Любовь и честь

Образование народа при помощи господствующего идеала. — Понятие чести в Индии. Греческий идеал. — Александр Великий и персы. — Честь в качестве центральной идеи на севере Западной Европы. — Викинг. — Фихте о культуре убеждений. — Разложение ценностей за счет идей гуманности. — Народная мудрость о высших ценностях.

Многие войны последних 1900 лет называют религиозными. В основном, по праву, но отчасти незаслуженно. Тот факт, что вообще из-за религиозных убеждений можно было вести истребительные войны, говорит о том, до какой высокой степени удалось лишить германские народы их первоначального характера. Уважение к религиозным убеждениям было для германцев-язычников таким же естественным, как и для более поздних арийцев. Только проведение в жизнь претензии на единственную истинность римской Церкви ожесточило европейский характер и согласно естественной необходимости вызвало в другом лагере возникновение оборонительной реакции, которая в силу того, что также велась за чуждую типу форму, со своей стороны должна была вызвать духовное очерствление (лютеранство, кальвинизм, пуританство). И тем не менее большинство войн лидирующие герои

нашей истории вели не столько за теологические догматы веры, касающиеся Иисуса, Марии, сущности Святого Духа, очистительного огня и т.д., сколько за ценности характера. Церкви всех вероучений заявляли: "Какова вера, таков и человек". Для любой Церкви это было необходимо и сулило успех, так как таким образом человеческая ценность получала зависимость от навязываемых ими догм, и люди духовно приковывались к соответствующей церковной организации. Североевропейское же вероучение - сознательно или нет - постоянно утверждало: "Каков человек, такова его вера". Еще точнее, таков тип или содержание его веры. Если вера защищала внешние ценности характера, тогда она была истинной и хорошей, неважно какими формами ее окружало человеческое стремление. Если же она этого не делала, то она подавляла гордые собственные ценности и должна была восприниматься германцами в глубине души как гибельная. Есть две ценности, имеющие преимущество перед другими, в отношении которых уже почти два тысячелетия между Церковью и расой, теологией и верой существует полная противоположность; две ценности, корни которых ведут к воле, и вокруг которых в Европе издавна ведется борьба за господствующее положение: любовь и честь. Обе стремятся к тому, чтобы считаться высшими ценностями: Церкви хотят - как это ни странно звучит - при помощи любви господствовать, нордические же европейцы хотели при помощи чести свободно жить или свободно и с честью умереть. Обе идеи находили готовых на жертвы мучеников, однако их столкновение не всегда приводило к просветлению сознания, как бы часто оно не проявлялось в действительности.

Это сознание сохранилось и в наше время. Оно является мистическим переживанием и тем не менее ясно как солнечный свет.

Любовь и сострадание, честь и долг являются проявлениями духовной сущности, которые будучи облачены в различные внешние формы, почти для всех способных создавать культуру рас и наций представляют собой движущие силы для их жизни. В зависимости от того, было ли отдано первое место любви в самом общем ее понимании или понятию чести как таковому, соответствующим этой духовной целеустремленности образом развиваются мировоззрение и форма существования соответствующего народа. Та или другая идея создавала меру измерения для всего мышления и всех действий. Но для того, чтобы создать определяющий критерий для эпохи, должен первенствовать тот или другой идеал. Нигде еще борьба между этими двумя идеями не была столь трагичной, как в конфликтах между нордической

расой и народами, испытывавшими различным образом ее влияние, с соответствующим расовым и мировоззренческим окружением.

Ввиду возникающего вопроса, мотив которого оказался для нордической расы преобладающим над всеми другими при создании души, государства и культуры, совершенно очевидно, что почти все, что создало характер нашей расы, нашего народа и государства, это в первую очередь было понятие чести и неразрывно с ней связанная идея долга, порожденная сознанием внутренней свободы. А в тот момент, когда первенство получают любовь и сострадание (или если хотите - сострадания), в истории начинаются эпохи расового, народного и культурного упадка всех государств с соответствующей нордической ориентацией.

