Краткий экскурс в историю карательной медицины

1.

Принцип ненаказуемости душевнобольных, совершивших правонарушение, в настоящее время прочно утвердился в общественном сознании и юриспруденции всех социальных систем. Даже тоталитарные режимы, насколько нам известно, de jure не отступают от этого принципа. Институты принудительного лечения имеются и в высокоразвитых демократических странах. В Великобритании, например, "Broadmoor Institution", куда душевнобольных, совершивших правонарушение, интернируют по вердикту суда "guilty, but insane"*. Принцип ненаказуемости душевнобольных — выдающееся достижение человеческой мысли и морали, свидетельство нравственного прогресса человеческого общества и государственных институтов.

* "guilty, but insane" — виновен, но психически болен (англ.).

Отражение принципа ненаказуемости мы находим в законодательствах и других юридических документах разных стран и времен. Распространено мнение, что впервые в законодательной практике принцип ненаказуемости душевнобольных утвердился в кодексе Наполеона Бонапарта (1810г.):

Статья 64. "Нет ни преступления, ни проступка, если обвиняемый во время совершения действий находился в состоянии безумия".

Безусловно, кодекс Наполеона I сыграл большую роль в утверждении ненаказуемости, ибо за ним последовала соответствующая статья в Уложении о наказании в Германской империи. И в Проекте Уложения о наказаниях в Российской Империи (1813г.):

"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии, которое должно быть доказано законным образом". С этого времени, с этих законов начал укрепляться в Европе принцип ненаказуемости душевнобольных, и de jure юстиция европейских стран от этого принципа уже не отступает.

Однако неправильным было бы утверждать, что заслуга здесь принадлежит исключительно Наполеону I. Еще до Наполеона во Франции существовал "План уголовного законодательства" Жана Поля Марата, где предусматривалась ненаказуемость душевнобольных:

Статья "О тех, кто не ответственен в своих действиях перед правосудием".

"Не следует карать ни слабоумных, ни умалишенных, ни стариков, впавших в детство, ибо они сами не сознают, когда совершается зло, и вообще едва ли ведают, что творят.

Не следует также карать детей, ибо они еще не сознают обязанности подчиняться законам".

Насколько нам известно, принцип ненаказуемости душевнобольных впервые и громогласно зазвучал именно в кодексе Марата. Как первоначально и сама Великая французская революция, это было проявлением гуманизма эпохи Просвещения.

В средние века отношение к душевнобольным определялось, как правило, позицией церкви по этому вопросу. Установление их уголовной ответственности по совершенным правонаруше-ниям являлось прерогативой духовной власти. В католических государствах эти вопросы решались судом инквизиции и отличались жестокостью. Впрочем, и в некатолических государствах Европы отношение к душевнобольным оставляло желать лучшего.

Известный церковный деятель и реформатор М. Лютер в 1530 году писал: "По моему мнению, все умалишенные повреждены в рассудке чортом. Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то происходит это потому, что они не понимают, до какой степени могуч и силен чорт". Понятно, как относилась к душевнобольным и что с ними делала церковная власть, даже с не совершившими правонарушений. Учитывая, что западно-европейская церковь являлась, по существу, самостоятельной политической силой, способной даже к соперничеству со светской властью, легко представить, какова была участь душевнобольных в христианской Европе.

Изощренные пытки, сожжения, утопления и другие репрессии против психически больных — явления безусловно отвратительные, но это не карательная медицина. Сама психическая болезнь считалась признаком преступления, и с этими преступниками обращались в соответст-вии с существующими законодательными положениями. В этом вопросе средневековая юстиция была лишена противоречий, ибо принцип ненаказуемости не существовал в тогдашнем праве.

Но и в те времена бывали случаи, в некоторой степени аналогичные сегодняшней каратель-ной медицине. Если сейчас политических противников государственной власти объявляют невменяемыми и расправляются с ними, используя гуманный принцип ненаказуемости душевнобольных, то тогда их объявляли психически больными, чтобы расправиться с ними на законных основаниях.

Многие склонны оправдывать жестокость традициями и нравами времени. Мы не считаем это возможным, во всяком случае по отношению к душевнобольным в Европе. Во-первых, современные нравственные нормы — в основном христианские и, стало быть, применимы к тому "жестокому времени". Во-вторых, принцип ненаказуемости душевнобольных существовал уже в дохристианские времена.

Указания о неответственности психически больных перед законом встречаются еще в документах римского права*.

Византия, по-видимому, не знала этого принципа. В "Эклоге" —византийском законодательном своде VIII века н.э. — нет ни одного упоминания о правовом положении психически больных. Зато в Греции II века до н.э. эти вопросы были, по-видимому, разработаны. Аристотель в своей "Риторике" писал о видах действий: "Произвольными следует назвать те, принцип коих находится в самом действующем лице и которые совершаются, когда все обстоятельства, касающиеся какого-либо действия, известны действующему лицу"**. Непроиз-вольными действиями Аристотель назвал такие, которые совершаются по насилию или по незнанию. Непроизвольные действия, по мнению Аристотеля, являлись смягчающими вину или извиняющими обстоятельствами. Это очень близко к пониманию принципа ненаказуемости душевнобольных.

Но наилучшее, по нашему мнению, выражение этого принципа, его гуманной и нравственной основы, в словах: "Прости им, ибо не знают, что творят"***.

* БМЭ, т. 27, стр. 207.

** Rhetoric I, 1368 в. (цит. по С.Ф. Кечекьяну. "Учение Аристотеля о государстве и праве". М., изд-во АН СССР, 1947).

*** Евангелие от Луки, глава 23, стих 34.

2.

В России забота о психически больных проявлялась со времен ее централизации, со времен Древнерусского государства. Указ Киевского князя Владимира (996 г.) предусматривал оказание помощи больным, нищим и душевнобольным. Помощь эта оказывалась в монастырях лицами духовного звания. В конце XI века в киевских монастырях имелись "крепкие темницы" для беспокойных психически больных. Вообще же душевнобольные имели в те времена относитель-ную свободу. Они могли беспрепятственно гулять по территории монастыря. Заботы об их пропитании были возложены на монастырскую братию. В России это был, по-видимому, период наибольшего расцвета "режима нестеснения" для душевнобольных, хотя о таком понятии никто в те времена не говорил. Конечно, никакой медицинской помощи они не получали, так как это было время домедицинской психиатрии. И все же это было лучше, чем мучительные псевдо-

медицинские методы лечения душевнобольных, практиковавшиеся на Западе. Отношение к психически больным в России имело свои особенности. Если на Западе душевнобольных считали одержимыми бесом, то в России — или одержимыми Богом, юродивыми ("божий человек"), или одержимыми бесом вопреки их воле. Так, Россия, плохо знавшая Аристотеля, неплохо понимала его мысль о непроизвольных действиях и о ненаказуемости таких действий. Конечно, это не означает, что к душевнобольным, особенно совершившим преступные действия, не применялись репрессивные меры. Пока не было законодательно утвердившегося принципа ненаказуемости душевнобольных, такие случаи были неизбежны. Кстати, в те времена в России не существовало единого кодифицированного законодательства (до Судебника 1497 года*), и вся полнота власти находилась в руках удельных князей. Христианская православная церковь никогда не была в России самостоятельной политической силой, а с концом патриаршества стала откровенным орудием светской власти. Да и обладай она реальной силой, едва ли стала бы защищать душевнобольных от несправедливых гонений власти. Поэтому возможны были случаи сожжения душевнобольных по обвинению в колдовстве, связи с сатаной и т. д., хотя, как нам кажется, они не приняли такого размаха, как, например, в Англии или Испании. Одна особенность характеризует отношение к душевнобольным в тогдашней России. Их посылали на костер не просто за то, что они душевнобольные. Им инкриминировалась (в подавляющем большинстве случаев, конечно, необоснованно) не просто душевная болезнь, но совершение преступных деяний. Они могли быть признаны виновными в пожарах, засухах, эпидемиях, наводнениях — в любых стихийных бедствиях. Это соответствовало тогдашнему уровню культуры и права. Но это не было методом использования психиатрии для укрепления авторитарной системы. Обвинение в этом могли получить и психически здоровые люди.

