В трудах английских переводоведов

РАЗДЕЛ 1. ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА

РАЗДЕЛ 6. ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ СООТВЕТСТВИЯ

РАЗДЕЛ 5. МЕТОДЫ ОПИСАНИЯ ПРООЦЕССА ПЕРЕВОДА

РАЗДЕЛ 4. ПРАГМАТИЧЕСКИЕ АСПЕКТТЫ ПЕРЕВОДА

РАЗДЕЛ 3. ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ

Мы уже отмечали, что специфика перевода, отличающая его от всех других видов языкового посредничества, заключается в том, что он предназначается для полноправной замены оригинала и что рецепторы перевода считают его полностью тождественным исходному тексту. Вместе с тем не трудно убедиться, что абсолютная тождественность перевода оригиналу недостижима и что это отнюдь не препятствует осуществле­нию межъязыковой коммуникации. Дело не только в неизбежных поте­рях, связанных с трудностями передачи особенностей поэтической фор­мы, культурных или исторических ассоциаций, специфических реалий и других тонкостей художественного изложения, но и в несовпадении отдель­ных элементов смысла в переводах самых элементарных высказываний.

Предположим, мы переведем английское предложение «The student is reading а bооk» как «студент читает книгу». В большинстве случаев такой перевод будет вполне правильным и не потребует каких-либо улуч­шений. Очевидно, однако, что полного тождества здесь нет. В англий­ском оригинале содержится указание, что речь идет о каком-то лице, известном собеседникам, и, напротив, о какой-то неопределенной книге. В переводе такое указание отсутствует, как и информация о том, что действие происходит в момент речи, а не повторяется регулярно. С другой стороны, русский язык вынуждает нас сообщить, что читаю­щий — это лицо мужского пола, хотя в оригинале речь могла идти и о

женщине. Все эти потери и добавления обычно не будут препятствовать переводу выполнять свою функцию.

Попытки передать в переводе абсолютно все, что можно обнару­жить в оригинале, как правило, приводят к совершенно неприемлемым результатам. Предположим, мы захотим передать в английском перево­де все элементы смысла, которые можно обнаружить в русском предло­жении «Мальчик катается на коньках». Помимо вполне понятного сооб­щения, в нем можно обнаружить еще и другие элементы информации. Во-первых, «катается» состоит из глагола «катать» и возвратной части­цы «ся», т.е. как бы «катать себя». Во-вторых, слово «коньки» явно ассоциируется с уменьшительной формой слова «конь», которое к тому же мужского рода. Если мы все это переведем, то получим что-то вроде «The boy is rolling himself on the little he-horses». Разумеется, так никто не поступает. Мы переводим «The boy is skating» и нисколько не беспо­коимся об утрате нерелевантных элементов смысла.

Как мы уже отмечали, вследствие отсутствия тождества отноше­ние между содержанием оригинала и перевода обозначается термином «эквивалентность». Поскольку важность максимального совпадения между этими текстами представляется очевидной, эквивалентность обычно рас­сматривается как основной признак и условие существования перевода, Из такого подхода вытекает несколько выводов. Во-первых, условие эквивалентности должно включаться в само определение перевода. Так, английский переводовед Дж.Кэтфорд определяет перевод как «замену текстового материала на одном языке (ИЯ) эквивалентным текстовым материалом на другом языке (ПЯ)». Аналогичным образом, американ­ский исследователь Ю.Найда утверждает, что перевод заключается в создании на языке перевода «ближайшего естественного эквивалента» оригиналу. Во-вторых, понятие «эквивалентность» приобретает оценоч­ный характер и «хорошим», или «правильным», переводом признается только эквивалентный перевод. В-третьих, поскольку эквивалентность является условием перевода, задача заключается в том, чтобы опреде­лить это условие, указав, в чем заключается переводческая эквивалент­ность, что должно быть обязательно сохранено при переводе.

Следует заметить, что оценочная трактовка эквивалентности де­лает излишним употребление термина «адекватность». В современном переводоведении можно обнаружить три основных подхода к определе­нию понятия «эквивалент». Некоторые определения перевода фактичес­

ки подменяют эквивалентность тождественностью, утверждая, что пере­вод должен полностью сохранять содержание оригинала. А.В.Федоров, например, используя вместо «эквивалентности» термин «полноценность», говорит, что эта полноценность включает «исчерпывающую передачу смыслового содержания подлинника». Само понятие «исчерпывающая передача», по-видимому, должно означать, что перевод будет иметь то же самое содержание, что и оригинал.

Такое кардинальное решение вопроса «снимает» необходимость особо определять понятие «эквивалентность». К сожалению тезис о ис­черпывающей передаче содержания оригинала не находит подтвержде­ния в наблюдаемых фактах, и его сторонники вынуждены прибегать к многочисленным оговоркам, которые фактически выхолащивают исход­ное определение.

Так, определив перевод как «процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения» и указав, что под содержанием следует понимать все виды отношений, в которых находится языковая единица, Л.С.Бархударов тут же оговари­вается, что о неизменности «можно говорить лишь в относительном смысле», что «при переводе неизбежны потери, то есть имеет место неполная передача значений, выражаемых текстом подлинника». Отсю­да Л.С.Бархударов делает закономерный вывод, что «текст перевода никогда не может быть полным и абсолютным эквивалентом текста под­линника», однако остается непонятно, как это совместить с тем, что «неизменность плана содержания» была указана в качестве единствен­ного определяющего признака перевода. Если исходить из такого опре­деления, то было бы логично сделать вывод, что, поскольку нет неиз­менности содержания, то нет и перевода.

Второй подход к решению проблемы переводческой эквивалент­ности заключается в попытке обнаружить в содержании оригинала ка­кую-то инвариантную часть, сохранение которой необходимо и доста­точно для достижения эквивалентности перевода. Наиболее часто на роль такого инварианта предлагается либо функция текста оригинала, либо описываемая в этом тексте ситуация. Иными словам, если перевод может выполнить ту же функцию (например, обеспечит правильное ис­пользование технического устройства) или описывает ту же самую ре­альность, то он эквивалентен.

К сожалению, и этот подход не дает желаемых результатов. Ка­кая бы часть содержания оригинала ни избиралась в качестве основы для достижения эквивалентности, всегда обнаруживается множество ре­ально выполненных и обеспечивающих межъязыковую коммуникацию переводов, в которых данная часть исходной информации не сохранена. И, наоборот, существуют переводы, где она сохранена, неспособные, однако, выполнять свою функцию в качестве эквивалентных оригиналу. В таких случаях мы оказываемся перед неприятным выбором: либо от­казать подобным переводам в праве быть переводами, либо признать, что инвариантность данной части содержания не является обязательным признаком перевода.

Третий подход к определению переводческой эквивалентности можно назвать эмпирическим. Суть его заключается в том, чтобы не пытаться априори решать, в чем должна состоять общность перевода и оригинала, а сопоставить большое число реально выполненных перево­дов с их оригиналами и посмотреть, на чем основывается их эквивален­тность.

Вот мы сейчас с вами и проделаем такой мысленный эксперимент. Предположим, мы возьмем некоторую совокупность русских переводов и будем их сравнивать с английскими оригиналами. Что мы при этом обнаружим? Сразу же станет ясно, что степень смысловой близости к оригиналу у разных переводов неодинакова, и их эквивалентность осно­вывается на сохранении разных частей содержания оригинала. Прежде всего мы обнаружим некоторое число переводов, где близость к ориги­налу будет минимальной. В таких переводах и грамматика другая, и лексика другая, и говорится как будто совсем о другом. И тем не менее они вполне выполняют свою функцию и их вряд ли можно улучшить. Вот несколько примеров подобных переводов.