Это в настоящее время проповедуют до пресыщения индуизм и буддизм. Многие же из нас имеют об Индии представление как о стране, которая дает нам теософов и антропософов. Мы говорим об Индии как о мягкосердечном, расплывающемся во вселенной мировоззрении, которое учит любви и состраданию к человеку. Без сомнения право на эти взгляды утверждают поздняя безгранично расплывающаяся философия, учения веданты, атмана, брахмана, стремящийся освободить этот мир от страдания буддизм наряду с тысячами рассеянными по всей индийской литературе сентенциями этой точки зрения: "Нет ничего, чего нельзя было бы совершить при помощи доброты". "Счастливы те, кто возвращаются в лес, после того как ранее надеялись на удовлетворение потребностей, и даже к врагам испытывают любовь" и т.д. И тем не менее в эти наполненные любовью и состраданием умы позднего времени Индии проникают совсем другие, более ранние взгляды, которые признают не личное чувство счастья и отсутствие страданий как единственную цель, к которой следует стремиться, а исполнение долга и утверждение чести. В одной из древних индийских песен долг провозглашается даже "шестым чувством"; в Махабхарате вся борьба (в своей первоначальной форме) ведется вокруг этой идеи. Герой Фима (Fima), неохотно принимающий участие в войне, говорит, что покинет своего государя, если государь мой Юциштира (Juzischtira) не удержит меня оковами долга кшатрия, так чтобы я без сожаления должен был поразить даже дорогих внуков его стрелами". Сильный Карна говорит:

Честь как мать дает

человеку жизнь в мире,

бесчестье пожирает жизнь,

даже если жизненное благополучие процветает.

Царь Дурьоцана (Durjozana) свергнут вопреки всем законам войны и жалуется:

Вам не стыдно, что Фимазен (Fimasen)

разбил меня бесчестно?

Мы всегда сражались честно,

и честь остается с нами в победе.

Вы всегда сражались бесчестно

и имеете свою победу с позором.

Я же владел землей

до дальнего берега моря,

мужественно стоял перед врагом

и умираю теперь, как герой

желает умереть, служа долгу,

и возношусь к богам,

окруженный толпой друзей...

Это, конечно, совсем другие тона по сравнению с теми, которые обычно звучали в известных песнях. Эти и другие места индийской литературы доказывают, однако, что и древний индиец - это тот, кто создал Индию - отдавал свою жизнь не во имя любви, а во имя долга и чести. Неверного проклинали и в арийской Индии, не потому что он лишился любви, а потому что он лишился чести. "Лучше пожертвовать жизнью, чем потерять честь: потерю жизни чувствуют в течение одного момента, потерю чести - день за днем", - говорит народная пословица*. "Герой ощущает сердцем, что цель можно достигнуть при помощи геройства, трус - что с помощью трусости", - утверждает другое изречение и предвосхищает оценку. Следует внимательно рассмотреть эту черту древнеиндийской сущности. Царь Порос (Poros), будучи побежден Александром в честном сражении, тем не менее остался рыцарем. Раненый, он не бежал с поля боя, когда разбежались все остальные: "Как я должен поступить с тобой?", - спросил Александр побежденного противника. "По-королевски", - был ответ. "И все?", - спросил македонец. "В слове "по-королевски" заключается все", - прозвучал ответ. И Александр расширил владения Пороса, который с этого времени стал его верным другом. Был ли этот рассказ исторически

* Бётлингк. '"Индийские изречения".

правдивым или нет, значения не имеет. Но он показывает внутренний критерий оценки чести, верности, долга и храбрости, которые были общими и естественными для обоих героев и, очевидно, для историографа тоже.

Это мужское понятие чести сохранило древнеиндийские царства, создало предпосылки для общественных связей. Но когда это понятие чести было вытеснено ритуально-религиозными системами, связанными с разложением расы и отрицающими все земные ограничения, в качестве решающих выдвинулись религиозные догматические, затем экономические точки зрения. С философией атмана-брахмана, перенесенной на земную жизнь, ариец - как было сказано раньше - отрицает свою расу, вместе с ней свою личность, а также идею чести как духовный хребет своей жизни.

