Один исключительно добрый волшебник 9 страница

И только выпустили его кур, как петушище понял: они его чураются! Избегают вообще! Стали называть на «вы»! А петухом себе избрали молодого Петю, который сразу пошел задиристо кукарекать своим жидким тенором, а затем подбежал к отцу и вызвал его на честный бой, обознавшись.

– Ты чё, Петрован? – спросил его изумленный папаша.

Однако пришлось взлететь на дерево: молодой наступал, а на возможностях отца сказались усталость и бессонная ночка, опять же эти опахала волоклись позади, гася скорость.

И оттуда, с верхов, петух стал поневоле наблюдать, как его собственный сынок распоряжается, бегает за изменницами, и они все как одна позволяют себя догнать!

Попутно в его голове роились безумные мечты найти волшебника и клюнуть его как следует, чтобы он вернул ему старые крылья.

А тем временем наш добряк-кудесник пожалел: а) лягушку, которой он дал длинные руки вместо ее коротких передних лапок, б) кота, не умеющего как следует петь, – ему он подарил великолепный голос и весь репертуар теноров Краснодарского оперного театра, в) бедную черепаху, не умеющую дать отпор, – ее он снабдил хорошими, крепкими рогами, и г) он также похлопотал о неказистой дворняжке – она получила для красоты складной павлиний хвост. Который волокся за ней по земле и неожиданно для собаки раскрывался стояком, как веер!

Теперь получилось так:

Лягушка с длинными руками ушла вон с болота и просила милостыню по глухим лесным дорожкам, а на вырученные деньги покупала пиво;

оперного кота, в свою очередь, выгнали вон хозяева, ночами он выл то арии из Верди, то переходил вообще на композитора Чайковского с его романсом «Мы сидели с тобой», и бедному тенору пришлось туго, он побирался по помойкам и вынужденно пел за сараями, прячась от летящих камней; а знакомые кошки не только не подпускали его к себе, но и прятались в подвалы все как одна при первых же звуках арии «Как одна безумная душа»; коты же буквально сразу злорадно находили его по пению и нападали не предупреждая;

что же касается черепахи, то она, получившая рога, не могла уже прятать голову в панцирь и пошла сдаваться в зоомагазин, где ее поместили в стеклянный террариум большого размера и поставили несусветную цену – еще бы, сама нормальная, а рога были взяты с лося! Ветвистые!

Собака же с павлиньим хвостом вертелась на месте, желая достать и откусить его. Частично ей это удалось, но в неожиданный момент хвост все равно, треща, раскрывался и вставал дыбом. Хорошо, что вмешались другие собаки, они дружно покусали павлиний хвост и его хозяйку заодно, оставивши только какие-то прутья как от дворницкой метлы, которые имели свойство неожиданно становиться торчком!

И на том нашего добряка позвали обедать.

Но вот перед самым Новым годом (старшие волшебники подпустили снежку, который сказочно окутал леса и поля) маленький колдун решил наведаться к своим подопечным и полюбоваться ими в их новом виде.

Но закончилась эта экскурсия плачевно: на лесной дороге его чуть не поколотила руками лягушка; кот, завидев своего мучителя, заорал не своим голосом «Фигаро здесь», а на словах «Фигаро там» он прыгнул волшебнику на закорки с намерением порвать его новогоднюю шубку когтями.

Крот, глядя на маленького изобретателя своими карими очами, хлопал ресницами и бормотал нецензурные ругательства, а также требовал вернуть ему его слепоту!

Щука же, в свою очередь, стояла по колено в воде, задыхалась и возмущенно выбрасывала ноги – то одну, то другую – в сторону волшебника, безмолвно показывая этим, что забери ты их обратно!

А черепаха, сидевшая в террариуме рогами наружу, не стала ничего говорить, а просто плюнула в сторону изобретателя. Попала на стекло и заплакала.

Собака же виляла своими обтерханными прутьями и жалобно скулила.

И добрый волшебник сам чуть не заревел и сказал: «Ну простите меня, я выполню высказанные вами пожелания» – и тут же отменил все свое колдовство.

Так что в лесу наступил мир и покой.

После чего новоявленный волшебник отбыл на елку в родной дом, где его похвалили, утешили, вытерли ему слезы и сопли, сменили памперсы, а затем мама подвела его к елке с подарками, а папа перехватил наследника и стал подбрасывать его до потолка.