В 1669 году были изданы "Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах", в которых впервые упоминается о неответственности психически больных за убийства и о невозможности привлечения их в качестве свидетелей — "аще... бесный убьет кого, не повинен есть смерти"**.

Но еще за 18 лет до этого, в 1651 году, произошел случай, в котором была применена первая (из нам известных) судебно-психиатрическая экспертиза по политическому делу. Из истории известно про некоего Микифорку Иглина, который в кабаке города Рыльска "про Государя непригожее слово говорил". По этому делу было опрошено семьсот (!) свидетелей, которые показали, что Иглин "в уме рушился". Иглин был признан невменяемым душевнобольным, вследствие чего смертная казнь, положенная ему по закону, была заменена телесным наказанием***.

* Судебник 1497 года не упоминает о снятии ответственности вследствие невменяемости. Интересно, что уже в этом судебнике упоминается о политических преступлениях против центральной власти — крамола, подмет (т. е. шпионаж или распространение "поносных" писем — антиправительственная пропаганда). За совершение этих преступлений предусматривалась смертная казнь.

** Полное собрание законов Российской Империи, т. 1, стр. 793.

*** Судебная психиатрия. М., изд-во "Юрлит", 1967.

К сожалению, случаи применения в юридической практике "Новоуказных статей" до нас не дошли.

Первым законодательным актом в отношении судебно-психиатрической экспертизы стал Указ Петра I с несколько, на наш взгляд, двусмысленным названием "О свидетельствовании дураков в Сенате". В соответствии с этим указом, в Сенате проводились освидетельствования дворян, уклонявшихся от военной и государственной службы. (С 1815 года освидетельствования стали проводиться в губернских центрах.)

По Указу Екатерины II, в 1773 году в каждой губернии было выделено по два монастыря (мужской и женский) для психически больных.

В 1776 году открываются дома для умалишенных в Новгороде, Екатеринославле и Харькове; в 1806 году — в Ровнах (Полтавской губернии); в 1852 году — в Симферополе, Херсоне, Одессе; наконец, 1-го июня 1869 года открывается Казанская окружная психиатрическая лечебница, часть ее — ныне знаменитый Казанский "спец".

Принцип неподсудности психически больных начал укрепляться в российской юридической практике с начала XIX века. Известен указ императора Александра I калужскому губернатору Лопухину: "На помешанных нет ни суда, ни закона" (1802 год). В проекте Уложения о наказаниях (1813 год) появляется статья:"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии...". Этими положениями было заложено начало института принудительного лечения, ибо, признав ненаказуемость психически больных, закон не оставлял общество без защиты от них.

После реформ 60-х годов XIX века с развитием земской медицины заметно возросли объем и качество психиатрической помощи населению. Правительство из государственного бюджета выделяло средства на строительство окружных психиатрических больниц. С развитием общей психиатрической помощи получил развитие и институт судебной психиатрии. В послереформен-ном суде, основанном на гласности, устности и состязательности судопроизводства, стало обязательным проведение в соответствующих случаях судебно-психиатрических экспертиз. Эксперт-психиатр представлял суду свое заключение ("скорбный лист"), но суд мог с ним и не согласиться. Это давало возможность суду (хотя и более демократичному, чем советский) действовать, исходя из интересов политики, а не справедливости. Однако мы не располагаем достоверной информацией о признании послереформенным судом здоровых людей психически больными из политических соображений. Конечно, отсутствие подобных прецедентов не означало полной согласованности правовых норм с практикой принудительного лечения. Вопрос о правовых аспектах принудительной госпитализации и правах психически больных поднимался, например, В.М. Гаккебушем на I съезде Русского союза психиатров и невропатологов, проходившем в Москве в 1911 году*.

В дореформенный период известен случай с известным русским мыслителем Петром Яковлевичем Чаадаевым (1794-1856 гг.). После публикации в 1836 г. в 'Телескопе" его первого "Философического письма" он был официально объявлен сумасшедшим**.

* "Общественные психиатрические больницы и криминальные больные". Доклад В.М. Гаккебуша на I съезде Русского союза психиатров и невропатологов. Москва, 1911 год.

** "Русские писатели". Биобиблиографический словарь. Москва, 1971, стр. 677.

"Чаадаевская история" произвела в свое время много шума. "Философическое письмо" было расценено властями как произведение антипатриотическое, направленное против складывавших-ся тогда концепций официальной народности. По словам С.С. Уварова, оно "дышит нелепою ненавистью к отечеству и наполнено ложными и оскорбительными понятиями, как насчет прошедшего, так и насчет настоящего и будущего существования государства"*.

Император Николай I, прочитав "Философическое письмо", наложил на докладе Уварова резолюцию, где в числе прочего сказано: "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной безсмыслицы, достойной умалишенного...".

Исполнительная власть в лице шефа жандармов графа Бенкендорфа не замедлила всеподданнейше отреагировать на Высочайшее замечание.

Вот что пишет шеф жандармов московскому военному генерал-губернатору князю Голицыну: "В последне-вышедшем номере журнала "Телескоп" помещена статья под названием "Философические письма", коей сочинитель есть живущий в Москве г. Чеодаев, — перевирает Бенкендорф фамилию "преступника". — Статья сия, конечно, уже Вашему Сиятельству известная, возбудила в жителях московских всеобщее удивление. В ней говорится о России, о народе русском, его понятиях, вере и истории с таким презрением, что непонятно даже, каким образом русский мог унизить себя до такой степени, чтоб нечто подобное написать. Но жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся чистым, здравым смыслом и будучи преисполне-ны чувством достоинства Русского Народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и потому, — как дошли сюда слухи, — не только не обратили своего негодования против г. Чеодаева, но, напротив, изъявляют искреннее сожаление свое о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей. Здесь получены сведения, что чувство сострадания о несчастном положении г. Чеодаева единодушно разделяется всею московскою публикою. Вследствие сего Государю Императору угодно, чтобы Ваше Сиятельство, по долгу звания вашего, приняли надлежащие меры в оказании г. Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских пособий..."**

* Из доклада президента Академии наук С.С. Уварова Императору Николаю I.

** А. Лебедев. "Чаадаев", Москва, 1965, стр. 173-174.

"Очень хорошо", — написал Николай I на этом документе.

Да, демагогия и ложь — непременные спутники обеих диктатур: и автократических, и тоталитарных. Откуда графу стало известно о таком "единодушном" мнении всей московской публики? Плебисцит-то он не проводил! Такие люди, как А. Пушкин, А. Герцен, В. Белинский не посчитали Чаадаева сумасшедшим.

Схожесть социальных структур монархизма и коммунизма в этом случае очевидна. Все та же безапелляционность, уверенность в своей правоте (по праву силы), презрение к инакомыслящим и осуждение их. Все то же злоупотребление именем народа или общества, убежденность в здравомыслии трусости.

