двухдневная задержка с выплатой обещанной суммы приносит огромный материальный ущерб.
4. История персонала и зарплат во времена нахождения на балансе магистрата мне известна на протяжении последних двадцати лет.
Достаточно последнего проекта бюджета, и так уже урезанного, чтобы магистрат отказался от ответственности за приют.
Вроде бы счет за керосин в феврале составил тысячу (тысячу пятьсот?) злотых.
ОТЧЕТ О ВТОРОЙ ДЕКАДЕ (ДЗЕЛЬНА, 39)
[ март 1942 года ]
1. О себе: головные боли уже не только вечером, но и с утра.
Субботу я провожу на улице Слиской – этот день мешает запланированной работе.
В случае неудачи я не буду рассматривать эту попытку как поражение: большие трудности даже там, где существует добрая воля, традиции порядка у персонала и у детей. Там, где десятки лет существовала строжайшая конспирация и террор худшими и наихудшими совестливых, честных и работящих, трудности в докапывании до истины, а потом в осуществлении правильных шагов вырастают в геометрической прогрессии относительно количества проблем.
2. Война.
Общая деморализация заражает атмосферу интерната, затрудняя работу внутри детского дома и за его пределами.
Притупленная реакция на события и факты – забота о семье, – инстинкт самосохранения, который диктует способы спасти хотя бы себя самого.
Апатия и лень.
3. Непосредственное начальство.
Существует искреннее намерение помощи – быстрота действий.
Интернат приняла к себе Община, убрала комиссара, молниеносно добыла лечебный жир для детей.
Разъяснила и четко установила мои полномочия.
Остались только материальные трудности.
4. Попечительский совет, Патронат – остатки недоброй памяти отношений и зависимости от Отдела социальной опеки Магистрата.
Проверки, проекты реорганизации, эксперименты и попытки: временность и хрупкость решений и приказов, необходимость примириться с задачами выше человеческих сил – эти поступают по расписанию и диктуют рецепт переждать, передохнуть, обмануть и скрыть, отложить и дождаться лучших времен и условий.
Врачебный отчет
Эпидемия бушует. Смертность выкосила младшие группы на сто процентов, средние – на пятьдесят процентов, потери в старших группах пока точно определить не удается, но, судя по степени истощения детей, смертность в ближайшие недели будет очень высока.
(Интересный психологический момент: общая тенденция оперировать преувеличенными данными: например, «дети гниют». Не гниют, но пролежни размером с серебряный злотый, чесотка и грибок терзают детей. Иногда зуд бывает хуже боли.
«Нет обуви». Если дети ходят босиком, то это потому, что не переносят обувь на больных ногах.
«Умирают от холода». На всем протяжении зимы печи топили от пяти до десяти раз; дети по трое, иногда по четверо оставались в постели под тремя одеялами и перинами целыми сутками, согревая друг друга.
«Умирали от голода». Абсолютно достаточно хронического безнадежного недоедания.)
Фатальный момент – ослабление жизненного инстинкта у большинства детей: отсутствие реакции на холод и голод: обидевшийся босиком и в рубашонке сидит в неотапливаемой комнате или вообще на ступеньках лестницы. Не желая принимать невкусную еду, отказываются от нее вообще. (Дети просят «жиденькое».)
Если мы способны понять, что даже голодный не будет есть песок или толченый кирпич, чему же удивляться, что многие дети отказываются есть кашу, которая не дает им ни прибавки веса, ни сил, ни энергии.
Нужно немедленно выгрызать пожертвования везде, где только можно, и немедленно. [Молочная кухня может стать] четвертой вечерней трапезой, чтобы ночной перерыв не составлял шестнадцать часов (уже после установления расписания трех дневных трапез).
Непонятный момент: «слабеньких» детей селили в отдельной комнате, где из-за поломки печи за всю зиму ни разу не топили.
В изоляторе только два ночных горшка, постоянно переполненных или протекающих.
Вывод: прогнозирую не снижение количества детских смертей, а изменение характера смертей. Младенцев спасти невозможно, равно как и детей школьного возраста весом ниже пятнадцати-двадцати килограммов, наконец, тех, кого полиция доставляет в агонии или «с повреждениями» из-за безобразного содержания в такой степени, что весь организм или отдельные органы не способны уже лучше работать при улучшенном питании. Только рыбий жир, самый легко перевариваемый жир, дающий помутнение сыворотки крови уже через десять-пятнадцать минут после приема, дает шанс пережить критическую неделю (?).
Будет очень легко прервать смертность в приюте, если не принимать детей, обреченных на смерть, а агонизирующих отправлять в больницу.
Я хочу обратить на этот момент особое внимание, потому что до меня дошли слухи о триумфах шарлатанов и мошенников. Надо иметь мужество смотреть правде в глаза.
Отчет о воспитании
У детей духовный голод. После одной сказки про Кота в сапогах181, на которую я осмелился на пробу, дети назойливо домогались еще, и только рыбий жир вытеснил из их аппетитов потребность в пище духовной.