Ну мал был наш волшебник, не вырос еще. Потому и глуп. Полтора годика всего. Звали его Сенька.

И он не знал, что всякое улучшение неуклонно ведет к ухудшению!

 

Талант

 

Жил-был музыкант, который сочинил свою собственную песенку: трам-пам-пам, парам-пам-пам!

То есть он не был еще музыкантом, но, куда бы он ни приходил, везде и всюду этот человек желал спеть свою песенку: трам-пам-пам, парам-пам-пам! А это и есть признак настоящего артиста.

Все остальные музыканты играли что им велели, за что им деньги платили или чему их учили. Или по заказу публики – давай «Мурку»! И только наш талант выделялся среди всех: он исполнял одно и то же, то есть свое сочинение – трам-пам-пам, парам-пам-пам!

Он пел на ночь, рано утром, за едой – и даже, выйдя из дома, на ходу умудрялся сыграть на заборе соседнего завода (или на тротуаре подметками) эту песню.

Он играл ногами, руками или пел, а в особенно веселые минуты исполнял собственное произведение как человек-оркестр: и танцевал, и прищелкивал пальцами, и изображал губами свою песенку: трам-пам-пам и так далее.

Но однажды он до того развеселился, что в ответ на замечание со стороны властей сыграл эту мелодию прямо на лбу полицейского!

Разумеется, полицейский обозлился и арестовал хулигана, не думая, что перед ним обыкновенный талант.

«Хорошо же!» – решил музыкант и сыграл свою песенку и на столе дежурного в отделении полиции, и ногами на полу коридора, и руками по решетке камеры, куда его проводили с нехорошими обещаниями.

Всю ночь наш бедный арестант играл свою музыку, не давая спать ворам, обманщикам и хулиганам, и его несколько раз побили – что не помешало ему исполнить ту же мелодию на груди врача, который тем временем мазал его шишки зеленкой: трам-пам-пам, остальное вы уже знаете.

И когда его стали судить за нарушение порядка, вместо последнего слова музыкант исполнил свою песенку на скамье подсудимых, при этом ногами он стучал по полу.

Судья, толстая женщина, опытный работник, бабушка трех трудных подростков, метким глазом посмотрела на несчастного и сказала:

– Да какой же он хулиган, я чё, нормальных хулиганов не знаю? Он больной, вы чё!

И она отправила его в тот дом, где живут печальные пациенты и мужественные санитары.

Но и там наш музыкант сыграл свою песню где только мог: на шее шофера, на рукаве заведующего и даже лежа на носилках простучал ее ногами, так как руки ему повязали, а когда его уложили в кровать и стали давать лекарства ложечкой, он зубами на ложечке сыграл все что хотел: трам-пампам! Разбрызгав при этом лекарство по всему лицу медбрата. Что имело свои последствия, потому что если все больные начнут лупить микстурой в глаза медработников, то это уже будет такой дурдом!

Короче говоря, он совершенно не подчинялся правилам, и к нему вызвали старенького профессора, который славился тем, что он не раз укрощал удавов, некоторых буйных депутатов и даже группы школьников в театральном буфете!

Профессор посмотрел на бедного больного – у него даже рот был заклеен, чтобы этот музыкант дал поспать своим тихим соседям по буйному отделению.

Профессор сказал:

– Отдайте-ка вы мне его на один день!

– Берите, – сказали усталые санитары.

Музыканта развязали и расклеили, он обрадовался и сыграл свою музыку на носу профессора.

Профессор похвалил молодой талант и прочел ему небольшой доклад на тему о том, что его дарование нуждается в обучении, что нельзя играть все время одно и то же, надо знать и другие песни!

– Мне нравится моя, – возразил больной.

– А вот тогда поедем покажем вашу песенку специалистам, – воскликнул профессор.

И музыкант сразу же и с большой радостью согласился.

И на санитарной карете профессор повез будущего исполнителя не куда-нибудь, а в помещение большого оркестра!

Там лежали, стояли и висели десятки инструментов – скрипки, виолы да гамба, лютни, спинеты и клавесины, а также рожки, трубы, тубы и челесты.

– Вот тебе тридцать инструментов на выбор, – сказал профессор, – и на каждом ты можешь сыграть свою песню хоть по пять раз! Сыграешь?

– Еще бы, – согласился наш музыкант.

