Третья фаза (ранняя древность)

По мере чёткого вычленения эксплуатируемого класса, противостоящего (пока не расчленённому) классу свободных, система управления социумом институционализируется, получает постоянную общепризнанную структуру, аппарат принуждения – и превращается в государство. Вместе с оформлением, с одной стороны, четко определившегося эксплуатируемого класса, а с другой – государственного аппарата кончается вторая историческая фаза и начинается третья – фаза ранней древности, первая для классового общества.

Исходя из определения способа производства как зависящего от характера отношений собственности и соединения рабочей силы со средствами производства, мы должны рассматривать древность не как один способ производства (тем более не как рабовладельческий способ производства), а как две четко различающиеся фазы. Мы условно назовем их третьей фазой (ранняя, или общинная, древность) и четвертой фазой (поздняя, или имперская, древность).

Фазовый переход к общинной древности от общинной первобытности (второй фазы) начинается с создания больших хозяйств. Создаются они либо для поддержания культа главного местного божества, либо для содержания вождя с его окружением. Такой вождь в нашей историографии обычно называется царем, в отличие от средневековых монархов – королей; традицию эту трудно нарушить, она слишком укоренилась, хотя слово «царь», как известно, происходит из латинского ceaser и значит «император». Власть «царей» ранней древности по большей части была очень далека от императорской; они гораздо больше были похожи – в том числе чисто типологически – на древних восточноевропейских князей, и так их, собственно, и следовало бы называть [25].

Большие храмовые (жреческие) и «княжеские» хозяйства велись силами людей особого, трудящегося класса, отличного «т класса свободных. Последний включал, как знать, так и рядовых земледельцев (или скотоводов) – воинов; они различались по авторитетности, по положению в генеалогической и управленческой структуре (как гражданской, так и военной), но между знатью и воинами не было непроходимой социальной границы.

Эксплуатируемый класс имел разное происхождение. Это могло быть покоренное аборигенное население (как в Спарте или Фессалии) или просто первоначальное население тех сельскохозяйственных земель, которые были в какой-то момент отведены на содержание храмов и/или вождя-царя. Число собственно рабов среди них было невелико. Из наступательного оружия воин имел только копье с медным наконечником, короткий кинжал, иногда пока ещё весьма несовершенный лук, а из оборонительного оружия – только медную-шапку; коней не было (в древнейшем израильском поэтическом произведении – Песне Деборы, Суд. 5, XII в. до н. э. – знать обозначена как «ездящие на ослицах», но чаще и знать сражалась в пешем строю). При таком положении брать в плен и содержать пленных в рабстве было практически невозможно: поэтому всех пленных воинов убивали ударом топорика по затылку, а захватывали только женщин и подростков. В составе патриархальной семьи пленные подростки становились её младшими членами, женщины – наложницами. Большая часть мирного покоренного населения пополняла ряды эксплуатируемых, особенно в государственном секторе, но, за исключением некоторых древних государств, например, III династии Ура в Месопотамии («Царство Шумера и Аккада»), им фактически предоставлялась возможность вести семейную жизнь, и они не подлежали купле-продаже. Я предложил, ради краткости и удобства, называть этот древний эксплуатируемый класс илотами, хотя и отдаю себе отчет в том, что этот термин традиционно и по происхождению относится только к Спарте, где у илотов были свои особенности, не имевшие всемирно-исторического распространения.

Образование эксплуатируемого класса можно, по-видимому, связать с переходом от каменных орудий к металлическому оружию. Пантеон олицетворяемых волевых начал – божеств принимает характер небесного государства.

Возникновение эксплуатируемого класса означает возникновение прибавочного труда; отсюда, однако, не вытекает, что весь господствующий класс живет за счет прибавочного' труда всего эксплуатируемого класса. Значительная часть свободных сама продолжает участвовать в производстве продукта. Существование свободных крестьян и ремесленников, являвшихся одновременно и войском,– характеристический («диагностический») признак как третьей фазы исторического процесса (ранней древности), так и четвертой фазы (имперской древности) [26].

Всё человечество в третьей фазе (ранней древности), так же как в предыдущей (первобытнообщинной) фазе, находилось в состоянии непрерывного, чаще всего вооруженного противостояния между социумами. При переходе к медному оружию стычки превратились в кровопролитные войны. Поэтому более мощная оборона становится совершенно необходимой: возникают укрепленные города – центры минимальных государственно-административных образований – номов. Пользуясь аэрофотосъемкой и массовым изучением подъемного керамического материала, Р. М. Адаме и Н. И. Ниссен смогли показать на примере Месопотамии и долины р. Диялы постепенное исчезновение мельчайших населённых пунктов на равнине в течение IV – начала III тысячелетия до н. э. и сосредоточение жителей за стенами городов. Города стали центрами обитания свободного населения, администрации, хранения и распределения продуктов и центрами ремесла. Каждый город, как правило, являлся центром нома.

