Расщепление означающего, рассмотренное Хайдеггером на примере нигилизма

    Э. Юнгер в своем эссе «Через линию» [17][4] заявляет: «Уже столетие нигилизм – великая тема» [17, с. 27], «в нигилизме следует предвидеть великую судьбу» [17, с. 17]. Разумеется, можно согласиться с Юнгером, что нечто настолько значимое и опасное, как нигилизм, требует соответствующего определения. Юнгер указывает на некоторые сложности с поиском такого определения, обращается к Ницше и Достоевскому в поисках поддержки. Но в конце концов приходит к выводу, что описать нигилизм всё-таки можно, и делает это в следующих выражениях. «Нигилистический мир по своей сути – это мир редуцированный и продолжающий себя редуцировать» [17, с. 32]. «Для нигилистической мысли также характерна склонность приводить мир с его сложными и многообразными тенденциями к одному знаменателю» [17, с. 33]. Причем процесс этот – процесс редуцирования и упрощения – действительно опасен, ведь, как подсказывают Юнгеру его наблюдения, «сегодня же утрата, которая вовсе не только утрата, но одновременно и ускорение, упрощение, интенсификация и стремление к неизвестным целям, распространяется на весь мир» [17, с. 37]. В том, что касается нигилизма, борьбы с ним и его преодоления, «речь идёт о планете в целом» [17, с. 40]. На выражения Юнгер не скупится. Но он так же замечает, что, к счастью, это преодоление нигилизма возможно, что линия, которую это преодоление конституирует, позволяет рассмотреть по ту сторону себя определенные поводы для надежды. «Уже можно предвидеть, что в этом театре появятся новые фигуры» [17, с. 40]. В этом смысле Юнгер, разумеется, если ещё и не пересек окончательно линию, то уже видит очертания той стороны. «В мгновение, когда происходит пересечение линии, возникает новый поворот бытия, и тем самым начинает мерцать то, что действительно есть» [17, с. 47]. Вот так! Ничуть не меньше!

    Что же по этому поводу имеет сказать Хайдеггер? Хайдеггер, не опровергает Юнгера фактами, не соглашается с ним на уровне теории. Хайдеггер лишь, будучи уже давно ведом интуицией, подсказывающей ему, что структура высказывания весьма сложна и означающее – не только означающее «есть» – может появляться в разных ее позициях, замечает, что «уже сама попытка сказать в переписке с Вами нечто de linea наталкивается на своеобразные трудности. Причина в том, что вы “на той стороне” и по эту сторону линии говорите на одном и том же языке. Позиции нигилизма благодаря пересечению линии, как кажется, уже в значительной степени уже сданы, но язык нигилизма остался» [17, с. 78–79]. А значит, остался и нигилизм. Ведь Юнгер сам говорил о том, что мышление может быть оплотом нигилизма, что существует нигилистическая мысль. Причем мысль эта подводит весь мир под один знаменатель. И в тот же момент Юнгер заявляет, что нигилизм как единая тенденция захватил весь мир. Говорить о бытии, используя копулу «есть», используя язык бытия; говорить о нигилизме, используя нигилистический язык – дело не (только) в конкретном означающем, дело в самой структуре, в которой оно претерпевает подобное разделение и появляется одновременно в двух местах. Но что же это за места? Какие эффекты порождает такое раскалывание? Как минимум два: во-первых, становится невозможно понять, кто говорит, во-вторых, становится невозможно понять, о чем говорится. Кто говорит? Юнгер? Но ведь полюсом речи является скорее нигилизм, нигилизм говорит, происходит артикуляция не языка, способного нигилизм описать, но языка самого нигилизма. О чем говорится? О нигилизме? Но ведь если нигилизм говорит о нигилизме, если нигилизм говорит «вот – нигилизм» и указывает при этом в том числе и на себя, то у нас нет возможности считать, что мы имеем здесь дело с неким позитивным и объективным определением нигилизма.[5]

    Речь идет не об адекватности определений Юнгера, не об истинной сущности нигилизма, а лишь, согласно Хайдеггеру, о том, что некоторые означающие претерпевают загадочное расщепление, начиная выступать не только тем, что артикулируется, что призвано описать некую ситуацию, но и тем, что в то же время и тем же жестом саму эту ситуацию – ситуацию мысли, ситуацию речи – учреждает. Хайдеггер пытается описать такие означающие, выделить их в отдельную группу, обрисовать их общую структуру и логику описываемого расщепления. В этом смысле он отвечает Юнгеру, что ведь «ни у Вас, ни у меня речь не идет только лишь о понятиях науки, но о принципиальных словах, таких как гештальт, господство, репрезентация, власть, воля, ценность, достоверность, о наличии (присутствии) и о ничто… В названных принципиальных словах правит иное сказание, нежели научное высказывание. Хотя и метафизическому представлению знакомы понятия. Но последние отличаются не только степенью общности от научных понятий. Кант первым увидел это со всей отчетливостью (“Критика чистого разума”, А 843, B 871). Метафизические понятия по своей сути другого рода, поскольку то, что они постигают, и само постижение в некоем исходном смысле – одно и то же. Поэтому в сфере принципиальных слов совсем не безразлично, забывают ли их или постоянно и последовательно используют без проверки, и, наконец, используют там, где мы должны выйти из зоны, в которой те названные Вами “по-нятия” задают меру, т.е. в зоне законченного нигилизма» [17, с. 89–90].

    Таким образом, определенные означающие, например, те, которые Хайдеггер называет «принципиальными словами», сами учреждают ситуацию, например, ситуацию познавательную, для описания которой они затем привлекаются, – на шаге, который не обязательно является вторым по времени, речь идет скорее не о времени хронологическом, но о времени логическом, топологически-структурном. Но можем ли мы вообще говорить здесь о неких шагах? Можно ли было бы сказать, что «нигилизм», например, сначала сказался на уровне самого языка Юнгера, и лишь затем – пусть одновременно, но всё же вторично – повторился на уровне того, что он этим языком попытался ухватить? Можно ли было бы описать эту ситуацию не как расщепление и раскол, но как повторение одного и того же означающего? Так, чтобы, например, будучи «в некоем исходном смысле» одним и тем же с тем, что оно постигает, само постижение имело бы всё-таки некое преимущество. Иными словами, можем ли мы отождествлять само постижение и повторяющее его постигаемое? Можно ли пользоваться таким языком для описания мысли Хайдеггера, и что это за язык?

Для ответа на этот вопрос нам придется вновь обратиться к Соссюру, ведь условием возможности такого вопрошания является, в числе прочего, возможность каким-то образом означающее зарегистрировать, утвердить в качестве повторённого, тождественного, соответствующего одно другому. Чтобы сказать, что о нигилизме говорит нигилизм, что о есть говорят, что оно есть, необходимо, как минимум, воспринимать нигилизм и нигилизм, есть и есть как повторение одного и того же означающего, не просто как повторение одного и того же означающего, но в том числе как повторение одного и того же означающего. Но тождество как условие такого повторения вовсе не очевидно и не является саморазумеющимся, как показывает уже Соссюр.