И он ухватил здоровенную трубу под названием фагот и стал дуть в нее с большой силой, но ничего не вышло, фагот громко сказал «Пук!», и новоявленный ученик застеснялся.

– Хорошо, попробуй вон на скрипке, – посоветовал профессор.

– С удовольствием! – сказал музыкант, быстро сел на рояль, схватил скрипку, положил ее на колено и начал пилить по струнам смычком.

Раздался визг как от пяти поросят, и бедный скрипач расстроился.

Потом ему дали побарабанить на клавесине, и тут даже терпеливый профессор вздрогнул от ужаса.

– Не получается, – признался несчастный музыкант.

– А сейчас мы пойдем еще кое-куда, – ответил на это профессор и повел музыканта по коридору.

А там, за дверью соседней комнаты, стоял молодой человек, держал скрипку на плече, а смычком водил буквально в воздухе и играл так красиво, что наш новоявленный студент заслушался и расплакался.

– Но это еще не все, – заявил профессор, – вот как играет клавесин!

В соседнем кабинете девушка в белом платье и с косой сидела, закрывши глазки, и перебирала пальчиками по клавишам, и это была еще более чудесная музыка!

Музыкант все плакал и плакал, бессильно распустив руки по бокам, а профессор утер ему слезы полой больничного халата и сказал:

– Но есть еще один инструмент, он называется барабан! Попробуй-ка!

И наш музыкант стукнул разок, стукнул другой, ему понравилось, и он тут же начал от всей души стучать по барабану. Ему было удобно и приятно, это был такой прекрасный гул и грохот, что стулья вокруг начали приплясывать. Разумеется, он выстукивал свою песенку.

Сбежались оркестранты, а их руководитель сказал:

– У парня талант!

Короче говоря, барабанщика выписали из больницы, и он своим ходом устроился в вечернюю музыкальную школу для взрослых, класс ударных, и там он мог стучать сколько хочешь, причем он выучил самые разные песенки – и трампам-пам, и тубидуби-тубидуби, и умц-умц-умц, и опа-опа!

Профессор давно лечит другие трудные случаи, а барабанщик все барабанит, радуясь своему счастью (никто не арестовывает и не кладет в больницу).

И он думает: надо же, какой долгий и трудный путь надо было пройти человеку, чтобы обнаружить такое место, где и самому хорошо, и люди довольны, то есть не затыкают уши.

Теперь он барабанит на свадьбах, на парадах и на танцах, но, как каждый профессионал, он совершенно не желает играть в свое свободное время, а говорит: «Я не нанимался бесплатно стучать!»

Вместо этого наш музыкант, который теперь многому научился в своем любимом деле, завел себе новый интерес – то есть каждую свободную минутку он рисует – и зарисовал уже все обои в своей квартире, тротуар вокруг дома, все стены по соседству, забор соседнего завода и часть его трубы вверх на четыре метра!

Причем он орудует баллончиками с автомобильной краской, вы все видели такое рисование, проезжая по улицам нашего пестрого города.

И чем это может кончиться, никто не знает.

Может быть, будет выставка, а может быть, крупный штраф. Или опять полиция…

 

Наш блохнот

 

Блохи живут в блохословенном мире, в блоханстве.

Они все время пьют. И они мечтают о мировом блохосподстве.

Чтобы все говорили на языке блохинди.

Блохи называют друг друга «Ваше блохородие»!

И самые блохастые заседают в блохударственной блдуме, поют «Блоше, блоху храни», это их гимн. За них проблохосовало блошинство блох!

Там была партия «Яблохо», и в ней оппозиционный блох, но им все время угрожали: «Блохудра, а не хо, сблохочешь по блохаре?» И дела «Яблоха» стали блоховаты.

И блохи блдумы блохоговеют перед своим верховным блоханом за то блошенство, которое испытывают, живя на пищеблохе (на соб. или кошк.), они там ведут свое блохозяйство, т. е. пьют, на закусь берут блохарчо и блохинкали, и у них есть даже День блоходарения, когда они поют блохором и ходят с блозунгами блохороводами по блошиному рынку. И повсюду видны блоходарные блохари.

И, напившись красненького, они читают вслух своего поэта, Александра Блоха, «по вечерам над ресторанами горячий воздух блох и сух»…

Как результат, все друг друга ублохотворяют, добиваясь неземного блошенства, дело не блохитрое, и возникает многоблошие – т. е. все неблохо.