Любовь и сострадание - даже если они предполагают охватить "весь мир" - постоянно ориентируются на отдельное любящее или страдающее существо. А желание освободить других или себя от страданий - это чувство чисто индивидуальное, не содержащее действительно сильного элемента для образования народа и государства. Любовь к ближнему или дальнему порождает действия высшей готовности к самопожертвованию, но одновременно является духовной силой, направленной на индивидуальное, и ни один человек еще не потребовал серьёзно жертвы целого государства, целого народа во имя одной, не связанной с ним любви. И нигде еще за это не погибло войско.

Значительно мягче по сравнению с древнеиндийской представляется нам жизнь в Афинах. Хоть и здесь героический эпос говорит о героических поступках, но они обоснованы скорее эстетикой. (Подробнее во второй книге.) Однако триста спартанцев из Фермопил служат для нас символом чести и исполнения долга. Ничто не свидетельствует о движущей для нас, западноевропейцев, силе лучше, чем наши попытки воспроизвести греческую жизнь; эти попытки долгое время считались историей. Мы могли представить ее себе только так, что все эллины были движимы честью и долгом. Лишь очень поздно мы были вынуждены убедиться в мудрости греческой жизни в этом плане. Одаренный фантазией грек и в обычной жизни не очень строго держал слово, вряд ли признавая сухую юридическую ценность обещания. Здесь мы как бы открываем удивительнейшую часть греческого характера, здесь были настоящие ворота для торгашеско-мошеннической малоазиатчины, так что ложь и лицемерие стали в дальнейшем постоянными сопровождающими явлениями "греческой" жизни, которые побудили Лисандра сказать, что детей следует обманывать кубиками,

мужчин - клятвами. И тем не менее настоящий грек был преисполнен чувством свободы. Корни этого чувства следует искать в осознании чести. Убийство женщин и самоубийство побежденных в бою мужчин явление нередкое. "Не сдавайся в рабство, пока у тебя есть выбор умереть свободным", - учит Еврипид. Воспоминание о поступке фокийцев, которые перед битвой окружили свой оставшийся народ дровяным валом с указанием поджечь его в случае поражения, остается героическим свидетельством сильной символики. Потомки Цакинтоса (Zakynthos) предпочли умереть в пламени, чем попасть в руки пунийцев. Даже в более позднее время (200 г до Р. X.) имеются доказанные свидетельства лирического героизма, например, из Абидоса, который будучи осажден Филиппом младшим не сдался, более того, мужчины закалывали своих детей и женщин, сами бросались в цистерны и уничтожили город огнем. Такая же оценка жизни, свободы и чести свойственна и древнегреческим женщинам, когда речь идет о защите ими своей чести. Так по указанию своей матери повесилась Эвридика; при победе над властителем Элиса (von Elis) в III веке повесились его супруга с двумя дочерьми.

Следует все же признать, что статика греческой жизни была обусловлена не характером, а красотой, что, как уже говорилось, имело роковым следствием политическую рассеянность.

Благодаря Александру позднегреческим, преимущественно эстетическим существованием вновь овладело понятие породы, которое предполагало сознание своей разнотипности и с точки зрения расы. Александр вовсе не преследовал цель создания мировой монархии и смешения народов, а только хотел объединить признанных родственными по расе персов и греков, привести их под одну власть с тем, чтобы предотвратить дальнейшие войны. Он признал движущие идеи и ценности характера персидского высшего слоя близкими своему пониманию долга. На руководящие посты он назначал поэтому только македонских вождей или персов. Семиты, вавилонцы и сирийцы совершенно сознательно исключались. После смерти Александра его преемники пытались внедрить его тип государства в своих странах и провинциях. Героем древности здесь выступает одноглазый Антигон, который в возрасте восьмидесяти лет погибает на поле сражения в борьбе против "законных" наследников, потому что не смог отстоять единство империи, к которому стремился. Однако нордически-македонские культуры были недостаточно продолжительными. Они хоть и дали греческое познание, греческое искусство и философию, но не имели достаточно сил, чтобы создать типы,

утвердить свои понятия чести. Победила покоренная чуждая кровь, началось время бесхарактерного эллинизма.