Заслуживает интереса и судьба Е.Д. Пановой, корреспондентки и доброй знакомой П.Я. Чаадаева. После опубликования чаадаевской работы ее имя было скомпрометировано в глазах многих людей ее круга и среди чиновников правительственной власти. Семейные конфликты усугубили ее и без того шаткое положение. "В конце 1836 года московское губернское правление, по просьбе мужа, свидетельствовало умственные способности Пановой и... признало ее ненормальной и присудило поместить в лечебное заведение, как о том ходатайствовал ее муж"1.

Так, по воспоминаниям современников и биографов Чаадаева, психически вполне здоровая женщина попала в психиатрическую больницу единственно за то, что была знакома с одним из талантливейших людей России.

При Александре I был официально объявлен сумасшедшим за сочинение вольнолюбивых стихов юнкер Жуков2.

Незадолго до "Чаадаевской истории" сенат рассмотрел дело М. Кологривова, участвовавше-го в июльской революции во Франции в 1830 году. Решено было, что Кологривов "поступал как безумный и, как безумный, должен быть наказан"3.

Известно высказывание императора Николая I в 1837 году по поводу М.Ю. Лермонтова и его стихотворения "На смерть поэта": "Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймара в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; затем мы поступим с ним согласно закону." Однако Лермонтова сумасшедшим объявить уже не рискнули.

В дореволюционной России случаи признания здоровых людей больными в политических целях не приняли систематического характера. Мы не выступаем в защиту автократической власти, но справедливости ради следует отметить, что систематического использования средств судебной психиатрии в политической борьбе в дореволюционной России не было.

Можно, правда, вспомнить случай с народовольцем Гольденбергом, к которому, как считали некоторые его соратники, был применен метод психиатрического воздействия. Будучи под следствием, Гольденберг выдал следователю Третьего отделения4 всех своих товарищей, а потом повесился. Народовольцы Н.А. Морозов5, В.Н. Фигнер6 и некоторые другие считали, что в камеру к нему подсадили гипнотизера и тот с помощью гипноза все у Гольденберга выведал. Однако серьезно воспринимать такие заявления нельзя — никаких документальных свидетельств или воспоминания конкретно по этому делу нет, а есть лишь, по-видимому, желание народовольцев обелить Гольденберга, которому они очень доверяли. На наш взгляд, это было именно предательство, раскаяние и самоубийство7. Но поскольку речь идет об использовании средств психиатрии в политической борьбе, то мы упомянули и об этом случае.

Сравнительное обилие случаев признания здоровых людей психически больными грозило принять систематический характер. В России рождалась карательная медицина... но так тогда и не родилась. Мягкий либеральный XIX век еще не был способен на это, поэтому и не развернулось дело — не наступил момент. Рождение карательной медицины было отложено до XX века — века атомных реакторов и газовых печей, века кибернетики и концентрационных лагерей, века космоса и спецпсихбольниц.

1 М. Гершензон. "П.Я. Чаадаев", Санкт-Петербург, 1908, стр.202-203.

2 А. Лебедев. "Чаадаев", Москва, 1965, стр. 179.

3 Там же.

4 Политическая полиция.

5 Н.А. Морозов. "Повести моей жизни".

6 В.Н. Фигнер. "Запечатленный труд".

7 Впоследствии партия Народной воли и погибла-то от предательства, и немало их было — Меркулов, Рысаков, Окладский, Мирский...

3.

Во времена революции 1917 года правительства не нуждались в столь утонченном каратель-ном средстве, как изоляция в психлечебницы. Если царское правительство не злоупотребляло карательной психиатрией, то при Временном революционном правительстве (март-октябрь 1917 года) это было и немыслимо. Демократия в России достигла тогда высшего уровня, которого не было ни до, ни после. Террор начался лишь после октябрьского переворота с приходом к власти большевиков, точнее, с весны 1918 года, а с 5 сентября он был узаконен как "массовый". С политическими противниками коммунисты расправлялись просто и быстро. Недовольные режимом расстреливались в административном порядке. Ревтрибуналы выносили смертные приговоры без длительных судебных проволочек и формальностей, руководствуясь революци-онным правосознанием.* Мысль о том, чтобы изолировать кого-то в психбольницу, не могла, по-видимому, даже прийти в голову, настолько карательные меры против инакомыслящих были жестки и недвусмысленны.

* "Без особых правил, без кодексов вооруженный народ справлялся и справляется со своими угнетателями". "Руководящие начала по уголовному праву РСФСР", 1919.

"Назначение наказания производится судебными органами по их социалистическому правосознанию с соблюдением руководящих начал и статей настоящего Кодекса". Уголовный кодекс РСФСР, 11, 9, 1922.

Террор практически не ослабевал до 1953 года. Миллионы ни в чем не повинных людей умерли в лагерях Севера, Колымы, Дальнего Востока, были расстреляны в тюрьмах и замучены пытками. Сталин и его подручные не нуждались в СПБ как разновидности карательной меры, но тем не менее СПБ существовали уже тогда.

К сожалению, мы пока не располагаем личными свидетельствами бывших узников спецпсихбольниц от 1918 до 1951 года. Да и живы ли они? Если не погибли они за колючей проволокой, то тихо умерли на воле, не оставив потомкам своих воспоминаний, не предъявив палачам своих обвинений.

Придется нам следить за развитием карательной медицины, опираясь главным образом на такой материал, как статьи кодексов, приказы, инструкции. Первое упоминание о специальных психиатрических больницах в Советской России относится, по-видимому, к 1924 году.

Надо сказать, что несмотря на пересмотр коммунистами большинства правовых норм, принцип ненаказуемости душевнобольных никогда не отвергался в советском уголовном праве. Это нашло отражение в первом уголовном кодексе РСФСР 1922 года. Из главы "Общая часть. Общие начала применения наказания" цитируем статью 17:

Наказанию не подлежат лица, совершившие преступления в состоянии хронической душевной болезни или временного расстройства душевной деятельности, или вообще в таком состоянии, когда совершившие его не могли давать себе отчета в своих действиях, а равно и те, кто хотя действовал в состоянии душевного равновесия, но к моменту вынесения или приведения приговора в исполнение страдает душевной болезнью. К таким лицам могут применяться лишь меры социальной защиты, указанные в статье 46 Уголовного Кодекса.

В соответствии со статьей 46 УК, такими мерами социальной защиты являлись "а) помещение в учреждения для умственно или морально дефективных; б) принудительное лечение". Что стояло за термином "учреждение для морально дефективных" — неизвестно. Скорее всего — ничего. Просто юридическое понятие, не имеющее реального приложения. В

20-е годы таких понятий было немало. Прошло еще лет десять, прежде чем эра революционного пустозвонства сменилась (во всяком случае в юстиции) эрой немногословного сталинского террора.

Но за термином "принудительное лечение" могло стоять вполне конкретное учреждение. Статья 24 УК РСФСР 1922 года разъясняет:

"Мерами социальной защиты медицинского характера являются:

а) принудительное лечение;

б) помещение в лечебное заведение в соединении с изоляцией". Уже в УПК РСФСР 1924 г. появляется термин "СПБ".

Статья 457 УПК РСФСР 1924 г.:

"Заключенные, заболевшие душевной болезнью или тяжелым неизлечимым недугом, согласно заключению о том врачебной комиссии подлежат суждению суда, вынесшего приговор, на предмет определения о переводе их в специальные психиатрические или иные больницы или об условном досрочном их освобождении" (курсив наш. — А.П.).