На детсадовской территории у некоторых групп детей, благодаря героическим личным усилиям как некоторых воспитателей, так и детей, есть туманный контур если не достижений, то стремлений.
Дети школьного возраста в полной заброшенности, оставшись без трагически погибшей учительницы, б[лаженной] п[амяти] Рундовой, выкошенные тифом (они в больницах, откуда возвращаются, правда, живые, но буквально все зараженные чесоткой, а некоторые и грибком, – в последней стадии истощения).
Хозяйственный отчет
Отсутствие прошений касательно ремонта, инвентаря (в первую очередь кухонного), постельных принадлежностей, одежды, белья и обуви объясняю следующим.
При том хаосе, который творят сознательное вредительство по мотивам личной выгоды, немощь, халатность, а в какой-то степени – и отсутствие физических сил у лучших сотрудников, огромные средства, которые поглотили бы инвестиции и закупки, улучшили бы положение вещей максимум на пару недель. (Если склад одежды не только не знает, сколько у них белья, но и при подсчете грязного белья ошибается на четыреста килограммов на тонну, в такой склад нельзя завозить ничего нового. То же самое касается инвентаря и посуды.)
Кадровые вопросы
Тот факт, что персонал, невзирая на обещания, снова не получил зарплату за январь и февраль текущего года, очень сильно осложнил проблему.
К концу третьей декады я смогу составить неполный список сотрудников, которых нужно отправить в приют или больницу (или в кутузку?), которых нужно убрать или понизить в должности, а кому следует доверить дальнейшую работу в детдоме, улучшая условия работы и по мере возможности удовлетворяя их нужды.
ЧЕСТНОСТЬ, КОТОРАЯ НЕ РАССУЖДАЕТ
[ февраль/март 1942 года? ]182
Это было давным-давно, во время той войны.
Я ехал в трамвае, было ужасно холодно, и была в трамвае страшная давка. Половина людей ехала без билета, потому что кондуктор не справлялся. На каждой остановке новые пассажиры входили, другие выходили.
Позади меня стоял парнишка с книгами в портфеле. Он собирался в школу. Он наседал на меня и стучал в плечо рукой, которая держала деньги за билет. Рука аж побелела от мороза.
Я ему говорю:
– Стой спокойно. Не толкайся.
А он в ответ:
– Да у меня билета нет.
Я ему говорю:
– Подожди, потом заплатишь.
А он в ответ:
– Так мне сейчас выходить!
Я ему говорю:
– Руку спрячь, отморозишь!
А он в ответ:
– Тогда пропустите меня!
И он изо всех сил толкнул меня в бок; все на него кричали, но он с поднятой рукой добрался до кондуктора, заплатил за проезд, взял билет – и только тогда опустил руку и уже двумя локтями проложил себе дорогу к выходу.
Не знаю, что это был за парень, я даже лица его не видел – видел только эту замерзшую, вытянутую вверх ручонку, запомнил его досадливый, а потом и гневный голос, когда он повторял:
– Я должен заплатить за проезд.
А потом в течение двадцати лет, всякий раз, когда я думал о людях честных и нечестных, всегда упоминал его на собраниях, воспитательных часах и лекциях:
– Это был честный человек. Его не касалось, что другие не платят, что кондуктор вообще не хотел брать у него деньги, что к кондуктору было очень трудно пробраться, что давка, что холодно. Он знал только одно: нужно заплатить за проезд; это не его деньги, он их должен отдать.
Это было давно, еще во время той войны…
А сейчас на Дзельной я видел другого ребенка: даже не знаю, мальчик это был или девочка.
И точно так же я не помню лица, не знаю имени; знаю только, что это был дошкольник.
А случилось это в спальне на Дзельной – как раз проходил через спальню, уже темнело.
Я остановился у кровати, на которой лежал ребенок. Я подумал, что ребенок болен и про него забыли. Ведь так часто бывало.
Я наклонился и вижу, что ребенок мертвый.
И как раз в этот момент входит кроха-дошкольник и кладет умершему на подушку кусок хлеба с вареньем.
– Зачем ты ему это даешь?
– Потому что это его порция.
– Но он уже умер.
– Я знаю, что умер.
– А откуда ты знаешь?
– Ну… раньше у него глаза были открыты, а из носа и рта он пускал такие пузыри. Видите, тут на подушке мокро – это его слюни. А потом он закрыл глаза и больше уже не дышал.
– Так зачем ты положил ему хлеб?
– Потому что это его порция, – сказал малыш с досадой, что я задаю ненужные вопросы, что я, большой взрослый доктор, не понимаю таких очевидных вещей: это его порция, и живой он или мертвый, он имеет право на свой хлеб с вареньем.
Мне не суждено прожить еще двадцать лет, чтобы рассказать об этом втором честнейшем из честнейших людей. Поэтому я и передаю вам на память три простых слова:
– Это его хлеб. Это его порция…
Красиво написала Рита в статье о том, как она решила не воровать. Кто прочитает, подумает: «Смелая, искренняя, разумная девочка. Если у нее сильная воля, она сдержит слово и будет жить честно. Жизнь научила ее, что путь правды – безопасный и справедливый».