Наша наука называет общественные стадии, начиная с ранней древности классовым обществом, западная – городским (urban society). Всё же деление на классы кажется нам относящимся к явлениям причинным, а возникновение городов – одним из следствий, поэтому марксистский термин: «классовое общество», нам представляется, следует сохранить. В любом случае речь идёт о цивилизациях.

Первое классовое общество (третья фаза, или ранняя древность) не развивается равномерно и одинаково – оно имеет различные пути развития, в основном обусловленные экологией. В Западной Азии, где оно возникло ранее всего, можно констатировать следующие основные пути развития.

Один из путей общества третьей фазы на её раннем этапе лучше всего изучен на материале Шумера. В экономическом отношении общество Шумера разделялось на два сектора. В первый входили крупные хозяйства, которыми владели храмы и верхушка должностных лиц нарождавшегося государства. Эти хозяйства в течение первых столетий письменной истории постепенно вышли из-под ведения общинных органов самоуправления. Во второй сектор входили земли, свободное население которых участвовало в органах общинного самоуправления; этими землями в пределах территориальных общин владели большесемейные общины во главе со своими патриархами. На третьем-четвертом поколении домашняя община обычно делилась, но разделившиеся общины продолжали считаться родством, могли иметь общий культ предков, обычаи взаимопомощи и т. п. [27].

В дальнейшем хозяйства первого сектора стали собственностью государства, хозяйства же второго (общинно-частного) сектора остались под верховной собственностью территориальных общин и во владении глав семей; практически такое владение отличалось от полной собственности лишь тем, что пользоваться и распоряжаться землей по своей воле могли только члены территориальных общин (соседских, сельских, затем и городских).

Общинники, т. е. свободные члены хозяйств общинно-частного сектора, как правило, работали на земле сами и с помощью только членов своей семьи. Однако в пределах домашних общин, и в особенности между родственными домашними общинами, существовало имущественное неравенство. Оно зависело от социального положения глав отдельных семей (так, некоторые общинники были жрецами, старейшинами и т. п.), от случайной удачи или неудачи, от умения отдельных членов распорядиться своими средствами, так как движимое имущество,- в отличие от дома или поля, принадлежало лично каждому члену семьи в отдельности. Некоторые семьи общинников – на основе обычаев взаимопомощи или же давая продукты в долг менее удачливым однообщинникам – могли пользоваться и чужим трудом; иногда имелись и рабы, о которых речь пойдёт ниже.

Люди, расселённые на землях, ставших впоследствии государственным сектором, могли только условно владеть землей. Она давалась им для пропитания и как плата за службу или работу индивидуально, на малую, а не на большую семью, т. е. сыновья и внуки несли службу отдельно от своих отцов и дедов. У каждого из них земля могла быть отобрана или заменена на другую по усмотрению администрации. Многие работники государственного сектора земли вообще не получали, а получали только паек. Однако и среди государственных людей были состоятельные по тем временам личности, пользовавшиеся чужим трудом и имевшие рабынь и рабов. Это были чиновники, военная верхушка, квалифицированные ремесленники. Им выделялась также некоторая часть продукта, созданного земледельческими работниками храмового или правительственного хозяйства. Они могли иной раз очень высоко подняться по служебной лестнице, именно из их числа в основном пополнялся административный аппарат; некоторые из них, хотя и не имели своей земли в собственности, фактически управляли хозяйствами государственного сектора. Но среди государственных людей были и собственно рабы и особенно рабыни, которых можно было покупать и продавать [28].

Таким образом, общество, сложившееся в III тысячелетии до н. э. вдоль нижнего Евфрата, разделилось на сословия.

К одному из них принадлежали члены свободных общин, участвовавшие в общинной собственности на землю и обладавшие правами общинного самоуправления, а первоначально и правом избрания вождя-правителя.

К другому сословию принадлежали члены персонала храмового или правительственного хозяйства, лишенные собственности на средства производства, владевшие землей только с условием служить и работать или вовсе не владевшие и получавшие только паек. Но в числе их могли быть также администраторы.

Кроме того, были рабы, которые стояли как бы вне сословий, поскольку с ними можно было в принципе обращаться как со скотом. Но по существу и они представляли собой особое, бесправное сословие.

Таково было деление общества, как оно социально-психологически сознавалось самими древними.

Обратим особое внимание на рабов, которые не только были лишены собственности на средства производства, но и сами являлись собственностью эксплуатирующих; таким образом, они были как бы живыми орудиями труда. Именно эксплуатация рабов была наиболее полной, а, следовательно, наиболее желанной для господствующего класса любой фазы исторического процесса. Производительность рабского труда в третьей фазе при постоянном наблюдении за ним и при тогдашних крайне примитивных орудиях труда пока ещё существенно не отличалась от производительности труда крестьянина-общинника, но раб не смел иметь семью, а те члены эксплуатируемого класса, кто не являлся собственно рабами, должны были содержать и семью на свой паек или урожай с надела. Для хозяина было удобнее не давать рабу прокорма на семью и ежедневно заставлять больше работать. Это было выгодно, и при всяком удобном случае хозяева во все эпохи старались и других эксплуатируемых лиц превращать в настоящих рабов. Но институт рабства был, прежде всего, изучен для эпохи древности. Поэтому в марксистской историографии древнюю экономику мы до сих пор называли рабовладельческой, а подневольных людей третьей, да и четвертой фазы часто обозначали как класс рабов «в широком смысле слова», что вряд ли можно считать приемлемым. Рабство не есть диагностический признак какой-либо определённой фазы исторического процесса.

