Социализм и рабочее движение

Охватившая Европу тяга к социалистическим идеям в разных вариантах не могла обойти Великобританию. Внимание к социализму усилилось на рубеже 70-80-х годов, когда великая депрессия больно ударила по трудящимся, а реформаторский потенциал старой гвардии Гладстона и Дизраэли был истощен. Укоренившаяся в Англии политическая культура исключала популярность идей революционной направленности, хотя К. Маркс и Ф. Энгельс опирались на анализ, прежде всего явлений британского капитализма, а сами они прожили большую часть жизни в Англии и немало делали для распространения своих взглядов.

Возникшая в 1884 г. Социал-демократическая федерация (СДФ) объявила, что разделяет идеи Маркса, клеймила язвы капитализма, неустанно пропагандировала его свержение, разоблачала в своей газете «Джастис» («Справедливость») «потогонную систему на предприятиях и трущобы, зловонные лачуги, в которых задыхаются рабочие, фабрики, где их отравляют». Но СДФ страдала догматизмом в теории и сектантством в тактике. «Нищета революционна сама по себе», — провозглашал ее лидер Г. М. Гайндман. Общество считалось уже подготовленным к революции, и СДФ ожидала толчка к ее свершению. Гайндман намечал даже дату, приурочивая ее к столетию Французской революции 1789г. Отсюда следовало пренебрежительное отношение к профсоюзам, копавшимся вокруг «мелочной» прибавки какого-то шиллинга к зарплате, недооценка организационной работы, отрицание парламентского пути переустройства общества и презрение к реформаторской деятельности. Все это отрезало СДФ от масс, и она оставалась узкой группой революционно настроенных интеллигентов.

В том же 1884 г. двенадцать молодых людей основали общество, назвав его фабианским в честь римского полководца Фабия Кунктатора (Медлителя), который прибег в войне против карфагенского вождя Ганнибала к стратегии выжидания и истощения. Провозгласив свою приверженность социализму, фабианцы мыслили достижение цели только в ходе эволюции. Общество превратилось в своего рода мозговой центр к британского реформистского социализма.

Среди фабианцев первого поколения — блестящие теоретики тред-юнионизма супруги Сидней и Беатриса Вебб, знаменитый драматург Джордж Бернард Шоу и писатель-фантаст Герберт Уэллс. Они наладили выпуск памфлетов, в которых разоблачали пороки существующего строя, кричащую роскошь одних и вопиющую нищету других. Апеллируя к нравственности, фабианцы доказывали, что чрезмерное богатство, достигнутое за счет лишения «низов» самого необходимо аморально. В «Трактате для миллионеров» Б. Шоу писал о бессмысленности обладания толстым кошельком: его владелец не может посетить два спектакля в один вечер, надеть на себя пару костюмов и съесть за обедом больше своего дворецкого.

Острие фабианской критики было направлено против землевладельцев, взимавших обильную дань с каждого домовладельца и квартиросъемщика: предприниматель, купец, ремесленник страдают от произвола монополистов-лендлордов, присваивателей ренты, в такой же степени, как и рабочие. В обществе, по воззрениям фабианцев, основная борьба идет не между трудом и капиталом, а между подавляющим большинством населения и горсткой присваивателей ренты. Свою задачу они усматривали в распространении выдвинутых ими идей, «пропитывании» ими обществ, с тем чтобы люди убедились, что могут обойтись без лендлордов и капиталистов и сами управлять страной.

Система взглядов фабианцев получила название муниципального социализма. Всякий переход собственности к государству или муниципалитету они считали явлением социалистическим, полагая, что демократически настроенный и усвоивший их взгляды избиратель использует местные органы власти, чтобы взять под свой контроль не только снабжение газом и водой, но и жилищное строительство, а затем и производство потребительских товаров. В конкуренции с частным капиталом все преимущества будут на стороне городского управления: строительство домов, проведение дорог, сооружение трамвайных линий, снабжение энергией следует осуществлять так, чтобы муниципальные предприятия оказывались в наиболее благоприятном положении. Постепенно земля и промышленность всего города перейдут под действием экономических сил к муниципалитетам, и таким образом проблема социализации будет решена.

Способствуя распространению идей реформистского социализма, фабианское общество завоевало немало мест в городских управлениях, развернув в них полезную работу по улучшению участи обездоленных. Но оно продолжало оставаться организацией интеллектуальной элиты, насчитывая несколько сотен человек.