Потому что Рита видела два пути. Один она оттолкнула, отбросила и выбрала другой. Так часто бывает.
Я уже много раз был свидетелем такого выбора.
Но редко, реже всего рождаются люди, которые видят только один путь… Честность не рассуждает. Настоящая честность знает только одно: это мое, а это – не мое. Я не трону того, что не мое.
Отдам ему его долю. Это мне не положено. Это положено ему. Честность не рассуждает. Она знает, раз и навсегда, и везде.
Обычный человек может сказать: дурак, лезет вон из кожи, чтобы заплатить. Кладет хлеб в рот мертвецу. Так говорят обычные люди. […] Порядочные и разумные, но очень редко […]
[О ПРОЕКТЕ ОТДЕЛЕНИЯ ДЛЯ УМИРАЮЩИХ ДЕТЕЙ С УЛИЦЫ]
5 марта 1942 года
Десятки мелких наблюдений доказывают, что состояние нервов у населения чудовищно ухудшается день ото дня. (Так бывало в эмиграции, в ссылках, в тюрьмах.)
Я пишу под лозунгом: не трепать нервы.
1. Не трепать нервы прохожим, свидетелям нищенского психоза и нищенской преступности, детской преступности.
2. Не трепать нервы молодым ребятам из службы порядка. Они бессистемно хватают на улицах детей и получают направление в случайные места, водят задержанного от приюта к приюту (нет мест).
3. Не трепать нервы воспитанников зрелищем умирающих детей – старческих скелетов.
4. Не трепать нервы врачам, которые сохранили чувство ответственности, но видят беспомощность собственную и местных властей.
5. Не трепать нервы многочисленным рядам лучших социальных работников.
* * *
1. Один морг для детей в одной больнице (большая светлая комната). Рядом секционная: в случае сомнений или подозрений – вскрытие.
2. Одна центральная сортировочная для «утопленников». Тут нужно решение, пытаться ли еще спасти, или только смягчать страдания предпоследнего пути (эвтаназия).
3. Отделение для самых тяжелых больных детей.
4. Карантин.
5. Эвакуационный пункт. Сюда должны сообщать о свободных местах дома опеки и воспитательные дома.
Всего шесть помещений, выделенных из больничного здания – недорогая и целевая инвестиция.
* * *
Кончается мой месяц на Дзельной. Объявляю конкурс на место ординатора отделения умирающих детей. (Бывали же тибетские врачи неизлечимых болезней.)
О ПЕРСОНАЛЕ ГЛАВНОГО ДОМА-УБЕЖИЩА
19 марта 1942 года
Когда один из чиновников Социальной опеки на открытом заседании выступил с упреком, ведь еврейские дети якобы не умирают, – я ему предложил, чтобы он обратился в Еврейскую общину, а она лояльно предложит ему сотрудничество на этом участке. Этот ответ был неправильно понят как ирония.
Когда один из чиновников пытался меня с цифрами в руках убедить, что евреев не обижают при разделе благотворительных даров, я ответил, что есть фонды и дополнительные выплаты (на руки), которыми евреи не пользуются, что фонды щедро расходуются на непродуктивные цели, что евреи получают все с опозданием, которое очень дорого обходится, а самое важное – средства для удовлетворения насущных потребностей населения находятся в ненадлежащих руках.
Он справедливо заметил, что такое творится не только с евреями. Позорные предвоенные времена и никчемные тогдашние взаимоотношения. Преступность готовилась к прыжку.
Смерть выхватывала свои первые жертвы. Улицы были еще чистыми, гнили коридоры и дворы квартала, тоже не только еврейские.
Были честные чиновники, которые, видя и зная, бесправно и беспомощно дрожали от страха за свои кресла и свои семьи, за свои близкие уже пенсии и свою хорошую репутацию у сильных мира сего.
Со всхлипом выдавил из себя поседевший на работе сотрудник социальной опеки:
– Сделали из меня скупердяя, потому что я могу предотвратить подлость.
В первую неделю войны сенатор Седлецкий183 совершил самоубийство. Светлая ему память.
Война. Сбежали крысы, что похитрее, притаились хищные насекомые и беспомощные, тупые, голодные плаксы.
Моя наивная декларация: я распорядился на Крохмальной, 92, о мобилизации персонала, объявил военное положение, а дезертирам пригрозил моральной смертью.
Каждое наше еженедельное собрание выглядело, как военный совет.
Так уцелели персонал Дома сирот и его имущество.
Тот и этот – герои, все дисциплинированные рядовые. Легко установить, кто есть кто в рядах персонала. Один погиб184.
Молодежь и дети получили обязанности, общее дело, общий котел, общие заботы и суровую дисциплину.
Совсем иначе Главный дом-убежище. Сразу же, сначала день за днем, потом месяц за месяцем, росла дезорганизация. Доморощенные эксперименты, головоломные цели, бравурное разрушение, конвульсии недоношенных замыслов – в целом ожидание пришествия Мессии или зловещей кометы, вестницы конца света.
Стоглавый персонал (а с семьями – несколько сот человек), вымирающие дети, холод, голод, инфекции.