Если где-либо понятие чести и было центром всего существования, то это на нордическом германском Западе. Со своеобразным для истории своевластием в истории появился викинг. Неукротимое чувство воли с началом роста населения толкает одну нордическую волну за другой через страны. Расточительно расходуя кровь, и с героической беззаботностью викинг создал свои государства в России, в Сицилии, в Англии, во Франции. Здесь царили первобытные расовые инстинкты без каких-либо обязательств и воспитания, не стесненные воспитывающими размышлениями о целесообразности или четко определенным правовым порядком. Единственная идея, которую принес с собой норманн, было понятие персональной чести. Честь и свобода гнали свободных людей в даль и неизвестность, в страны, где было пространство для переселенцев. Они сражались и на своих дворах, и в замках за свою самостоятельность до последнего человека. Гениальное отсутствие цели, далекой от всех торгашеских соображений, было основным позывом для нордического человека, когда он, несмотря на дикую бурю молодости, появился, создавая историю на Западе. Вокруг отдельных лиц группировались более близкие последователи, что затем должно было привести к созданию определенных общественных заповедей жизни, так как наконец всюду после странствий следовала оседлость крестьянского типа (которая на Юге, правда, быстро пришла в упадок, погибла, разложившись в поздневосточной роскоши). "Редко откроется наблюдателю другой пример в истории, где поведение народа было бы так чисто и определялось бы полностью единственной высшей ценностью: вся власть, все имущество, любое обязательство, любое действие находятся на службе у чести, которая заставит в случае необходимости, не раздумывая и не моргнув глазом, пожертвовать и жизнью. Подобно тому, как закон чести управляет жизнью, он также отражается в поэзии и проходит в виде основного принципа через мир сказаний: ни одно другое слово не встречается там так часто, как слово "честь". Поэтому нордический мир героев, при всей своей дикой разобщенности, своем бурном субъективизме, тем не менее, является единым по сущности и по линии судьбы*. Приятно обнаружить эти признания в кругу немецких учителей, которые до сих пор были охвачены эстетизмом по греческому образцу. Здесь затронут нерв судьбы всей нашей истории. Тип оценки понятия чести решит все наше немецкое, наше европейское будущее.

* Крик. "Формирование человека". С. 154.

Если бы древний нордический человек и стремился действовать, применяя силу, то признающий честь центр его сущности и в борьбе, и в смерти, породил бы чистую атмосферу. Войну можно вести жестоко, но признавать себя причастным к действиям - это первое условие для нордического мужчины (Крик). Это требуемое от каждой личности чувство ответственности было эффектной защитой от нравственного болота, того лицемерного разложения ценностей, которое постигло нас в течение западноевропейской истории в различных формах гуманности как вражеских происков. То они называли себя демократией, то социальным состраданием, то смирением, то любовью. Персональная честь северянина требовала мужества, самообладания. Он не болтал часами, подобно греческим героям перед каждым боем, не кричал, как они, получив рану. Осознанная им честь требовала от него хладнокровия и напряжения сил. С этой точки зрения фактически викинг является культурным человеком, а эстетически безукоризненный поздний грек - это отсталый, лишенный духовного центра варвар. Слова Фихте: "Настоящая культура - это культура убеждений", - вскрывают нашу истинную нордическую сущность по отношению к другим культурам, высшей ценностью которых являются не убеждения (а для нас это равноценно чести и долгу), а другая чувственная ценность, другая идея, вокруг которой вращается их жизнь.