Таким образом, СПБ — изобретение не 50-х годов, как многие думают, а как минимум 1924-го. В 50-х годах это изобретение по инициативе Берии и К° приобрело особый размах. Кто содержался в СПБ 20-х годов, нам не известно. У нас есть личные свидетельства только начиная с 1951 года.

Однако даже известные нам факты свидетельствуют о близости тогдашнего советского руководства к практике карательной медицины.

На предыдущих страницах мы писали, что советская юстиция de jure никогда не отступала от принципа ненаказуемости душевнобольных. Мы и понимаем " de jure" как официально провозглашенную юридическую позицию. Но вот в наши руки попал никогда не публиковав-шийся ранее в открытой советской печати документ, свидетельствующий о фактическом отступлении от принципа ненаказуемости. Этот документ датирован 23 июля 1918 года. Мы приводим выдержку из него.

О лишении свободы как о мере наказания и о порядке отбывания такового.

(Временная инструкция)*.

……………………………

3. Места лишения свободы делятся... по назначению на:

1) общие места заключения (тюрьмы);

2) реформатории и земледельческие колонии, как учреждения воспитательно-карательные...;

3) испытательные заведения;

4) карательно-лечебные заведения для помещения арестантов с заметно выраженными психическими (NB!) дефектами...

5) тюремные больницы.

* СУ, № 53, стр. 598. (Сборник указов недоступен широкому читателю.)

Карательно-лечебные заведения в соответствии с инструкцией являются местом лишения свободы и, как явствует из всей инструкции,— мерой наказания, карательной мерой. Кара здесь на первом месте. Именно карательно-лечебные, но не хотя бы лечебно-карательные. Заключения в эти учреждения производились по приговору суда или ревтрибунала. О соответствующей экспертизе упоминаний в инструкции нет, да реально она и не могла проводиться в России 1918 года. Определением "заметно выраженных психических дефектов" по существу занимались суды и трибуналы, творившие право на основе своего революционного правосознания. А свободно творя право, уж совсем легко творить и новые диагнозы, например, "контрреволюци-онный психоз" — был и такой диагноз в советской психиатрии.

Первая известная нам попытка применения карательной медицины в советской России была в феврале 1919 года. Жертвой ее должна была стать известная революционерка, один из вожаков левой социал-революционной партии России Мария Спиридонова. Преследования левых эсеров начались после их мятежного выступления 6 июля 1918 года. М. Спиридонова была арестована в феврале 1919 года и судима революционным трибуналом, вынесшим следующее решение:

"Трибунал нашел, что деятельность М. Спиридоновой как представительницы политической группы левых эсеров, при недостаточно окрепшем положении Красного фронта и тыла Советской России в связи с чрезвычайно сложным положением страны в борьбе с мировым капиталистическим империализмом, является вредной.

Однако, принимая во внимание болезненно-истерическое состояние обвиняемой, не пресле-дуя в наказании целей отмщения врагам революции и не желая причинять М. Спиридоновой излишние страдания, одновременно с тем охраняя рабоче-крестьянскую революцию и стоя на страже ее завоеваний, трибунал постановил изолировать М. Спиридонову от политической и общественной деятельности на один год посредством заключения ее в санаторий с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда"1.

Хотя трибунал не ссылается на временную инструкцию от 23.7.1918 года, мы думаем, что именно на ее основании он вынес свое решение. М. Спиридонова и стала бы, по-видимому, первой жертвой карательной медицины, если бы ей не удалось бежать. В ночь на 2 апреля 1919 года она по подложному пропуску вышла из Кремля, где содержалась под стражей, и скрылась. Под именем Пелагеи Семеновны Онуфриевой она занималась подпольной деятельностью. В октябре 1920 года вновь была арестована и заключена в Бутырскую тюрьму, и только после этого помещена в психиатрическую больницу, где пробыла до 18 октября 1921 года. Пребыва-ние Спиридоновой в больнице даже правительственными учреждениями рассматривалось как мера репрессивная, а не медицинская, в которой она на самом деле не нуждалась. Это явствует из приведенного ниже документа — справки Секретного отделения ВЧК2.

Заместителю председателя ВЧК тов. Уншлихту

Справка

Во исполнение постановления Политбюро ЦК РКП от 13 сентября с.г. об освобождении М.А. Спиридоновой Президиум ВЧК 15 сентября постановил Спиридонову освободить под поручительство общественных деятелей. 16 сентября отобраны подписки с поручительством от левых социал-революционеров Штейнберга3 и Бокала4. 18 сентября Спиридонова выдана из больницы (курсив наш — А.П.) на руки Шрейдеру5, который поместил ее в одном из домов отдыха на ст. Малаховка.

На первые две-три недели, пока Спиридонова освоится с новой обстановкой, освобождена под честное слово для ухода за ней А. Измайлович6.

17 октября 1921 г.

Уполномоченный V отделения Секретного отдела ВЧК Дерибас

1 "Правда", 25 февраля 1919 г.

2 ЦПА НМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 2456. (Цитируется по сборнику документов (1917-1922 гг.) "В.И. Ленин и ВЧК". Москва, Политиздат, 1975, стр.515.)

3 И.З. Штейнберг — председатель Центрального бюро левых эсеров.

4 Правильно — И.Ю. Баккал — секретарь Центрального бюро левых эсеров.

5 А.А. Шрейдер — один из лидеров партии левых эсеров.

6 А.А. Измайлович — член ЦК партии левых эсеров.

Комментарии излишни: могли ли Политбюро ЦК РКП и Президиум ВЧК решать только медицинские вопросы о необходимости стационарного лечения М.А. Спиридоновой? Разумеется, нет. Руководство чекистов "больничными делами", выписка ее под поручительство однопартийцев свидетельствуют о том, что к Спиридоновой относились именно как к политическому противнику, а не просто больному человеку, и меры к ней применялись карательные, хотя и прикрывались психиатрической больницей, "санаторием".

К сожалению, нам неизвестно, подвергалась ли она какому-либо "лечению" в психиатри-ческой больнице. Какая это была больница? Да и дальнейшая ее судьба нам тоже неизвестна.

Другой известный нам случай применения принципов карательной медицины произошел спустя три года после суда над М. Спиридоновой.

Советскую делегацию на Генуэзской конференции 1922 года возглавлял известный советский дипломат коммунист Г.В. Чичерин. В числе прочих, на конференции разбирался вопрос о пропорциональном представительстве в Советах всех слоев населения, в том числе и мелких предпринимателей. Твердую позицию заняла в этом вопросе американская делегация. Чичерин решил пойти на уступки. 20-го января 1922 г. он пишет В.И. Ленину: "...если американ-цы будут очень приставать с требованием Representative Institutions, не думаете ли, что можно было бы за приличную компенсацию внести в нашу конституцию маленькое изменение...?" На полях этого письма В.И. Ленин пишет "сумасшествие!!"*. Сумасшествие ли? Поведение Чичерина — великолепная характеристика цинизма и беспринципности коммунистов. Это яркий пример продажного политиканства, но вовсе не свидетельство душевной болезни наркома Чичерина! (Кстати, примеров подобной беспринципности еще больше можно найти у самого Ленина.)

* Центральный партийный архив НМЛ при ЦК КПСС.

Его высказывание на полях чичеринского письма можно было бы посчитать обиходным выражением, если бы...

Т. Молотову

(Для членов Политбюро)

Я сейчас получил два письма от Чичерина (от 20 и 22). Он ставит вопрос о том, не следует ли за приличную компенсацию согласиться на маленькие изменения нашей Конституции, именно представительство паразитических элементов в Советах. Сделать это в угоду американцам.