Таким приняла Главный дом-убежище Община, таким в конце зимы застал его я.
Подвалы и склады пусты, восемьсот кило гниющих остатков белья и одежды.
Добрые намерения Патроната, остатки Совета, который «должен спасать не детей, а фонд». Глухонемые распорядители.
Доктор Киршбраун выехал поправлять здоровье в Отвоцк, доктор Майзнер на официальном собрании в Общине подает заявление с просьбой закрыть приют, хозяйственник Эпстейн185 болен тифом, пани доктор водит жалом – куда бы сбежать, старшая медсестра сортирует детей на тяжелых, самых тяжелых, в агонии и умерших, а серое братство моет коридоры, комнаты, даже лестницы.
На передний план выставили плевательницу.
Персонал
В больницах с тифом или после тифа. Один в ознобе, другой завшивел, третий плохо себя чувствует. Какие-то призраки блуждают.
Время своего пребывания в тюрьме на Дзельной (рядышком) вспоминаю с умилением.
Мнение общественности (голосование пятнадцати человек разных мировоззрений и темпераментов).
[НЕИЗВЕСТНОЙ АДРЕСАТКЕ]
23 марта 1942 года
Уважаемая пани!
Вам, но не пану Носсигу186, я приношу свои извинения за те несколько слов правды, которые я сказал этому злобному и вредному карлику в справедливом гневе.
Я отвечаю за жизнь и здоровье горстки сирот, которые, по счастью, сами не ведают, как трагически их обидела судьба.
Есть дети, у которых вымерла вся семья: родители, братья и сестры.
Вот мать в приступе безумия сводит счеты с жизнью, там отец убит или призван в армию и не вернулся. Дети, которые несколько дней прожили с разлагающимися трупами или засыпанные руинами домов. Ребенок, у которого при взрыве погибли все родственники, а ему выжгло глаз. Из Франкфурта, из Лодзи, из десятков сожженных местечек. А что такое пожар в деревянных домах, вы, дочь культурного Запада, знать не можете.
Я несколько раз просил, чтобы на те короткие зимние недели моим детям и тем, кто еще несчастнее, кого мы из-за отсутствия мест не можем принять, пан Носсиг выделил одну комнату на пару часов в день под игровую комнату и читальню.
Нет. Ему милее была пустая зала, отремонтированная за тысячи кровавых злотых, отобранных у неимущих.
Я сказал:
– Божья кара.
Если уважаемая пани имеет хоть какое-то влияние на этого безумного и бессовестного старика, объясните ему – я верю, что вы разумный и добрый человек, – объясните ему, что Божья кара коснулась пока только его грешных салонов, но не замедлит добраться и до него самого.
Называя вас разумным и добрым человеком, я всего лишь повторяю общее мнение о вас.
Еще раз приношу свои извинения за то, что после годичного молчания, вырванный из постели ночью, да еще и больной, я не сдержался и высказал то, что наболело.
Под конец добавлю, что в моей жизни это уже четвертая война и третья революция. Обидные слова бросил старику старик, получивший тяжкий опыт в жизни. Война одних учит и закаляет, других делает злобными и развращенными дураками. Должно быть, пана Носсига жизнь баловала и пестовала, а сегодня он не может даже читать по слогам в жестокой школе жизни.
С глубоким уважением
P. S. Это письмо я писал ночью. Сейчас – новая мысль, продиктованная, невзирая ни на что, желанием примирения.
Нечистая совесть не позволила пану Носсигу посетить наш этаж. Может быть, его заинтересует пара способных мальчиков? Они хорошо рисуют. Может быть, часовой урок, может быть, помощь в их усилиях?
Сделать из врага друга. Слишком прекрасно, потому не верится. Но ведь мы читали роман о Маленьком Лорде, который из эгоиста и мизантропа сделал хорошего человека187.
Повторю еще раз: слишком прекрасно, чтобы в это поверить.
[АБРАМУ ГЕПНЕРУ]
25 марта 1942 года
Уважаемый господин председатель и дорогой Абрам Гепнер (как вам было бы приятнее).
Я не знаю, правильно ли было, что я, казалось бы, совсем одинокий человек, совершенно отделился от семьи и близких, чтобы они не мешали мне работать и не путали мне линию поведения.
С чувством величайшего уважения я вспоминаю одну из наших воспитательниц. Когда началась война, она откровенно сказала: «У меня старая мать, больной муж и дочка, которая нас содержит. Сейчас я должна позаботиться о них. Я вернусь к вам после войны». Она ни разу не была ни на одном из наших собраний, ни разу не посетила Дом сирот, хотя жила по соседству.
Не знаю, правильно ли было, что во имя других принципов я равнодушно (?) смотрел на то, как вымирали мои близкие, как два года сражалась с судьбой сестра, единственная и последняя моя память, мое воспоминание из детских лет. Она одна на земле называет меня по имени. Если она пережила зиму, то не мне она этим обязана.