На самом деле в ранней древности максимальная, «классическая» эксплуатация рабов была, как правило, неосуществимой. Обратить в рабство пленного мужчину при том вооружении, какое имел воин ранней древности, было делом затруднительным. Обратить однообщинника в полного раба тоже было нельзя, потому что он был связан родственными и культовыми узами с другими общинниками, и они приходили ему на помощь. Например, в течение около тысячи лет в долине нижнего Евфрата общинники добивались периодического освобождения всех своих земляков, попавших в рабство за долги. Если даже иноземец был взят в плен в бою, все равно насильственно заставить его работать было трудно и небезопасно, если только не создать для него сколько-нибудь сносные условия существования [29].

В частных хозяйствах у общинников не было возможности выделять пленным ещё особый надел, не было и возможности держать пленных рабов под охраной на полевых работах. Поэтому здесь могло существовать только патриархальное рабство. Это значит, что из пригнанного полона в дом брали либо девушек и молодых женщин (с которыми рабовладельцы приживали детей), либо мальчиков, которые были в таком возрасте, что могли привыкнуть к дому и почувствовать себя принадлежащими к нему. Рабыням и рабам поручали преимущественно тяжелую работу в самом доме (лепить горшки, ухаживать за скотом, прясть и ткать, варить пищу, молоть зерно между двух камней – это был особенно тяжёлый труд – и т. п.). В поле мальчикам-рабам и рабыням поручалась подсобная работа вместе с членами семьи – погонять волов, полоть, жать, вязать снопы,– но пахота и сев им не доверялись. Труд рабов в доме спорился не только потому, что они были под постоянным наблюдением хозяев, но и потому, что они участвовали с хозяевами в одном общем производственном процессе; немаловажным было и фактическое родство многих рабов со своими хозяевами, а также незначительная разница в бытовых условиях между хозяевами и рабами; сами хозяева тоже питались скудно, одевались более чем скромно. Мелкому хозяйству, будь то на «своей» (общинной), будь то на казенной (храмовой, дворцовой) земле, рабов много и не требовалось – можно было обойтись и без них.

На храмовой земле работников требовалось много, но держать на полевых работах целые отряды рабов было невозможно – не хватило бы надзирателей. В то же время здесь не было и «хозяйской» семьи, которая могла бы сама пахать и сеять. Поэтому в рабском положении тут держали обычно только женщин, а мужчин-пленных и детей рабынь приравнивали к остальному трудящемуся персоналу больших хозяйств; этот персонал мог происходить из числа младших братьев в обедневших домашних общинах, из беглецов, искавших убежища под защитой храма или соседского вождя – либо при разгроме их родного города, либо в случае катастрофической засухи или наводнения у них на родине и т. п. Не исключена возможность, что когда-то община не только выделила землю храмам и вождям, но одновременно и обязала часть своих членов работать в храмовых и правительских хозяйствах. Таким образом, получали ли работники государственного сектора только паёк или ещё и земельный надел, они (хотя и подвергались эксплуатации путем внеэкономического принуждения и были лишены собственности на средства производства) всё же были не совсем в рабском положении [30].

Они не обязательно происходили из пленных, даже чаще это были местные жители. Им разрешалось иметь движимое имущество, а нередко свой дом и семью и даже изредка скот – все это, правда, не в собственности, а" в условном владении. Так как им не разрешалось покидать имение, в котором они работали, то их нередко обозначают как крепостных. Но поскольку они не имели собственности на средства производства, они отличались от средневековых зависимых крестьян, так как находились все-таки в зависимости, сходной с рабской. Поэтому во избежание путаницы мы и будем здесь и далее называть их тем термином, которым в Греции называли государственных рабов, посаженных на землю и имевших собственное хозяйство: илоты.

Илоты в нашем понимании представляют собой эквивалент патриархальных рабов в пределах государственной собственности.

Опираясь на персонал постепенно захваченных ими в свои руки мощных государственных хозяйств, правители отдельных номов или городов-государств создавали многочисленные дружины, независимые от совета, народного собрания и других общинных органов самоуправления. Это позволило правителям, поддержанным группировкой бюрократии, созданной из их личных приверженцев, стать выше отдельных номов и создать деспотическую, т. е. не ограниченную никакими другими законными органами, единую царскую («княжескую») власть, и притом в пределах всей ирригационной сети Нижней Месопотамии – страны между реками Тигр и Евфрат. Соответственно в государственном секторе создаётся тогда же единое царское («княжеское») илотское хозяйство, поглощающее хозяйство храмов. Частные хозяйства внутри общинного сектора и при описываемом пути развития общества все же сохраняются. Заметим, что степень их вовлеченности в товарный обмен все время остается низкой.