Это предложение Чичерина показывает, по-моему, что его надо

1) немедленно отправить в санаторий, всякое попустительство в этом отношении, допущение отсрочки и т. п. будет, по моему мнению, величайшей угрозой для всех переговоров... 1

Это уже очень напоминает карательную медицину! Но можно, можно еще расценить позицию Ленина как аффект или как проявление добрых чувств и товарищеского отношения к соратнику по борьбе, но...

т. Молотову

для всех членов Политбюро:

Это и следующее письмо Чичерина явно доказывают, что он болен и сильно. Мы будем дураками, если тотчас и насильно не сошлем его в санаторий.

24.1.1922 г. — Ленин2.

Это уже похоже на наши 70-е годы! Аргументация — два письма, "которые явно доказыва-ют, что он болен", методы сослать "тотчас" и"насильно" (причем курсив В.И. Ленина). А санаторий? Не тот ли, в котором была Мария Спиридонова?

Непосвященному читателю надо заметить, что для всех поколений советской власти Ленин представлялся как непогрешимый святой, а любое его высказывание трактовалось как открове-ние мудрости. Его труды до сих пор не подлежат официальному критическому разбору или ревизии. Поэтому даже такие в целом незначительные высказывания по поводу Г.В. Чичерина могли стать теоретической базой и идейной опорой будущей карательной медицины. То, что основоположником теории (а возможно, и практики) карательной медицины в СССР стал сам основоположник советского государства — факт знаменательный. Он лишний раз подчеркивает кровное родство и органичную совместимость карательной медицины и коммунистической власти.

Припомнив старое библейское изречение "Поднявший меч, от меча и погибнет", мы расскажем о другом случае вольного обращения с психиатрией.

Впрочем, поднявший меч здесь не погиб от меча, его над ним только занесли. На сей раз обвинение в психической ненормальности получил сам В.И. Ленин. Если он представлялся святым для коммунистов последующих поколений и рядовых однопартийцев его времени, то равные ему по масштабу деятели революции смотрели на Ильича более трезвыми глазами.

В 1923 году Ленин выдвинул предложение о реорганизации Рабкрина3 и написал об этом письмо в ЦК партии. Суть предложения состояла в том, чтобы приблизить друг к другу и частично совместить работу РКИ и ЦКК на принципах единоначалия. По тому времени предложение казалось диким, непонятным — объединить контрольные аппараты советских органов в партии?! Ленин, разбитый параличом, уже не поднимался с постели. Заседание Политбюро, обсуждавшее этот вопрос, происходило без него. С.П. Писарев, тогда ответствен-ный работник ЦКК партии, рассказывает, что заседание началось так. Первым выступил председатель Президиума Коминтерна Г.Е. Зиновьев. Тихим трагическим голосом, чуть не со слезами на глазах, он сказал: "Товарищи, наш дорогой, горячо всеми любимый Владимир Ильич, кажется, сошел с ума..."

1 Продиктовано по телефону 23 января 1922 г. В.И. Ленин. Полное собрание сочинений, изд. 5, т. 54, стр. 136.

2 Там же, стр. 137.

3 Рабкрин или НК РКИ — Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции, контролировал работу советских органов.

Интересно, что обвинения в психической ненормальности в то время чаще всего, по-видимому, звучали из уст революционеров в адрес своих же товарищей. Возможно, это и не так, но до нас дошли только такие случаи...

Арон Александрович Сольц — "совесть партии" товарищ Сольц, старый политкаторжанин и один из организаторов советских концлагерей — в 1934 году был назначен на руководящую работу в Верховный Суд. Его политическая карьера в то время клонилась уже к закату.

На одном из заседаний бюро районного комитета партии, членом которого он состоял, Сольц сообщил, что в Прокуратуре фабрикуются ложные обвинения против ни в чем не повинных людей. Он предложил создать комиссию от райкома по проверке этих фактов. Что толкнуло его на этот отчаянный поступок? Едва ли совесть и раскаяние. Скорее всего он предвидел близкую гибель от рук сталинских опричников и не хотел покорно ожидать приближающегося конца. Через несколько дней Генеральный Прокурор А.Я. Вышинский объявил, что Сольц сошел с ума и взят под домашний арест. На этом окончилась карьера старого профессионального революционера. Вскоре он умер*. Обстоятельства его гибели нам не известны. Возможно, старый, обреченный на бездействие, устраненный от политической жизни, он умер своей смертью. Возможно, он встретил ее где-нибудь в подвалах Лубянки или Лефортова.

* А.А. Сольц умер 30 апреля 1945 года. (Его биографию см. в Советской Исторической Энциклопедии, т. 13, стр. 336.) В октябре 37 г. на конференции Свердловского партактива Сольц требовал создания комиссии для расследования деятельности Вышинского. В феврале 38 г. снят с работы в Прокуратуре, помещен в психбольницу, но потом выписан (см. Ю. Трифонов "Отблеск костра", М., 1966, стр. 26-27, цитир. в кн. Р. Медведева "К суду истории", изд. 2, Нью- Йорк, 1974, стр. 421-422) — Ред.

4.

Установить точную дату рождения карательной медицины весьма затруднительно. Мы знаем, что случаи признания душевнобольными здоровых людей по политическим соображени-ям были и в дореволюционной России, и в первые послереволюционные годы. Подобная практика приняла особый размах в 50-е годы и особую жестокость — в 60-е — 70-е годы. Путь становления карательной медицины мы бы определили следующим образом. В первой половине XIX века николаевское правительство нашло оригинальный способ борьбы с неугодными ему людьми (Чаадаев, Кологривов, Жуков, Панова и др.). Однако широкого распространения этот способ не получил.

Революционное насилие начала XX века смело обычные представления о гуманности, законности, долге. Ленин дал карательной медицине свое "добро". Но опять она не получила широкого распространения, ибо на этот раз была слишком мягка и либеральна для времен кровопролитного сталинского террора. Широкое распространение она начала получать в конце 40-х — начале 50-х годов.

Резюмируем наше мнение: карательная медицина — орудие борьбы с инакомыслящими, которых невозможно репрессировать на основании закона за то, что они мыслят иначе, чем это предписано. Таким образом, система карательной медицины возможна лишь при большой степени единомыслия в стране, почему она и развилась в тоталитарном СССР. В автократичес-кой же России такой большой степени единомыслия не было, общество было достаточно плюралистичным, терпимым к мнениям, не сходным с официальным. Поэтому случаи карательной медицины были исключительными, ее жертвами стали те, кто далеко ушел за рамки общепринятых норм, особенно во времена правительственной реакции. Конечно, в по-настоящему свободной стране этого не случилось бы, но ведь царская Россия не была таковой.

5.

О карательной медицине 40-х — 50-х годов нам известно уже немного больше. Помимо Казанской и Ленинградской спецпсихбольниц, мы располагаем информацией еще о пяти подобных учреждениях, хотя их было, вероятно, больше.

Тюремно-психиатрическое отделение Бутырской тюрьмы. В 1953-54 гг. располагалось в здании бывшей церкви.

Тюремно-психиатрическая больница в районе г. Томска. Располагалась на территории совхоза "Чекист". В эту больницу отправляли заключенных, заболевших или симулировавших психическую болезнь. Заведовала больницей тогдашняя депутат Верховного Совета РСФСР от г. Томска Софья Андреевна (фамилия, к сожалению, не установлена). Есть свидетельства о систематических избиениях, практиковавшихся в этой больнице (свидетельство А. Квачевского).