Как я отношусь к пожеланию в прошении, я предоставляю догадаться вам самому. От себя только добавлю, что она – педантичный чиновник и всегда готова охотно отказаться от личных выгод ради благого дела. Она постоянно проявляла эти свои качества в щекотливых делах своих клиентов.
(Бывало, что в поисках технического термина на иностранном языке она звонила людям и в организации, совершала походы в библиотеки и различные ассоциации. Зарубежные фирмы обращались к ней с прейскурантами, договорами и сметами. Почти накануне войны она переводила пропагандистскую брошюру «Интуриста»188.)
Многие ценности сегодня не находят применения – однако они характеризуют личность работника: она не обманет вашего доверия, в этом я уверен; в противном случае я бы отказал в рекомендательном письме, как отказывал многим другим: назойливым, навязчивым, наглым, небрежным и неуверенным.
С искренней преданностью и уважением.
[ГЕРШУ КАЛИШЕРУ]
25 марта 1942 года 189
Дорогой Гарри!
Я чувствую, что ты на меня обиделся. Ты неверно судишь, что, мол, остыло мое дружеское к тебе отношение. Может, и Ружичка думает, что я изменился, а ты даже не знаешь, почему.
Вы оба неправы – вы мне так же близки и дороги, как и раньше. В моем возрасте друзья ценятся еще больше – они уходят, их все меньше, вокруг болезненная пустота; новых друзей не прибавляется.
Изменилось твое отношение ко мне, и дружба наша теперь иная, но она отнюдь не меньше.
Только теперь ты стал другим: ты вырос, посерьезнел, обрел духовное мужество.
Как описать твой прежний взгляд на жизнь? Она тебя развлекала. Была смешной, и люди тоже были смешными.
Комизм есть даже в подлости, даже в преступлениях.
Интересующийся жизнью и людьми, наблюдательный, критичный, деятельный и общительный, ты видел многое и многих, резко и проницательно; ты реагировал живо и с невольным юмором. Тебе прощали, многое позволяли, может, даже провоцировали: ты был им нужен, как острая приправа к пресной, как ни крути, жвачке. Честолюбивый озорник, ты многое себе позволял. Тебе доставляло удовольствие, что тебя боятся, но вместе с тем охотно с тобой видятся, кривясь и смеясь одновременно.
Ты избегал всего, что причиняет резкую боль, – свою силу ты видел в том, что было признаком слабости, отсутствием стойкости и закаленности.
Внезапно ты посмотрел трезвым взглядом и заметил, что творится вокруг; ты проснулся от мальчишеского сна; продолжать защищаться и открещиваться от правды, жестокой правды ты мог бы только ценой трусости и нечестности. А ты смел и правдив.
Был момент, когда, сохраняя еще внешнюю видимость черт капризного мальчика и вредного безумца, ты стал мужчиной, который понимает и собственную солидарную ответственность.
Нищий перестал быть комичным, а подлец – потешным. Капризы и легкая критика стали для тебя недостойным поиском легкого ответа на общий вопрос: что делать? Что должны делать мы – ты и Ружичка, я и другие близкие люди?
Это можно было бы назвать внезапным укором совести и желанием эту совесть разбудить.
Работа твоя невелика в сравнении с тем, что предстоит сделать и что ты сам хотел быть совершить, но это большая работа перед лицом того, что отложено в долгий ящик, что собирает жатву смерти и безмерных страданий.
Считай свою работу экзаменом и ступенькой лестницы. Не пытайся прыгнуть выше головы прежде времени.
Прежде чем опустится занавес, понадобятся твои молодость, сила и энергия. Тебе недолго ждать нового призыва и новых задач.
Правда ведь, я могу рассчитывать на тебя и на вас как на очень близких и умудренных опытом соратников?
По-мужски и по-солдатски жму руки тебе и Ружичке.
[НЕИЗВЕСТНОЙ ДЕВОЧКЕ]
25 марта 1942 года
Дорогая Хадаска!
Три воспоминания.
Я был очень молодым врачом в больнице. Ночью мать принесла задыхающегося ребенка. Умоляла оказать ей помощь, дать уход. Я обещал. Не спал несколько ночей, которые провел у кроватки больной девочки. Она выздоровела.
Забирая домой единственную дочурку, мать благодарила и благословляла меня.
– Как мне благодарить вас? Я приглашу вас на ее свадьбу.
– Я приеду даже с другого конца света.
Было много других матерей и семей. Ни одна не сдержала слова. Уходили одни дети, приходили другие. Летели года. Много сил утекло в тяжкую работу жизни.
Война – революции – эпидемия – жестокая русская зима.
Мне поручили четыре интерната для детей, заблудившихся на фронте и выселенных из своих домов, – [интернатов,] размещенных в халупах и виллах под Киевом.
Мой рабочий день продолжался шестнадцать часов. В темноте, бредя по колено в снегу, я два раза обходил свой участок. Закапывал капли в гноящиеся глаза, мазал йодом чесоточную кожу, перевязывал язвы и гнойники. Голодал.
Голодали дети. Ничего, кроме сушеной рыбы, а дрова мы крали в лесу с мальчиками. Лесник стрелял в нас дробью, как в ворон, – еще буржуазный лесник в уже коммунистическом лесу.
