Часть I. Первая годовщина

Тексты к Лекции 1.

Эпиграммы.

ГОРЯЩИЙ КОРАБЛЬ

 

Корабль подвергся вражеской атаке

И стал тонуть. К тому ж на полубаке

Возник пожар. И вот за борт тогда

В отчаянии устремились люди.

Но там, в воде, смерть нес огонь орудий,

В огне на судне смерть несла вода.

Перевод В. Васильева

 

 

ПАДЕНИЕ СТЕНЫ

Когда военачальник как герой,

Сражаясь, пал под взорванной стеной,

Он вызвал зависть армии своей:

Ему теперь весь город — мавзолей.

Перевод В. Васильева

 

КАЛЕ И ГВИАНА

Вы в Старом Свете кончили грабеж,

А в Новом Свете начали. Так что ж!

Вы доказали, как и подобало:

В любом конце есть новое начало.

Перевод В. Васильева

 

САТИРА III

О РЕЛИГИИ

 

 

               Печаль и жалость мне мешают злиться,

               Слезам презренье не дает излиться;

               Равно бессильны тут и плач, и смех,

               Ужели так укоренился грех?

               Ужели не достойней и не краше

               Религия - возлюбленная наша,

               Чем добродетель, коей человек

               Был предан в тот непросвещенный век?

               Ужель награда райская слабее

               Велений древней чести? И вернее

               Придут к блаженству те, что шли впотьмах?

               И твой отец, найдя на небесах

               Философов незрячих, но спасенных,

               Как будто верой, чистой жизнью оных,

               Узрит тебя, пред кем был ясный путь,

               Среди погибших душ? - О, не забудь

               Опасности подобного исхода:

               Тот мужествен, в ком страх такого рода.

                    А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем

               Отправиться к бунтующим голландцам?

               Иль в деревянных склепах кораблей

               Отдаться в руки тысячи смертей?

               Измерить бездны, пропасти земные?

               Иль пылом сердца - огненной стихии -

               Полярные пространства растопить?

               И сможешь ли ты саламандрой быть,

               Чтоб не бояться ни костров испанских,

               Ни жара побережий африканских,

               Где солнце - словно перегонный куб?

               И на слетевшее случайно с губ

               Обидное словцо - блеснет ли шпага

               В твоих руках? О жалкая отвага!

               Храбришься ты и лезешь на рога,

               Не замечая главного врага;

               Ты, ввязываясь в драку бестолково,

               Забыл свою присягу часового;

               А хитрый дьявол, мерзкий супостат

               (Которого ты ублажаешь), рад

               Тебе подсунуть, как трофей богатый,

               Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;

               И ты, глупец, клюя на эту ложь,

               К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;

               Ты любишь плоть (в которой смерть таится)

               За наслаждений жалкие крупицы,

               А сутью и отрад, и красоты -

               Своей душой - пренебрегаешь ты.

                  Найти старайся истинную веру.

               Но где ее искать? Миррей, к примеру,

               Стремится в Рим, где тыщу лет назад

               Она жила, как люди говорят.

               Он тряпки чтит ее, обивку кресла

               Царицы, что давным-давно исчезла.

               Кранц - этот мишурою не прельщен,

               Он у себя в Женеве увлечен

               Другой религией, тупой и мрачной,

               Весьма заносчивой, весьма невзрачной:

               Так средь распутников иной (точь-в-точь)

               До грубых деревенских баб охоч.

               Грей - домосед, ему твердили с детства,

               Что лучше нет готового наследства;

               Внушали сводни наглые: она,

               Что от рожденья с ним обручена,

               Прекрасней всех. И нет пути иного,

               Не женишься - заплатишь отступного,

               Как новомодный их закон гласит.

               Беспечный Фригии всем по горло сыт,

               Не верит ничему: как тот гуляка,

               Что, много шлюх познав, страшится брака.

               Любвеобильный Гракх - наоборот,

               Он мыслит, сколь ни много женских мод,

               Под платьями различий важных нету;

               Так и религии. Избытком света

                Бедняга ослеплен. Но ты учти,

               Одну лишь должно истину найти.

               Но где и как? Не сбиться бы со следа!

               Сын у отца спроси, отец - у деда;

               Родные сестры - истина и ложь,

               Но истина постарше будет все ж.

                  Не уставай искать и сомневаться:

               Отвергнуть идолов иль поклоняться?

               На перекрестке верный путь пытать -

               Не значит в неизвестности блуждать,

               Брести стезею ложной - вот что скверно.

               Пик истины высок неимоверно;

               Придется покружить по склону, чтоб

               Достичь вершины, - нет дороги в лоб!

               Спеши, доколе день, а тьма сгустится -

               Тогда уж будет поздно торопиться.

               Хотенья мало, надобен и труд:

               Ведь знания на ветках не растут.

               Слепит глаза загадок средоточье,

               Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.

                  Коль истину обрел, на этом стой!

               Бог не дал людям хартии такой,

               Чтоб месть свою творили произвольно;

               Быть палачами рока - с них довольно.

               О бедный дурень, этим ли земным

               Законом будешь ты в конце судим?

               Что ты изменишь в грозном приговоре,

               Сказав: меня Филипп или Григорий,

                  Иль Мартин, или Гарри так учил? -

               Ты тем вины своей не облегчил;

               Так мог бы каждый грешник извиниться.

               Нет, всякой власти должно знать границы,

               Чтоб вместе с ней не перейти границ,

               Пред идолами простираясь ниц.

               Власть как река. Блаженны те растенья,

               Что мирно прозябают близ теченья.

               Но если, оторвавшись от корней,

               Они дерзнут помчаться вместе с ней,

               Погибнут в бурных волнах, в грязной тине

               И канут, наконец, в морской пучине.

               Так суждено в геенну душам пасть,

               Что выше бога чтят земную власть.

                   

               Перевод Г. М. Кружкова

 

 

ПОСЛАНИЯ

ШТОРМ

 

 

                                      Кристоферу Бруку

 

              Тебе - почти себе, зане с тобою

              Мы сходственны (хоть я тебя не стою),

              Шлю несколько набросков путевых;

              Ты знаешь, Хильярда единый штрих

              Дороже, чем саженные полотна,

              Не обдели хвалою доброхотной

              И эти строки. Для того и друг,

              Чтоб другом восхищаться сверх заслуг.

                 Британия, скорбя о блудном сыне,

              Которого, быть может, на чужбине

              Погибель ждет (кто знает наперед,

              Куда Фортуна руль свой повернет?),

              За вздохом вздох бессильный исторгала,

              Пока наш флот томился у причала,

              Как бедолага в яме долговой.

              Но ожил бриз, и флаг над головой

              Затрепетал под ветерком прохладным -

              Таким желанным и таким отрадным,

              Как окорока сочного кусок

              Для слипшихся от голода кишок.

              Подобно Сарре, мы торжествовали,

              Следя, как наши паруса вспухали.

              Но, как приятель, верный до поры,

              Склонив на риск, выходит из игры,

              Так этот ветерок убрался вскоре,

              Оставив нас одних в открытом море.

              И вот, как два могучих короля,

              Владений меж собой не поделя,

              Идут с огромным войском друг на друга,

              Сошлись два ветра - с севера и с юга;

              И волны вспучили морскую гладь

              Быстрей, чем это можно описать.

              Как выстрел, хлопнул под напором шквала

              Наш грот; и то, что я считал сначала

              Болтанкой скверной, стало в полчаса

              Свирепым штормом, рвущим паруса.