Между тем великая депрессия привела в движение массы дотоле апатичных неквалифицированных рабочих, в профсоюзах, не состоявших и не пользовавшихся благами социального законодательства. Очагом острого недовольства стала «страна доков» — тянувшиеся на десятки километров в Лондоне вдоль Темзы пристани и причалы с окружающей их сетью узеньких улочек, застроенных домами трущобного типа. Сюда стекались со всей Англии лишившиеся куска хлеба батраки и строители, газовщики и маляры, разорившиеся ирландские крестьяне, опустившиеся клерки и отставные солдаты. Лишь трети из них удавалось обрести в доках постоянную работу; остальные каждое утро скапливались у пристаней в ожидании, когда появятся подрядчики с жетонами в руках. Толпа устремлялась к ним, в давке, порой переходившей в драку, «счастливчики», заполучив жетон, устремлялись на суда, чтобы вечером получить расчет и с утра выйти опять «на дежурство». Случалось и хуже: предприниматели не желали предоставлять грузчикам перерыв на обед; поэтому перед обедом их «рассчитывали», а после — «нанимали» вновь. И за такой труд полагалось максимум 6 пенсов в час днем и 8 — ночью.

В августе 1889 г. терпению этих париев пришел конец, и разразилась «великая стачка докеров». Требования были скромными и специфическими: оплата — не ниже указанной здесь, найм — не менее чем на 4 часа, отказ от системы подряда. Когда же хозяева попытались нанять штрейкбрехеров, к забастовке присоединились даже стивдоры — обеспеченные постоянной работой и охваченные профсоюзом умельцы и здоровяки, занимавшиеся размещением грузов на судах, что требовало немалой силы и сноровки. Прочие докеры почтительно именовали их «королями». В забастовку втянулись окрестные предприятия — всего число ее участников достигло ста тысяч. Ежедневно собирались многолюдные митинги, а по воскресениям устраивались шествия по центральным улицам Лондона в Гайд-парк. Впереди шли знаменосцы союзов и обществ, примкнувших к стачке, отряд барабанщиков, вслед за ним – длинная колонна манифестантов с десятком оркестров. Проплывали аллегорические картины: худенькие ребятишки докеров и пухлые, расфранченные дети «потовыжимателей», плакаты с надписью: «Никакой квартплаты в Ист-Энде, пока докер не получит свой шестипенсовик!» Отказ предпринимателей принять выдвинутые требования был воспринят на митинге как «вопль вампиров в человеческом образе, выражение чувств Джека Потрошителя от финансов».

Биение пульса самого крупного в мире порта прекратилось: газеты отметили как событие появление на пристанях… двух повозок. Подъезды железнодорожных путей были забиты разгруженными товарными вагонами. Возникла угроза погружения Лондона во тьму — на газовые заводы перестал поступать уголь. В порту и трюмах судов-рефрижераторов скопилось сто тысяч бараньих туш. И предприниматели сдались, удовлетворив основные требования бастовавших.

Но не это было главным итогом забастовки. Она встряхнула пролетариат, вселила в него веру в свои силы, дала толчок «новому юнионизму». В профсоюзы потянулись малооплачиваемые, неквалифицированные рабочие, которым до той поры ничего или почти ничего не перепадало от либеральных благ, настроенные гораздо более решительно, чем обеспеченная верхушка. Волна организации охватила портовиков, транспортников, швейников, электриков. Новые профсоюзы распахнули свои двери перед ирландцами, объединения докеров, моряков и некоторые другие охватывали оба острова. Громадная их численность затрудняла достижение компромисса с предпринимателями обычным путем, т. е. повышением зарплаты, почтения к теням Гладстона и Дизраэли они не питали, стагнация, наступившая после ухода двух этих лидеров с политической арены в реформаторской деятельности правительства, побуждала их искать выход не в объятиях либеральных и консервативных покровителей. Именно «новые юнионы» стали колыбелью независимого рабочего представительства в парламенте. Существовавшие политические организации для этого не годились: СДФ в гордом одиночестве упивалась своей революционностью, фабианцы и по духу, и по доктрине был проповедниками, а не вождями масс.

Необыкновенную популярность приобрел лозунг в 8-часового рабочего дня, подхваченный учредительным конгрессом II Интернационала в 1889 г. Многие же — не только консерваторы, но и радикально настроенные либералы — считали его социалистическим, и палата общин исправно откладывала принятие закона, даже в малом варианте, только для углекопов, занятых под землей. Стремление рабочих к переменам проявилось во время многотысячного первомайского митинга 1890 г. в Гайд-парке, а очередное падение производства, сопровождавшееся локаутами, наступлением на зарплату и взрывом стачечного движения, подорвало веру в либеральные благодеяния.

