Теперь перейдем к песнопению, о котором я упомянул ранее. Речь идет о том песнопении, которое в нашем современном богослужении называется кондаком: «Со святыми упокой...». Мы, конечно, знаем, что кондак как гимнографический жанр возник довольно поздно. Поэтому меня интересует не сам кондак погребения (длинное и очень красивое произведение, которое современное нам богослужение сохранило полностью только в чине отпевания священников, хотя оно и не имеет специфического отношения к священнослужителям), а только его начало, а именно выражение «со святыми». Даже быстрый и поверхностный анализ покажет, что это выражение, с некоторыми вариациями («со духи праведных скончавшихся», «идеже, Христе, веселящихся есть жилище, и глас чистаго радования», «идеже праведнии упокояются» и т.п.), принадлежит к очень раннему пласту поминальной службы, ибо оно появляется вновь и вновь в более поздней гимнографии, которая и в словах, и во всей своей тональности отражает существенно другой, индивидуальный подход к пониманию смерти. Хороший пример этого – как раз погребальный кондак в полном объеме. Как будто автор (который был гением) начал с существующей и традиционной формулы «со святыми», что означает, на языке ранней Церкви, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». Так вот, он, начав с этих слов, потом как будто бы забыл о них и продолжил в совершенно другом ключе, в котором смерть представляется противоположно тому, что мы слышали ранее, а именно как «прах», «пепел», «черви». От «места светла», от «со святыми» мы вдруг отворачиваемся и оказываемся не со святыми, а с червями! Смерть – там, где (я цитирую кондак) «всякое молчание, и никтоже глаголяй: Аллилуиа». И здесь, в этой смерти – и это самое главное! – человек одинок, человек отъединен – и это значит, что он не «со святыми». Но ранняя Церковь верит и утверждает: «со святыми». И поскольку в ранней Церкви «святыми» назывались не только «канонизированные» святые, но все члены Церкви, умершие «во Христе» и даже живущие «во Христе», то выражение «со святыми» означало «с Церковью», в единстве со всеми, кто еп Christô – «во Христе» – и потому жив в стране не мертвых, но живых.
|
|
И именно в этом значении, в силе этой короткой формулы «со святыми» находим мы истоки, корни, начала первой и наиболее радикальной и заметной христианизации смерти в ранней Церкви. К какому поистине революционному действию привела эта формула? К возвращению кладбища в город – именно потому, что мертвые должны быть рядом с живыми, ибо они – живы. Об этой революции – постепенном переносе некрополя, города мертвых, в самое сердце города живых, к церкви – знают историки культуры, но ее не замечают богословы и литургисты. Это перемещение – наиболее заметное и яркое проявление «христианской революции»: мертвые возвращаются к живым, потому что они живы, потому что «смерть как разделение» преодолена. Христиане не только покоятся «со святыми», их хоронят ad sanctos – «среди святых», там, где эти святые находятся (церковь), где воскресший Господь пребывает среди любящих Его.
|
|
Произошло это, конечно, не сразу. Но когда произошло, то христианский храм, христианская церковь стала центром, locus погребения, литургии смерти. И эта литургия смерти требовала присутствия усопшего, самого тела усопшего, в церкви; и главный упор она делала на synaxis, собрание Церкви как Тела Христова, участвующей в этой новой жизни, в которой нет места смерти, собрание вокруг тела ее почившего члена. Так, от раннего погребения, которое было «процессией» от дома к кладбищу (потому что еще продолжались преследования, потому что нельзя было иначе), мы переходим теперь ко «второму слою», ко второму событию, а именно – к погребальной службе в церкви.
«Форма» первоначального погребения: параллели с Великой Субботой