              О бедный, злополучный мой Иона!

              Проклятье тем, кто так бесцеремонно

              Нарушил твой блаженный сон, когда

              Хлестала в снасти черная вода!

              Сон - лучшее спасение от бедствий:

              И смерть, и воскрешенье в этом средстве.

              Проснувшись, я узрел, что мир незрим,

              День от полуночи неотличим,

              Ни севера, ни юга нет в помине,

              Кругом потоп, и мы - в его пучине!

              Свист, рев и грохот окружали нас,

              Но в этом шуме только грома глас

              Был внятен; ливень лил с такою силой,

              Как будто дамбу в небесах размыло.

              Иные, в койки повалясь ничком,

              Судьбу молили только об одном:

              Чтоб смерть скорей их муки прекратила,

              Иль, как несчастный грешник из могилы,

              Трубою призванный на Божий суд,

              Дрожа, высовывались из кают.

              Иные, обомлевшие от страха,

              Следили тупо в ожиданье краха

              За судном; и казалось, впрямь оно

              Смертельной немощью поражено:

              Трясло в ознобе мачты; разливалась

              По палубе и в трюме бултыхалась

              Водянка мерзостная; такелаж

              Стонал от напряженья; парус наш

              Был ветром-вороном изодран в клочья,

              Как труп повешенного прошлой ночью.

              Возня с насосом измотала всех,

              Весь день качаем, а каков успех?

              Из моря в море льем, а в этом деле

              Сизиф рассудит, сколько преуспели.

              Гул беспрерывный уши заложил.

              Да что нам слух, коль говорить нет сил?

              Перед подобным штормом, без сомненья,

              Ад - легкомысленное заведенье,

              Смерть - просто эля крепкого глоток,

              А уж Бермуды - райский уголок.

              Мрак заявляет право первородства

              На мир - и утверждает превосходство,

              Свет в небеса изгнав. И с этих пор

              Быть хаосом - вселенной приговор.

              Покуда бог не изречет другого,

              Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.

              Прощай! От этой качки так мутит,

              Что и к стихам теряешь аппетит.

                  

              Перевод Г. М. Кружкова

 

 

ШТИЛЬ

 

 

                         Кристоферу Бруку

 

              Улегся гнев стихий, и вот мы снова

              В плену у штиля - увальня тупого.

              Мы думали, что аист - наш тиран,

              А вышло, хуже аиста чурбан!

              Шторм отшумит и стихнет обессиля,

              Но где, скажите, угомон для штиля?

              Мы рвемся в путь, а наши корабли

              Архипелагом к месту приросли;

              И нет на море ни единой складки:

              Как зеркальце девичье, волны гладки.

              От зноя нестерпимого течет

              Из просмоленных досок черный пот.

              Где белых парусов великолепье?

              На мачтах развеваются отрепья

              И такелаж изодранный висит -

              Так опустевшей сцены жалок вид

              Иль чердака, где свалены за дверью

              Сегодня и вчера, труха и перья.

              Земля все ветры держит взаперти,

              И мы не можем ни друзей найти

              Отставших, ни врагов на глади этой:

              Болтаемся бессмысленной кометой

              В безбрежной синеве, что за напасть!

              Отсюда выход - только в рыбью пасть

              Для прыгающих за борт ошалело;

              Команда истомилась до предела.

              Кто, в жертву сам себя предав жаре,

              На крышке люка, как на алтаре,

              Простерся навзничь; кто, того похлеще,

              Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,

              По палубе. А если б кто рискнул,

              Не убоясь прожорливых акул,

              Купаньем освежиться в океане, -

              Он оказался бы в горячей ванне.

              Как Баязет, что скифом был пленен,

              Иль наголо остриженный Самсон,

              Бессильны мы и далеки от цели!

              Как муравьи, что в Риме змейку съели,

              Так стая тихоходных черепах -

              Галер, где стонут узники в цепях, -

              Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,

              Наш град плавучий мачт высокорослых.

              Что бы меня ни подтолкнуло в путь -

              Любовь или надежда утонуть,

              Прогнивший век, досада, пресыщенье

              Иль попросту мираж обогащенья -

              Уже неважно. Будь ты здесь храбрец

              Иль жалкий трус - тебе один конец;

              Меж гончей и оленем нет различий,

              Когда судьба их сделает добычей.

              Ну кто бы этого подвоха ждал?

              Мечтать на море, чтобы дунул шквал,

              Не то же ль самое, что домогаться

              В аду жары, на полюсе прохладцы?

              Как человек, однако, измельчал!

              Он был ничем в начале всех начал,

              Но в нем дремали замыслы природны;

              А мы - ничто и ни на что не годны,

              В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?

              Унынье же я чувствовать могу!

                   

              Перевод Г. М. Кружкова

                    

 

 

Анатомия мира

Пер.Д.В.Щедровицкого

 

Часть I. Первая годовщина

 

Вступление

Представь: мир — мёртв. Его мы расчленять Начнём, чтоб анатомию понять. Как лицемер-наследник, юный мот, Отцовский гроб слезами обольет, — Так предстоит нам в траур облачиться, И пусть наш плач окупится сторицей. Но как же весть о смерти примет слух, Коль наша Муза здравствует, чей дух Велит, чтоб снова к жизни мир восстал, — Пусть столь же хрупкий, смертный, как и встарь? И в мире сем Ты, лучшая из дев, Явила бездну мудрости, сумев Свою судьбу печальную связать С тем духом, что мечтает рассказать Всё о Тебе — грядущим поколеньям, Дабы они взирали с изумленьем На схватку — от начала до конца — Искусства кисти с красотой лица. Ведь столь прекрасна Ты и столь добра, Что неподвластна мастерству пера: Кто воспоёт тебя — тому хвала. При жизни Ты окружена была Толпой льстецов. От их пчелиных жал Тебя румянец робкий не спасал. Лишь смерть стирает клевету и лесть — И виден человек, каков он есть. Как сын Египта встарь был озабочен Тем, чтоб не дом, а гроб его стал прочен: Ведь гроб — гранит, а дом — всего лишь глина, — Так после смерти нами ты хвалима. Лишь Ты повинна в торжестве своем, Тебе — твое по праву воздаем. Здесь красота была тебе наградой, А там — добром свершённым дух свой радуй, И та хвала, что мы Тебе поём, Пусть повествует о Творце твоём: Как песнь Ему, на небе со святыми Твоя душа да славит Божье имя. Тебя ж — лишь Ангел воспоет: твой вид Его на гимн прекрасный вдохновит. Как в детстве видно, кем дитя растёт, Так Ты — любовью первой — тех высот Достигла сразу, где теперь звучат Напевы — вне времён и вне утрат — Души твоей, оплаканной родными... Напрасный плач! Твое пребудет имя И в наших песнях: в них навеки твой Остался лад и музыкальный строй.