В 1893 г. родилась Независимая рабочая партия (НРП) во главе с Джеймсом Кейр Гарди, выступавшим против подчинения рабочего движения либералам, добившимся избрания в палату общин, где он завоевал репутацию «депутата от безработных». Гарди считал себя социалистом, исходя при этом из нравственных устоев: если бедняк является рабом нищеты, то богач — раб богатства; миссия социализма — избавить того и другого от лежащего на нем бремени. Социализм «в основе своей есть вопрос этики и морали», — говорил он. Общественное мнение, созревшее до поддержки социализма, способно сломить стены эгоизма и проложить путь в светлое будущее. Рабочие составляют большинство населения и потенциально «являются господами парламента». Надо лишь просветить их.

В принятой на съезде НРП программе целью партии провозглашалось установление коллективной собственности на средства производства, введение восьмичасового рабочего дня, запрещение труда детей до 14 лет, бесплатное обучение на всех уровнях, вплоть до университета. В политических разделах предусматривалось достижение всеобщего избирательного права, ликвидация монархии и палаты лордов. Отчетливо проявилось стремление НРП действовать в гуще рабочей массы. Партия активно участвовала в организации и проведении стачек, ее публицисты защищали рабочие интересы в печати, а ораторы — на митингах.

Но до высоких целей было так же высоко, как до неба, и не двум же депутатам от партии в парламенте было низвергать лордов! Заземленная практика подвигала НРП на деловое сотрудничество с теми же либералами и радикалами, теоретически осуждаемыми и разоблачаемыми, от контактов с которыми она гласно отрекалась.

К делам мирским в возрастающей степени обращалась церковь. Архиепископ Йоркский полагал: «Высокая мудрость заключается в признании того факта, что многое в нынешней социальной системе требует реформы». Примас католической церкви в стране, кардинал Г. Мэннинг выступал посредником в переговорах с предпринимателями в дни «великой стачки докеров» и организовал фонд помощи им. Лорд-епископ Даремский Б. Весткорт выступил со статьей «Церковь и социализм», в которой доказывал, что последний в основе своей связан «ни с насильственными действиями, ни с экспроприацией, ни с эгоистическими классовыми устремлениями». Главное, чтобы имущие помнили, что «всякая собственность и вызываемое ею могущество даны нам не для личной пользы, а являются даром творца...». Это прямо смыкалось с основополагающим тезисом Б. Дизраэли: обладание собственное любого вида налагает обязанности перед обществом.

Широкое распространение получил христианский социализм разных оттенков. Его поборники говорили о торжестве принципов христианства и социализма, приводя в доказательство творения отцов церкви и черпая вдохновение в Нагорной проповеди Иисуса. Обществу поэтому надо возродить дух Христа и «развеять царящее вокруг зло».

Христианские социалисты полагали, что путь к спасению не только небесному, но и земному лежит через веру и школу. Когда появится поколение образованных людей, духовному взору их откроются язвы существующего строя, и тогда «законную, упорядоченную революцию... не удастся отложить надолго». В Англии появились десятки «рабочих церквей», в которых проповеди чередовались с лекциями на просветительские темы, а пение псалмов сменялось чтением стихов Лонгфелло, Теннисона и Карпентера.

Почти все профсоюзные лидеры получили религиозное воспитание. Приходская церковь и воскресная школа при ней, сектантская молельня, чтение Евангелия в кругу семьи, тихий Рождественский вечер за праздничным столом с традиционной индейкой — все это накладывало печать на их мировоззрение. По словам Кейр Гарди, он черпал вдохновение не в материалистическом учении Маркса, а в Библии, и коммунизм в истинном его толковании близок к Нагорной проповеди. Высказывания подобного рода встречаются и у других британских социалистов той поры. Христианская мораль продолжала оказывать большое влияние на общество, включая рабочую среду, отвращая ее от мыслей о сокрушении всего и вся до основания и склоняя к поискам более спокойных реформистских путей в будущее.

5. От «сделки века» до англо-бурской войны.

Ответ на вызов соперников Великобритания нашла в резком усилении территориальной экспансии: приобрел популярность лозунг «Торговля следует за флагом», лишь прочное обладание территорией создает устойчивый рынок. Англия не была одинокой на этом пути. Последняя треть XIX в. прошла под знаком азартной колониальной охоты в Азии и особенно в Африке.