Я тайком купил буханку хлеба и ел его ночью в темноте, как вор. Я прятался и скрывался.
Мне стыдно было честно сказать:
– Я не смогу – голод мой не может перешагнуть определенной границы. Мне нужны силы.
Воспоминание из прошлогоднего лета.
Я остановился у киоска выпить газировки. Не успел я взять налитый стакан, как с обеих сторон выросли не руки, а какие-то хищные когти.
– A тринк190, пить.
Я бросил двадцать грошей и оставил стакан. Я испытывал не сочувствие, а омерзение и страх.
Дорогая Хадаска. Я хочу оставить тебе урок и мысль одного из моих наставников и ваятеля душ. Вацлав Налковский – великий ученый, щедрый общественник, неустрашимый боец, стойкий и упрямый, упрямый и грозный для врагов прогресса, – Вацлав Налковский написал:
«Не следует слишком расточительно разбрасываться жизнями отдельных личностей во имя общих целей; личность чувствующая и мыслящая – это слишком дорогой материал»191.
Да, милая Хадаска, ты имеешь полное право играть и веселиться, имеешь право на удобную кровать, ванну и чистое белье, на пирожное и веселые мысли и на приятные сны в ночи.
Я пишу об этом и подтверждаю твое право, потому что твои близкие исповедуют другой принцип: меньше всего для себя, все для других.
Если бы так называемое общество не было таким прожорливым и хищным, этот принцип был бы нелегким, но допустимым. Так, как есть, – он становится вредным и угрожающим.
Спрячь этот листок, а когда ты его найдешь, прочитав, согласишься, что сердце не всегда право, что не всегда можно ему безопасно доверить собственную судьбу.
С приветом.
ГЛАС МОИСЕЯ… ГЛАС ЗЕМЛИ ОБЕТОВАННОЙ… (РАЗМЫШЛЕНИЯ В ПЕСАХ)
[ март 1942? ] 192
Существует ли? Есть ли она? Существует ли она на свете?
Есть ли она или ее нет?
Я хочу знать, что такое свобода и что такое неволя.
Существует ли моя воля, есть моя «вольная воля», свободная воля? Я вольный человек или невольник?
Существует ли обетованная Земля свободы, или всегда и везде – только горький хлеб и кнут надсмотрщика, который велит, а я должен; а я не хочу, но должен? Могу ли я быть хозяином собственной жизни, моей собственной жизни, моего воздуха, которым дышу, моей воды, которую пью, хлеба, который ем, даже кнута, который меня ранит?
Должен ли невольник быть несчастным? Разве не может у него быть веселых часов? Разве у свободного человека все дни его жизни должны быть плохими, грустными, горькими?
Я невольник, и у меня есть свой хозяин. Он мне приказывает, а я должен слушаться и делать так, как он хочет.
Мой хозяин может быть добр, мой хозяин сегодня может быть весел, может, я нравлюсь моему хозяину, может, его приказы мягкие, а задания легкие? Может быть, он даже позволяет мне не делать того, что он велит, а иногда даже спрашивает, хочу ли я сделать так или этак?
Может быть, это даже удобнее – иметь кого-то, кто скажет, что мне делать, потому что тогда можно не думать: я ведь и сам часто не знаю, хочу или не хочу, чего хочу, чего не хочу, что мне делать сейчас и сегодня?
Я хочу быть невольником у хозяина, который меня любит и награждает, который весел и даже не держит кнута.
Мой хозяин редко бьет, или даже никогда не бьет, он только сердится и временами только гневно кричит. Или даже никогда на меня не кричит, потому что он меня любит. Иногда только нахмурит лоб и скривится или сердито посмотрит на меня.
Я веселый и счастливый невольник, которому хорошо.
Один смеется в неволе, а другой на свободе плачет, потому что он грустен и несчастлив.
И вот я слышу глас Моисея:
– Я требую, чтобы ты хотел, приказываю тебе хотеть быть свободным человеком. Иди за мной. Я приведу тебя в обетованную Землю свободы. Жизнь невольника – нищая и подлая. Жизнь в страхе, жизнь в презрении, жизнь в труде не на благо мое и моих братьев, но в бессмысленном труде строительства пирамиды для фараона, самого сильного владыки над всеми владыками страны. Пирамида из камня, гордая гробница, которая стоять будет вечно и не даст забыть, что жил-был хозяин, которого все должны были слушаться.
Из этих камней можно было построить целый город домов, которые защищали бы от хлада ночного и жара дневного, ветра и жгучего песка пустыни нас и наших детей и внуков.
Нет. Целый народ невольников должен работать на один труп, чтобы мир его помнил.
Моисей не обещал народу, что он сможет без труда и без боли есть вкусный хлеб и пить сладкое вино, а соком плодов утолять жажду. Земля Обетованная Моисея – это путешествие далекое и трудное, это блуждания и поиск, это лагерь и палатки в пустыне – это приказ только одного царя и господина; господин и царь этот не требует ни златого престола, ни мраморного дворца, ни острого меча, ни смиренных молитв или земных поклонов, ни жертв, никакой работы ради своего собственного удобства или гордыни.