 

Первая годовщина

Когда Ее высокая душа, Стяжав венец, на небеса взошла (Ведь кто душою наделен? — Лишь тот, Кто благородно мыслит и живет, А если низкому душа дана, — То не ему принадлежит она!). — Когда земной извилистой тропой Взошла Царица в вышний свой покой, Воздав хвалу Святым за попеченье, И стала нотой в их согласном пенье, — В тот миг наш мир сотрясся и зачах: Он окровавлен, плач — в его очах, Его готов покинуть жизни дух... И миру предстоит одно из двух: Утратить жизнь — иль снова обрести. (Но к Ней теперь иного нет пути, Чем доброта: чтоб вновь Её узреть, Нам всем, живущим, надо подобреть.) Мир лихорадит: по нему — волной — То скорбь, то радость, то мороз, то зной. Ты болен, мир. Как прочие больные, Едва минует приступ малярии, Ты полагаешь,будто исцелен, — Но в летаргический впадаешь сон. Ты так печален, разлучившись с Ней, Как будто нет ни солнца, ни людей, Ты так с Её уходом исстрадался, Что пал без чувств и с памятью расстался. Хоть страшен был твой громкий плач по Ней, Но то, что ты замолк, — еще страшней. Да, словно сути собственной лишен, Ты Ею стал — и вместе с Ней ушел. И, как младенец у купели ждёт, Доколе крёстный-принц в собор войдёт, — Так ждешь и ты среди холодных плит, Покинут, брошен, Ею позабыт. Все — имя, смысл и контуры свои — Обретший в Ней, ты ныне — в забытьи. Хоть месяцы прошли со дня потери (Часы застыли, времени не меря), — Никто достойным образом не смог Сказать о Ней за этот долгий срок. Как будто, не оставив завещанья, Уже лежит правитель без сознанья, И знать скрывает, жив иль умер он, Пока наследник не провозглашен, — Так мы теперь. Впридачу к прочим бедам, Закон неясен, прецедент неведом: Цемент, что воедино все скреплял, Распался в прах и силу потерял. Кощунство — повторять: «Она мертва!» Печать бессилья — жалкие слова. Молчанье воцаряется в ответ: Ушла душа, и сил для плача нет. О мир, ты болен, близок твой конец, Помочь нельзя, и ты уже — мертвец: Не удержав Ее, не исцелив, Расставшись с Нею, — ты и сам не жив. Ты не воскреснешь. Лучше поскорей Займемся анатомией твоей. Сама Ее кончина — знак того, Что в теле мира лучшее — мертво, Иль смертно... Только пусть не говорят, Что он с собой покончил: в том навряд Сумеет кто-то обличить его, — В живых ведь не осталось никого... Нет, все же, что-то в мире сохранилось: Хотя Она (чья смерть распространилась На целый мир) сокрылась, — но в ночи Ее душа чуть видные лучи Добра и милосердья свыше льет На тех, кто должное Ей воздает На этом свете; хоть Ее и нет, — Но памяти мерцает полусвет... Покинув старый мир, Она вольна Мир новый созидать; его Она, Собрав живущих добрые дела, Из доброты почти уж создала… А впрочем, верно это, или нет? Ведь в новизне таится новый вред (Выходит так, что, мол, Ее труды Вновь насаждают райские сады, Что от греха и зла чисты вполне, Покуда Змей в них не вползёт извне). Как бури сокрушат утёса твёрдость, Так силу сильного — подточит гордость: Чтоб новый не был горем омрачён, — Изъяны мира прежнего учтём; Кто знает цену вещи — только тот С умом отвергнет или изберет... «Здоровья в мире нет, — врачи твердят. — Ты не смертельно болен? Будь же рад!». Но есть ли тяжелей недуг, чем знать, Что исцеленья нечего и ждать? Мы все больны с рожденья; матерей Мы слышим плач — мол, дети все быстрей Рождаются, и буйный их приход — Зловещий признак будущих невзгод... О, что за хитрый умысел такой, Чтобы созданье Божье — род людской — Сгубить: ведь в помощь женщина была Дана Адаму,— но лишь отняла Все силы... Хоть жена на благо, вроде, Нам создана, недуг — в её природе! Тот, первый, брак — он всех нас свёл в могилу, Одним движеньем — Ева всех убила, И женщины, с тех пор и посейчас, Поодиночке убивают нас; Мы ж, в слепоте, туда, где смерть нас ждёт, Идём, желая свой продолжить род... Да — люди ль мы? Себя ль причислим к ним?! Нет, человек был некогда иным: Он, сын земли, и Солнце средь высот — Не знали, кто кого переживёт! И для людей жизнь ворона, вола И даже кедра — краткою была. В ту пору, если некая звезда Являлась редко, — мог мудрец всегда Лет двести-триста с лёгкостью прожить, При долгом веке — был и рост не мал, И много пищи исполин съедал, И правила душа гигантским телом, Как принц своим наследственным уделом: И мощь души, и рост телесный сам Подняться помогали к небесам... О, где ж тот род? И кто б из нас прожил Хоть втрое меньше, чем Мафусаил? Наш краток век, и знать нам не дано, Идёт ли Время, иль стоит оно? Лишь наши деды помнят про «вчера», До «завтра» — доживёт лишь детвора. Столь краток срок, что за троих пахать Выходит пахарь: где ж тут отдыхать?.. Не только век наш столь недолгим стал, Но человек теперь и ростом мал: Ведь если бы в лесу утратил путь Наш предок, или в море стал тонуть,— Держу пари: не стали б слон иль кит Сражаться с ним. Его гигантский вид Смутил бы их. А нынче эльф и гном — И те уже не чуют силы в нём. В сравненье с предком мы малы и вялы, И даже тень у нас короче стала. Одна лишь смерть немножко нас растит: Чуть вытянет — и в глину превратит... Что ж — длинный текст вписался в малый свиток? Смогли ль мы обменять на злата слиток — Воз серебра? Иль предков добрый нрав В столь малый кубок влили — расплескав? Мы ростом — ниже. Но гораздо хуже, Что даже ум у нас — намного уже: Упадок не одних коснулся тел, И вместе с ростом — разум оскудел. Из ничего мы созданы Всевышним,— И, словно бы сочтя творенье лишним, Одну лишь цель мы в жизни обрели: Уйти в ничто, откуда и пришли. Всё новые нас хвори постигают, Врачи же нам всё меньше помогают. Наш предок только Бога был пониже: Красой и мощью правил он; они же Над прочей тварью сохраняли власть — И ничему не позволяли пасть, Мир пестуя, следя за каждым шагом И человека наделяя благом. Да, сын Адама, к коему сам Бог Сходил, чтоб тот взойти до неба мог,— Владел всем миром!.. Ну, а нынче — как Унижен он! Он днесь — ничто, пустяк. Он был велик — и вот ни с чем остался, Но всё ж, доселе, чем-то он казался, Когда ж Она,— о плач, о тяжкий стон! — От нас ушла, — лишился сердца он... Античность, грезя об Её приходе, Невинность представляла в женском роде; И, совершенств невиданных полна, Во избежанье зависти, Она На свет явилась женщиной. Но яд, Что Еву встарь испортил,— был изъят Из сердца Той, чьё пребывает имя Примером Веры — лучшей из алхимий... И вот — она мертва! Помыслив так, Пойми, что человек — ничто, пустяк, И нашу «Анатомию» тверди... Чем живо тело, коль в его груди Остыло сердце?.. Обрети же Веру, Небесной пищей насыщайся в меру, И Горним Человеком стань скорей, Иначе ты — презренный муравей... Не мы одни познали увяданье,— Нет, им охвачено всё мирозданье: Бог, завершив творенье, отдыхал,— А мир уже тогда в расстройство впал! Ведь первыми пасть Ангелы успели: При этом выпал мир из колыбели, И повредился в разуме, и свой Обезобразил, обессмыслил строй. Подпав проклятью, Первый Человек Зверей и травы в ту же скорбь поверг. Итак, с рожденья мир окутан скверной: День Первый начался со тьмы вечерней, А лето и весна на нашем свете — Слабы, как перезрелой дамы дети... Все новые философы — в сомненье: Эфир отвергли — нет воспламененья, Исчезло Солнце, и Земля пропала, А как найти их — знания не стало. Все признают, что мир наш — на исходе, Коль ищут меж планет, в небесном своде — Познаний новых... Но едва свершится Открытье,— всё на атомы крошится. Все — из частиц, а целого — не стало, Лукавство меж людьми возобладало, Распались связи, преданы забвенью Отец и Сын, Власть и Повиновенье. И каждый думает: «Я Феникс-птица»,— От всех других желая отвратиться: Вот признаки теперешних времён!.. Она ж, кем был весь мир объединён, Она — всего живущего магнит, Вселенной придававший стройный вид; Она, кого Природа призвала (Поняв, что плохи у людей дела, Что в море мира каждый с курса сбился,— И новый компас миру в Ней явился),— Всех слепков Красоты оригинал,— Она, чей взор Судьбою управлял, Она, чей взгляд в одно мгновенье мог Вест-Индию прельстить и весь Восток; Она, в чьём восхитительном дыханьи — Всех дальних островов благоуханье, Та, для кого богатства всех колоний — Лишь самоцвет в блистательной короне; Та, пред которой должен мир склониться, Как пригород пред славною Столицей,— Она, она мертва... Узнав о том, Пойми, что этот мир — увечен, хром! Знай, нашу «Анатомию» читая: Он болен весь — от края и до края. В нем гибнет всё — не что-нибудь одно: Ты видишь — сердце в нём поражено, А это значит, что вселенной тело Болезнью завоёвано всецело. Так берегись, чтоб самому под власть Всеобщего недуга не попасть. Чистейшие из душ во все века Твердили: рана мира глубока, И соразмерность в нём уже не та: Пропала, исказилась красота. Казалось бы — уж небо так блаженно, В движеньях гармонично, совершенно; Но нам светил разнообразный ход Из века в век загадки задаёт. Небесных сфер неодинаков вид, Так много в них скрещений и орбит, Что в высях диспропорция видна: Там — сорок восемь сфер, а не одна, Там звезды умирают и плодятся, Те скроются, а эти народятся,— Как будто бой ведётся в небесах, И град, отстроив, низвергают в прах... Свободно ль Солнце? — Нет, но Зодиак Есть страж его, и каждый звёздный знак За ним следит: то Рак и Козерог Ему грозят и гонят на Восток, То путь его не прям на Полюсах.