В романе американского писателя А.Хейли «Отель» есть такой эпизод. Владелец отеля спрашивает у своего воспитанника, молодого негра, почему у него плохие отношения с управляющим отеля. И тот ему отвечает: «Maybe there is some chemistry between us doesn't mix». А в переводе читаем: «Бывает, что люди не сходятся характерами». Вот и сравните английскую «химию, которая не смешивается» и русское «не­сходство характеров». В одной английской пьесе оскорбленная жена укоризненно говорит мужу: «That's a pretty thing to say», а переводчик переводит: «Постыдился бы»

Подобная минимальная близость нередко встречается в переводах поэтических текстов. Вам, наверное, знакома популярная в России пес­ня «Вечерний звон», слова которой представляют перевод известного стихотворения английского поэта Т.Мура. Сравним начало этого сти­хотворения с его русским переводом:

«Those evening bells, those evening bells, how many a tale their music tells of youth and home and that sweet time when first I heard their soothing chime»

«Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он. О юных днях в краю родном, где я любил, где отчий дом».

На чем же основывается эквивалентность переводов этого типа? В любом высказывании, помимо его конкретного содержания, выража­ется какая-нибудь речевая функция, составляющая общую цель комму­никации. Именно сохранение цели коммуникации и обеспечивает экви­валентность подобных переводов. Иначе говоря, эквивалентность дос­тигается здесь на уровне цели коммуникации. Что представляет собой общая речевая функция, сохраняемая в этом первом типе эквивалентно­сти? В современном языкознании используются различные принципы классификации таких функций. Наиболее убедительной представляется концепция известного лингвиста Романа Якобсона, положившего в ос­нову своей классификации главные компоненты вербальной коммуника­ции. В любой коммуникации обязательно присутствуют шесть компо­нентов: отправитель сообщения, адресат, референт (то, о чем идет речь в сообщении), канал связи, языковой код и само сообщение, имеющее определенную форму. И высказывание, с помощью которого осуществ­ляется коммуникация, может быть преимущественно ориентировано на один из этих компонентов. Соответственно классифицируются и основ­ные речевые функции.

Если высказывание ориентировано на отправителя сообщения, выражая его чувства или эмоции, то оно выполняет эмотивную функ­цию. Установка на получателя информации (адресата) реализует волеизъявительную или побудительную функцию, стремление вызвать у ад­ресата определенную реакцию. Референтная функция, естественно, оз­начает преимущественную ориентацию на содержание сообщения. Уста­новка на канал связи имеет целью проверить наличие контакта, наладить или поддержать общение и поэтому именуется контактоустанавливающей или фатической. Ориентация на языковой код означает, что речь

идет об устройстве самого языка, о форме или значении его единиц, то есть здесь реализуется металингвистическая функция. И, наконец, уста­новку на форму сообщения, создающую определенное эстетическое впе­чатление, Р.Якобсон предложил относить к поэтической функции.

Классификация речевых функций позволяет указать на наиболее общие аспекты содержания высказывания и определить лингвистичес­кую реальность явления, которое мы назвали целью коммуникации. Та­ким образом, цель коммуникации, сохранение которой лежит в основе эквивалентности переводов рассматриваемого типа, может быть интер­претирована как часть содержания высказывания, выражающая основ­ную или доминантную функцию этого высказывания. Отдельные отрез­ки текста могут обладать различной целью коммуникации. Вместе с тем возможно существование общей цели коммуникации для всего текста значительной величины или даже для ряда текстов определенного типа. Выше мы привели три примера переводов, относящихся к первому типу эквивалентности. В первом из них была сохранена референтная функ­ция, выраженная в подразумеваемом смысле английского высказывания, во втором — эмотивная функция (негодование говорящего) и в тре­тьем — функция поэтическая. И в каждом случае сохранение цели коммуникации оказывается необходимым и достаточным условием экви­валентности перевода.

Важно отметить, что несохранение цели коммуникации делает перевод неэквивалентным, даже если в нем сохранены все остальные части содержания оригинала. Английская пословица «А rolling stone gathers no moss» описывает ситуацию, легко передаваемую в русском переводе, например: «Катящийся камень мха не собирает (или мхом не обрастает)». Однако такой перевод нельзя признать эквивалентным, поскольку рецептор перевода не сможет извлечь из него ту цель комму­никации, которая выражена в оригинале. Попробуйте спросить у како­го-нибудь нормального русского человека (неиспорченного знанием ан­глийского языка), что это «хорошо» или «плохо», что нет «мха». Ско­рее всего он скажет, что «хорошо». Для нас образ мха ассоциируется с чем-то нехорошим, «замшелым» («Сидите вы тут, все мхом обросли»). В то же время для английского рецептора ясно, что в этой ситуации «мох» олицетворяет богатство, «добро» и что его отсутствие — явление отрицательное. Английское «А rolling stone» соответствует русскому «перекати-поле». Вот почему эта английская пословица выражает нео-

добрение, подразумевая вывод, что не следует бродить по свету, а нуж­но сидеть дома и наживать добро. И ее эквивалентным переводом будет русская фраза, имеющая ту же эмотивную установку (эмотивную функ­цию) и максимально воспроизводящая стилистическую форму послови­цы (поэтическая функция). Поскольку описание той же ситуации не обеспечивает необходимого результата, приходится использовать сооб­щение, описывающее иную ситуацию. Требуется лишь, чтобы перевод сохранял цель коммуникации оригинала, а конкретное решение может быть разным. Например, фразеологический словарь А.В.Кунина дает следующий вариант: «Кому на месте не сидится, тот добра не наживет» Но вы сами без труда можете предложить еще несколько возможных переводов, например: «По свету бродить, добра не нажить» или «По свету шататься, бедняком остаться».

Итак, мы рассмотрели первый тип эквивалентности, где сохраня­ется только цель коммуникации. В дальнейшем мы будем придержи­ваться такой же процедуры: выделять группы переводов разной степени близости к оригиналу и определять лингвистическую основу этой общ­ности. Продолжая наш мысленный эксперимент, мы обнаружим другую группу переводов, в которых близость к оригиналу будет большей. Вот пример такого перевода. В уже упоминавшемся романе А.Хейли есть такая фраза: «The telephone rang and he answered it». В переводе читаем: «Зазвонил телефон, и он снял трубку». Не трудно заметить, что здесь перевод ближе к оригиналу, чем в предыдущем типе эквивалентности. Такой вывод основывается на нашем знании, того, что «снять трубку» это и значит «ответить на телефонный звонок». И здесь в переводе нет соответствия лексике и грамматике оригинала. Но уже очевидно, что в нем описывается «то же самое» — одна и та же ситуация, то есть некоторая совокупность объектов, реально существующих или вообра­жаемых, а также связи между этими объектами. Большинство высказы­ваний на любом языке используются для указания на определенные ситуации. При этом в высказывании никогда не указываются все при­знаки описываемой ситуации, а называются только некоторые из них. Набор признаков, упоминаемых в высказывании, составляет способ опи­сания ситуации. В любом языке большинство ситуаций можно описать разными способами, выбирая разные признаки. Однако в каждом языке могут существовать свои предпочтения, в результате которых способ описания одной и той же ситуации, используемый в одном языке, ока­

зывается неприемлемым в другом. Именно это мы и обнаруживаем в рассматриваемой группе переводов, принадлежащих ко второму типу эквивалентности. Их эквивалентность заключается в сохранении двух частей содержания оригинала — цели коммуникации и указания на оп­ределенную ситуацию — при изменении способа описания этой ситуа­ции. Можно говорить, что здесь имеется эквивалентность на уровне ситуации или ситуативная эквивалентность.