Там, в пустыне, на высокой горе, на обычном камне, он тебе скажет: есть у тебя только я один, а жить и работать ты должен для себя и братьев твоих.
Один только дар тебе, награда и плата: седьмой день недели, день мира и отдыха, суббота для сердца твоего, рук и мыслей.
Свободная мысль свободного дня. И звезды над тобой на небесах.
Не убивай.
Не кради.
Требуй только того, что твое по справедливости. Не желай права, добра, собственности брата твоего.
Для меня, Господа твоего, нет ни иудея, ни египтянина, нет ни властителей, ни царей, ни слуг и подданных.
Чти отца своего и матерь свою, ибо ты сам собственный отец и мать, ибо ты сам себе хозяин и творец.
Мысль – твоя, дух – твой, голос – твой, приказ – твой и Бог – твой.
Уважай и слушай только самого себя. Ты – Человек.
Бог создал двух первых свободных людей и дал им рай. А они совершили грех невольников.
Спасенный от потопа Ной согрешил, а сын его смеялся над отцом.
Ад Содома не сумел выжечь грех.
Смешение и безумие языков и народов не научило хотеть только того, на что смертные имеют право.
Вот вам Ковчег, который понесете193, а в нем тоска по Земле Обетованной – не радости и счастья, не игр и смеха и сытости, но свободного труда и свободной борьбы, свободной жизни свободного человека.
Невольник ищет хозяина и властителя приказов, наказаний, наград и платы, чтобы ему ее дали, дали из милости.
Человек свободный ищет приказа, а за его выполнение – платы, ищет сам в себе, сам себе дает и платит, сам награждает и назначает наказания, и благодарит Бога за чистую и свободную жизнь, радующийся чистой и свободной совести.
[ГЛАВНОМУ ДОМУ-УБЕЖИЩУ]
2 апреля 1942 года
Вельможной пани
доктору Наталии Зандовой
Пишу друзьям с улицы Дзельной…
Сегодня уже второй вечер седера. Я должен был прийти к вам на этот вечер, но не могу. Поэтому пишу, чтобы вы знали, что я вас помню и желаю всех благ. От всего сердца хочу, чтобы приближающееся лето стало для вас хорошим.
Но прийти не могу, потому что я стар, устал, слаб и болен.
Вчера днем я был у вас, было собрание, на котором мы советовались, что делать, чтобы вы были здоровы, чтобы у каждого была собственная кровать, чтобы вам было не хуже, чем в других интернатах.
Когда я возвращался домой, лил дождь. Я уже был простужен. Я устал, потому что шел долго; я хотел лечь в постель, но у нас были гости, приглашенные на седер, так что, хотя у меня болела голова, болели спина, и ноги, и руки, и кашель замучил, я не мог лечь и делал вид, что здоров и весел, чтобы детям и гостям не было неприятно. Я снова устал, а ночью не отдохнул.
Знаете, как плохо бывает, когда что-то болит, когда человек с трудом встает и ходит. Когда ему холодно, его знобит, когда мучает кашель.
Неприятно быть старым. Но что поделать? Так должно быть, и этому ничем не поможешь. И самое лучшее место для старика и его спасение – это полежать, почитать себе, подумать о хороших людях, о том, что на свете будет еще лучше, и люди станут лучше.
Никто не будет ничего отбирать у других, никто не будет никого бить и никто никому не будет докучать.
Может быть, будущий седер мы проведем вместе? Я очень этого хочу.
Может быть, через год мы будет жить поближе друг к другу? Это было бы удобно. Потому что сейчас с Дзельной на Сенну – это очень далеко.
Пока что все должно быть так, как есть. Но и в этом году я могу и сейчас передать вам мои самые добрые пожелания и вспоминать о совместно проведенном месяце еще темной и суровой зимы.
Передаю вам самый горячий привет, мои дорогие. Живите, будьте здоровы и веселы. Этого вам от всего сердца желает…
ОРГАНИЗАЦИИ САМОПОМОЩИ РАБОТНИКОВ АПТЕЧНОГО ОТДЕЛА ЕВРЕЙСКОГО СОВЕТА
9 апреля 1942 года
В Организацию самопомощи
Аптечного отдела Еврейского совета
Уважаемые господа!
Сердечным товарищем в не вполне легальной и не вполне безопасной работе последних студенческих лет был в нашей группе аптекарь. Во время его ночных дежурств на Медовой194, в диспутах и планах, столь же прекрасных, сколь и невыполнимых, мы формировали людей нового мира.
Позже союзником и щедрым покровителем культурных начинаний серой журналистской братии тоже был аптекарь, кроткий, добрый, внимательный, умный, – старый Климпель на углу Пружной и Маршалковской195.
Так было сорок лет назад.
Еще позже – бескорыстный работник родственной точки, Заменгоф, тихий сын великого отца196.
Вот такие воспоминания.
А сколько мелких и драгоценных услуг, помощи всякий раз, когда я ее просил, уроков и пояснений, когда мне были непонятны состав, доза, действие каких-нибудь лекарств!