— Так, круга ровного не описав, Оно свой бег от нормы отклоняет И место восхождения меняет, А то с дороги и совсем свернёт, Чуть мимо точки Змея проскользнёт,— И вот, в неверном утомясь круженьи, Готово наземь пасть в изнеможеньи. Напрасно в небе хвалится звезда, Что, мол, по кругу движется всегда: Вверх-вниз она петляет, как ни странно. А Параллели и Меридианы — Лишь сеть, что человек на небосклон Набросил, крикнув: «Мой отныне он!». Лентяи — ввысь мы сами не восходим, А небеса к себе на Землю сводим, Их человек пришпорил и взнуздал: Но каждая ль покорна нам звезда? Да и Земля — воистину ль кругла? Не выдается ль Тенериф-скала Настолько, что могла б в ночи Луну Разбить на части и пустить ко дну? А море — не такой ли глубины, Что два кита, столкнувшись в нем, должны Мучительно тонуть в теченье дня — И умереть на полпути до дна? Ведь мы порой так долго тащим лот, Как будто им зацеплен Антипод. И если там, внизу, простерся Ад (Коль нам и вправду муки не грозят Совсем иные, чем толпой вопящей Быть загнанными в этот сруб горящий), — То, значит, в бездне — то овраг, то холм... Что ж говорить о совершенстве форм? Так согласимся с правдой несомненной: Искажены пропорции вселенной, Ее Опоры — Кара и Награда — Искривлены... Каких свидетельств надо Еще, зачем нам лишние слова? Мать красоты — Гармония — мертва С тех пор, как правит Горе: ведь оно Само границ и меры лишено!.. Источник соразмерности — Она, В которой Красота воплощена, А Красота, как учит нас мудрец, Есть наших душ Причина и Творец; А значит, сей мудрец провидеть мог, Что в Ней, прекрасной — наших душ исток, Она им и велит в тела вселяться: Так формы всех вещей — к очам стремятся. И, коль схоласты правы, и Ковчег Был по пропорциям, как человек, — То, значит, в Ней мы видим их прообраз, Они возникли оба, Ей подобясь. Она и душу с плотью совместила, И между ними распри прекратила, — Она! — О, все обличья, рядом с ней, Одно другого гаже и страшней... Она, она — мертва! Узнав о том, Пойми, что мир — чудовищный фантом! Вот нашей «Анатомии» значенье: В нас не пробудет этот мир влеченья. К тому же — сами в помраченьи мы: Воистину, сердца, как и умы, Отравлены у нас, и горький яд И в чувства наши, и в дела струят. Вот почему нам чужд любой предмет — Для нас в нем ни добра, ни смысла нет (Ну, а людей природа — какова? Не лучше, чем о ней гласит молва!). В деяньях человека — ни следа Добра не сыщешь: сущая беда!.. И Цвет — Гармонии вторая часть — За Формой вслед готовится пропасть: Ведь Форма, пусть приятная для глаза, Без Цвета — словно перстень без алмаза. Алхимик-турок, чей болезнен вид И грязен плащ, нам жалобно твердит, Что в золото, как яд, проникла ртуть: Вот такова и мирозданья суть. Когда-то Бог, творенье начиная И, как младенца, Землю пеленая, Чтоб радостной игрой ее занять, Велел ей краски всякий день менять,— И, словно образец такой затеи, Повесил в небе радугу над нею. Прекраснее, чем Зренье, чувства нет, Но пищею для Зренья служит Цвет, А Цвет испорчен: он не тот, что прежде, Весны и Лета выцвели одежды. Исчез румянец яркий с наших щек — И души, вместо них, стыдом облек... Но нет — надежда бы еще цвела, Когда б Она — Она не умерла! — Та, что цвела, когда была живой, Багрянцем, белизной и синевой, И в ком все вещи мира, как в раю, Черпали свежесть и красу свою. — Она, вместившая все краски мира, Она, чей лик прозрачнее эфира (И пламя тяжело, в сравненьи с ней, И темен блеск сверкающих камней), — Она, она мертва!.. Вглядись, пойми — И этот мир, как призрак, восприми, И нашу «Анатомию» тверди, Чтоб ужас свил гнездо в твоей груди... Исчезла Цвета красота: отныне Усилья надо прилагать Гордыне, Чтоб красками Пороки позлащать, Заемными румянами прельщать. И до того дошел стихий разброд, Что от Земли замкнулся Небосвод, И вещество лишилось восприятья: Отец и Мать бесплодны — нет зачатья Дождя меж туч, и в должный срок с высот Живящий Ливень больше не идет. И воздух перестал, в конце концов, Высиживать сезоны, как птенцов: Весна теперь не колыбель — могила. Всю землю лжеученье полонило, И Метеоры небосклон плодит: Значенье их темно, и странен вид. Волхвы Египта вызвать не могли Червей, что днесь родятся из земли. Художник нынче хвалится, что он Творит созвездий новых небосклон, Как будто бы и впрямь влиянье звезд Приходит через краски или холст, Иль мастер судьбоносен, как звезда... Искусства суть сокрылась навсегда, Скупится Небо, и Земля тощает, А разум наш их целей не вмещает. Когда бы связи Неба и Земли До полного разлада не дошли, — Она, о ком звучит наш скорбный глас, Могла б сильней воздействовать на нас. Ведь, если даже слабые растенья Нам, высохнув, приносят исцеленье, — Тем более, почив, живет Она, Всесильной добродетели полна. О мир, ты должен песней лебединой Ее отпеть — и сгинуть в миг единый... Теряет свойства даже сильный яд, Когда от гада мертвого он взят, — Но добродетель, пребывая в Ней, Со смертью сделалась ещё сильней... Она, в ком добродетели росток, Зазеленев, расцвел в свой лучший срок, Она, чьей волей светлые стремленья Рождались в душах, всем на удивленье, — Она все страны тем обогатила, Что единеньем их озолотила: При этом даже сами короли Смирение впервые обрели, Патриотизм — вельможи; а народ Не требовал себе излишних льгот; Болтать несносно жены перестали, Монахини воздержаннее стали... Она б свершила больше славных дел, Когда б Железный Век не заржавел, — Но вот, она мертва!.. Об этом зная, Пойми, что весь наш мир — зола сухая: Вот нашей «Анатомии» урок. Ты б этот пепел увлажнить не смог Слезами. Даже кровью — невозможно: Страданья — жалки, смерть сама — ничтожна. Но то блаженство, что с теченьем дней В Ней умножалось, — и теперь при Ней. Нам не понять при первом рассеченьи Всех органов устройство и значенье: Чтоб связи между ними отыскать, Труп следует и дальше рассекать; Но тела всей Вселенной нам едва ли Хватило б, чтоб исследовать детали. Кто мнит себя здоровым, вряд ли рад, Коль об его болезнях говорят. Прерву же речь. О Лучшая из дев! Мы, рассказать немногое успев, Ждем — о Тебе еще заговорят; Ты ж, строкам сим придав напевный лад, Прими оброк за этот — Первый — Год: На убыль воск его свечей идет, Чтоб каждый год здесь, на Земле, в печали Мы вновь твое Рожденье отмечали Второе: ибо Душ в тела вхожденье — Вершится здесь, само же их рожденье — Есть Смерть. Она одна весьма умело Выводит Душу, как дитя из тела. А вы, чьих добродетелей творец — Она, кто в Ней находит образец, — Коль скоро вы считаете, что вправе Лишь проза о Её поведать славе, Иль хроника, быть может; но никак Не должно воспевать Её в стихах, — Вы вспомните: Сам Бог, в конце Закона Песнь поместив, велел, чтоб неуклонно Той Песни Моисей учил народ. Он знал: когда из памяти уйдет Закон, и все Пророки, и Писанья, — Одна лишь Песнь удержится в сознаньи. Вот почему и я, насколько мог, Пред Ней исполнил стихотворный долг: Сей непостижной Смерти вопреки, Я заключил Её в свои стихи, — Ее, кого вмещает мрачный гроб, Я поселил в своей поэме, чтоб, Как Души — Небо, как тела — могила, Так доблести — Поэзия хранила!