Сычевская специальная психиатрическая больница. Открыта в 1949 году (по некоторым сведениям — в 1952 году).

Рассказывают о существовании в конце 40-х — начале 50-х годов тюремно-психиатрической больницы в Горьком.

Есть точные сведения о существовании тюремно-психиатрической колонии в Чистополе (свидетельства С-на, В. Гусарова).

О существовании еще одной СПБ, в Шацке, нам стало известно из приказа министра здравоохранения СССР от 6.2.49 г. за № 9 "Об улучшении организации судебно-психиатричес-кой экспертизы и принудительного лечения".

п. 2. "Для проведения принудительного лечения в соединении с изоляцией совершивших преступление психически больных, в соответствии с инструкцией Министерства здравоохра-нения СССР, Министерства внутренних дел, Министерства юстиции СССР и Генерального Прокурора СССР от 25.3.1948 года Министру здравоохранения СССР реорганизовать в течение первого полугодия 1949 г. Шацкую психбольницу в специальную психиатрическую больницу для принудительного лечения с изоляцией на 500 коек и организовать в Томской психиатри-ческой больнице отделение для принудительного лечения с изоляцией на 200 коек"*.

* Справочник по организации здравоохранения. М., 1950.

Скорее всего, СПБ в совхозе "Чекист" и была организована в соответствии с этим приказом. Маловероятно, чтобы в районе Томска было две спецпсихбольницы.

Скудость наших сведений об этих тюремно-психиатрических учреждениях и полное отсутствие сведений о других СПБ тех времен объясняется очень просто. В Ленинградской и Казанской спецпсихбольницах содержались заключенные только с политическими статьями. Мы сейчас предполагаем, что по политическим статьям отправляли только в Ленинградский или Казанский "спецы". Не исключено, конечно, что и в других СПБ были политические заключен-ные, но мы ни разу не видели их и даже не слышали о них. А информацию мы получаем только от бывших политзаключенных. Бытовики или урки нам не рассказывают... Казанская СПБ существует с довоенного времени. Горбаневская рассказала, что среди заключенных СПБ бытует мнение, будто еще при царском режиме здесь находились революционеры — психически здоровые люди. Проверить это у нас пока нет возможности. Несомненно, что уже в 1934 году в Казанскую СПБ попадали люди с политическими статьями. От В. Гусарова нам известно, что с 1934 по 1954 годы там находилась женщина, бросившая (в 1934 г.) камень в сторону мавзолея Ленина. Многие заключенные сидели уже по 15-20 лет. Интересно, что тогдашняя власть была менее щепетильна и называла вещи своими именами. СПБ назывались тогда ТПБ (тюремно-психиатрические больницы), а заключенные именовались б/з/к - больные заключенные.

В начале 50-х годов в Казанской ТПБ содержалось около 1000 заключенных. По углам территории стояли вышки, над тюремной стеной была натянута колючая проволока.

В ТПБ применялась электрошоковая терапия и даже "камзол" (смирительная рубашка), имевший большое распространение в психиатрической практике XVI-XVIII вв. Заключенного доктора Бурштейна завернули в "камзол" за то, что он обозвал врача ТПБ "фашистской сволочью".

Медикаментозное воздействие почти не применялось, по-видимому, из-за дефицита психотропных средств. Имела некоторое распространение "сонотерапия". Заключенные в течение определенного времени (от одного до семи-восьми дней) получали большие дозы снотворных и не спали только во время приема пищи и оправки. Питание по тем временам и в сравнении с лагерями было сносным. Качество пищи отвратительное, но особых мук от голода никто не испытывал. И, конечно, никто питанием не возмущался, потому что приемлемой альтернативы не было — в лагерях было еще хуже.

Однако так было не всегда. У нас есть свидетельства (В. Гусарова и его бывших товарищей по заключению), что во время войны (1941-1945 гг.) в Казанской СПБ умирало от голода 40-50 человек ежедневно (тем интенсивнее ТПБ пополнялась новыми заключенными).

Все заключенные в Казанскую ТПБ имели в деле 58 статью УК РСФСР (антисоветская, контрреволюционная деятельность). В. Гусаров считает, что из 600 заключенных ТПБ только двое имели основания для 58 статьи (шпион А.И. Зайцев и диверсант Игорь Стрельцов), но не более тридцати человек были правоответственны (т.е. вменяемы, психически здоровы).

Ленинградская ТПБ открыта в 1951 году в здании бывшей женской тюрьмы* рядом со знаменитыми "Крестами". В 1953 году в ней было примерно 800-1000 человек. Половина из них — здоровых — содержались в специальных отделениях. По существу, это была тюрьма, но тюрьма с невиданно мягким по тем временам режимом. Как и в тюрьме, здесь была высокая стена с натянутой поверху колючей проволокой и проводами высокого напряжения. По углам территории стояли вышки с прожекторами. Военные патрули ходили с овчарками. "В те времена смена постов производилась так: на первом этаже сменяющий надзиратель во весь голос выкрикивал: "Пост по охране самых опасных врагов народа сдал", и заступающий вторил: "Пост по охране самых опасных врагов народа принял". Это слышно было во всех камерах всех этажей"**.

* По другим сведениям — здание бывшей офицерской гауптвахты.

** Воспоминания П.Г. Григоренко.

И все-таки режим Ленинградского "спеца" был гораздо мягче, чем в любой из сталинских тюрем. Здесь не пытали, лучше кормили. Камеры днем открывались, и соседи могли беспрепятственно общаться. Интересно, что начиная с 1953 года режим постепенно смягчался. Сняли вышки, прожектора, убрали овчарок. Начал увеличиваться штат медработников. Если раньше на все отделение был один врач, он же заведующий отделением, то теперь прибавились медсестры и другие врачи. В это же время резко уменьшилось количество заключенных в Ленинградской ТПБ. За период с лета 1953 г. по осень 1954 г. только в одном X отделении количество заключенных уменьшилось с 80 до 20 человек. В том же 1953 г., после смерти Сталина, из Казанской ТПБ экспертная комиссия во главе с доктором Торубаровым выписала вдвое больше заключенных, чем в предыдущем году.

Режим ЛТПБ был несколько жестче, чем в Казанской ТПБ. По свидетельству С-на (ЛТПБ, 1952-55 гг.), в Ленинградской ТПБ применялись инсулиновые шоки, внутримышечные инъекции раствора очищенной серы (сульфозин), влажные укрутки.

Больной Якименко, протестуя против влажной укрутки, в течение нескольких часов проле-жал в карцере на холодном цементном полу. Ни врачи, ни санитары никак не отреагировали на его протест. У Якименко началось воспаление легких, и через несколько дней он скончался.

Применялась в ЛТПБ и "сонотерапия" — длительное воздействие снотворных. Обязательной трудотерапии не было. Б/з/к могли работать в переплетной или портняжной мастерской, на ткацком станке (сделанном одним из заключенных), на кухне или уборке двора, но могли и вообще не работать. Это было одним из многих преимуществ тюремно-психиатрических больниц перед лагерями. В. Гусаров вспоминает, что заключенные политлагерей говорили о ТПБ, как об "оазисах гуманизма". Он пишет: "При Сталине попасть в спецпсихушку было недосягаемой мечтой, а то, что срок не обозначен и может стать пожизненным, так это и в лагере "кум" может объявить новый срок в день освобождения"*.

* В. Гусаров. "При Сталине было лучше...", Самиздат, 1976.