Скромность и осторожная рассудительность – ваши профессиональные достоинства, в то время как шумная самоуверенность и халатная рискованность столь часто бывают пороками профессионального врача.
Я бы от всей души хотел проводить долгие спокойные часы в душевной компании. Так нужен человеку этот покой, и так его не хватает.
К сожалению, этот остаток сил и энергии я должен бережливо расходовать на повседневные задачи и действия.
От всего сердца желаю успеха вашему мероприятию. Скромный дополнительный взнос в виде серебряной монеты в два злотых должен свидетельствовать, что я хотел бы кроме обычной платы за входной билет внести толику благородного металла.
С глубоким уважением…
[О ПРОЕКТЕ «РЕБЕНОК И ПОЛИЦИЯ»]
13 апреля 1942 года
10 апреля текущего года по просьбе Инспекции Главного управления службы порядка я представил проект решения вопроса «Дети улицы».
От скорейшего решения этого вопроса зависит санация Главного дома-убежища, который не может (а именно это и делает) ежедневно принимать значительное количество детей, направляемых туда полицией, Отделом опеки Еврейского совета, даже организацией CENTOS 197.
Ребенок и полиция
Суровая речь в годину грозной действительности.
Понятно и быстро – экономия энергии и средств.
Без грязных клише; болтовня – бесстыдство, мерзость и никчемность.
1. Главное управление должно потребовать, чтобы Отдел медицинских стационаров установил, какой больнице по дороге (угол Лешно и Желязной?) вменить в неукоснительную обязанность принимать все трупы детей и агонизирующих детей – в любое время дня и ночи.
2. Главное управление должно создать специальный детский отдел.
3. Нет правил и инструкций, где содержались бы существенные указания в отношении детей.
4. В программе курсов подготовки сотрудников должна быть тема «ребенок», причем не в последнюю очередь, не после других «существенно важных» вопросов.
5. В каждом случае преступления по отношению к ребенку Главное управление должно приложить все силы, чтобы найти виновного и виновных и без всякой жалости и ложного стыда передавать их судебным инстанциям.
(Не думаю, чтобы плакат с фамилиями расстрелянных преступников замарал традицию отношения еврейского общества к ребенку.)
Необходимость немедленных действий требует следующего:
1. Чтобы каждый дворник по дому был обязан незамедлительно доставлять ребенка по указанному адресу. Домовый комитет198 имеет право требовать возмещения расходов на перевозку ребенка.
2. Чтобы дежурный, патруль, наконец, каждый милиционер располагали одним адресом, где направленного ребенка обязаны принять.
3. Чтобы для детей, направляемых в поздние вечерние часы, в каждом комиссариате существовал хотя бы угол (кроватка), хоть на лестничной клетке или в вестибюле, где прибывший ребенок может провести ночь, хоть бы и на полу.
4. Чтобы в аптечке или в ящике в коробке лежало снотворное с инструкцией к применению.
5. Чтобы жилец-сосед обязан был дать кружку горячей воды, а если ее нет – хотя бы холодной из-под крана для того, кто хочет пить.
Дети, которых Служба порядка встречает на улице или к кому ее вызывают во дворы и частные квартиры:
1. Младенцы и дети старше года, которые еще не умеют ходить.
2. Дети, которые в силу увечья, отсутствия сил или несчастного случая, болезни или глубокой умственной отсталости не могут сами ходить и должны быть отвезены в больницу или приют.
3. Дети, которые не хотят, чтобы их доставили к месту назначения, и при задержании своим криком или поведением собирают толпу.
4. Дети подброшенные, заблудившиеся или приведенные случайными взрослыми, к тому же в поздние вечерние или ночные часы, с той целью, чтобы вынудить предоставить детям первый ночлег без мытья и дезинсекции одежды.
5. Дети постарше и молодежь, задержанные в месте совершения незаконных или преступных действий.
6. Дети и молодежь, которых в Службу порядка передает польская полиция, жандармерия или жертвы нападения.
7. Дети, в отношении которых можно установить или существует подозрение, что они являются объектом эксплуатации, что их принуждают к попрошайничеству и к уголовным преступлениям.
8. Несовершеннолетние проститутки.
9. Несовершеннолетние сумасшедшие.
10. Трупы детей на улицах и в общественных местах.
ДВА ГРОБА (НА СМОЧЕЙ И НА СЛИСКОЙ)
[ зима 1941/42 гг. ]
Когда я хожу по улицам, я всегда смотрю под ноги, чтобы не упасть и не удариться. Потому что сломанные кости у стариков срастаются с трудом. Поэтому я его не увидел; может быть, я его и заметил и на секунду подумал: «Какой красивый мальчик!» Может быть, именно так я и подумал, а через минуту о нем забыл.
Ему пятнадцать лет, может, четырнадцать, может, шестнадцать. Люди говорят: «Пятнадцать весен прожил». Так говорят потому, что молодые годы – солнечные, когда цветут красочные цветы мечтаний, даже тогда, когда дома пл