 

Погребальная элегия

Нет, не могу поверить, что Она В сей ящик мраморный заключена, И что в плену порфиры и гранита — Ее глаза, светлее хризолита, Ее лица и жемчуг, и рубин!.. Две Индии — вместились в гроб один: Сей дивной плоти каждый дюйм вмещал Сокровище — ценой в эскуриал! О, чьих бы рук, чьего ума усилья Ее бы вновь из мертвых воскресили? Смогу ль стихами оживить то имя, Что эти строки сделало живыми? Нет, эти строки слабы и мертвы, В них не живёт Её душа, увы! И, все ж, лишь в них — стихах — Она цветущей Пребудет — и теперь, и в день грядущий. Ведь, если б не была погребена, Могла ль ожить в элегии Она? Но пусть живет поэма год за годом, Пока весь мир, пронзен Ее уходом, Не умер... Ты состав его исчисли: Король — его рука, советник — мысли, Священник — сердце, речь — знаток закона, Живот — богач, спина — богатств лишенный, Солдаты — пальцы, а ступни — купцы, Что сводят мира дальние концы. Но тонких духов сонм, что постоянно Приводит в лад все клавиши органа, Рожден на свет Ее любовью был: Она ушла — и мир лишился сил. И смерти не над кем торжествовать: Кого еще осталось убивать? Ну, разве что уж сразу — весь наш мир Убить, чтоб страх Природу не томил: Мол, снова часть урвать удастся Смерти. Нет, миру не грозит ничто, поверьте... Мертва ль Она и вправду? В нашей власти Представить: как часы лежат, на части Разобраны, но мастер, в свой черед, Их снова воедино соберет; Или как Африканский тот поток, Что Нигером зовется, некий срок Проводит под землей, как под мостом, Чтоб вновь наружу вырваться потом, — Так и Она из гроба навсегда Восстанет, в добродетели тверда... Но, если Небо этому и радо, Нам, все же, здесь Ее увидеть надо, — Пусть даже дух ее на Небе чтим, Как Ангел, иль Престол, иль Херувим. И, как старик воспоминаньям рад О том, чем тешил в юности свой взгляд,— Так голод мира утолишь сейчас Лишь мыслью, что Она жила меж нас. Природа! Радуйся, что избежала Ущерба от Последнего Пожара: От этого ревущего костра Ты в Ней одной — всю мощь свою спасла! Да, в Ней, чье тело столь благоуханно, Что не нужны ни масти, ни румяна, — Ведь создала Душа ее сама Ту плоть — сосуд прозрачный для ума. Конечно, все хвалу Ей воссылали, Но все ж Ее лишь лучшие — желали. И, как Святые в Небе знать хотят, Кому из них храм новый посвятят; Как, если вспыхнет в сумерках комета, Художники сойдутся для совета, Чтоб рисовать ее туманный свет: Но смотрят, — а кометы снова нет. — Так спорил мир, пока ее не стало, Верней, Душа быть плотью перестала. Мгновенно в лампе прогорит бальзам, На миг усладу даровав глазам. — Так и Она, невинна и бела, Готовясь к свадьбе, чистой умерла. Чтоб не вкусить страданий, в мир иной Она ушла, еще не став женой, И, суеты мирской презрев дела, Как опиум, кончину приняла. Нет — смерти плоть Ее не поддалась, А только впала в длительный экстаз. А кто Ее не знал при жизни, тот Пусть книгу о ее судьбе прочтет, — Как всех была умней, скромней, ясней, Идя к своей пятнадцатой весне... И вдруг увидит, следующий лист Перевернуть, — а тот и пуст и чист! Так что же — приговор Судьбы неверен, Иль, может быть, из книги лист утерян? Нет — в этот возраст зрелого ума Рок ввел Ее, чтобы Она сама Себе дальнейший жребий избрала: Она ж свершила выбор — умерла. Так, кротостью от бедствий спасена, От будущей судьбы ушла Она. А кто за Нею в мир приходит следом, Коль он и впрямь добру всецело предан, Тот — Ею вдохновляемый посол, Он цель Её осуществить пришел. Пусть с благодарностью о Ней он вспомнит — И в Книге Судеб чистый лист заполнит, Поскольку все добро грядущих дней Источник свой имеет только в Ней. И пусть ликуют жители Небес, Что жизнь Ее — хоть в ком-то — длится здесь!