И если ты не лох на букву «б», не блошизик, не блошара и не блохам, не враг блохобществу, ты сможешь неблохо прожить в своей блохате, т. е. пить в заблоховременно блохоустроенном жилом блохе (на соб. или кошк.).

И тогда можно будет просто облохотиться на всё. Пускай у всех все блохо, у нас блоходенствие.

И над тобой проплывут облоха. Блохокрылые блошадки.

И, выражаясь неблохородно, это будет блохуенно!

Правда, ныне наступили неблохополучные времена.

Потому что ежели пить неблохонамеренно, совершать облошности, т. е. блохищения, то блоходетель, этот блохастый пищеблох (соб. или кошк.) начинает блохоискательство.

И это блохамство!

Пищеблох сблошь и рядом погружается в блохань с антиблохином или опрыскивается облохом яда, то есть совершает блохохульство.

И блохутатам в блохударственной блдуме твердят: «Опять сблоховали!»

И говорят: «Не сблохуй и не сблохуен будешь!»

Но там сидят такие блохитрые, что добывают из недр пищеблоха прямо блоханками, на блохаляву. И не слушают блохоразумных блох, как бы облохнув, т. к. считают, что если пришло блохополучие, то надо жрать. И они пьют, пока совсем не поблохеет!

А блохеры приводят цифры в своих блохосферах в Сети, кто блохапнул и сколько.

И пишут, что надо бы на пищеблохах ставить свои блохпосты, чтобы заблохировывать такие незаконные блохозяйства.

Правда, потом у блохеров дела идут блохерово, ими начинает интересоваться блохударственная блохуратура.

Так что главные блохи блоханства пьют без ограничений.

Пьют кровь и даже ее проливают.

 

Гусь

 

Один молодой человек, большой неудачник и к тому же по имени Гусь – опоздал на последний сеанс в кино.

А все дело было в том, что ему сказали, что это не только последний сеанс в нынешний день, но и вообще последний сеанс – после него закрывают этот кинотеатр. И не только этот, но и вообще все кино в мире. Так что это был по-настоящему последний сеанс. После него ничего больше не будет.

И Гусь решил пойти на этот последний сеанс.

Он долго собирался и, как всегда, опоздал.

Когда он подошел к кинотеатру, оказалось, что билетов нет, даже касса уже закрылась.

Вообще все было закрыто, над витринами и входом погашены огни, были убраны афиши и фотографии, снята доска с названием фильма, так что Гусь даже не узнал, на какой фильм он опоздал. Ну уж не везет так не везет.

Так что Гусь постоял-постоял перед закрытыми дверями и уже решил уходить, как вдруг он увидел, что у входа стоит пара мужчин в очень длинных серых пальто.

И он обратил внимание на то, что пальто у них очень длинные, до земли и даже ниже.

Гусь сначала застеснялся к ним подходить, но потом подумал и подошел. Он все-таки хотел узнать, как называется этот последний фильм.

Однако в последний момент Гусь подумал, что нехорошо вот просто так подходить к незнакомым людям и спрашивать их, как называлось то кино, на которое ты опоздал. Теперь-то не все ли тебе равно?

Поэтому на всякий случай Гусь спросил у мужчин первое попавшееся, нет ли лишнего билетика. Ну что обычно спрашивают около кино.

Те двое, которые стояли к нему спиной, повернули к нему головы на очень подвижных шеях, а сами оставались стоять как раньше.

И они сказали по очереди, находясь к нему и спиной, и лицами, один начал:

– Мы продюсеры, и у нас остался один билет. Но на очень плохое место.

А второй продолжил:

– На самое последнее место в зале. С него вообще ничего не будет видно.

Но Гусь пошутил, что раз это последний сеанс и он последний человек, который идет в кино, то пусть уж у него будет и самое последнее место.

Эти двое переглянулись и, стоя к нему спинами, оба как-то протянули ему с двух сторон билет.

– А сколько он стоит? – спросил, взяв этот билет из двух рук, Гусь.

– Потом, – сказали один.

– Отдадите, – подхватил другой.

Гусь вообще привык, что ему страшно не везет, и поэтому, получив билет, очень обрадовался.

Он прошел мимо продюсеров, постучался в дверь кинотеатра, ему вскоре открыли, и это опять была удача, могли и не открывать. Все же уже началось!

И в полной тьме Гусь пошел по проходу в самый конец зала.

Он шел и шел, шел и шел, но ни разу не обернулся посмотреть на экран, что там делается, так хотел быстрее добраться до своего места.