При этом вследствие сезонного характера земледелия, составлявшего экономическую основу общества, более слабые хозяева не могли обходиться без регулярных натуральных кредитов, предоставляемых более знатными и сильными хозяевами. Это привело к развитию ростовщичества, настоящего бича большинства обществ третьей фазы, и содействовал» хроническому застою в экономическом развитии.

Кроме того, в ходе дальнейшей истории выяснилось, что содержание государственного сектора за счёт ведения им самим собственного хозяйства с помощью больших масс эксплуатируемых рабского типа не только в третьей фазе, но и во все эпохи было нерентабельным: оно требовало слишком больших непроизводительных затрат на управление и надзор. С середины II тысячелетия до н. э. государство начинает взимать прямые налоги и дань со всего населения.

Налог как таковой может в принципе и не носить характера эксплуатации, если он собирается на необходимые для всех мероприятия; но в данном случае налог имел также целью изъятие прибавочного продукта у зависимого трудящегося класса.

Различие между государственным и общинно-частным секторами тем не менее остается, хотя и на государственной, и на общинной земле существуют совершенно однотипные частные илотские или рабовладельческие хозяйства; разница заключается в характере собственности и владения, а именно: владение государственной землей не связано с собственностью на нее, а владение общинной землей предполагает долевое участие в общинной собственности.

В обмене ведущую роль в первой фазе древности играла международная торговля (через посредников – на большие расстояния). Эту торговлю вели на свой страх и риск либо государственные агенты, либо специализировавшиеся на обмене общины семейного типа, члены которых не состояли на государственной службе. И те и другие были тесно связаны с номовым государством, но оно не столько контролировало их международную деятельность, сколько обеспечивало себе доход от неё. Перераспределение продукта происходило через город и поселки городского типа, где и действовала государственная администрация. Внутри городской общины господствовали в основном натуральные обменные отношения, централизованное государственное распределение и слаборазвитый внутренний рынок.

Обмен, как на внутреннем, так и на внешнем рынке нередко происходил в порядке неэквивалентной «взаимопомощи» или обмена дарами, обычно тоже неэквивалентными («потлач»).

Таким был в третьей фазе (в ранней древности) один из; путей развития общества. Он характеризовался сосуществованием двух экономических секторов – государственного и общинно-частного при преобладании первого. Этот путь развития был характерен для долины нижнего Евфрата и для соседних долин рек Карун и Керхе (древний Элам) [31].

Создание крупного хозяйства привело к необходимости учёта и к созданию письменности, распространившейся затем и на другие западноазиатские цивилизации.

На землях, не обладавших благодатной урожайностью наносного ила великих речных долин, классовое общество складывалось по тем же описанным выше законам, но другим путем. Во-первых, для достижения того более высокого технологического уровня, при котором в сельском хозяйстве стал возможен прибавочный продукт, здесь требовалось значительно больше времени. При этом наряду с освоением зерновых культур обычно играли роль и другие факторы. Так, скотоводство, культивирование винограда, оливок, добыча металлов позволяли через обмен принимать участие в извлечении прибавочного продукта в собственно земледельческих странах. Во-вторых, тут не было необходимости в создании и поддержании трудоемких и обширных ирригационно-мелиоративных систем. Соответственно здесь храмы и вождь-жрец играли несравненно меньшую роль, и общинно-частный сектор был гораздо важнее государственного. Правда, из-за того, что эти общества достигали уровня классовой цивилизации позже, Нижняя Месопотамия (а также Египет, о котором – ниже) успела оказать на них могучее культурное влияние, направленное, между прочим, как раз на усиление авторитета храмов и царской власти.

Древнейшие западноазиатские общества подобного пути развития дают разнообразную картину соотношения между государственным и общинно-частным секторами: где сильнее один, а где – другой. Кроме того, поскольку отсутствовали обширные и многочисленные оросительные системы, которые можно было бы с успехом и пользой объединить, тут и не возникли монолитные деспотические царства, подобные царству на Ниле и менее устойчивым царствам в Месопотамии. Здешние «державы» (Ахейская, Хеттская, Митаннийская, Среднеассирийская, египетская «империя» в Сирии времен Нового царства) имели скорее характер военных союзов, в которых более слабые городские или «номовые» государства обязывались платить дань и оказывать военную помощь более сильному, центральному государству. К этому пути развития древнейшего классового общества относились в III и главным образом во II тысячелетии до н. э. все общества Малой и Передней Азии (за исключением Нижней Месопотамии и равнин Керхе и Каруна), а также общества вокруг Эгейского моря в Восточном Средиземноморье. В начале I тысячелетия до н. э. к тому же типу, видимо, все ещё принадлежали различные общества переднеазиатских и малоазиатских нагорий, Греции и, возможно, Италии (Этрурия, другие мелкие государства Италии, в том числе и Рим) [32].