 

Часть II
Вторая годовщина
(о странствии души)

 

Вступление

О две души, что к небу вознеслись! Душой и я стремлюсь за вами ввысь. И Ты, от смерти перейдя в нетленье, Прими, о дева, эту дань хваленья! Ты ввысь летишь, чтоб мира зреть конец — И Вечной Славы восприять венец. Как звезды, что остались под тобой, Свершают вечно путь свой круговой, Так и душа, что терпит плоти гнет, Тебе вослед ни шагу не шагнет. Ты улетаешь вдаль быстрее света, Но плотский ум узреть не в силах это — Как ввысь тебя уводит колея Длиною от Земли до Неба... Чья Душа, кроме твоей, сегодня вправе Поведать нам о столь блаженной Славе? Хоть к этой Славе зависть я питаю, Но мыслью до нее не долетаю. И ты, о дух великий, вслед за ней Идешь путем, что всех путей длинней, — Никто в такую даль еще не шел (И, если б не был плоти груз тяжел, Ты б тело взял с собой). — О дерзновенье Полета! В муках ты утратил зренье Земное — и обрел небесный взор, Чтоб видеть путь, лишенный всех опор. Ты о Ее пути вещаешь нам, Но, в то же время, странствуешь и сам, Летя от тела мертвого вселенной — В Мир Горний, к жизни чистой и нетленной. Нет, никого досель хвалений сила В такую высь еще не возносила. Ты ж все усердней славишь: каждый год Ты вслед за Ней свершаешь свой полет. Так пой же вновь, чтоб пение могло Творцу украсить лаврами чело! Главой вознёсшись в облачную высь, Пусть Муза никогда не смотрит вниз. И, если душам в небесах известны Дела людей, земные наши песни, То мы им радость чистую несем, Хваля Того, Кто сотворил их сонм!

 

Вторая годовщина
(о странствии души)

Да, вечен мир! И в том всего сильней Меня уверил год разлуки с Ней — С тем Солнцем, что и Землю озарило, И Солнце в Небе светом одарило. Кощунство думать, что оно затмилось Навек: о нет — на время закатилось. Но, как корабль, чей парус бурей порван, Плывет бессильно, ветру став покорным; Иль как поверженный на плахе, чья Уж кровь на землю хлещет в два ручья, — Один из головы, другой из тела, — И чья душа уж в вечность отлетела, — Внезапно признак жизни подает: Моргают веки, дергается рот, Трепещут руки, шевелятся ноги, Как будто душу он зовет в тревоге: Но всех движений сих ужасный вид — Как лед, что перед таяньем хрустит; Иль как под ветром арфа днем ненастным Звучит напевом тихим и несчастным, Так мир, Её утратив, пал, зачах И омертвел во всех своих частях. До сотворенья Солнца — были дни, Хоть Солнца и не видели они, — Так и теперь, хоть Солнце закатилось, Чередованье лет не прекратилось. Потоп Всемирный вновь настал: все смыто, Мир в Лету впал, все лучшее забыто, Зане забыт исток всего — Она. Лишь я, — хотя и злобствует волна, — Желаю жизни, жду ее продленья И жажду славы — ради прославленья Тебя, бессмертная. Ты, в смене дней, Не стала матерью, — зато, с моей Сливаясь музой, Ты — отец. Ты — тот, Кому она рождает каждый год По гимну. Мудрый может подражать Сим песням — то есть, внуков вам рождать. Итак, мир — мумия. Он не воскрес, Распада неостановим процесс. Но, если у покойного есть дети, Он сам еще, отчасти, жив на свете. Так в этих гимнах будет жив твой род — Доколь Творец гимн новый воспоёт!.. Душа! Исполнись жаждой величайшей — И жди Его Пришествия, из чаши Господней эту жажду утоляя, И свой недуг отчасти исцеляя. И, как бы долго время ни текло, Считай, что все уже давно прошло. Не спрашивай — что, почему, когда: Избавься от напрасного труда. Ведь поиск правды весь твой век займет: Не стоит этот мир таких хлопот. Мир — только труп, не более того, А ты, как червь, вгрызаешься в него. О червь, кто утвердил тебя в надежде, Что лучше станет этот мир, чем прежде, — Не черви ль те, что веруют всецело — Мол, мертвое еще воскреснет тело? О мире сем и вспоминать некстати, Как об истертом прошлогоднем платье. Кто мир забыл и вспомнить не желает — Тот Памятью отличной обладает. Воззри же ввысь: там Та вовек нетленна, Чья Память не печальна, но блаженна, Та, для кого сей мир был только сценой; И созерцали жители вселенной, Её дела: ведь в них всегда был некий Сокрытый признак Золотого Века; Та, что пристрастий к миру не являла, Но, как душа, все в мире оживляла; Та, что ни в ком не видела изъяна, Но всем добро дарила постоянно, Благие мысли мерила делами, Из добрых дел рождала веры пламя; Та, вкруг кого всегда был райский сад, Как двор вкруг принца; та, чей звездный взгляд И Севером, и Югом управлял, Над Полюсами власть свою являл, — Она, она ушла! Об этом зная, Пойми, что мир — мозаика цветная, Усилий мысли недостоин он: Пусть будет вовсе мыслью обойден. Представь себе, душа, что Смерть — швейцар, Чьей свечки огонек едва мерцал Сперва вдали, твое привлекши зренье, Но свет растет, все ближе озаренье, — Так Небо близится перед кончиной. Представь: Тебе дыханье отягчили, Но ты минут не ведала блаженней, Чем в этом забытьи, в изнеможеньи. Представь, что на одре тебе лежать Все легче: нужно узел развязать, Чтоб, как бесценный слиток, вынуть душу... Представь: хоть лютый жар палит и сушит, Но в этом — плотских похотей вина, Ведь злоба их была в тебе сильна. Представь: звонят в преддверьи похорон. — Ты в храм входила под церковный звон, Но в этот день — взойдешь на небеса... Представь: ты слышишь бесов голоса, Ростовщики — они недаром здесь: Тем — похоть возврати, а этим — спесь. Пороки были в долг тебе даны, Верь — кровь Христа очистит от вины… Сошлись друзья и плачут все навзрыд: От них твой путь таинственный сокрыт. Представь: тебе уже глаза закрыли, Что часто заблуждались и грешили, Но тот, кто взгляда мертвых глаз боится, — Ужель от Бога думает укрыться? Вот саваном Тебя уже одели: И ты чиста, твои одежды белы! Сколь низко пала плоть — она гниет... Представь же, сколь высок души полет! Представь, что ты — король, чье государство Червь понуждает гнить и распадаться, Но над тобой псалом произнесен, Чтоб в ночь Люции сладок был твой сон... Пусть эта мысль, душа, бодрит тебя; А если ты сонлива и слаба, То вспомни Ту, чьей бодрости и силы И на троих с избытком бы хватило, Чью суть никто не смог ни разгадать, Ни на портрете верно передать. Однако же, как в благовонной масти Равны все составляющие части, И если предпочтенье дать одной, То аромат получится иной; Как плоскости — из линий состоят, А линии — из точек, но навряд Сумеет кто-то их разъединить И разницу меж ними прояснить; — Так Элементы сочетались в Ней: Не разгадать, какой из них — главней... В Ней — чей состав, чью немощную плоть Недуг сумел столь быстро побороть, Но не Ее саму!.. Чей дух несмело Мечтал — как будет обитать вне тела; Кого узрев, мы сознавали вдруг, Сколь неустойчив куб, ущербен круг — В сравненье с Ней; кто, словно цепь златая, Надежды всех живущих сочетая, Была безукоризненно ровна, Являя прочность каждого звена; — Она болезни злой на растерзанье Кровь отдала, и тело, и дыханье, Чтоб знали мы: пусть праведник трудом И верой заслужил Небесный Дом; Пусть Небо для него отверсто было, Поскольку Небеса берутся силой; Пусть он вполне упрочил с Небом связь, Во имя Неба на Земле трудясь; — При всех его трудах, страданьях, вере — Лишь Смерть ему откроет в Небо двери!.. Теперь, душа, помысли, сделай милость, В каком ты жалком теле поселилась: Ведь без тебя и жить бы не сумели Другие две души в бессильном теле, — Растительная с Чувственной. Не станешь Ты отрицать, что за собой их тянешь! Представь, сколь ты беспомощной была, Коль плоть — ничтожной глины ком — смогла Тебе подсыпать яду! Как легко Плоть — скисшее, дрянное молоко, Отродье жалкое, щенок негодный — С тобою делит Грех свой Первородный! Как мучится глупец-анахорет, Отшельник, что в теченьи долгих лет Сидит, заросший грязью, в темной келье, — Так с первых дней душа страдает в теле — Своей тюрьме, где ей сперва не лень Пить молоко да плакать целый день. Представь, что тело, выросши, похоже На шаткий дом, чей кров — два ярда кожи: То хворью изнутри захвачен он, То старостью снаружи осажден. Но ты представь, что смерть, едва вошла,— И волю и простор тебе дала, Что скорлупа ореха вдруг распалась, И лишь ядро свободное осталось, Разбилась раковина — и тотчас Ты заново как будто родилась. Да, та душа, что медленно, несмело В день проходила, с позволенья тела, Миль двадцать или тридцать здесь, внизу, — Теперь до Неба вышнего стезю Минует вмиг; она не одарит Вниманьем ни один метеорит; В полете не почувствует она, Насколько толща воздуха мощна; И даже Сферу Огненную встретив, Она ее минует, не заметив; Ей все равно, безжизненна Луна, Иль некими людьми населена; Восходит ли Венера в облаченьи То Утренней Звезды, а то — Вечерней; Меркурий Аргусу глаза отвел, Но над душой он власти не обрел: Она всезряща, и сквозь Солнца тело, — Смотри, — уже мгновенно пролетела. — Без стражи входит к Марсу во дворец, И ни Юпитер, ни его отец Ей не помеха. Чувствует она: Дорога ввысь уже одолена! Как звезды, кой на небе встретит взгляд, Единой нитью, словно бусин ряд, Пронизаны, и для души та нить Все сферы может вмиг соединить; Как позвоночник, проходя сквозь спину, Связует наши кости воедино, — Так Свод и Дол связует восхожденьем Душа, что Третьим взыскана рожденьем (Творенье — первое, а Благодать — Второе даровали ей). И глядь — Она на небе! Так при свечке мы Вдруг видим краски после долгой тьмы... Душа! И ты готовиться должна К такому странствию... Представь — Она, Чье тело вовсе не было темницей, — В таком душа мечтает поселиться, — Она, чьи дивные черты едва ли Другие лица даже отражали, И то — поскольку подражать ей смели, — Она сама, в чьем несравненном теле (Когда б сей мир сравниться с Нею мог) — Весь в злате — Запад, в пряностях — Восток, Все лучшее, что есть в любых краях — В Европе, в Африке, на всех морях; Нет, в ней самой сокровищ много боле, Весь мир владеет лишь двадцатой долей Её богатств, которых, может статься, Хватило бы ещё миров на двадцать… Коль Ангелы-хранители даны Всем: их имеют города, чины, И праздники, и разные занятья, И все на свете люди без изъятья, — То в этом теле у любого члена Был свой особый Ангел, несомненно; Её душа — как золото была, А тело — как электр; она могла Без слов, через румянец или взгляд, Являть и чувств, и мыслей целый ряд; Так было ясно все, о чем хотела Она сказать, что мнилось — мыслит тело, — Она, она ушла, ее уж нет!.. Мы ж, как улитки, оставляем след На почве — на полу своей тюрьмы, Где сами в тюрьмах-раковинах мы. Но разве ж мы сменить жилище в силах, Когда, заключены в живых могилах, Так ничего понять и не успели: Что знаешь ты, душа, в сем жалком теле? Ты и поныне не разобралась— Как ты умрешь и как ты родилась, Забыла, как свершила свой приход, Не помнишь, как испила яд грехов, Ты лишена о Смерти знаний точных, Не знаешь, в чем Бессмертия источник, В своих границах тесных — ты несчастна: Себя не зная, трудишься напрасно Над тайной тел. В течение веков Все думали, что тел состав таков: Эфир с огнём, земля с водой — стихии… Теперь в них части видятся иные, Притом одним — так кажется, другим — Иначе, а вопрос неразрешим... Ты знаешь ли, как, образуя грот, Ложатся камни, чтоб не рухнул свод? Ты знаешь ли, как сердце очищает Кровь, как её в желудочки вмещает? А знаешь ты, что легким делать надо, Чтоб выдыхать ты мог продукт распада? Превыше разуменья твоего — Как ткани всасывают вещество... А споры о ногтях, о волосах! Вникая в них, ты попадешь впросак. Скажи — ну, как могу познать себя я, Вещей столь близких и простых не зная? Есть сотни мнений (уж не говоря О сложном) — о строеньи муравья! И если кто-то холод, жар терпел И над азами жалкими корпел Вещей столь маловажных, — как же ты Познаешь вещи, кои непросты: Мощь Цезаря иль мудрость Цицерона? Кто сделал красной — кровь, траву — зелёной? Постичь все это люди не сумели. Что можешь ты, душа, в тщедушном теле? Когда ж гордыню ты с себя стряхнешь, И вымысла мечту, и страсти ложь? Ты смотришь сквозь очки и мнишь, что важно — Ничтожное... Но поднимись на башню — И вмиг поймёшь: ты ложью увлеклась, На мир глядела сквозь решетки глаз, Сквозь лабиринты слушала ушные, Дороги избирала окружные... Но в небесах познания канал Иной: помыслил — и тотчас познал... Лишь в горней школе ты сумеешь стать И впрямь ученой, мудрой — Ей по стать, Ей, чей необычайный ум постиг Без обученья сущность многих книг; Ей, совершившей столько добрых дел, Что ныне всякий, кто б ни захотел Творить добро, поймет в одно мгновенье, Что он замыслил только повторенье Того, что было Ею уж давно Задумано или совершено; Ей, что такого совершенства здесь Смогла достичь в познании небес, Что ранее, чем жителем их стала, Она уже, как книгу, их читала; Но и на этом не остановилась (Хотя такое знанье бы явилось Несносным грузом для иных): ушла — И совершенство в небе обрела, В нем нашей лучшей Книгой став. И вот Вслед за собой и нас теперь зовет... Не прерывай же своего экстаза, Моя душа! Не обернись ни разу Назад, чтоб снова думать о земном! Помысли — с кем же в мире ты ином Общаться станешь? Что там делать надо, Чтоб не вкусить самой чужого яда, Другим же — своего испить не дать? Ты молча ли воспримешь благодать Учителей великих — или, все же, Им возразишь, призвавши Слово Божье В свидетели?.. Обдумать все пора! И нет ли там подобия Двора, Где, как бы ни был жалок клеветник, Но много зла несет его язык? Хоть яд повсюду силу проявляет, Но иногда особенно влияет На волосы и ногти, например; А грех — опасен лишь для низших сфер. Ввысь, о душа! Там обновленным слухом Должна ты внять поющим стройно духам. Ввысь! Там звучит немолчная хвала Той, что, оставшись Девой, — родила, Единственной из женщин, что невинна И до, и после порожденья Сына; Ввысь — к Праотцам, что Сына дольше ждали, Чем с Ним на небе души услаждали; К святым Пророкам, зрящим вновь и снова, Как на Земле сбывается их слово; К Апостолам, что Сыну-Солнцу вслед Пошли путем блистательных побед; К Угодникам, чья кровь лилась святая, Апостольскую ниву орошая; Ввысь — к Девам, что боялись изменить Святому Духу и соединить Со смертным мужем — свой телесный Храм; Ввысь, ввысь! Ведь там, средь этих Воинств, там — Она, что новый, небывалый Сан В своем лице явила небесам, Ибо Она, и будучи одна, В себе самой — как целая страна: Она над чувством разум воцарила, Врага на поле брани покорила, — И мир настал. И после битвы той Невинность лобызалась с Красотой. И суд ее возвышен был и прав, Мятеж гордыни — смертью покарав. Всем сострадая, каждого любя, Она прощала всех, кроме себя, И воплощеньем скромности слыла, Нас вдохновив на добрые дела. Над этим сердцем слуги сатаны Малейшей власти были лишены. Все совершенства, слившись в ней одной, Ее особой сделали Страной, А Вера — Церковью; а вместе эти Две силы — сутью всех вещей на свете. Она, Она, хранившая во взгляде От зла всемирного противоядье, — Она теперь из мира прочь ушла И чрез кончину небо обрела; А кто ее примером не влеком, Лишь с мимолётной радостью знаком; Но ты, душа, стремись к непреходящей: От радости случайной — к настоящей! Здесь искус мы должны перенести, Чтоб в небесах блаженство обрести. Скажи: как радости не быть мгновенной Здесь, на Земле? Как от причины тленной Ждать вечных следствий?.. Скажем, ты влюблен В красавицу. Но красоты закон — Изменчивость... О бедные созданья — Ты и она! О призрак обладанья! Ведь с каждым днем меняетесь вы с ней, Изъяны Время делает видней, И, хоть река все то же носит имя, Но завтра воды станут в ней иными. Ее лицо и твой влюбленный взгляд — Уже не те; не столь сегодня свят Обет любви, намедни с жаром данный: Ты сам меняешься, непостоянный, Ты можешь славу предпочесть любви... Один лишь Бог создания Свои — Нас — по любви безмерной сотворил И лучезарной славой одарил, Лишь для того явив нам эту милость, Чтоб к совершенству сами мы стремились. Кто ниже нас по рангу, те нас чтят (А принцы, если нас почтить хотят, Другим предоставляют это право); Итак, от посторонних наша слава Зависит: то растет, то убывает... Итак, здесь радость прочной не бывает. А если б человек своим умом Мог радость в этом обретать иль в том, Мы б всех других за глупость поносили, И лишь себя за ум превозносили. Как тех, кто башню Вавилона строил, Один вопрос все время беспокоил: Мол, на Земле всего ужасно мало, Не хватит места и материала, Да и к тому ж не выдержит фундамент, — Так и теперь подобным делом занят И те же мысли развивает тот, Кто прочной радости от мира ждет... Как встарь из кар Господних и даров Язычник разных создавал богов (Ведь были боги хлеба и вина, И хворь была богиней, и война); И, разменяв на горстку меди свой Бесценный, полновесный золотой, Он забывал Единственного Бога, Которому обязан был премного, — Так и у нас все радости — не те: Нет счастья в постоянной суете. Воспрянь, душа, взор к небу поднимая: Пройдя сквозь центр окружности, прямая Два раза круговой ее черты Коснется. — Так же в будущем и ты Свои мечты осуществишь вдвойне На небесах. Предайся же вполне Познанью Господа: Он для ума — И Мыслимый Объект, и Мысль сама. В Нем радость обретается всегда, Не зная ни убытка, ни вреда. Познанье Бога стольких благ полно, Что изумляет Ангелов оно — Тех, с кем теперь и слита и едина Она, чью мы справляем Годовщину, Она, чья радость истинной была И кончиться со смертью не могла; Она, что Бога всюду узнавала, Ему внимала и к Нему взывала, И Образ Бога восставал пред Ней Из крон деревьев, из холмов камней; И в Ней самой, преуспевавшей в вере, Был Образ тот воссоздан в полной мере, И были из души удалены Последствия Адамовой вины. Она всечасно Бога призывала, Ее десница Божья покрывала, И с Богом обручил Её наш мир, А в небесах готов Ей брачный пир. Она, чей вечер — полдня был светлей, Чей сон — молитв церковный был святей, Она, что всем вокруг дарила милость, Но к милосердью вышнему стремилась, — Она его на небе обрела За то, что в мир гармонию внесла, Согласье — меж Землей и Небесами. Теперь мы радость истинную сами (Насколько можем) обретаем в Ней, Хоть радости небесные — сильней, Даже кратчайшие; но сколь ничтожны Те, краткие, что на Земле возможны!.. Лишь с тем клеврет от принца примет власть, Чтоб от него в зависимость попасть; Коль врач об исцелении твоем Молчит, — смотри: внезапных сил подъем Разбередит в груди твоей нарыв, И тот задушит, к горлу подступив, Тебя, обретшего, казалось, силу... Случайное — всегда случайным было, И есть ли тот, кому оно в угоду Свою изменит зыбкую природу? Любой случайной радости приход Гласит одно: вот-вот она уйдет. Но в небе наслажденье не растает: Там временное — вечность обретает, Лишь там душа блаженства не теряет, Поскольку никогда не умирает, А только ждет Великого Предела — Конца Веков и воскресенья тела. В тот день величьем люди превзойдут Всех духов — и вовеки не падут, Как пали Ангелы; и к совершенству Направят путь, как к высшему блаженству. Но ныне так ликует лишь Она, В чьем сердце добродетель столь сильна, Что похвала любая — Ей в обиду (Ведь в высшем Мире все — иного вида); Она, что из прекраснейшего тела Ушла на небо, словно захотела Еще светлей украсить облик свой... Ведь плоть была ее второй душой, — Так в древнем свитке с двух сторон на коже Начертаны для нас реченья Божьи. Ее ж рукой был на Земле очерчен Круг совершенства, что велик и вечен, И с нею вместе Круг блаженный тот На небе пребывет — и растет. Но здесь, где лицемерье ложной веры Плодит святых угодников без меры, — Ни свод небесный с ними не знаком, Ни Церковь древняя. — Где лишь закон Поэзии не вызывает гнева У Веры, — я к Тебе взываю, дева! Когда б других святых я почитал, Французом бы в глазах твоих я стал, И Ты, как дань мою за Год Второй, Не приняла бы этот Золотой, Когда бы не было на нем Портрета Того, Кто повелел, чтоб Ты воспета Была, и чтоб могли потомки брать С Тебя пример — как жить и умирать, И был бы мир о том оповещён… Так пусть же знают все, что Автор — Он, Посланье — Ты, а я — лишь Трубный Глас, Сзывающий народ в урочный час!