Такое было впечатление, что он шел полночи, так что, когда этот Гусь добрался до своего пустого кресла, он первое время никуда не смотрел. Просто сидел, закрыв глаза, и отдыхал.

Потом он снял шарф с шеи, шапку с головы и стал смотреть вперед.

Оказалось, что он сидит действительно на очень плохом месте.

Экран оттуда выглядел таким крошечным, что на нем ничего нельзя было рассмотреть. Ноготь большого пальца Гуся и то был по размеру шире.

Однако Гусь смирился с этим, его же предупреждали продюсеры, что это билет на самое последнее место в зале, так что не имело смысла удивляться, почему ему ничего не видно и не слышно.

И он начал осваиваться в темноте и даже спросил неизвестно у кого, о чем фильм.

Откуда-то ему ответили, переставши храпеть:

– Действие происходит в желудке.

Тогда Гусь решил, что если не видно экрана, то хоть можно посидеть и с кем-нибудь поговорить.

Гусь вообще был очень общительным человеком. Все время ввязывался в чужие разговоры. Его даже иногда за его советы били особенно злые спорщики.

И, привыкнув к темноте, Гусь увидел, что впереди него сидит старушка, которая вяжет на спицах белый носок, и увидел петуха, который стоял на ручке кресла боком к экрану и смотрел одним глазком на Гуся. Другим он, наверно, глядел на экран, хотя там ничего было не видно.

С петухом говорить было незачем, а вот старушки вообще любят поболтать.

– Простите, – обратился к ней Гусь, – вам ведь, наверно, плохо видно? Как же вы вяжете, если кругом такая темнота? Вы, может быть, вообще не различаете, как вязать? И плетете что попало, так ведь? Только идиотки вяжут в таких условиях, правда ведь? Или вы большой мастер по вязанию вслепую? Я не ошибся? Гусь знал, что такое скрытая похвала, чтобы не впрямую говорить, а с сомнением.

Правда, за это, не дослушав его, Гуся тоже побивали, и не раз.

Но тут в ответ на его заковыристый комплимент старушка молча повернулась и показала Гусю зубы – совершенно так, как их показывают зубному врачу, то есть широко открыв рот.

Гусь заглянул туда и увидел у нее во рту горящую автомобильную фару, довольно большую.

И он мгновенно все понял.

Этим она дала ему понять, что разговаривать с ним она не может, но ей все хорошо видно.

Потому что во рту у нее светит фара.

– Ну как вы это хорошо придумали, – похвалил ее Гусь. – С этой здоровенной фарой. Наверно, она от грузовика? Не отвечайте, не надо. И хорошо, что вы ее спрятали в ротовом отверстии. Вам все видно, а другим ваш свет не мешает. Какой большой у вас рот, я подумал! Вы видите свое вязанье, но оно не мешает вам смотреть кино! Которое вообще не видать. Вы просто молодец! А как кино называется? Не отвечайте, я же вижу, что у вас во рту фара и вы при всем желании говорить не можете. А какой вкус у фары? Хотя не отвечайте, я понял, вы не в состоянии сказать ни слова. Я беру нашу беседу на себя. Кому вы вяжете носок, дайте подумать. Или вам самой, или еще кому-нибудь. Но не петуху, ему он точно не пригодится. Если петух не возражает, вы можете вынуть фару изо рта, потому что никому тут экрана не видно, и ваш свет не будет нам мешать. А так все смогут смотреть на вас, на фару, на ваш носок и на петуха. Это будет как ночью в поезде, когда за окном темно. Простите, я вам не мешаю?

Старушка в ответ положила себе в рот свой недовязанный носок со спицами, потом клубок, петуха и кресло, на котором сидела, и с открытым ртом – все, видимо, там не поместилось – быстро пошла по проходу, направляясь к экрану.

Гусь сразу же побежал за ней. Во-первых, она не ответила на его вопрос, а он всегда стремился услышать ответ. Даже ругань. Во-вторых, она могла обидеться на что-нибудь, мало ли. Старушки непростой народ.

Так они мчались, и в конце концов старушка вошла в экран, а Гусь последовал за ней.

На экране Гусь ее догнал и в тот момент, когда она уже выложила все имущество изо рта, как следует извинился.