История западноевропейских народов с течением времени была обусловлена разными обстоятельствами и очень разнообразно складывалась. Везде, где господствует нордическая кровь, имеется понятие чести. Но оно смешивается также и с другими идеалами. Это проявляется, чтобы предварить результат, в изречениях народной мудрости. В русской культуре восторжествовала идея церковности, религиозного чувства, которое даже самому дикому началу придает религиозно-ревностное прикрытие (следует вспомнить в "Идиоте" Достоевского человека, который убивает за серебряные часы, но перед этим читает молитву), поэтому русский говорит о своей родине как о святой России. Француз подходит к жизни с формально-эстетической точки зрения, поэтому для него Франция - "Belle France" (прекрасная Франция). То же самое можно сказать об итальянце. Англичанин горд за свое последовательное историческое развитие, за традиции, за твердые, типичные формы жизни. Поэтому он восхищается своей "Старой Англией" (old England). У нас же говорят, несмотря на множество несвятых свойств, все еще с тем же усердием о "германской верности", что доказывает, что наша метафизическая сущность все еще воспринимает "границу чести" как свой неподвижный полюс.

Ведь за это понятие чести, в конечном итоге, в течение тысячелетий шла борьба, когда Северная Европа смотрела в сторону римского Юга и, наконец, во имя религии и христианской любви была порабощена.

Проникновение идеи любви в германский мир. — Аристократия веры. — Вызов германского великодушия. — Управление Церкви без идеи о любви. — Стадо и пастырь. — Прежние компромиссы с Римом. — Отстранение христиан в римской системе. — Миф о заместительстве Бога. — Мужской союз священников. — Современные римские программы; Адам. — Обожествление священников. — Причастие как волшебный материализм. — Преобразование древнегерманских божеств и фальсификация древнегерманских обычаев; святой Мартин, святой Освальд, большой кубок. — девять миллионов мертвых еретиков на пути любви. — Мировая Церковь и мировое государство.

Нет сомнения в том, что и без вмешательства вооруженного римско-сирийского христианства эта эпоха германской истории - эпоха мифологии - закончилась. Природная символика уступила место новой нравственно-метафизической системе, новой религиозной форме. Но эта форма, бесспорно, имела то же духовное содержание, идею чести в качестве лейтмотива и критерия. Теперь сквозь христианство пробилась другая духовная ценность, претендуя на первое место: любовь в смысле смирения, милосердие, покорность и аскетизм. Сегодня каждому искреннему немцу ясно, что это, равномерно охватывающее все создания мира, учение о любви нанесло чувствительный удар душе Северной Европы. Христианство, оформившееся в виде системы, не знало идеи расы и народа, потому что оно представляло насильственное соединение воедино различных элементов. Оно не знало также идеи чести, потому что, преследуя позднеримскую цель власти, исходило не только из покорения тел, но и душ. Теперь же примечательно, что идея любви в руководстве церковных организаций также не имела успеха. Структура римской системы с. первого дня как в организационном, так и в догматическом плане является принципиально и сознательно нетерпимой и отвергает все другие системы, чтобы не сказать,

что она исполнена ненависти. Где было можно, она пробивалась к своей единоличной цели при помощи отлучения от Церкви, объявления вне закона, огня, меча и яда. Отвлечемся от нравственных оценок и установим тот факт, который не отрицается даже современными римско-католическими писателями. Но этот факт в большей степени, чем все другие доказывает, что идее "любви" не присуща типообразующая сила, потому что даже организация "Религия любви" создана без любви. А именно, она содержит меньше любви, чем все другие создающие тип силы. Древние готы были терпимы - как свидетельствует Деллингер - как к католической, так и к другим верам и оказывали этим религиозным запросам, как таковым, глубокое уважение, что исчезло там, где победили дух "Бонифация" и насильственный закон "любви"*. Любому немцу нелегко выразить отрицательную оценку в отношении этрусско-еврейско-римской системы, потому что как бы она ни была организована, она облагорожена уже преданностью миллионов немцев. Они приняли чуждое вместе с тем, что им казалось родственным их душе. Первому они не уделили достаточно внимания, второе с любовью развивали и сумели внедрить в целое кое-какую нордическую ценность. Несмотря на это, правдивость требует сегодня, во времена великого поворота души, проверить поддержку жизни и нанесение ей вреда Римом, выступающим против древней сущности германского Запада. Не с точки зрения личного недоброжелательства, а при помощи обзоров больших напряжений и разрядок в более чем две тысячи лет существовавшей истории и исследования расово-духовных ценностей, обусловивших эти потрясения. И тогда мы увидим, что по существу одинаковая борьба греческой и римской культур выпала и на долю германца. Он не может избежать этой борьбы как и обе другие великие нордические волны народов, потому что они при своем возвращении несли с собой побежденные азиатские духовные ценности и воплощающий эти ценности человеческий материал. Несли с собой через Элладу, через Альпы, через границы германского жизненного пространства, иногда в сердце самой нордической расы.