Идеология опережала флаг. На книжный рынок одна за другой поступали книги, доказывавшие необходимость завоеваний: Ч. Дилк «Более великая Англия», Э. Дженкинс «Колониальный и имперский союз», Дж. Сили «Экспансия Англии». Разошедшийся с Гладстоном из-за гомруля и перебравшийся к консерваторам Джозеф Чемберлен занял в кабинете Р. Солсбери пост статс-секретаря по делам колоний. Из министерства направлялся поток империалистической пропаганды. Промышленникам сулили дешевое сырье, и готовый рынок сбыта, финансистам — имперские гарантии заключенных колониями займов. Чемберлен проявлял живой интерес к железным дорогам и телеграфу, которые должны были пронизать владения короны и сыграть ту же роль в освоении завоеванного, что знаменитые римские дороги, связывавшие Вечный город с провинциями. Идеолог и практик империализма, основатель колонии, названной его именем, Сесил Роде вымолвил однажды: «Империализм хорош сам по себе, империализм плюс дивиденды еще лучше». Генерал Г. Китченер проложил под аккомпанемент пулеметной стрельбы путь с севера Африки на юг континента, где было построено 700 миль железнодорожных путей и 2 тыс. миль телеграфных линий. Русский посол счел нужным отметить: «Китченер имел больше всего успеха, говоря о выгодности похода как коммерческого предприятия».

Не без успеха о благах империи твердили социальным низам. Тот же С. Роде выдвинул лозунг: «Империя есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, становитесь империалистами». Дж. Чемберлен замечал: средний британец озабочен, прежде всего, занятостью и завтрашним днем, высшее благо для него — постоянная работа при справедливой зарплате». А этого можно достичь не парламентскими актами, а обретением прочного рынка в колониях. Апогей пропаганды пришелся на середину 90-х годов и совпал с выходом из «великой депрессии»; цены упали до самого низкого в столетии уровня, а бурская война взвинтила не только военное производство, но и текстильное, обувное, швейное, фармацевтическое, и наступившее процветание во многих умах ассоциировалось с активизацией колониального курса.

В 1875 г. возник уникальный казус для упрочения морских коммуникаций: египетский хедив Измаил, владелец солидного пакета акций незадолго до того построенного Суэцкого канала, славившийся на Востоке своим мотовством, прожился вконец и стал искать покупателя. Французские банкиры, к которым он обратился, робели: пойти на «сделку века» без гарантии правительства они не решались, а последнее медлило, опасаясь прогневить «владычицу морей» установлением своего контроля над важнейшей водной артерией.

Пока в Париже раздумывали, в Лондоне действовали. Кабинет Б. Дизраэли решил перехватить операцию. Следовало изыскать, притом немедленно, астрономическую по тем временам сумму в 4 млн. фунтов стерлингов. Тайна была такова, что к барону Лионелу Ротшильду, главе могущественной финансовой корпорации, премьер направил не какого-либо чиновника, а личного секретаря, пользовавшегося полным его доверием. Банкир был лаконичен и задал всего два вопроса: «Когда? и Кто дает гарантию?». Ответ гласил: завтра; британское правительство. На другой день в Каире был подписан документ о продаже, и акции перекочевали в сейфы британского консульства. Палаты общин и лордов с редким единодушием приветствовали «дерзкую и своевременную акцию». Из Парижа раздалось что-то вроде зубного скрежета. Королева, по словам Дизраэли, пребывала «на десятом небе от радости». Стоимость акций до конца столетия выросла в десять раз.

Вдохновленная успехом, королева Виктория пожелала получить титул императрицы Индии. В палате общин нашлись инакомыслящие, посчитавшие титул нетрадиционным. Но сопротивлялись они больше для порядка, и закон легко прошел в парламенте.

В это время грозовые тучи заволокли Балканский полуостров: в 1875 г. восстала Босния и Герцеговина, в следующем году взрыв национально-освободительного движения потряс Болгарию. Им на поддержку выступили Сербия и Черногория. Однако сил и ресурсов для подавления южных славян у Турецкой империи еще хватало. Каратели прошли огнем и ятаганом по болгарским землям, неудачу потерпела сербская армия. Российское правительство под давлением общественности, проявлявшей горячие симпатии к делу славян, приходило к мысли о неизбежности новой русско-турецкой войны, которая и началась в апреле 1877 г.

Англия не желала усиления российских позиций на Балканах. Особенно решительно был настроен премьер-министр Б Дизраэли, поощряемый королевой Викторией. Когда русская армия прорвалась через заснеженный Балканский хребет, и ее аванпосты появились в виду Стамбула, в Черноморские проливы была введена эскадра британских броненосцев.

Столкновение двух держав представлялось неминуемым; российская сторона избежала его, пойдя на значительные уступки по мирному урегулированию, отказавшись от многих своих требований. Дизраэли, чтобы закрепить успех, лично отправился на Берлинский конгресс (13 июня — 13 июля 1878 г.). Турция дорого уплатила за помощь Лондона, согласившись на передачу острова Кипр под британское управление и сооружение здесь военно-морской базы.

Дизраэли обеспечил хозяйничанье Англии в Суэцком канале. А в начале 80-х правительство Гладстона, воспользовавшись антианглийскими выступлениями в Египте, направило свои войска в Каир и Александрию. Египет фактически превратился в британскую колонию.

Тогда и возникла идея — соединить имперские владения на Юге и севере Африки полосой земли, захватить течение Нила на всем его протяжении и построить трансконтинентальную железную дорогу. На первых порах произошла осечка: утвердившаяся было в Судане английская администрация была сметена восстанием махдистов, а войска изгнаны из страны. Лишь через 15 лет, победив в 1897г. под Омдурманом вооруженных копьями махдистов, англичане двинулись дальше на юг.

Осенью следующего года их отряд, добравшись до деревни Фашода, обнаружил там французов — те пересекали Африку с запада на восток с той же целью приобретения колоний. Им было предъявлено требование убраться. Английская пресса бушевала, французская не оставалась в долгу. Флот ее величества стал готовиться к выходу в море. Но Париж, испугавшись, что Германия воспользуется надвигающимся конфликтом для нападения на Францию, забил отбой и пошел на уступки Лондону. Путь от Каира до Кейптауна был «открыт». К тому времени по соседству с Капской колонией, в республиках Трансвааль и Оранжевая, населенных помимо бесправных негров выходцами из Голландии — бурами, были разведаны поистине сказочные россыпи золота и алмазов.

Туда хлынул поток искателей приключений — англичан, именовавшихся в республиках уитлендерами. Колониал-офис во главе с Дж. Чемберленом сперва попытался овладеть Трансваалем с помощью «революции» уитлендеров, воспользовавшись тем, что буры не спешили предоставлять им избирательные права. Из этого ничего не вышло — уитлендеры копали золото, буйствовали в кабаках и к «восстанию» интереса не проявляли. Тогда известный колониальный деятель Сесил Роде, якобы «в тайне» от Лондона, снарядил отряд головорезов, если не для покорения буров, то для провоцирования «большой войны». Их набег кончился плачевно, но его провал экстремистов не остановил.

Нужен был лишь повод для развязывания войны, и на помощь пришли архивисты, обнаружившие договоры с негритянскими царьками, по которым оказалось, что они отдали себя под покровительство британской короны. Этого оказалось достаточно, чтобы в 1899 г. начались военные действия. На первых порах буры, природные охотники и меткие стрелки, прекрасно знавшие местность, сражались успешно. Но сопротивляться огромной экспедиционной армии их наскоро сколоченные отряды долго не могли, столицы республик, Блумфонтейн и Претория, были заняты. Главнокомандующий генерал Ф. Робертс отбыл в Лондон с победным рапортом.

Но буры перешли к партизанским действиям. Смерть поджидала Томми Аткинса (так с легкой руки Р. Киплинга солдат ее величества) за каждым деревом в лесу. Лишь к 1902 г. удалось подавить сопротивление, и бывшие республики в состав имперских владений.

Война обошлась Англии в 6 тыс. убитыми, 23 тыс. ранеными, 16 тыс. умершими от ран, а в денежном выражении в 222 млн. фунтов. Тяжелое впечатление произвели в стране сведения об ужасах изобретенных британской военщиной концентрационных лагерей. Более двадцати тысяч детей, женщин и стариков-буров оказались в них жертвами голода и болезней.

Война высветила абсолютную международную изоляцию Великобритании. Редко когда мировая общественность столь единодушно возлагала вину на одну из сторон. Ни от одного из правительств Уайт-холл не услышал выражения симпатий.

Великобритания традиционно воздерживалась от участия в континентальных коалициях. Премьер-министр Р. Солсбери на брошенный ему упрек в отсутствии союзников ответил, что Англия в них не нуждается, и назвал ее изоляцию блестящей: над землями короны никогда не заходит солнце, полмиллиарда людей числятся подданными империи, флот ее величества по тоннажу и огневой мощи превосходит объединенные эскадры всех других держав.

Но британское могущество давало одну трещину за другой: индустриальная монополия ушла в прошлое, торговля находилась под угрозой, Германия бросила вызов ее преобладанию на морях (начиная с 1898 г. и до Первой мировой войны она приняла пять программ военно-морских вооружений). Ее соперничество превратилось в один из основных факторов империалистических противоречий, подстегивая бескомпромиссных поборников формулы «Британия правит морями».