А она тоже смогла ему ответить и наконец высказалась:

– Ничего-ничего, молодой человек, заходите, сейчас у нас тут начнется бал, и я вас познакомлю с моей дочерью-красавицей.

Тут на экран вошли старушки и старички, кто в чем – кто в телогрейке, в ватнике, кто в суконных ботах, а кто обмотанный поверх пальто шалью, а кто и с марлевым бантиком поверх шапки.

Включили музыку, были поданы стаканы с горячим чаем, затем каждому поднесли по полкило черного хлеба и по два кусочка сахара. Все разместились у длинного стола, а одна бабушка в черном халате подавала.

– Вот моя младшая дочь-красавица, – сказала знакомая старушка, сидя в кресле во главе стола, причем петух, как и раньше, стоял на подлокотнике ее кресла, а погашенная керосиновая лампа была сунута под стол.

Вязанье свое старушка засунула себе за воротник.

Гусь опустил голову, потому что постеснялся бы даже глянуть на дочь-красавицу, о мог только мечтать об этом, но ни разу ее не видел.

Все девушки, которых он повидал на своем веку, не казались ему красавицами, а казались ему индейцами на боевой тропе. У них имелись в запасе длинные острые красные или черные ногти, лица все были густо закрашены, а волосы вообще выглядели как гривы у львов.

Но вообще Гусь радовался, что попал в хорошую компанию с угощением, где Гусь никогда еще не бывал.

Он ел свой кусище хлеба, запивал его горячим чаем и хрустел сахарком, но боялся смотреть по сторонам – вдруг в этот момент на него посмотрит дочь-красавица!

– Знакомьтесь, это моя дочь, – сказала старушка, а петух закукарекал и стал взад-вперед ходить по подлокотнику.

Гусь с удовольствием стал смотреть на петуха – он любил безобидных маленьких животных, тем более что петух был очень красивый, с длинными перьями на хвосте.

– Ее зовут Петя, – сказала старушка – Петя, познакомься с Гусем.

Гусь сильно удивился. Но пожал петуху лапу.

У петуха были длинные когти, которые напоминали Гусю его впечатление от боевых индейцев. Мало того, глаза у петуха были обведены ярко-красными кругами, под подбородком болтались висюльки, а на голове стоял дыбом ярко-красный гребень. Слов нет, петух был красив, но какой-то вызывающей красотой.

– Красавица, что и говорить! – вмешалась старушка в черном халате.

– Она похожа на индейца, – сказал Гусь неожиданно для себя, – она у вас боевая.

Закончив есть, его старая знакомая встала.

А петух, сидевший на ручке ее кресла, вскочил ей на плечо.

Старушка сказала:

– Петя встает очень рано. Характер у Пети веселый, жизнерадостный, Петя часто поет. Хотя и любит иногда подраться. Я давно собиралась выдать Петю замуж, но все не было подходящего жениха. Так что я рада, что вы со мной познакомились. Вы сами первый.

– А как же… – сказал Гусь, но промолчал. Он хотел спросить: как же так можно выдать замуж такого боевого петуха?

Старушка его поняла и продолжала:

– А вот как: свидетели есть, а вы распишитесь вот тут.

И она показала на пол.

Она спустила петуха с плеча, и он стал бегать по полу и скрести его когтями, было похоже, что он расписывается буквально как курица лапой.

Похоже было также, что он ищет на полу крошки, и он действительно нашел несколько огрызков хлеба и склевал.

После чего захлопал крыльями и закукарекал.

– Теперь вы распишитесь, – сказала старушка.

Она велела Гусю встать, дала ему карандаш.

Гусь нагнулся и расписался на грязном полу: «г», «у» и «с» с мягким знаком.

После чего старушка сказала:

– Объявляю вас мужем и женой! Пир начинается!

Тут бабуля в черном халате внесла в алюминиевом ведре множество пакетиков хрустящего картофеля. Старички и старушки брали по две, по три пачки и весело хрустели. Завели музыку, и Гусь подумал, что надо пригласить все-таки бедную птицу на танец. Стоит в углу, клюет корочку.

И он подошел, взял петуха на руки и стал носиться по кругу. Все захлопали в ладоши.

Гусь плясал первый раз в жизни, он не знал как это делается, подпрыгивал и пытался танцевать вприсядку, да еще и петух сильно ему мешал, бил крыльями и норовил клюнуть в глаз. Попал в лоб. Гусь уронил петуха, тот полетел и сел на стол.