* Можно сравнить, например, выдержку "языческого" фризского герцога Радбода в противовес римской воле к исследованию. Он оставался верным вере своих отцов, по не преследовал христианских проповедников. И только когда к нему привели нескольких особенно усердных христианских апостолов, и один из них перед лицом вызванного им возмущения тем не менее храбро защищал свою веру, "языческий" герцог сказал: "Вижу, что ты не боишься наших угроз и твои слова соответствуют твоим ценностям", - и отослал проповедников "со всеми почестями обратно к Пшпшу, герцогу франков". Так говорит Алькунн. Сточки зрения дyxoвной аристократии этот языческий герцог фризов стоит значительно выше "наместников Бога" в Риме, которые исходили из того, чтобы изгнать эту внутреннюю свободу и почтение из мира.

Но если причины этого великого успеха прослеживаются, то наряду с более ранним техническим превосходством древнего опытного Юга и моментом кризиса в религиозной жизни германцев - что не объясняло так долго длящейся победы - откроется зов германского великодушия, как одно из важнейших условий. Это великодушие, воплощенное вовеки в виде притчи о Зигфриде, которое предполагает и у противника такую же ценность чести и открытую форму борьбы, и с детской прямолинейностью и в дальнейшем не могло себе представить прямую противоположность, это великодушие принесло германцу в течение его истории тяжелое поражение: тогда, когда он начал удивлять Рим, в более новое время, когда он проводил эмансипацию евреев и тем самым придал яду равноправие со здоровой кровью. Первое страшно отомстило в войнах против еретиков, почти отбросив Германию в пропасть, второе мстит сегодня. Отравленное тело народа находится в тяжелейших конвульсиях. И все еще обе враждебные нам силы взывают к великодушию тяжелораненого, взывают к его "справедливости", проповедуют "любовь" ко всему "человеческому" и стараются окончательно разрушить любое сохранившееся сопротивление характера.

Полная победа этой "гуманности" будет иметь те же последствия, что и когда-то победы Малой Азии над Афинами и Римом, когда она, будучи смертельным врагом этрусско-пеласгийско-сирийской культуры, стала, напротив, главным представителем этих сил, когда погибли бывшие ценности Древнего Рима. Уже тогда, путем физического разложения и проповеди единого человечества и любви. Учение о любви даже в самом лучшем своем проявлении не было силой типа, а было силой, расплавляющей сопротивление.

Сама Церковь как форма воспитания не могла и не имела права знать любовь, чтобы сохраниться и действовать далее в качестве типо-образующей силы. Но она могла осуществлять при помощи любви политику силы. Если сознание личности, идея обороноспособной чести и мужского долга превратились в смирение и полную любви преданность, то мотив сопротивления силе, которая организует этих верующих и управляет ими, сломлен. "Одно стадо и один пастух". Это в дословном понимании, как это и требовалось, было объявлением войны германскому духу. Если бы эта идея победила бы полностью, то Европа сегодня представляла бы лишь толпы, насчитывающие многие сотни миллионов человек, управляемые при помощи культивируемого страха перед чистилищем и вечными муками ада. Борьба этих людей за чувство чести была бы парализована "любовью", а оставшиеся лучшие представители были бы поставлены на службу "гуманитарной"

благотворительности, "милосердию". Это является состоянием, к которому римская система стремилась, должна была стремиться, если она хотела вообще существовать как таковая и как духовная и политическая власть:

Я не собираюсь здесь описывать историю догм, а хотел бы только представить последовательную систему (что касается еще сущности), которая способствовала тому, что пробуждающийся нордический человек на долгое время вступил в тяжелые душевные конфликты. Или он покоряется ей полностью (как порой в средние века), или он принципиально и сознательно отвергает ее на основании эмоций. В первом случае достигается на короткое время внешнее единство, которое в силу своей невозможности должно лопнуть, как показывают сражения от Видукинда до Деллингера. Во втором случае - путь свободен для истинной органичной культуры и истинной формы веры, соответствующей крови и типу. Последние столетия проходили под знаком лишенного стиля компромисса, который не касался основных вопросов мировоззрения, а касался только соотношений организационных и политических сил.

Показательным для римского христианства является то, что личность Создателя по возможности исключалась с тем, чтобы на ее место поставить церковную структуру господства священников. Иисуса хоть и объявляют высшим и святейшим в качестве источника всей веры и всего благословения, но только для того, чтобы представляющую его Церковь окружить сиянием славы вечного и неприкосновенного. Потому что между Иисусом и человеком встает Церковь и ее представители, утверждающие, что путь к Иисусу идет только через Церковь. И поскольку Иисус пребывает не на земле, то человек должен иметь дело именно с этой Церковью, которая "уполномочена" навеки связать или отпустить. Использование созданной однажды веры в Иисуса Христа ("господствующего Христа", как говорит автор Гелианда") для политики власти союза священников, обожествляющих себя, также составляет сущность Рима, как это было под другим именем сущностью политики жрецов в Египте или в Вавилоне и Этрурии.

Чтобы подкрепить тезисы и распоряжения, защищающие власть мужского союза священников, была использована великая диалектика благочестивых мужей, которые относят все церковные распоряжения 1500 лет к Евангелиям, но подчеркивают, что Церковь одна имеет право издавать действующие для всех непогрешимые тезисы. Церковное христианство католической формы и протестантской разновидности представляют собой историческое явление. Начало и конец его

четко просматриваются. Постройка завершена, все балки закреплены, все догматические указы находят свои "обоснования". Теперь наступила стабилизация. Можно, таким образом, говорить о структуре без боязни неправильно истолковать еще устанавливающееся живое явление в его движущих силах.

Д-р Адам, ведущий основоположник католицизма уверяет: "Католицизм не следует просто-напросто идентифицировать с ранним христианством или тем более с посланием Христа, так же как и взрослый дуб с маленьким желудем"*. Здесь публично освященная заносчивость Церкви (произведение имеет "разрешение" на публикацию) над Иисусом высказана без обиняков, и все дальнейшее прославление Христа служит, как говорилось, только тому, чтобы возвысить власть Церкви, а не "послание Христа" - "маленького желудя". Церковная служба полностью находится в руках священника, который путем наложения рук становится представителем апостольской власти. Для обоснования этого учения приводятся слова Христа к Петру, где он называет его скалой, на которой он построит свою Церковь. Тот факт, что эти слова древнего текста значительно позже были фальсифицированы верным слугой Церкви**, не мешает им, конечно же, доказуемо искаженный тезис неустанно повторять во всем мире как послание Христа. "Когда католический священник проповедует слово Божие, то проповедует не просто человек, а сам Христос". Этим самообожествление священника поднимается до догмата веры, который, может быть, повышает самомнение во взглядах, что, если где-либо личность вождя подняла бы "собственное бедное "я" до носителя послания Христа", Церковь срочно предаст его анафеме: "И она провозгласила бы эту анафему, даже если с неба сошел бы ангел, который учил бы иначе по сравнению с учением, которое она получила от апостолов" (Адам).