Основная масса населения государств третьей фазы (ранней древности) была прямым потомством населения предыдущей фазы. Отсюда социально-психологическая близость к первобытнообщинным структурам. Идеология царской власти вырабатывается медленно и основывается на использовании генеалогической системы общинных пантеонов и культов плодородия. Мы мало знаем о социально-психологической жизни эксплуатируемого класса, но, по-видимому, она не вступала в противоречие с идеями, унаследованными из первобытнообщинного прошлого. Что же касается рабов, то собственной идеологии у них не было. Самое большое, о чем они мечтали,– чтобы они стали хозяевами, а хозяева – рабами. Даже Спартак не предлагал своим сторонникам ничего иного.

Наряду с основными для Ближнего Востока путями развития третьей фазы исторического процесса был ещё один, которого мы пока не касались. Это – египетский путь развития. Весь Верхний Египет вытянут узкой лентой вдоль единой водной магистрали – Нила; лишь в Нижнем Египте Нил расходится веером русел – Дельтой. По-видимому, из-за того что номы Верхнего Египта примыкали цепочкой друг к другу, стиснутые между Нилом и скальными обрывами на краю пустыни, здесь были неосуществимы многосторонние политические группировки, которые давали бы возможность, используя борьбу и соперничество соседей, обеспечивать отдельным номам с их самоуправлением достаточную независимость. Столкновения между номами неизбежно приводили к их объединению «по цепочке» под властью сильнейшего, а то и к полному уничтожению строптивого соседа. Поэтому уже в самую раннюю эпоху в Верхнем Египте появляются цари с признаками деспотической власти над отдельными номами и всей страной, позже завоевывающие и Нижний Египет. Хотя, по всей вероятности, и в Египте раннего периода параллельно государственному сектору (куда входили храмовые и царские, а может быть, и вельможные «дома») тоже существовал и общинно-частный сектор, но последний был вскоре без остатка поглощен государственным. Это не мешало тому, что и в пределах государственного сектора возникали отдельные хозяйства, экономически автономные. Развитие частных рабовладельческих хозяйств происходило на формально государственной земле, и эти частные хозяйства черпали рабочую силу (плотскую) из государственных фондов, помимо того, что они имели и собственных рабов. Работникам вменялось в обязанность выполнение определенного урока на хозяйство, которому они были подчинены; произведенное сверх урока могло поступать в их пользу с правом распоряжаться этой своей долей продукта [33].

Начиная с эпохи Среднего царства (ок. 2000 г. до н. э.) вырабатывается система, согласно которой вся основная масса трудящегося населения числится как «царские хемуу». Все они по достижении определённого возраста подлежали распределению по профессиям (к которым относились земледельческие и различные ремесленные, но сюда же входила и профессия воина). Все они затем распределялись по царским и храмовым хозяйствам, но из них же черпали для себя работников и «частные» хозяйства представителей знати, в основном входившей в состав администрации и высшего жречества.

Помимо царских хемуу отдельно существовали и собственно рабы, баку; но их ролъ в производстве была совершенно второстепенной.

Система эта претерпевала различные частные изменения во времена Нового, Позднего царства, эллинистического и римского периодов, но принцип управления всеми производящими хозяйствами из государственного центра неизменно сохранялся. С введением железных орудий и более совершенного вооружения этот принцип не изменился. Поэтому египетская история, хотя и обнаруживает известные изменения общественных форм, в целом не являет подлинного общественного прогресса. Бюрократическое управление страной периодически приводит к возникновению полного хаоса (это так называемые Переходные периоды, длившиеся 200 – 300 лет, между Древним и Средним царствами, несколько меньше между Средним и Новым, Новым и Поздним, и т. д.). Эти периоды хаоса нельзя считать фазовыми переходами, и египетский путь развития можно с уверенностью назвать тупиковым. Подобные тупиковые пути можно наблюдать и во многих последующих фазах общественного развития, и не только в Египте.

Отличие египетского от других путей эволюции общества древности отразилось и на социально-психологическом облике египетского общества. Мироздание мыслится здесь перевёрнутым по отношению к тому, что мы наблюдаем в концепциях остального человечества (небо в Египте – женское начало, земля – мужское), а типичный для всей третьей фазы культ плодородия принимает характер культа мертвых и жизни в смерти.

В XV в. до н. э. фараон Эхнатон попытался провести религиозную реформу, введя учение об универсальном солнечном верховном (в принципе едином) божестве Атоне. Эта реформа несколько раскрепостила изобразительное искусство, до того (и позже) развивавшееся в строгих канонических рамках; к этому времени относится творчество гениального скульптора Джехутимеса. Однако реформа не пережила своего создателя: она не обещала ничего положительного в социально-психологическом плане [34].