Переводы этого типа весьма многочисленны. Вот еще несколько примеров ситуативной эквивалентности в англо-русских переводах. В романе Дж.Джерома «Трое в одной лодке» один из героев возмущенно кричит другому, уронившему его рубашку в холодную воду: «You are not fit to be in a boat». Буквально: «Ты не годен для того, чтобы быть в лодке». Такой способ описания для русского языка неестественен, и в переводе читаем «Тебя нельзя пускать в лодку». В оригинале говорится «You see one bear you have seen them all». Русский язык не описывает подобным образом ситуацию подобия и переводчик пишет: «Все медве­ди похожи друг на друга». Англичанин утверждает «Не is the last man to betray a friend», как бы подразумевая, что, если выстроить всех людей по степени вероятности предательства друга, то он будет в этом ряду последним. В русском переводе эта ситуация будет описана иначе: «Уж он-то друга не предаст».

В рамках второго типа эквивалентности можно отметить несколь­ко особых случаев описания ситуации в переводе. Прежде всего суще­ствуют ситуации, которые всегда описываются одним и тем же спосо­бом. Особенно часто это имеет место в стандартных речевых формулах, предупредительных надписях, общепринятых пожеланиях и т.п. Указать, в какую сторону открывается дверь, нужно по-русски надписью «К себе» или «От себя» (англ. «Push — Pull»). На упаковке легко бью­щихся предметов англичанин всегда напишет «Fragile», а русский — «Осторожно, стекло». Теоретически можно по-разному предупредить о свежеокрашенном предмете, но по-русски обязательно напишут «Осто­рожно, окрашено», а по-английски «Wet paint».

Если ситуация, описанная в оригинале, должна быть передана в переводе одним, строго определенным способом, выбор варианта пере­вода происходит как бы независимо от способа описания этой ситуации в тексте оригинала и структура сообщения в переводе оказывается зара­нее заданной. В других случаях способ описания ситуации в языке пере-

вода не является обязательным, но существуют предпочтительные, более часто употребляемые варианты. Так, по-русски, запрещая курить, чаще всего пишут «Не курить», хотя встречаются также формулы «Курить воспрещается» и «У нас не курят». Отвечая на телефонный звонок, обычно говорят «Алло!», хотя некоторые предпочитают «Слушаю» или просто «Да?».

Отметим также существование ситуационных лакун — таких си­туаций, которые в одном языке описываются, а в другом как бы не существуют и не упоминаются в речи. По-русски принято желать здоро­вья человеку, когда он чихнет, а в Англии на это не принято обращать внимания. Нередко лакуны существуют и при описании самых обычных ситуаций. У нас в России нет общепринятого способа обращения к официантке или продавщице, вследствие чего нередко приходится слышать, как к немолодой женщине обращаются со словом «Девушка!». Не знаем мы, и как позвать в ресторане официанта и как обратиться на улице к незнакомому мужчине или незнакомой женщине. Во многих ситуациях все имеющиеся в нашем распоряжении обращения («товарищ, гражда­нин, господин» и пр.) оказываются неуместными и появляются уродцы вроде: «Женщина, вас тут не стояло!».

Трудности, связанные с описанием ситуации в переводе, могут возникать и вследствие того, что у рецепторов оригинала она способна вызывать определенные ассоциации, давать основания для каких-то вы­водов, которые недоступны рецепторам перевода. Например, упомина­ние об определенной марке автомобиля, фирме или магазине может ас­социироваться с имущественным или социальным положением человека. И для англичанина, и для русского владение «Мерседесом» или «Ка­диллаком» позволяет сделать вывод, что речь идет не о бедняке. А вот сообщение о том, что некто владеет машиной «Астон-Мартин» вряд ли будет нести дополнительную информацию для русского читателя, в то время как английский читатель знает, что это — дорогой спортивный автомобиль. Сообщение в оригинале, что какая-то женщина носит пла­тья «от Диора» вызовет соответствующие ассоциации и у русского чита­теля, а указание на то, что она всю одежду покупает в магазине «Маркс энд Спенсер» (относительно более дешевый магазин в Лондоне) не позволит ему сделать необходимые выводы.

Некоторые ситуации, описанные в оригинале, могут вызвать не­доумение у читателя перевода. В одном детективном романе я встретил

такой эпизод. Герой романа едет в машине и замечает, что впереди идущая машина все время виляет, мешая ему ехать. Пытаясь обнару­жить причину такого поведения водителя этой машины, он видит, что (как сказано в романе) «Не had his left hand around the neck of his companion». Если в переводе будет сохранена эта ситуация, то есть будет сказано, что водитель машины обнимал рядом сидящую девушку левой рукой, то для русского читателя это будет означать, что он сидел спиной к движению машины. Переводчику придется выбирать: либо он вообще опустит упоминание о том, какую именно руку использовал во­дитель, либо заменит левую руку на правую, либо укажет в сноске, что в Англии левостороннее движение, водитель сидит справа и, естествен­но, использует для подобных действий левую руку...

Теперь продолжим наш мысленный эксперимент и обнаружим еще одну группу переводов, в которых сохраняются уже три части со­держания оригинала: цель коммуникации, указание на ситуацию и спо­соб ее описания Этот третий тип эквивалентности можно проиллюстри­ровать следующим примером. В романе американского писателя С.Лью­иса «Эрроусмит» есть такой эпизод. Герой романа встречается со своей будущей женой в больнице, когда та моет пол. Они при этой встрече поссорились, и впоследствии, вспоминая причину своего агрессивного поведения, она объясняет: «Scrubbing makes me bad-tempered». В пере­воде романа читаем: «От мытья полов у меня характер портится». Срав­нивая перевод с оригиналом, мы видим, что в нем использованы те же признаки ситуации и сохранены отношения между ними. В самом деле, в оригинале «Scrubbing» выражает причину, и такую же функцию вы­полняет русский эквивалент этого слова «мытье полов». По этой причи­не героиня становится «плохо-характерной», что и выражается в перево­де теми же понятиями, хотя и другими частями речи (портиться, стано­виться плохим характер).

В рамках одного способа описания ситуации возможны различ­ные виды семантического варьирования. Выбор признаков, с помощью которых описывается ситуация, неполностью определяет организацию передаваемой информации. Сопоставительный анализ показывает, что наиболее часто отмечаются следующие виды варьирования семантичес­кой структуры высказывания.

Степень детализации описания. Описание ситуации избранным способом может осуществляться с большими или меньшими подробнос-

тями. Некоторые признаки непосредственно включаются в высказыва­ние, а другие могут оставаться подразумеваемыми, легко выводимыми из контекста. Различное сочетание названных (эксплицитных) и подра­зумеваемых (имплицитных) признаков можно обнаружить во всех язы­ках. Так, по-русски можно сказать «Он постучал и вошел», а можно в той же ситуации сказать «Он постучал в дверь и вошел в комнату». Точно также и по-английски можно выбрать между «Не knocked and came in» и «Не knocked at the door and came into the room». Однако в разных языках соотношение эксплицитного и имплицитного смысла в высказывании может быть различным. В этом отношении, например, английские высказывания часто оказываются более имплицитными, чем русские, и то, что в оригинале подразумевается, в переводе должно быть эксплицитно выражено. Возьмем простое английское предложение «The workers demand the improvement of their conditions», перевод которого на русский язык не представляет трудностей. Однако при переводе мы обнаруживаем, что по-русски нельзя просто написать «Рабочие требуют улучшения условий», а нужно указать «условий чего» (труда или жиз­ни). Конечно, и по-английски ясно, о каких условиях идет речь, но там нет необходимости включать этот элемент смысла в само высказывание. Вот еще один пример из английской газеты: «The workers went on strike in support of their pay claims». «Pay claims» — это, конечно, требования зарплаты, но в большинстве случаев речь не идет о том, что рабочие вообще не получают зарплату. А тогда подразумеваемый смысл требо­ваний очевиден, и в русском переводе будет сказано, что они требуют «повышения зарплаты». Имплицитность английского высказывания подчас требует от переводчика особой бдительности. Встретив, например, сооб­щение, что военный корабль вооружен «with liquid rockets», переводчик не должен спешить озадачить читателя существованием «жидких ра­кет», а должен понимать, что в оригинале подразумеваются «liquid-fueled rockets», то есть ракеты на жидком топливе.

Второй вид семантического варьирования заключается в изменении способа объединения в высказывании описываемых признаков ситуации. Одни и те же признаки могут входить в разные словосочетания. Можно, например, сказать «Он быстро скакал на своем скакуне», соединяя «быст­ро» с глаголом, а можно объединить этот признак с существительным: «Он скакал на своем быстром скакуне». Разные языки обладают неодинаковы­ми возможностями сочетаемости признаков, что отчетливо выявляется в

переводе. Вот типичный пример. В романе английского писателя А.Кронина «Цитадель» есть такой эпизод. Герой романа приезжает к месту своей новой работы, и на станции его встречает кучер с коляской (a gig). И автор пишет: «Manson climbed into the gig behind a tall black angular horse». Переводя эту фразу, переводчик неожиданно обнаруживает, что по-русски нельзя сказать «Он сел в коляску позади лошади», поскольку получается как будто лошадь то же сидела в коляске. По-русски можно сесть позади кучера, позади другого седока, но нельзя сесть позади лошади. Придется написать, что он сел в коляску, запряженную этой лошадью. Попутно заметим, что перевод этого предложения ставит перед переводчиком еще некоторые любопытные проблемы. «Таll» — это, конечно, «высокий», но, по-видимому, по-русски неприемлемо сочетание «высокая лошадь». Это трудно логически объяснить, но «русская лошадь» может быть большой или крупной, но не высокой. Еще одну загадку задает переводчику прила­гательное «angular», образованное от существительного «angle» — «угол». По-русски от слова «угол» можно образовать несколько прилагательных, но лошадь нельзя назвать ни «угловой», ни «угловатой», ни «угольной». Переводчику придется предположить, что «углы» означают выпирающие кости, и выбрать вариант «худая» или «костлявая» (но не «костистая»).

В целом, английский язык гораздо свободнее сочетает отдаленные признаки, чем русский. Герой одного рассказа Г.Честертона приходит на­вестить своего друга: «Не found him in his slippered ease by the fire», I lo-смотрите, что здесь происходит. От существительного «slipper» — «до­машняя туфля» образуется неупотребительный глагол «to slipper» и второе причастие этого глагола соединяется с абстрактным существительным «ease». Получается что-то вроде «отуфленной легкости» — сочетания, невозмож­ного в русском языке. Перевод будет поэтому перестроен: «Он нашел своего друга отдыхающим в домашних туфлях у камина».

Еще один вид семантического варьирования заключается в изме­нении направления отношений между признаками. Ситуация может описываться с разных точек зрения с использованием лексических конверсивов: «Профессор принимает экзамен у студентов — Студенты сдают экзамен профессору». И здесь в языках могут обнаруживаться определенные предпочтения, вызывающие соответствующие изменения при переводе. У Марка Твена есть рассказ, озаглавленный «How I was sold in New Ark» о том, как его обманули в этом городе, приведя на его вечер юмористических рассказов глухонемого человека. В русском пере­

воде его не «продали», а «купили». В романе Дж.Голсуорси «Сага о Форсайтах» есть такой эпизод. Герои романа едут в открытом автомобиле, он поворачивает за угол, и автор пишет «They had their backs to the sunshine now». Дословный перевод «Теперь их спины были обраще­ны к солнцу» выглядит по-русски напыщенно и нелепо и в переводе читаем: «Теперь солнце светило им в спину».

Продолжая наш мысленный эксперимент, мы обнаружим еще два других типа эквивалентности. В предыдущих трех типах близость пере­вода к оригиналу основывалась на сохранении частей содержания, суще­ствующих в любом высказывании. Всякое высказывание выражает ка­кую-то цель коммуникации и описывает определенным способом какую-то ситуацию. Однако кроме этого, всякое высказывание состоит из оп­ределенного набора лексических единиц, организованных в рамках ка­ких-то синтаксических структур. В любом языке синтаксические струк­туры и лексические единицы обладают собственным относительно ус­тойчивым значением, составляющим часть общего содержания высказы­вания. Сопоставительный анализ показывает, что во многих случаях переводчик стремится передать в переводе и эту часть содержания ори­гинала. И мы обнаруживаем группу переводов, где, помимо цели ком­муникации, указания на ту же ситуацию и способа ее описания, сохраняется и часть значения синтаксических структур исходного текста. В этом, четвертом типе эквивалентности используются анало­гичные структуры, имеющие примерно те же значения в обоих языках. Например, английскому пассивному залогу соответствует страдательный залог в русском языке: «The house was sold for eighty thousand dollars» — «Дом был продан за восемьдесят тысяч долларов». Стремление исполь­зовать в переводе параллельные структуры может объясняться различ­ными причинами. В художественном переводе сохранение авторского синтаксиса является одним из способов достижения адекватности пере­вода В информативном переводе синтаксический параллелизм может играть важную роль во многих практических ситуациях. Предположим, на какой-нибудь международной конференции идет обсуждение проекта резолюции и многие участники конференции следят за дискуссией по имеющемуся у них переводу текста проекта. Очередной выступающий предлагает заменить на второй странице резолюции третье слово во второй строчке сверху. Понятно, что при синтаксическом параллелизме перевода делегатам будет легче отыскать нужное место. Не случайно в

таком часто цитируемом тексте, как Устав ООН, из 121 статьи в 111 сохраняется полный синтаксический параллелизм, а в остальных десяти статьях расхождение сводится к тому, что придаточные определитель­ные переводятся причастными оборотами и наоборот.

Порой полный параллелизм сохранить не удается, и в этом типе эквивалентности наблюдаются различные случаи синтаксического варьи­рования. Во-первых, при невозможности использовать аналогичную струк­туру переводчик выбирает ближайшую синтаксическую форму. Напри­мер, русский страдательный залог менее употребителен, чем английский пассив, и английским пассивным структурам нередко соответствуют в русских переводах формы действительного залога: «The port can be entered by big ships only during the tide» — «Большие корабли могут входить в порт только во время прилива». Часто встречающимся видом синтакси­ческого варьирования является изменение порядка слов при переводе, если его функции в двух языках не совпадают. Так, в английском языке относительно фиксированный порядок слов определяет место отдельных членов предложения, а в русском языке он меняется в зависимости от коммуникативного членения предложения (тема-рематических отноше­ний), которое в английском языке выражается, в частности, с помощью артикля. В простых неэмфатических русских предложениях рематическая часть тяготеет к концу фразы. Поэтому при переводе английского «The boy entered the room», где определенный артикль при первом слове указывает на то, что это — тема, в переводе может быть сохранен порядок слов: «Мальчик вошел в комнату». В этом же предложении наличие неопределенного артикля «А boy entered the rооm» приведет к изменению порядка слов в переводе — «В комнату вошел мальчик».

Отметим еще один вид синтаксического варьирования: изменение типа предложения. Нередко в языке имеется выбор между простым, слож­носочиненным и сложноподчиненным предложениями, Так, можно сказать «Начался дождь. Мы пошли домой» или «Начался дождь, и мы пошли домой» или «Так как начался дождь, мы пошли домой». Сопоставитель­ный анализ показывает, что стилистические особенности текста могут побу­дить переводчика изменить тип предложения. Например, в русских перево­дах английских технических текстов простые предложения нередко заменя­ются сложными: «The installation must function at low temperatures. The engineers should take it into account» — «Разработчики должны учитывать, что установка будет работать при низких температурах».

И, наконец, завершая наш экспериментальный обзор, мы обнару­живаем группу переводов, в которых близость к оригиналу будет наибольшей, поскольку в них переводчик стремится как можно полнее воспроизвести значения слов оригинала с помощью дословного перево­да: «I saw him at the theatre» — «Я видел его в театре». Этот тип эквивалентности встречается достаточно часто, но достижение эквивалентности на уровне семантики слова ограничивается несовпадением зна­чений слон в разных языках. Переводческие проблемы возникают в связи с каждым из трех основных макрокомпонентов семантики слова: денотативного, коннотативного и внутриязыкового значений.

Денотативное или предметно-логическое значение слова обозна­чает определенный класс объектов, реальных или воображаемых, или какой-то единичный объект. Трудности при передаче этого значения в переводе вызываются, в основном, тремя причинами: различиями в но­менклатуре лексических единиц, в объеме значений и в сочетаемости слов с близким значением. В языке оригинала обнаруживается немало слов, не имеющих прямых соответствий в языке перевода. Например, в английском языке есть глагол «to tinker» — «неумело что-либо чинить или налаживать» и существительное «tinkerer». В русском языке нет отдельных слов с таким значением. Позднее мы разберем способы пере­вода таких безэквивалентных слов, а пока отметим, что все они связаны с определенными переводческими потерями.

Значения слов-соответствий в двух языках могут не совпадать по объему. Слову с общим значением в исходном языке может соответство­вать слово с более узким значением в языке перевода или наоборот. Напри­мер, в английском языке нет слова с общим значением «плавать», а есть несколько более конкретных слов, употребляемых в зависимости от того, кто и как плавает: swim, sail, float, drift. Аналогичным образом, английскому «meal» соответствуют в русском языке только более частные названия при­емов пищи: завтрак, обед, ужин. В подобных случаях переводчику прихо­дится выбирать с учетом контекста слово со значением иного объема. Ис­пользование же ближайшего соответствия может оказаться невозможным из-за различий в сочетаемости. «Face» — это, конечно «лицо», но предло­жение «She slammed the door in his face» будет переведено «Она захлопнула дверь у него перед носом». Если в оригинале человек проваливается в снегу «по талию» (up to his waist), то в переводе он окажется в снегу «по пояс». Такие расхождения типичны для пятого типа эквивалентности.

В области коннотации основные проблемы перевода связаны с наличием у слова эмоционального, стилистического или образного зна­чения. Называемые объекты могут восприниматься языковым коллекти­вом положительно или отрицательно, и соответствующие слова, помимо предметно-логического, обладают еще и сопутствующим эмоциональным значением. Проблемы возникают в тех случаях, когда такие значения у слов-соответствий не совпадают или совпадают неполностью. В контек­сте переводчик решает, связано ли слово «voyage» или «trial» с выраже­нием отрицательного отношения автора к описываемому и есть ли осно­вания использовать в переводе слова с отрицательной коннотацией «вояж» или «судилище». При этом надо иметь в виду, что эмоциональное зна­чение слова может со временем меняться. В течение долгого времени слово «бизнесмен» имело отрицательную коннотацию, что учитывалось переводчиками при переводе английского «businessman». Оно использовалось лишь в отрицательных контекстах типа «American businessmen got rich on the war in Vietnam». Но если в тексте с удовлетворением сообщалось, что в Москву прибыла «а delegation of American businessmen», то в переводе они были уже не «бизнесменами», а «представителями деловых кругов». Сегодня «бизнесмен» утрачивает отрицательную кон­нотацию, и этой проблемы выбора в русском переводе уже нет.

Трудности в переводе может вызывать и другой компонент кон­нотации — стилистическое значение слова, указывающее на принад­лежность слова к возвышенной, поэтической, книжной лексике или к лексике сниженной, разговорной, просторечной. И здесь потери возни­кают тогда, когда слова, совпадающие по предметно-логическому значе­нию, различаются по стилю. Русское «сон» полностью соответствует английскому «sleep», но в английском языке есть еще поэтическое слово «slumber» с тем же значением. При его переводе стилистический компо­нент будет утрачен.

Подобных потерь в переводе часто не удается избежать, но в распоряжении переводчика есть способ их компенсировать. Прием компенсации заключается в том, что, не сумев избежать утраты ка­кого-то стилистического или смыслового элемента, переводчик вос­производит этот элемент в другом слове или в другом месте текста, где в оригинале его нет. Поясним это на нескольких примерах. В пьесе Б.Шоу «Пигмалион» есть такой эпизод. Героиня пьесы, кото­рую профессор Хиггинс научил правильно говорить по-английски,

во время ссоры с ним вновь употребляет неправильные формы и вместо «these slippers» говорит «them slippers». Воспроизведение этой неправильности в переводе необходимо, поскольку на ней строится весь последующий диалог. В данном случае применить прием ком­пенсации сравнительно просто, так как тут же имеется русское сло­во, которое часто искажается недостаточно образованными людьми. И переводчик пишет «этих туфлей», успешно решая свою задачу. В других случаях применение приема компенсации может потребовать весьма значительных изменений. В романе У.Теккерея «Ярмарка тщеславия» Бекки Шарп в письме своей подруге описывает эпизод, случившийся в доме богатого баронета Питта Кроули, где она слу­жит гувернанткой. За обедом речь зашла о том, что один из аренда­торов сэра Питта разорился. «Serve him right», said Sir Pitt, «him and his family has been cheating me on that farm these hundred and fifty years». Иронизируя над необразованностью своего хозяина, Бекки пишет: «Sir Pitt could have said 'He and his family' but rich baronets needn't be so careful about their grammar as we, poor governesses». Стремясь передать неправильную речь баронета, переводчик вынуж­ден существенно изменить текст. В переводе сэр Питт говорит: «Он со своей семейкой облапошивал меня на этой ферме целых полтора­ста лет». Как видите, нарушение грамматической нормы в оригинале компенсировано в переводе с помощью сниженной лексики. Это вызвало необходимость и последующих изменений. И дальше Бекки пишет: «Сэр Питт мог бы выражаться поделикатнее, но богатым баронетам нет надобности так заботиться о стиле, как нам, бедным гувернанткам».

Интересные задачи приходится порой решать переводчику при передаче еще одного компонента коннотации — образного значения слова. В семантике слова может выделяться какой-нибудь признак, ко­торый используется в качестве основы образного употребления. По-русски «баня» — это не только помещение, где моются, но и «очень жаркое место», в то время как английское «bath» лишено подобной характеристики. Английское «rаkе» — «грабли» — это что-то очень тонкое, а отличительной чертой павлина оказывается гордость. Несов­падение образного употребления соответствующих слов в двух языках создает порой неожиданные переводческие проблемы. Для англичанина «кот» — это символ свободы, и на этом образе основана сказка Р.Кип­

линга «The cat that walked by himself». Перед переводчиками сказки встала нелегкая задача, поскольку по-русски гулящий кот понимается отнюдь не как символ свободы. Содержание сказки не позволяло замену образа, и единственно, что мог сделать переводчик, чтобы избежать нежелательных ассоциаций, это заменить «кота» на «кошку» и озагла­вить сказку «Кошка, которая гуляла сама по себе».

Трудные проблемы могут возникать при передаче внутриязыко­вых значений, наличие которых в семантике слова указывает на связь слова со значениями или формами других слов. Как правило, внутри­языковые значения нерелевантны для коммуникации и в переводе не передаются. Когда фраза «The board expelled him» переводится «Ко­миссия его исключила», связь этого значения «board» с другими значе­ниями этого слова не может и не должна отражаться в переводе. Точно так же, переводя русское «паровоз» английским «engine», переводчик не пытается передать связь «паровоза» со словами «пар» и «возить». Не­обходимость передавать внутриязыковые значения возникает только тогда, когда они приобретают особую значимость при передаче игры слов. В этих случаях перед переводчиком возникают сложные задачи, которые не всегда удается решить, даже с помощью приема компенсации. Вот несколько примеров.

В романе Дж.Джерома «Трое в одной лодке» автор описывает, как он катается на илоту по пруду, а по берегу бегает владелец досок, из которых он сделал плот: «Не says he'll teach you to take the boards and make a raft of them; but seeing that you know how to do this pretty well already, the offer... seems a superfluous one on his part». Вся комичность описания основывается на том, что у слова «teach» есть два значения «проучить» и «научить». Владелец досок имеет в виду первое из них, а автор предпочитает второе. Переводчик без труда находит русское сло­во, имеющее оба эти значения и обыгрывает его аналогичным образом: «Он кричит, что покажет вам, как брать без спроса доски и делать из них плот, но поскольку вы и так прекрасно знаете, как это делать, это предложение кажется вам излишним».

Конечно, далеко не всегда задача перевода игры слов решается столь легко. Вот более трудный случай. В романе М.Твена «Янки при дворе короля Артура» к находящемуся в тюрьме янки приходит маль­чик, который потом становится его другом и помощником: «Не said he had come for me, and informed me that he was a page». «Go 'long)), I said,

«you ain't more than a paragraphs Русское слово «паж» не имеет значе­ния или омонима, связанного с какой-либо частью книги. Поэтому един­ственный способ передать игру слов оригинала заключается в использо­вании в переводе другого слова, которое можно было бы отнести и к мальчику пажу, и к части книги. Вот как решил эту за дачу переводчик Н.Чуковский: «Он сказал, что послан за мною и что он глава пажей. — Какая ты глава, ты одна строчка! — сказал я ему». Можно спорить о том, насколько удачно такое решение, но правильность самого приема не вызывает сомнения.

Особенно трудным оказывается перевод игры слов, основан­ной на обыгрывании внутренней формы слова. И здесь переводчик использует прием компенсации, но и при этом часто не удается избе­жать существенных потерь. В романе Ч.Диккенса «Давид Коппер­фильд» есть такой эпизод. Маленького Дэви везет в интернат воз­чик по имени Баркис, который расспрашивает его о служанке в их доме. И Баркис задает ему вопрос: «No sweethearts, I believe?», естественно интересуясь, нет ли у девушки возлюбленного. Маль­чик, который или не знал слова «sweetheart», или не расслышал его окончание, переспрашивает «Sweetmeats did you say, Mr. Barkis?» В оригинале ошибка кажется достаточно естественной, поскольку на­чала обоих слов совпадают и находятся под ударением. Эту общ­ность можно сохранить в переводе, только изменив обыгрываемые слова, так как в русских словах «возлюбленный» и «конфета» нет ничего общего. Вот как переводчики пытаются решить эту задачу в двух опубликованных переводах:. (1) — А нет ли у нее дружоч­ка? — Пирожочка, мистер Баркис? (2) — А нет ли у нее зазно­бы? — Сдобы, мистер Баркис? Можно заметить, что в обоих слу­чаях переводчики пытаются сохранить знакомые ребенку названия сладостей и предположить, что он не расслышал безударные начала слов. Очевидно также, что им не удалось избежать натяжек.

Итак, сопоставление переводов с их оригиналами показывает, что существуют несколько типов эквивалентности, в каждом из которых сохраняются разные части содержания исходного текста. Изучение уровней эквивалентности позволяет определить, какую степень близости к ори­гиналу переводчик может достичь в каждом конкретном случае. Поня­тие эквивалентности раскрывает важнейшую особенность перевода и является одним из центральных понятий современного переводоведения.

Мы с нами уже знаем, что языковой знак обладает не только семантикой (отношение к обозначаемому) и синтактикой (отношение к другим знакам), но и прагматикой (отношением к пользующимся язы­ком). Знаки языка могут производить на людей определенное впечатле­ние (положительное, отрицательное или нейтральное), оказывать на них какое-то воздействие, вызывать ту или иную реакцию, Способностью оказывать на читателя или слушателя определенное прагматическое воз­действие (иначе: коммуникативный эффект) обладает и любое высказы­вание, и любой текст, Характер такого воздействия определяется тремя основными факторами. Во-первых, это — содержание высказывания. Попятно, что ваша реакция на сообщение о смерти близкого вам челове­ка будет иной, чем весть о том, что вы выиграли сто тысяч рублей. Во-вторых, восприятие сообщения зависит от характера составляющих выс­казывание знаков. Одно и то же сообщение может быть по-разному оформлено. К.Чуковский обращал внимание на большую разницу между предложениями «Златокудрая дева, почему ты трепещешь» и «Рыжая девка, чего ты трясешься». Говорящий отбирает языковые средства при построении высказывания в соответствии со своим намерением произве­сти определенное воздействие. В-третьих, прагматическое воздействие высказывания зависит от воспринимающего его рецептора. Сообщение о гибели какого-то человека неодинаково воспринимается его близкими, случайными знакомыми или совершенно посторонними людьми. Из это­го факта следует важный вывод, что прагматическое воздействие, опре­деляемое содержанием и формой высказывания, может реализоваться неполностью или вообще не реализоваться по отношению к какому-то типу рецептора. Таким образом, можно говорить, что высказывание обладает прагматическим потенциалом, который по-разному реализуется в конкретных актах коммуникации. Анализ содержания и формы текста позволяет определить этот потенциал, но это еще не предопределяет характер реального воздействия текста на разных рецепторов.

Всякое высказывание создается с целью получить какой-то ком­муникативный эффект, поэтому прагматический потенциал составляет важнейшую часть содержания высказывания. Отсюда следует вывод, что и в тексте перевода важную роль играет его прагматика. А, следо­вательно, переводчику необходимо заботиться о достижении желаемого

воздействия на рецептора в зависимости от цели перевода, либо воспро­изводя прагматический потенциал оригинала, либо видоизменяя его. Изучение прагматических аспектов перевода составляет поэтому одну из нейтральных задач теории перевода.

Следует подчеркнуть, что соотношение между прагматикой ори­гинала и перевода может быть различным, и прагматическая адекват­ность перевода необязательно заключается в сохранении прагматики ис­ходного текста. Немецкий переводовед А.Нойберт предложил разли­чать четыре типа прагматических отношений при переводе от наивысшей переводимости в прагматическом смысле до фактической невозможности воспроизвести прагматику оригинала в переводе. Такая градация уста­навливается в зависимости от характера текста оригинала. Наиболее полно передается прагматическая направленность оригинала, имеющего одинаковый прагматический интерес и для читателей перевода (напри­мер, научно-техническая литература). Достаточно успешно сохраняется прагматический потенциал оригиналов, созданных специально для пере­вода (информационные и другие материалы, предназначенные для ино­странной аудитории). С существенными ограничениями возможна праг­матическая адекватность при переводе произведений художественной литературы, которые ориентированы на исходного рецептора, но имеют что сказать и всем людям. И, наконец, оригиналы, специфически на­правленные на членов данного языкового коллектива и не имеющие никакого отношения к рецепторам перевода (законодательные докумен­ты, общественно-политическая и экономическая периодика, различные объявления и пр.), вообще не могут быть переданы прагматически адек­ватно. Напомним, что речь идет не о качестве перевода, а лишь об одинаковой реакции читателей оригинала и перевода. Достижение тако­го равенства не является обязательной целью любого перевода, а в неко­торых случаях она принципиально недостижима, вследствие особеннос­тей рецепторов перевода, невозможности определить реакцию рецепто­ров оригинала и ряда других причин.