В ТПБ заключенные имели возможность без ограничений получать посылки, письма, денежные переводы (в Казанской ТПБ ограничение переводов — до 100 рублей в месяц по старому курсу). Один раз в 10 дней можно было отовариться в ларьке, два раза в месяц послать открытку родным. Бывали передачи и даже свидания. В ЛТПБ была библиотека, один раз в неделю демонстрировали кино. Разрешалась художественная самодеятельность силами б/з/к. Единственным требованием цензуры была аполитичность постановок. Это невиданное по тем временам требование (все искусство в СССР было пропитано официальной идеологией) объяснялось тем, что б/з/к якобы остро реагируют на любые политические положения и долг тюремно-больничных властей — оградить их от рецидивов. В Ленинградской ТПБ ставили "Горе от ума"(!) А.С. Грибоедова, оперетты, самостоятельные инсценировки. Тюремно-больничные власти сравнительно терпимо относились к б/з/к. Правда, большинство врачей (в Казанской ТПБ — все) были аттестованными офицерами, а санитары были часто из лагерных уголовников (Казанская ТПБ) или из среды психически больных (ЛТПБ), но особых зверств с их стороны не было.

Конечно, условия содержания заключенных в ТПБ были очень тяжелыми, но это было общим явлением для всех психиатрических больниц. В постановлении 1931 г. отмечались недостатки психиатрической практики:

Постановление коллегии НК РКИ РСФСР о состоянии

психиатрических больниц и постановке

психиатрического дела в республике*

26 октября 1931 года

(Извлечение)

…………….

1. Постановка психиатрического дела в республике в преобладающей части больниц неудовлетворительная:

а)...

б) санитарное состояние и снабжение психбольниц неудовлетворительно: грязные полы, стены, масса мух, недостает белья, обуви, мягкого инвентаря;

в) большой недостаток медицинского и обслуживающего персонала, слабая квалификация его, текучесть. Подготовка кадров не налажена;

г) недостаточно применен трудовой метод лечения, нет деления больных и соответствующе-го обслуживания по формам заболевания. Психогигиена и невропсихопрофилактика находятся в зачаточном состоянии и не получили широкого распространения, не уделяется должного внимания оказанию специальных видов медпомощи (хирургической, терапевтической) психбольным, находящимся в психиатрических больницах;

…………..

В "Постановлении..." говорится, по-видимому, об общих психбольницах, но нетрудно себе представить, что в специальных было не лучше, а скорее намного хуже.

В Казанской ТПБ в начале 50-х годов содержались бывший президент независимой Эстонии Пяте, племянник жены Молотова Дмитрий Вишнявский, Ю. Никитченко (сын Ионы Никитченко — судьи на процессе по делу Зиновьева и Каменева), бывший начальник штаба ВМС адмирал Галлер (умер в ТПБ после пыточного допроса). Некоторое время в Казанской ТПБ находился известный советский инженер и авиаконструктор А.Н. Туполев**.

* Здравоохранение в годы восстановления и социалистической реконструкции народного хозяйства СССР 1925-1940. Сборник документов и материалов. Документ № 108. М., изд-во "Медицина", 1973.

** Свидетельство В. Гусарова.

В Ленинградской ТПБ в начале 50-х годов содержались бывший начальник 9-й армии штаба Г. Жукова генерал Варенников, композитор Шведов, биолог Шафран, математик проф. Лапин, историк проф. К.В. Никольский, экономист К.П. Варганов, экономист М.Г. Калужский, священник и киноактер А.С. Наумов, актер Залесский-Энелин, геофизик Ю.Г. Харитонов, инженер Н.М. Конопаткин, инженер и юрист А.Н. Левитин, ответственный работник Министер-ства государственной безопасности И.И. Клиндер, художник С.С. Сускин, кинорежиссер Петров-Быков, врач-психиатр и писатель С.А. Колдунов, врачи Д.В. Рабинович и Б.Е. Зильбермович, архитектор Шевандров и многие другие из среды творческой и технической интеллигенции и армии. Кто из них действительно был болен и насколько серьезно, сейчас установить трудно. Но все они имели 58 статью — антисоветская деятельность. Приведем несколько примеров, дающих представление о том, что же понималось под антисоветской деятельностью.

За требование перестать Троцкого называть иудой, так как Иуда — уважаемое среди евреев имя, находился в ЛТПБ Микунис, двоюродный брат первого секретаря Израильской коммунистической партии.

Подполковник Тарасов написал письмо в ЦК партии, утверждая, что если правительства не в состоянии договориться между собой, то дело мира должны взять в свои руки сами народы. Был судим по статье 58 п. 10 и получил семь лет лишения свободы. Однако сразу же вслед за этим появилось первое Стокгольмское воззвание, в некоторых местах почти дословно повторяющее текст письма Тарасова. Жена подполковника проявила известную настойчивость и добилась переследствия. Но выпускать Тарасова на волю властям казалось немыслимым, его интернировали в Ленинградскую ТПБ.

Анатолий Булев, бывший лейтенант, фронтовик, студент Ленинградского государственного университета, предложил экономическую реформу, основанную на внедрении в народное хозяйство принципа материальной заинтересованности и хозрасчета. За свои предложения был уволен с работы и исключен из университета. В знак протеста вышел к Александрийской колонне с плакатом "За мои убеждения меня лишили работы и выгнали из университета". В 1965 г. эту реформу попытался провести А.Н. Косыгин, а Анатолий Булев за свое несвоевременное предложение расплачивался Ленинградской ТПБ.

Чем же объясняется существование спецпсихбольниц в сталинские времена? Кому и зачем нужны были эти тюрьмы ослабленного режима?

ТПБ в те годы не были предназначены только для психически больных, представляющих угрозу общественной безопасности. Это подтверждается и некоторыми официальными данными. "В киевской психиатрической больнице совершенно не вынесено заключение о необходимости принудительного лечения. За весь 1938 год этой больницей не дано ни одного такого заключения. В то же время комиссией признаны невменяемыми 59 человек"*.

* Е.М. Булгаков. Общественно опасные действия психически больных и организация принудительного лечения. Днепропетровск, 1966.

Данные о киевской психиатрической больнице за 1938 год характеризуют общую картину принудительного лечения, вернее, отсутствие такового. К тому же у нас имеются сведения о пребывании в концентрационных сталинских лагерях настоящих психических больных с острыми психозами, бредом преследования, симптомами галлюцинаторно-параноидного комплекса.

Уничтожение душевнобольных в "истребительно-трудовых" лагерях вполне соответствовало системе беззаконного насилия 30-х годов, всему духу сталинского террора, соответствовало основным воззрениям коммунистической идеологии.

Таким образом, существование ТПБ в те времена объясняется не естественными причинами, декларированными законодательством, а какими-то иными. Какими же? На этот счет нет единого мнения. Выдвигаются различные предположения и домыслы. Нам кажется наиболее приемлемым следующее объяснение. На протяжении всей истории органов госбезопасности ее верхушка регулярно сменялась. Попавшие под свой же топор руководители Органов (Ягода, Ежов, Берия) влекли за собой в лагеря и на расстрелы ближайших помощников и даже чекистов, удаленных от центральной власти. Имея за плечами начальный опыт предшественников, нарком внутренних дел Л.П. Берия, бывший Генеральный прокурор А.Я. Вышинский и заместитель председателя КПК Шкирятов хотели создать новый вид режима изоляции, в котором, при случае их падения, им бы жилось сравнительно неплохо (лучше, чем на общелагерных работах). Казанская ТПБ существовала и до Берии, но могла оказаться тесной для него и работников Органов в случае массовых посадок.