Во всемирном масштабе (в пределах круга классовых обществ) эпохой господства отношений, типичных для ранней древности, являются III и II тысячелетия до н. э. Но производственные отношения третьей исторической фазы (первой для классового общества) возникают не обязательно в хронологических рамках классического Востока. Тот же характер общественного развития может быть прослежен в ряде регионов земного шара и гораздо позже, а в тропических, горных и предгорных условиях этот тип может задерживаться и даже создаваться и воссоздаваться вплоть до второй половины II тысячелетия н. э.

Общества, типологически относившиеся к общинной древности (третьей фазе), помимо описанных нами выше, пока трудно классифицировать по «путям развития». Мы отметим лишь, что к этой социально-экономической фазе относились: в Китае – государство Инь и все остальные государственные образования, предшествовавшие империи Цинь, т. е. вплоть до III в. до н. э.; в Японии – по всей видимости, вся раннегосударственная эпоха вплоть до периода Нара (III–VI вв. н. э.); в Европе – прежде всего крито-микенская цивилизация II тысячелетия до н. э. (а в I тысячелетии до н. э. – этрусская); равным образом и значительно более поздние, но типологически ранние государства Севера и Востока – англосаксонские до IX в. н. э., скандинавские и славянские до XII в.4. В Африке к типу ранних древних обществ надо, возможно, отнести государства Малинке, Сонгай VII– XV вв. н. э., государства народа хауса (с X–XI вв. н. э.) и государства Конго, Буньоро и Буганда (с XVIII в.) и др., в Америке – андскую (инкскую) цивилизацию 5 и, с оговорками, майянскую и астекскую. Все три или лишь последние две следует отнести к фазовому переходу.

Значительная часть обществ третьей фазы была окружена мощной племенной (первобытнообщинной) стихией, все меньше уступавшей им в военной силе. Историю этой стихийной силы ни в коем случае нельзя упускать из виду. Мне хочется подчеркнуть, что речь не идет о мифических массовых миграциях индоевропейских по языку племен. Я уже не раз говорил о том, что распространение индоевропейских языков, в том числе и как носителей какой-либо определённой культуры, не имело характера массовых воинственных кочевых передвижений типа гуннского или монгольского (заметим, что оба последних, во-первых, относились к пятой фазе и, во-вторых, не привели к распространению гуннского и монгольского языков на завоеванные территории). Подчеркнем ещё раз, что «передвижение» популяций Евразии во второй фазе происходило в основном за счёт индоевропеизации окрестных племен, как правило, принимавших и первобытнообщинный строй вместо господствовавшего у них до тех пор раннепервобытного (первой фазы). Индоевропейские языки не столько мигрировали, сколько растекались.

Во всяком случае, движение племен, индоевропейских по языку, не имеет никакого отношения к падению некоторых цивилизаций ранней древности, о которых пойдет речь. Дело в том, что в пределах ранней древности есть и разительные, имевшие серьезнейшие исторические последствия примеры замирания исторического процесса и возобновления его в несколько иных условиях. Речь идёт об индской и крито-микенской цивилизациях ранней древности.

Государства индской цивилизации имели, скорее всего, дравидоязычное население. Распад их следует, по всей вероятности, приписать кризису в их бюрократической структуре, приведшему к экономическому хаосу. Это же явление наблюдалось в Шумере при падении «царства Шумера и Аккада» (III династия Ура) около 2000 г. до н. э., в Египте в конце Древнего царства около 2200 г. до н. э., вероятно, в Хеттском царстве в XIII в. до н. э. (нападение «народов моря» здесь лишь привело к кульминации и так уже нараставшего кризиса). Индская цивилизация распалась после XVIII в. до н. э.; лишь остатки её (Лотхал, Калибанган) дотянули до XV–XIII вв. до н. э. или просуществовали дольше. Крито-микенская цивилизация распалась к XIII в. до н. э. Население государств крито-микенской цивилизации было частично аборигенным, частично греческим (ахейским); какую роль в их падении сыграли внутренние процессы, какую – природные (в начале XV в. до н. э. гигантское землетрясение разрушило один из важных центров крито-микенской цивилизации – о-в Феру, или Санторин, который частично ушел под воду, и нанесло непоправимый ущерб Криту, затопив его побережья и засыпав поля жгучим пеплом) и какую роль сыграли вторжения каких-то новых племен – пока сказать трудно.

Южная Месопотамия и Египет оправились от кризиса, первая – в течение полутораста лет, второй – за более длительный промежуток времени. Падение же хеттской, индской и крито-микенской цивилизаций открыло путь к проникновению на их бывшие территории нового первобытнообщинного населения, не имевшего отношения к их падению.