В современном переводоведении существует направление полнос­тью освобождающее переводчика от ориентации на прагматику оригина­ла. Сторонники концепции, именуемой «скопос-теорией», полагают, что единственная задача переводчика заключается в создании такого текста на языке перевода, который обеспечивал бы достижение цели, постав­ленной заказчиком, в чьих интересах делается перевод. Ради достиже-

ния этой цели переводчик, хорошо знающий, какими средствами эта цель может быть достигнута в другой культуре, создает отвечающий таким требованиям текст без оглядки на оригинал. Поэтому в некоторых случаях перевод может быть близок к оригиналу, а в других существен­но отличаться от него. Можно даже представить такую ситуацию, когда оригинал вообще отсутствует, и переводчик самостоятельно создает текст, необходимый для достижения поставленной цели.

Мы уже говорили о том, что цель перевода составляет важный компонент переводческой ситуации. Однако речь шла о влиянии такой цели на выбор стратегии переводчика, а не о реальном ее достижении как единственном критерии правильности перевода. С одной стороны, желаемая цель может не быть достигнута по каким-то причинам, не связанным с качеством перевода. С другой стороны, во многих случаях максимально возможная близость к оригиналу является главным требо­ванием к переводу. Вспомним, что перевод предназначается для полноп­равной замены оригинала и обоснованность такой замены достигается на одном из уровней эквивалентности. При этом переводчик стремится исходить из прагматического потенциала, а не из своего личного отно­шения к правильности или уместности исходного сообщения.

В ряде случаев эквивалентное воспроизведение содержания ори­гинала обеспечивает и передачу в переводе прагматического потенциала. Однако принадлежность рецептора перевода к иному языковому кол­лективу, к иной культуре нередко приводит к тому, что эквивалентный перевод оказывается прагматически неадекватным. В этом случае пере­водчику приходится прибегать к прагматической адаптации перевода, внося в свой текст необходимые изменения. В переводческой практике наиболее часто используются четыре вида подобной адаптации.

Первый вид прагматической адаптации имеет целью обеспечить адекватное понимание сообщения рецепторами перевода. Ориентируясь на «усредненного» рецептора, переводчик учитывает что сообщение, вполне понятное читателям оригинала, может быть непонятым читателями пере­вода, вследствие отсутствия у них необходимых фоновых знаний. В та­ких случаях переводчик чаще всего вводит в текст перевода дополни­тельную информацию, восполняя отсутствующие знания. Иногда это не требует значительных добавлений. Например, нередко в пояснениях нуж­даются упоминающиеся в оригинале названия разного рода географичес­ких и культурно-бытовых реалий. При переводе на русский язык геогра­

фических названий типа американских Massachusetts, Oklahoma, Virginia, канадских Manitoba, Alberta или английских Middlesex, Surrey и пр., как правило, добавляются слова «штат, провинция, графство», указыва­ющие, что обозначают эти названия, чтобы сделать их понятными для русского читателя: штат Массачусетс, провинция Альберта, графство Миддлесекс и т.п. Добавление поясняющих элементов может потребо­ваться и при передаче названий учреждений, фирм, печатных изданий и т.п. Возьмем, например, предложение «Newsweek reports a new reshuffle m the government». Английскому читателю сама форма слова «Newsweek» говорит о том, что речь идет о еженедельном журнале. В русском пере­воде это название будет нуждаться в пояснении: «Как сообщает журнал «Ньюсуик», в правительстве вновь произошли перестановки».

Аналогичные добавления обеспечивают понимание названий всевоз­можных реалий, связанных с особенностями жизни и быта представителей иной культуры. В романе Дж.Сэлинджера «Над пропастью во ржи» герой рассказывает, как их кормили в школе: «...for desert you got Brown Betty, which nobody ate...». Понятно, что в переводе нельзя просто сообщить, что в школе угощали какой-то «рыжей Бетти», не занимались же они там людоедством. В переводе читаем: «...на сладкое — 'рыжую бетти', пудинг с патокой, только его никто не ел». Сообщение дополнительной информа­ции може'1 повлечь за собой и более существенную адаптацию текста. В английской газете говорится, что «The prime-minister addressed the people from the window of No. 10». Каждый англичанин знает, что в доме номер десять по улице Даунинг-стрит находится резиденция премьер-министра Англии. В переводе это предложение эксплицируется: «Премьер-министр обратился к собравшимся из окна своей резиденции».

Вот еще один пример подобной прагматической адаптации. В ро­мане английского писателя Дж.Брейна «Путь наверх» герой, глядя на группу рабочих, размышляет: «lt was Friday and soon they will go and get drunk. And now they pretended that it was Monday and even Thursday and that they had no money». Для русского читателя, получающего зарплату один или два раза в месяц (если он вообще ее получает), в отличие от англичанина, которому платят каждую пятницу, может быть непонятно, почему именно четверг оказывается самым безденежным днем. В пере­воде это объясняется: «Была пятница, день получки, и скоро они пойдут и напьются. А пока они делали вид, что сегодня понедельник или даже четверг и что у них нет денег».

В некоторых случаях адекватное понимание сообщения рецепто­ром перевода может быть достигнуто путем опущения некоторых неиз­вестных ему деталей. Вот перевод еще одной фразы из уже упоминав­шегося романа Дж.Сэлинджера: «Тhеrе were pills and medicine all over the place, and everything smelled like Vicks' Nose Drops» — Везде стояли какие-то пузырьки, пилюли, все пахло каплями от насморка. Здесь в переводе опущено Vicks — фирменное название капель, ничего не гово­рящее русскому читателю. Хотя это и ведет к некоторой потере инфор­мации, она представляется несущественной, и переводчик решил, что такой информацией можно пренебречь для того, чтобы в русском тексте не было непонятных элементов.

Опускаемые в переводе слова с конкретным значением могут за­меняться более общими, но более понятными для рецептора перевода: «Parkeci by a solicitor's office opposite the cafe was a green Aston Martin tourer» — У конторы адвоката напротив кафе стоял элегантный спортив­ный автомобиль зеленого цвета. В переводе этой фразы из того же романа Дж.Брейна вместо опущенного фирменного названия указано лишь, что речь идет об автомобиле, но в то же время добавлена неизве­стная рецептору перевода информация о социальном и имущественном статусе его владельца.

Прагматическая адаптация текста перевода с целью сделать его предельно понятным не должна приводить к «сверхпереводу» когда чуть ли не весь текст заменяется разъяснениями. Чукотский писатель Рытхэу рассказывает, что впервые с поэзией Пушкина он познакомился в пе­реводе, который его школьный учитель сделал для своих учеников. Стре­мясь объяснить все непонятное, он получил такой перевод: «У берега, очертания которого похожи на изгиб лука, стоит зеленое дерево из кото­рого делают копылья для нарт. На этом дереве висит цепь из денежного металла, из того самого, из чего два зуба у нашего директора школы. И днем, и ночью вокруг этого дерева ходит животное, похожее на собаку, но помельче и очень ловкое. Это животное ученое, говорящее...». На­деюсь, что вы все-таки узнали источник этого перевода, хотя, конечно, от пушкинского оригинала здесь осталось совсем немного.