Очень возможно, что мысль о создании сети спецпсихбольниц возникла у Берии под влиянием примера его предшественника — наркома НКВД Ежова. По некоторым сведениям, Ежов после своего падения с 1938 по 1940 год находился в тюремно-психиатрическом отделении*.

* С. Спекторский. Происхождение современной власти. Л., Самиздат, 1975.

В вышедшей в 1970 г. на английском языке Краткой Советской Энциклопедии нарком Ежов характеризуется не только как злейший враг народа, но и как невменяемый психически больной человек. Жалкая попытка властей свалить ответственность за массовый террор 30-х годов на душевнобольного народного комиссара Ежова не нуждается в комментарии. Однако факт пребывания Ежова в спецпсихушке весьма занятен. Положение Берии к началу 50-х годов стало неустойчивым. Предположение о создании им сети ТПБ и новых тюремных психиатрических отделений с целью воспользоваться ими в неблагоприятный момент и таким образом спасти жизнь себе и своему окружению кажется нам вполне вероятным.

Итак, карательная медицина до 1953 года не превратилась в отработанную систему. Здоровых людей признавали невменяемыми, но не особенно лечили, и, по воспоминаниям побывавших там, они даже были довольны своим положением. Многие из них прошли через сталинские тюрьмы и лагеря, а после них существование в ТПБ с ее умеренным режимом и относительно хорошим питанием казалось едва ли не райским.

После расстрела в 1953-1954 годах Берии и Абакумова Ленинградская ТПБ начала спешно разгружаться, режим смягчился. По свидетельству тогдашних узников ТПБ, охрана и начальство ТПБ едва ли не заискивали перед заключенными, предвидя новые чистки в аппарате МВД и МГБ. Подступали времена "оттепели" — XX съезда, разоблачение так называемого "культа личности Сталина". Из дальних лагерей возвращались заключенные, рассказывая правду и требуя возмездия. Волна разоблачений произвола госбезопасности коснулась и тюремно-психиатрических больниц.

Инициатором разоблачений произвола карательной медицины стал Сергей Петрович Писарев, бывший узник Ленинградской ТПБ, член КПСС с 1920 года. С.П. Писарев еще в 30-е годы прошел через голод и пытки восьми сталинских тюрем. Освободившись, он в 1953 году через личного секретаря И.В. Сталина А.Н. Поскребышева передал генсеку письмо, в котором обосновывал необходимость роспуска МГБ, состряпавшего очередную фальшивку с обвинением девяти профессионалов-врачей в преднамеренном убийстве членов правительства. 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина, Писарев был арестован и спустя некоторое время помещен в Ленинградскую ТПБ. Он вышел оттуда в 1955 году и попытался возбудить дело против персонала Ленинградской ТПБ и экспертов-психиатров Института им. Сербского. По его письму в ЦК КПСС была создана специальная комиссия для проверки фактов, изложенных в письме, которую фактически возглавила член Комитета партийного контроля ЦК КПСС О.Г. Шатунов-ская. В комиссию входили также директор ин-та психиатрии АМН СССР Д.Д. Федотов, профессор Александровский. Официально главой комиссии стал контролер Комитета партийного контроля ЦК А.И. Кузнецов (возможно, в комиссию входили и другие, нам не известные люди). Комиссия обследовала ЦНИИСП им. Сербского, ТПБ в Ленинграде и в Казани. Факты, изложенные в письме Писарева, полностью подтвердились. Больше того, комиссия вскрыла и другие случаи злоупотребления властью и нарушения врачебного долга, не известные С.П. Писареву. Комиссия отметила личную ответственность за совершенные преступления доцента Института судебной психиатрии им. Сербского Даниила Романовича Лунца. Были реабилитированы и восстановлены в правах (коммунисты — в партии) многие узники Ленинградской и Казанской специальных психиатрических больниц, заключенные туда на основании сфабрикованных в Институте им. Сербского судебно-экспертных заключений. Комиссия установила факт преступного альянса психиатров института с органами государствен-ной безопасности. Комиссия обнаружила в ТПБ сотни совершенно здоровых людей. Комиссия документально установила: советские психиатрические больницы, в особенности ТПБ Ленинграда и Казани.из года в год укомплектовывались, как правило, психически здоровыми людьми. Уже во время работы комиссией было установлено, что в 75 % всех случаев узники ТПБ — невинно пострадавшие жертвы противозаконных репрессий. Комиссия шла по свежим следам. Комиссия разоблачала. Жертвы ждали отмщения, преступники — расплаты. Но! Новое правительство не желало заходить слишком далеко. Разоблачения остались на бумаге. Бумагу положили под сукно.

И пружина начала раскручиваться в обратную сторону. Председатель Комиссии А.И. Кузнецов и О.Г. Шатуновская были удалены из аппарата ЦК. Д.Д. Федотов был снят с поста директора института психиатрии. Вскоре после этих событий погиб профессор Александров-ский. Кое-кому было выгодно скрыть материалы Комиссии, не допустить их разглашения. И этот кое-кто стал нам известен. Николай Михайлович Шверник, долгое время Председатель Президиума Верховного Совета СССР — Президент страны, был заинтересован в сокрытии разоблачительных документов. Как он был связан с практикой карательной медицины, нам не известно. Но нам известно, что в течение трех лет документы Комиссии находились у него на квартире, а затем он сдал их в архив ЦК партии, где они и находятся по сей день*.

* Возможно, Н.М. Шверник был в немалой степени причастен к этим грязным делам — ведь пост председателя КПК он принял после Шкирятова, одного из инициаторов создания и использования спецпсихбольниц в политических целях. Или он руководствовался представлением о чести возглавляемой им "фирмы"?

О многом могли бы рассказать документы Комиссии 1955-56 годов, и мы надеемся, когда-нибудь эти материалы получат огласку.

В 1961 году была впервые издана Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность. С этой Инструкции началась новая эра в истории карательной медицины — внесудебное лишение свободы и насилие над здоровьем людей уже не по приговору суда, а по произволу местной власти. Эта инструкция с незначительными изменениями была переиздана в 1971 году.

Впервые внимание мировой общественности было привлечено к проблеме карательной медицины в СССР в 1963 году в связи с делом Валерия Тарсиса и его книгой "Палата № 7".

60-е годы характеризуются расширением сферы деятельности карательной медицины, строительством новых СПБ: в 1965 году открывается СПБ в г. Черняховске, в 1966 г. — в Минске, в 1968 — в Днепропетровске, в 1970 — в Орле.

Политических заключенных в спецпсихбольницах становилось все больше. Но "железный занавес" постепенно ржавеет, превращается в "железные жалюзи". Из СССР начинает поступать информация на Запад, оттуда, в передачах радиостанций, она доходит до наших граждан. Становится известно о новых случаях психиатрических репрессий. Мир узнал имена жертв карательной медицины: В. Гершуни, В. Борисов и В. Файнберг, П. Григоренко, Н. Горбаневская, И. Яхимович. И это только самые известные из набора 60-х годов. В начале 70-х становится еще больше. Но и это — единицы, известные Западу. Это крупицы по сравнению с десятками нам известных случаев и еще большим числом нам не известных.

Мы надеемся, что когда-нибудь эту главу допишет или перепишет заново человек, который будет иметь свободный доступ к архивам советских карательных органов и специальных психиатрических больниц. Мы рассказали о том, что нам удалось выяснить о карательной медицине до начала 70-х годов. Дальше уже не история. Это уже сегодняшний день.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



double arrow
Сейчас читают про: