На родине моей и в самый жаркий полдень

ПОЗДНЕЕ ЛЕТО

Возле печки так легко

сочинить стихотворенье!

...Жарко плавятся поленья,

словно солнце над рекой.

Возле печки  -  благодать!

Да не гаснет Божье пламя!

Зимней стужи заклинанье,

Дома тёплая печать.

Пламя плещет, не слепя...

Гляну в прошлое, как в щёлку.

Вижу: ночь и дом в посёлке,

в доме - маму и себя.

Тёмный блеск её волос,

светлый лак её гитары,

смутный образ песни старой,

песни долгой  -  на сто верст.

А земля лежит вокруг,

от мороза чуть живая,

несъедобным караваем,

выпавшим из жадных рук.

Злыми блёстками горит

в той земле касситерит...

Но трещит в печи огонь,

и поёт негромко мама,

маленькой рукой упрямо

отгоняя страшный сон.

Будит первую мечту,

первой ранкой сердце метит:

«...Мой костёр в тумане светит,

искры гаснут на лету...»

 

Как много у зимы коротких дней хрустальных,

С морозной бирюзой, да с ветром ледяным,

Когда для горожан милей колонн ростральных

Встает вдали домов  -  теплоцентрали дым.

Как много вечеров под сводом серой тучи,

Когда на свежий след ложится пухлый снег...

Горит во мгле заря  -  и запоздалый лучик

В микрорайоне N вдруг зажигает свет.

В ущелье меж домов отчаянное эхо

Печатает шаги, взлетает в высоту.

Как празднует мороз моё земное эго,

Как чувствует зимы покой и чистоту.

Таинственный туман ночей предновогодних,

И под стеклом витрин цветов огнистых гроздь.

И кажется, что жизнь открылась лишь сегодня,

И незачем жалеть о том, что не сбылось...

И хочется для всех отрады и покоя,

Приляг и отдохни, усталый город мой,

В объятиях зимы... А время золотое -

За дальнею горой, за ясною весной.

 

Для этой осени я слов не подберу:

для хрупкой гордости и кроткого величья...
Слова топорщатся и мерзнут на ветру,
листва трепещет, как сердечко птичье.
Медвежий мех ещё густой травы  -
и в нем слова мои, опавшие, алеют.
Весь фон серебряный, но клочья синевы
Ещё посверкивают в небе над аллеей.

Душа-отшельница листвою зашуршит,
На дикой яблоне голубкой поворкует,
И снова  -  в прошлое...

Там звонкий луч лежит на древних бревнах,
Словно солнечная сбруя!
Там  -  людям на смех  -  мой неловкий быт
и печь, которая топиться не хотела…

Мне так некстати притязанья тела,
Когда со мною муза говорит!

Усмешка прошлого: не миловать, казнить.
И каждый шаг мне отдается острой болью.
Но ничего я в нём не в силах изменить
Ни волей гордою, ни трепетной любовью.
Эх, Сивка-Бурка, два незримые крыла!
Взмахни над Временем своей седою гривой.
Назад, в грядущее!
Ведь осень так светла...

А ветра смертного мне не страшны порывы.

2003

ДАВНИШНЕЕ

Как утомительны дожди!
Они посеяли привычку
к плащам и отсыревшим спичкам,
к тому, что лето позади.
К катарам, астме и хандре,
к тому, что пол заслежен вечно...
Как все же лето быстротечно
на Ангаре!

Традиционное кино  -
да нынче скучно на экранах,
и снова тупо, беспрестанно
бормочет дождь...
Ах, всё равно:
пора домой, и свет зажечь,
и собеседника придумать,
с каким легко молчать, и думать,
и что-то давнее беречь.
И в ожиданье перемен
читать да у камина греться,
Но, боже мой, куда мне деться
от неуюта этих стен?
Мой собеседник, странный друг!
Ты даже не предполагаешь,
что здесь со мною разделяешь
мой быт, мой хлеб и мой досуг.
И, пересиливая жуть,
я выхожу в сырую полночь:
не то чтоб о себе напомнить  -
на свет в окне твоем взглянуть.

 

Полынная горечь октябрьских дней,

Полынная, пыльная, бурая горечь,
Сухая до звону.
И небо над ней
Пустынно.

И песней тоски не прогонишь.

Железная ветка средь гаснущих трав.

Спеша, отрешённо считают колеса:

На север, на юг,

За составом  -  состав,

Их ветер приносит и ветер уносит.

А ты оставайся и стой на ветру,
Душой и судьбой этим далям причастна.
С тобой на миру, что на званом пиру,
Лишь песня порою бывает согласна.

Я песню сложила, как бедный букет
Из лёгоньких веток уснувшей полыни,
Как плач материнский о сгинувшем сыне,
Как долгий, холодный осенний рассвет.

 

Невдали от шума городского

ярче, полновесней синева.
И звучит серебряное слово  -
чистая ручейная молва.

Снеговую сладость пьют березы
за здоровье будущей листвы...
(Зимы не рифмуются с морозом:
Зимы нынче шлют нам из Москвы.)

Ветер сушит травы на поляне  -
горько-страстно шепчется полынь,
словно суеверные древляне
молят о судьбе своих святынь.

Опускают утомленно руки,
поднимают лица к небесам  -
молят о земле даждьбожьи внуки,
Космоса внимая голосам.

...Предков голоса все глуше, глуше:
жили-были, поле перешли.

Наши растерявшиеся души,
знать, жалеют из своей дали...

КОМАНДИРОВОЧНАЯ
БАЛЛАДА

Он был послушен: уходил,
но, как с прибоем, возвращался.
И долго, долго говорил,
и так по-детски удивлялся,
что мы знакомы столько лет,
а вот не видели друг друга...
В глазах стоял вечерний свет,
мела воспоминаний вьюга.

Я, как умела, приняла
и исповедь, и покаянье.
Во мгле гостиница плыла,
как в незнакомом мирозданье.
Дождь злую музыку творил,
и город маленький знобило
от ветра...
Я окно открыла  -

вокзальный свет в пространстве плыл...
А он курил.

И был прокуренный вагон,
потом на «газике» райкома
вдоль желто-злой реки Онон,
в степях родных, но незнакомых,
месили на дорогах грязь,
начальству местному внимали
и от усталости дремали,
со скукой вежливо смирясь.

Вместилось все в единый миг:
степной закат, дожди,
работа,

моторов ноющая нота,
в ночном стекле  -  его двойник.
В тот миг прибавились к моим
его судьбы переплетенья,
восторг до саморастворенья  -
его страстей терновый дым.

Не знала я, что суждено
мне в эту осень возвращаться,
что будут в сны мои стучаться
слова, беззвучные давно...
Но в наши годы до конца
пути судеб исповедимы.
И мне теперь - за этим дымом -
не разглядеть его лица.

СОЛНЦЕ УКРАИНЫ

Ни дня здесь не бываю одинока.
Родня, как в детстве, балует меня.
А виноград! Он возле самых окон
Прозрачно зреет, гроздьями дразня.

Ах, это солнце, солнце Украины!
Я четверть века ехала к нему.
Как поцелуй, ожог его приму,
Сбегу к реке и разом все отрину:

Мороз и снег; мучительный вопрос;
И все, что было, да и все, что будет...
Вон на песке, как на горячем блюде,
Мерцает перезревший абрикос!

Мне кажется, и люди здесь должны
Быть счастливы от самого рожденья,
Как эти плодоносные растенья
Под дымчатым теплом голубизны.

Как две любви, во мне соприкоснулись
Моя Сибирь, мой ветер голубой
И этот мир мощёных узких улиц  -
Морского юга медленный прибой.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС
ИЗ ГЛУБИНЫ ВЕКОВ

Двенадцать тысяч лет я прихожу сюда.
В сырой песок вросли мои ступни босые.
День изгоняет ночь. Меняет цвет вода.
Уходят волны вдаль  -  белесые, косые.

Над морем альбатрос, красив, как херувим,
В полёте неживом распластывает крылья.
Где корабли твои? И сам ты  -  невредим
Иль в царствии теней вкушаешь изобилье?

Я и сама давно уже не плоть, а дух.
Я соль твоих морей и парус твой послушный.
А песнь моя жива. Её седой пастух
На дудочке своей выводит простодушно.

И боль моя жива. Средь мертвых и чужих
Двенадцать тысяч лет ищу тебя по свету.
Хоть разлюбившего. Хоть канувшего в Лету.
Хоть старца нищего в тоскующей глуши.

Я женщина, и я не верю в рай иной,
Чем тот, что на земле с единственно любимым.
Но ежели ты червь, то пусть жестокий зной
Спалит тебя дотла. Любовь неумолима.

ИНЬ И ЯН

Марсианин  -  под знаком Огня
Смугло-золото светится кожа.
Ты с планеты ночной и тревожной
Темной страстью глядишь на меня.

Сопредельный, неведомый мир!
Между нами  -  космический ветер.
Бог войны  -  твой жестокий кумир  -
Правит бал свой на красной планете.

А моя  -  зеленым-зелена!
В золотистом, от зорь, одеянье...
Лишь Богиня Любви, лишь она
Путь укажет  -  от вечного сна
К вечной жизни в Садах мирозданья.

На родине моей и в самый жаркий полдень

С надоблачных высот студеная струя
сорвется, и пронзит,
и о зиме напомнит,

как будто проскользнёт у ног моих змея.
То парусник мелькнет - один в холодном море,
то молнией взмахнёт далекая гроза.
Старинный мудрый стих звенит:

«мементо мори...»
А солнышко до слёз слепит мои глаза.

Ещё густа листва и сок травы дремучей,
Настурциям в саду ещё так долго цвесть,
а снежных облаков сверкающие кручи
о дальнем январе уже доносят весть.

Как быстро день прошёл!
Я так и не успела

ни сердцем отдохнуть, ни руки отогреть.
Остыла голова.

Мгновенье улетело,
а завтра  -  быть дождю и сентябрю звенеть.

Ну что ж, зато в тайге,

на марях потаённых,

горит брусничный жар,

стоит хрустальный свет!

На ярмарке чудес, в тех сумерках зеленых,

на «что» да «почему» я не ищу ответ...