В случае Хеттского царства это были протоармяне (мушки), пересекшие территорию Малой Азии в течение XII в. до н. э., а затем фригийцы в VIII (?) в. до н. э. (те и другие с Балкан), в случае индской цивилизации это были арии (ветвь носителей индоевропейских языков), появление которых в Северной Индии датируется XV–XII вв. до н. э., а в случае крито-микенской цивилизации это были ионийские, дорийские и эолийские греки, продвинувшиеся на её бывшие земли с более северных территорий между XIII и XI вв. до н. э. ещё раз подчеркнем, что эти процессы были не чисто миграционными, но характеризовались растеканием новых индоевропейских языков на осваиваемые территории [35].

Как показывают общая для индоариев и древних восточных иранцев социальная и правовая терминология и некоторые общие институты, те и другие уже достигли весьма высокого общественного уровня типа чифдомов ещё на их общей среднеазиатской родине. Труднее судить об уровне общества ионийцев и дорийцев до их появления в собственно Греции. Но, так или иначе, в обоих случаях население Индии и Греции начинало на новых местах фазовый переход от второй фазы (первобытнообщинного строя) к третьей (ранней древности). Несколько односторонне рисуют нам эту картину гимны Вед, относящиеся, видимо, к началу I тысячелетия до н. э. Гомеровские поэмы, окончательно оформившиеся, вероятно, в VIII–VII вв. до н. э. и рисующие картину общества, реально существовавшего три-четыре поколения ранее, но сохранявшегося в памяти, дают нам едва ли не самую наглядную картину чифдомов.

Заметим, что ранняя древность, заново начавшая слагаться в Греции, существенно отличалась от того общества, которое впервые сложилось на Ближнем Востоке. Там возникновение государственного сектора в третьи фазе было в значительной мере связано с ирригационным характером земледелия, организованного в довольно крупном масштабе. Однако не только в ирригации было дело: государственный сектор занимал ведущее положение и в Хеттском царстве, и на Крите, и в Микенской Греции, где ирригация такой роли не играла. Поскольку именно неэффективность государственного сектора привела к гибели эти цивилизации, постольку именно этот сектор и подвергся наибольшей деструкции. И в следующей фазе роль государственного сектора в Греции была все ещё велика лишь в отдельных регионах – в Спарте, отчасти в Фессалии. В большинстве же греческих общин, намного позже гибели царских хозяйств Микенской Греции перераставших в города-государства (полисы), государственный сектор практически вновь уже не возникал; существовал лишь общинно-частный сектор, в котором все большее значение приобретали частные хозяйства. Отсутствие государственного сектора обусловило отсутствие или ликвидацию царской власти (не только абсолютной, но и ограниченной) и массовое установление в греческих государствах республиканского строя [36].

Отсутствие крупных государственных хозяйств и в основном республиканский характер государств, где могло активно действовать все свободное население, позволили в полисном мире избавиться от едва ли не главного бича третьей фазы – ростовщичества. Система кредита была введена в строгие рамки (Солон в Афинах, 594 г. до н. э.), теперь чисто торговые. Все это имело огромное социально-психологическое значение. Именно здесь впервые выработалось понятие «свобода» (eleutheria), означавшее полную независимость индивида; все формы зависимости, в том числе всякое подчинение царской власти (вместо характерного для греков общинно-городского самоуправления), квалифицировались греками как «рабство» (doulosyne). Возможность развития греческих полисов в этом направлении была связана ещё и с тем, во-первых, что они сложились уже в железный век, а во-вторых, с тем, что они были в постоянном контакте с развитыми классовыми цивилизациями, а также с прибрежными чифдомами, вовлечёнными в систему торгового обмена. Если на Востоке развитие торговли сильно ограничивалось постоянными препятствиями, чинившимися царской властью (о чем речь пойдет ниже), то на Средиземном море не было препятствий для торговли и частного обогащения.

Мифологию, как и локальный характер культов и слабость этического начала в религии, греки унаследовали от первобытнообщинной эпохи (второй исторической фазы). С течением времени, однако, мифология все более отходила в область сказки, и начала вырабатываться научная философия. Сначала она пользовалась, как и миф, метафорическим языком, но затем стала вырабатывать собственную терминологию и – что оказалось важнейшим для дальнейшего развития человека – научную логику (Аристотель). В рамках философии разрабатывалась и этика (Сократ). Хотя древнегреческое государство входит, согласно нашим принципам периодизации, в число регионов третьей фазы (для которой обычны небольшие «княжества»), полисный мир был обществом совершенно особого рода, который мог самим своеобразием повлиять на весь дальнейший ход истории человечества. Таким образом, в данном случае историческое развитие дало начало вполне нетривиальному стволу, и это имело для будущего громадные последствия.