Если в рассмотренных выше переводах изменения обеспечивали адекватное понимание передаваемого сообщения, то второй вид прагма­тической адаптации имеет целью добиться правильного восприятия со­держания оригинала, донести до рецептора перевода эмоциональное воз-

действие исходного текста. Необходимость такой адаптации возникает потому, что в каждом языке существуют названия каких-то объектов и ситуаций, с которыми у представителей данного языкового коллектива связаны особые ассоциации. Если подобные ассоциации не передаются или искажаются при переводе, то прагматические потенциалы текстов перевода и оригинала не совпадают даже при эквивалентном воспроиз­ведении содержания. Стремление добиться желаемого прагматического отношения к тексту перевода у его рецепторов и делает необходимой соответствующую адаптацию.

Рассмотрим несколько типичных случаев несовпадения восприятия аналогичных сообщений в оригинале и переводе. Названия одних и тех же деревьев в разных языках могут вызывать у людей неодинаковые ассоциа­ции. Для русского человека береза — это не просто дерево, а своего рода символ его страны, что-то родное и близкое («у нас в каждой песне берез­ка»). В русском оригинале автор может сравнивать девушку со «стройной березкой». У англичанина название березы — «а white birch» не связано с подобными ассоциациями, и в переводе такое сравнение может вызвать недоумение. Английское название омелы — mistletoe — вызывает воспо­минание о приятных минутах праздника, поскольку в праздник по обычаю под подвешенной веткой омелы целуют девушек. Для русского рецептора такой ассоциации не существует, и в переводе может потребоваться допол­нительная информация. Следует также учитывать, что восприятие аналогичных слов и выражений зависит от частоты и степени привычности их употребления. Воспитанные английские леди и джентльмены, как и бродяги и уголовники нередко выражают нeyдовольствие восклицанием «O shit», которое в силу частого употребления не воспринимается как недопустимый вульгаризм. В русском переводе элегантная дама, восклицающая «Ах, дерьмо!» (или еще более близкое к английскому крепкое словцо), выглядит очень странно, и переводчики заставляют ее произносить «Ах, черт!», а то и «О, господи!».

По-разному могут восприниматься в оригинале и переводе целые пласты лексики. В силу ряда причин в русском литературном языке широко используется военная лексика. Мы ведем «битву за урожай», объявляем «пьянству — бой», готовим «фронт работ», становимся на «трудовую вахту». Мы даже за мир «боремся» («И вечный бой, покой нам только снится»). Такое употребление для нас привычно и не при­влекает особого внимания. Однако сохранение этой лексики в переводе

может создать у читателя нежелательное впечатление о постоянной аг­рессивности русского автора, и переводчик порой выбирает более «мир­ные» варианты.

Необходимость в прагматической адаптации может возникнуть и вследствие пристрастия автора оригинала к неуместному употреблению возвышенной лексики. В некоторых печатных изданиях часто без доста­точных оснований используются такие «громкие» выражения, как «па­фос созидания», «величественные свершения», «героический труд», «слуги народа» и т.п. В переводе подобный высокопарный слог, не соответ­ствующий тривиальности содержания, часто создает впечатление неиск­ренности, желания ввести читателя в заблуждение, Поэтому, например, при переводе русских газетных текстов на английский язык наблюдается общая тенденция несколько снижать стиль оригинала. Неприемлемым для текста перевода может оказаться и излишнее употребление в ориги­нале дерогативной лексики типа «правительственная клика», «марионе­точный режим», «презренное охвостье», «банда предателей» и т.п. И здесь сохранение подобных ругательных выражений в переводе может производить в другой культуре совершенно иной эффект и быть прагма­тически неадекватным.

Неодинаковый коммуникативный эффект в разных языках может иметь употребление языковых средств, несвойственных текстам опреде­ленного типа. Например, разговорная лексика и образные обороты — обычное явление в английских научно-технических текстах, и их появле­ние там не привлекает особого внимания читателей. Сохранение таких лексических вольностей в переводе на русский язык, в котором гораздо строже соблюдается серьезность научного стиля, приводит к их резкому выделению в тексте, создавая впечатление несерьезности и «ненаучности» автора. Встретив в серьезной английской статье о развитии автомо­бильной промышленности такую фразу: «Buick has stolen a march on the rest of the industry with a cast iron V-6 engine», переводчик обнаружит, что на русском языке в таком тексте неуместно написать, что компания «Бьюик» «обставила» или «обскакала» своих конкурентов, и выберет более «солидный» вариант вроде «опередила»...

Прагматические адаптации второго и первого типов могут быть взаимосвязаны, если в основе неадекватного восприятия лежит непони­мание или неполное понимание исходного сообщения. В одной шуточной заметке в русской газете говорилось, что некий любящий муж обычно

называл свою жену «птичкой», а по четвергам — «рыбкой». Юмор этой заметки будет недоступен рецептору в переводе, если он не поймет, что в России четверг традиционно считался «рыбным днем», не говоря уже о том что, например, английскому мужу не придет в голову нежно обращаться к своей жене со словами «Мy little fish» или «Мy birdie». Аналогичным образом, английский перевод традиционного русского при­глашения: «Третьим будешь?» — Will you be the third? — может вызвать лишь недоумение.

Теперь рассмотрим третий тип прагматической адаптации при переводе. В отличие от предыдущих в данном случае переводчик ориен­тируется не на усредненного, а на конкретного рецептора и на конкрет­ную ситуацию общения, стремясь обеспечить желаемое воздействие. Поэтому подобная адаптация обычно связана со значительным отклоне­нием от исходного сообщения. Здесь можно выделить несколько типич­ных ситуаций.

1. В конкретной ситуации переводчик находит целесообразным передать не сказанное, а подразумеваемое. Предположим, несколько иностранцев с переводчиком ждут в лифте, что к ним присоединится приближающийся человек, который, подойдя ближе, говорит: «Я живу па первом этаже». Переводчик решает, что важно передать не причину, а результат, и переводит: «Он сказал, что с нами не поедет».

2. Переводчик решает, что для достижения желаемого воздействия на данного рецептора необходимы иные средства, нежели те, которые ис­пользованы в оригинале. Руководитель службы переводов в женевском отделении ООН Ф.Вейе-Лавале рассказывал о том, как во время граждан­ской войны в Конго представитель миротворческой миссии ООН обратил­ся через переводчика к старейшинам одного из племен с краткой речью, призывая их не предпринимать враждебных действий. Выступивший за ним переводчик значительно расширил и приукрасил переводимую речь. Зная, какими средствами лучше воздействовать на своих слушателей, он говорил очень долго, он пел, он исполнил ритуальный танец. И Ф.Вейе-Лавале считает, что это был хороший перевод, поскольку благодаря нему удалось уговорить старейшин не воевать.

Конечно, далеко не всегда переводчик может позволить себе подоб­ную прагматическую адаптацию, столь далеко отходящую от оригинала. Известный американский исследователь Ю.Найда рассказывал о примеча­тельном случае, когда переводчику не позволили внести в текст такие изме­

нения, которые обеспечили бы необходимое прагматическое воздействие. В этом эпизоде переводчик Библии, желая проверить действенность своего перевода библейской истории о том, как бог пожертвовал собственным сыном ради искупления людских грехов, прочел этот перевод членам племе­ни, для которых он предназначался. Неожиданно для переводчика эта тро­гательная история вызвала у его слушателей презрительный смех. Оказа­лось, что в этом племени существовал групповой брак, при котором нельзя определит, кто является отцом ребенка. Поэтому мужчина считал своим ближайшим родственником не собственного сына, а родного племянника, то есть сына своей родной сестры. И слушатели смеялись, говоря: «Какой хитрый этот ваш Бог! Сыном пожертвовал. Сына бы каждый отдал. Небось, племянника Он не отдал!». Обескураженный переводчик решил, что для достижения желаемого эффекта надо сделать Христа в переводе пле­мянником Гос