На этом старушка поднялась, сказала «Кончен бал», взяла петуха, сунула его в руки Гусю со словами «Объявляю вас мужем и женой! Идите по большому жизненному пути вон отсюда», собрала свое имущество, кресло, спицы, клубок и носок, запихнула все это себе в рот и ушла.

Гусь с петухом в руках спустился с экрана, так ничего и не поняв.

И с этого вечера у Гуся началась тяжелая жизнь: петух у него дома начинал орать в четыре утра, везде ронял перья и помет. Спал он на спинке кровати, причем гадил не переставая.

В квартире Гуся, вообще аккуратного человека, запах стоял как в курятнике, причем когда хозяин уходил на работу, петух бился о стекла, желая тоже выйти на воздух. И, видимо, собирал народ, потому что под окнами Гуся вечно валялись окурки и жвачки. Соседи требовали порядка, и бедный Гусь мало того, что подметал под окнами, но он был также вынужден вечерами выгуливать петуха, оставляя окна открытыми, чтобы проветрить жилье, и вскоре сам стал знаменит в окрестностях: к нему подходили люди с просьбой сфоткаться, родители подводили к нему детей и спрашивали, как зовут петуха, сколько ему лет и что он любит есть. И просили, чтобы он покукарекал, чтобы снять это редкое явление на телефон.

Сам Гусь мылся и утром, и на ночь, но на работе сослуживцы стали его избегать, женщины жаловались на спертый воздух, начальство два раза вызывало Гуся на беседу, и он все откровенно рассказывал, всегда одно и то же, что женили его на петухе и он сам не знает что делать. Но про последний сеанс и старушку с керосиновой лампой во рту он ничего не выдал, потому что кинотеатры в городе работали.

Люди могли подумать, что он сошел с ума.

И он действительно как-то изменился: дома ел с полу зернышки и крошки хлеба, а на прогулку ходил с петухом и лопаточкой выкапывал для него червяков.

И на работе в двенадцать дня он кукарекал, ничего не мог с собой поделать.

Но его не увольняли, потому что к ним в офис часто приезжало ТВ – и именно в двенадцать дня. Чтобы зафиксировать это кукареканье. Оно собрало в Интернете уже полтора миллиона просмотров.

А руководство под это дело на стене, над рабочим местом Гуся, размещало рекламу.

Да и сотрудники во главе с начальником завели себе инстаграм и выкладывали туда ежедневно новости про Гуся с рекламой.

Так Гусь и существовал, покупал куриный корм, вечно ходил с консервной банкой, копал в земле совком насчет червяков, и это было единственное дело, в котором Петя разбирался лучше. Гусь помаленьку выучился спать сидя на корточках, отрастил на ногах для удобства длинные ногти, как у орла, чтобы копаться в земле, и уже сам в четыре утра с трудом подавлял громкий крик «Уа-уу».

 

Пока к нему как-то поздним вечером не пришла та самая старушка и не сказала:

– Хочется куриного супчику.

Затем она взяла петуха подмышку и ушла.

И у Гуся началась счастливая жизнь. Он не мыл полы два раза в день, отучился есть червяков и вообще перестал клевать с пола крошки.

Правда, после того старушка еще раз навестила Гуся. На этот раз она пришла с коровой и заявила, что у ее этой племянницы-коровы возникла проблема в выборе жениха, и они сразу подумали про Гуся – лучше мужа трудно найти. А петух пусть пока побудет у самой старушки, хочется куриного супчику.

– Женись на корове, а то она много ест.

Но Гусь категорически возразил, что он уезжает надолго.

– Так возьми ее с собой, она молоко дает три раза в день, в шесть утра, в двенадцать и в шесть вечера. Будешь делать творог и сметану продавать. Но ее надо пасти с шести утра до шести вечера.

– Нет, ее в поезд не пустят, – отвечал Гусь и стал вытеснять старушку и корову в дверь.

– А ты пешком, – говорила старушка, не уходя.

Тогда Гусь сам протиснулся в дверь и ушел из дома, даже уехал.

Вернулся он через несколько дней, ему сказали, что опять приезжало ТВ, под окном толпился народ с телефонами, но вскоре запах в доме стал невыносим, соседи вызвали пожарных, и те шлангами вытеснили корову на лестницу, а там уже народ погнал ее вниз вениками и швабрами.

И за коровой прилетела на дельтаплане старушка, обмотала ее веревками и увезла в облака.