В I тысячелетии до н. э. государства, относившиеся к третьей фазе, находились почти сплошь в Восточном полушарии. Пояс их протянулся от Испании (Тартесс) и средиземноморских побережий (финикийские и греческие колонии, республики материковой, островной Греции и ионийского побережья Малой Азии, этрусские и другие города в Италии, филистимлянские – в Палестине) по всей территории Ближнего Востока – целая серия государств Восточного Средиземноморья, Малой Азии (Фригия, потом Лидия), Армянского нагорья (Урарту), Месопотамии (включая Ассирию) – и с ответвлением вверх по долине Нила (Египет и Нубия). Далее на Восток шли отдельные ранние государства и чифдомы Ирана и Средней Азии и возникающие новые государства ранней древности в Индии. Ещё не дошла до стадии ранней древности широкая полоса земель между Черным морем и Индийским океаном к востоку от очерченной здесь зоны. Но регион возникновения ранней древности имелся и в Китае, в основном в долине р. Хуанхэ, а затем и на смежных территориях. Это были: государство Инь (Шан) с характерным для него ритуальным убийством всей массы захваченных пленных мужчин (XIV–XII вв. до н. э.), а затем государства Западного Чжоу (XII–VIII вв. до н. э.) и целого конгломерата обществ третьей фазы в периоды Ле-го (VIII–V вв. до н. э.) и Чжань-го (V–III вв. до н. э.). Хозяйственной основой этих государств было земледелие (лишь частично ирригационное) – посевы сорго, проса и чумизы и лишь вторично – ячменя и пшеницы, а также скотоводство – разведение крупного и мелкого рогатого скота, свиней. Возникновение китайской цивилизации запаздывало по сравнению с переднеазиатской и египетской на полторы тысячи лет – срок небольшой в масштабе истории человечества. Ещё больше опаздывала островная Япония.

Фаза ранней древности в Японии чрезвычайно слабо освещена историками. Однако ясно, что бронзовый век, сигнализирующий о наступлении ранней древности, начинается здесь лишь со II–III вв. н. э. Согласно китайским хроникам, ещё в V в. Японский архипелаг был занят пятью отдельными государствами. Объединение их всех одной «царицей» (жрицей?), может быть, относится к области легенд.

Между III и VII вв. происходила миграция новых племен из Кореи. К VI–VII вв. в Японии сложилась довольно рыхлая федерация под главенством тэнно (условно: «императора»); в неё входили два центра японской цивилизации – Идзума и Ямато и полоса корейского побережья – Мимана. С IV в. образуется как бы единое царство Ямато, но реальная власть всё ещё принадлежит местным правителям, главам знатных кланов. Полноправные члены кланов, включавших как родовую знать, так и массу свободных земледельцев, обладали собственностью на землю и средства производства при условии членства в общине. Поливные поля, на которых выращивался рис, находились в общинной собственности. Нечлены общины (клана), бэмин, образовывали примыкавшие к кланам профессиональные организации. Бэмин не имели собственности на средства производства, они работали на тэнно и на клановую знать, но некоторые из них – лица, возглавлявшие профессиональные организации,– были, по существу, чиновниками; некоторые бэмин занимали важные посты при дворе тэнно. Существовали рабы и рабыни, но они имели мало значения [37]

Японскую религию этого времени обычно характеризуют как «ранний синтоизм», хотя на самом деле это был вообще не «-изм», не какая-либо строгая религиозно-догматическая система, а характерные для ранней древности местные культы с мифологическим осмыслением мира. В условиях коллективной работы на рисовых полях складывались характерные черты японской ментальности, типичной и для позднейших времен,– коллективизм с чертами конформизма, слаженность действий, трудолюбие.

С VI в. японцы потеряли Миману, с VII в. Корея перешла в подчинение Китая и началась миграция китайцев на острова. К этому времени восходит начало тесных культурных связей Японии с Китаем и влияние на неё китайских идеологий эпохи средневековья, в частности буддизма и конфуцианства. Среди иммигрантов было немало грамотных людей; в это время японцы заимствовали китайскую иероглифическую письменность, постепенно (с большими сложностями) приспосабливая её к собственному языку.

Эта картина соответствует фазе ранней древности.

Подводя итоги, отметим, что возникновение государств третьей фазы было связано с резким скачком в развитии производительных сил: производство достигло такого уровня, когда стал создаваться прибавочный продукт, достаточный для содержания и обслуживания господствующего класса, а также государственной организации и культовых институтов. Однажды возникнув, эти «надстроечные институты» стремятся к расширению и развитию, для чего нужен дальнейший прирост прибавочного продукта. Во второй и, особенно в начале третьей фазы общественного развития этот прирост действительно был велик по сравнению с первой фазой, первобытной, и мы наблюдаем процесс экстенсивного расселения людей, увеличение числа населённых пунктов на всё более-широкой территории. Можно ли это рассматривать как прогресс в смысле наибольшего блага для наибольшего числа людей? Конечно, нет. Это был период роста числа благ для части общества и оскудения их для другой, куда более многочисленной его части. Но как бы то ни было, рост материального богатства приводит к наступлению периода постоянных войн (ежегодных), а это, по-видимому, явилось главной причиной урбанизации – возникновения укрепленных городов как центров управления государством, ремесла и. скопления продовольственных запасов [38].