В сфере социальных наук, в том числе и лингвистике, не случаен «модный» интерес к проблемам языковой личности [ср.: Богин 1985; Сухих 1989; Пушкин 1989; 1990; Клюканов 1990; Караулов 1987; Архипов 1996; Арутюнова 1998; Shotter, Gergen 1994; Fitzgerald 1993; Charnes 1993; Keith, Pile 1993; Lorraine 1990; Stein, Wright 1995; Taylor 1989; Gergen 1991; White 1992]. «Я», Эго все чаще рассматривается не как заданная величина, а как коммуникативно (дискурсивно и интерактивно) конституируемая сущность, зависящая от многих исторических и социально-культурных условий общения и деятельности.
Как замечает в своем любопытном социальном комментарии Кеннет Джерджен [Gergen 1991], общество постмодерна настолько насытило «Я», что его содержание подверглось эрозии. Вследствие этого возникла реальная угроза самому существованию категории «Я», игравшей важную роль, по крайней мере в «западной» культуре, на протяжении почти трех веков от эпохи романтизма до современности [Carbaugh 1996: 7].
В 2.1.4 перечислены различные проекции личности, «Я» как элементы социальных отношений. Более традиционные подходы объясняют реализацию социальных отношений в речи и языке с помощью принципа отражения. Социальный конструкционизм, наоборот, утверждает, что и отношения, и проекции «Я» в речи и языке конструируются, а не отражаются. В этом искушенному лингвисту послышатся сдобренные оттенками постмодернизма отголоски гипотезы Сепира—Уорфа и неогумбольдтианства Л. Вайсгербера, в том смысле, что язык получает конститутивный статус, способность активно воздействовать на поведение и мышление людей,— о чем писал и В. фон Гумбольдт, в частности, характеризуя представление языка как «энергейи», жизни духа и порождающего процесса. Уходя от привычной метафоры «языка как инструмента», P. Лаков утверждает: «Language uses us as much as we use language» [Lakoff 1975: 45; ср.: Аринштейн 1996: 29—30].
Таким образом, личности и человеческие сообщества — не априорные величины, они конституируются в процессе общения, во-первых, дискурсивно, во-вторых, интерактивно [Mokros 1996: 5]. Дискурсивное «построение» предполагает влияние социокультурных знаний на социальные практики. В этом отношении дискурс идентифицирует потенциалы выражения, направляющие агентивность человека, и обозначает рамки, ограничивающие сферу «построения» и интерпретации индивидуальных и коллективных «Я». Это направление разрабатывается в теории социального конструкционизма [см.: Реаrсе 1994а; Burr 1995; Powers 1994 и др.]. В этом случае на первый план выходят социальные условия, воплощенные средствами дискурса, а не «прожитые
моменты социальной интеракции» [Реаrсе 1994b; см.: Бергер, Лукман 1995; Lincoln 1989; Gee 1996].
Человеку непосвященному, читая теоретические выкладки о конструктивизме и конструкционизме (constructivism vs. social constructionism),легко ошибиться и все перепутать. Хотя всякое упрощение опасно и часто некорректно, можно сказать, что конструктивисты преимущественно рассматривают коммуникацию как когнитивный процесс (по) знания мира, а вот социальные конструкционисты — как социальный процесс (построения мира. Конструктивизм на первое место выводит восприятие, перцептивность, а социальный конструкционизм — действие, акциональность, если, конечно, не относиться ко всем этим терминам как взаимоисключающим понятиям [Реаrсе 1995: 98].
Социальный конструкционизм, которому сегодня уже около трех десятилетий, является одним из подходов к теоретическому пониманию и практическому анализу процессов коммуникации. В последнее время это направление явно «пользуется спросом» [см.: Реаrсе 1994а; Powers 1994; Burr 1995], причем оно в высшей степени востребованным оказалось в философии, социологии, политологии и ряде других социальных наук.
Хотя социальный конструкционизм — это относительно новое течение, оно возникло не на пустом месте. Большинство авторов, работающих в этом направлении, находятся в оппозиции к позитивизму и сциентизму. С интеракционизмом их объединяет общая прагматическая традиция. В отличие от символических интеракционистов, социальные конструкционисты занимаются формулировкой философских аргументов в пользу дискурсивного основания «Я». Их можно назвать ревизионистами в том смысле, что они не создают собственной всеобщей теории (в отличие от интеракционизма), а лишь пересматривают другие дисциплины и учения в свете главного постулата о социально-дискурсивном происхождении «Я», теоретизируя о серьезных последствиях принятия данного постулата, в частности, философией, теорией литературы, филологией и психологией [Carbaugh 1996: 6].
Социальный конструкционизм вряд ли можно упрекнуть в увлечении четкими определениями, столь же трудно назвать его стройным учением и единой школой [Реаrсе 1995: 89]. В 1992 г. P. Бернстайн предложил метафору «констелляции» (constellation) для осмысления социальных теорий эпохи постмодерна: мы более не в состоянии привести все взгляды к общему знаменателю, снять все нюансы и противоречия [Bernstein 1992: 8]. Теории существуют как размытые совокупности идей в многообразии методов и практик анализа. Этот образ будто был списан с социального конструкционизма.
Особо рассматривая социальный конструкционизм в рамках традиции философского прагматизма, В. Кронен [Cronen 1996] выделяет следующие пять принципов:
1. Коммуникация — это первичный социальный процесс. Коммуникация не «обслуживает» какую-то другую деятельность, она не рассматривается как средство для выполнения других задач, внешних по отношению к ней, или как второстепенный процесс, протекающий на фоне, до, после или вне другого, более важного действия.
2. Первичным объектом для наблюдения, единицей анализа являются «люди в разговоре», по выражению Р. Харрэ [ persons in conversation — Harré 1984]. В. Кронен добавляет, что «люди в разговоре» представляют собой одну единую сущность, а не три дискретных объекта, как может показаться (один человек плюс другой человек плюс разговор между ними).
3. Социальные действия регулярно характеризуются присущей только им развивающейся рациональностью или, в терминах Л. Витгенштейна, «грамматикой», организующей их внутренне.
4. Социальный конструкционизм стоит на позициях реализма, но не объективизма. Общающиеся люди рассматриваются как живые, телесные, материальные сущности, принадлежащие «внешнему» миру, миру «вещей».
5. Фактическая достоверность возможна лишь в пределах «грамматики» какой-то языковой игры (по Л. Витгенштейну), как постижение единственно данного «опыта» (в смысле Дж. Дьюи) — но не в форме универсальных, обобщающих суждений или интернализованных когнитивных сущностей.