Последнее исключение человеческой независимости в пользу схематической службы происходит в таинствах: "священная милость возникает не в результате личностных нравственно-религиозных стремлений принимающего причастие, а напротив благодаря объективному исполнению самого культового символа. Это способствует уничтоже-

* Адам. "Сущность католицизма". 1925 г.

** Это место (Маттеус 16, 18-19) характеризуется само, как довольно неуклюжая из многих благочестивых фальсификаций, так как несколькими стихами позже Иисус называет того же Петра сатаной, который хочет подняться над ним. Аналогичные высказывания делает Иисус Маркус 8, 30 и далее. И на основе такой однозначной характеристики, предательстве, которое Иисус и предсказывал, он хотел создать Церковь? Подобное требование аналогично публичному поруганию личности Христа. Мерке говорит в заключение: '"Историческое исследование, касающееся Иисуса, нельзя позволять фальсифицировать вечно; оно должно иметь конец" ("Четыре канонических евангелия". Ш. 320).

нию личности, ее никчемность провозглашается как "религиозный" тезис. В народе, который честь (личную честь, честь клана, честь рода, честь народа) не задумываясь ни о чем другом, в решительном действии, поставил бы в центр всей своей жизни, открытое провозглашение такого требования не могло бы пройти никогда. Это стало возможным только путем ловкой подмены понятия чести идеей "любви", сопровождаемой смирением и покорностью. То, что этот "культовый символ" был определен самим Иисусом, отмечается лишь в форме небольшого указания, при помощи которого формируется беззаботность истории и создается "религиозное здание".

Теперь понятно, что эти четкие формулировки учения, нацеленного на магию, в таком резком изложении в Европе, даже после отказа от чести как руководящей идеи, не могли быть осуществлены. Обусловленные кровью обычаи нордического человека и его рыцарский способ мышления невозможно было истребить даже огнем и мечом. Так Церковь подошла к включению предписанных народных символов в готовую уже так называемую систему "до древнего христианства". ("Церковь была уже здесь - согласно замыслу, готовая прорасти, потенциально - до того (!) как Петр и Иоанн стали верующими" Адам.)

Вера в Вотана (Одина), хотя и умирала, но священные рощи, где поклонялись "Вотану", оставались целью германских паломников. Уничтожение всех дубов Вотана и все проклятия, направленные на древнюю веру, не помогли. Место Вотана заняли христианские мученики и святые, например, святой Мартин. Плащ, меч и конь были его знаками (то есть символы Вотана), рощи, где почитали бога меча стали, таким образом, местами пристанища святого Мартина, святого воина, который до сих пор почитается немецкими паломниками (сравни Швертслохскую капеллу). Святой Георгий и святой Михаил также являются получившими новые имена образами древненордических существ, которые при помощи такого "крещения" попали в сферу управления римской Церкви. "Чертовка" - госпожа Венера - превращается в святую Пелагию; из Донара, бога грома и облаков, получается охраняющий небо святой Петр; характер дикого охотника Вотана получает святой Освальд; и на капителях, и на работах по резьбе изображается раздирающий волка смерти освободитель Видар (например крестный ход в Берхтесгадене), который хочет спасти Одина, проглоченного волком Фенриром. Сравнение с Иисусом лежит на поверхности. Даже благочестивый Храбанус Маурус, самый просвещенный теолог Германии VIII века, позволяет Богу жить в небесном замке. Это представление, уходит корнями не в Библию, а в древнегерманский героический эпос.

1-го мая древняя Германия праздновала Вальпургиеву ночь, начало двенадцати освященных ночей летнего солнцестояния. Это был день свадьбы Вотана с Фреей. Сегодня, 1-го мая празднует свои именины святая Вальбург, тогда как все обряды, как волшебство, колдовство были Церковью изменены, и таким образом, символика природы была преобразована в восточную демоническую нечистую силу.

В Регенсбурге (доминиканская церковь) хранится кубок, "скорлупа кокосового ореха на позолоченной медной ножке, из которого пили только в холодный Иванов день". Это было древней формой освященного вина для причастия (которое подавалось Церковью еще в XIII веке в обоих видах 27 декабря на празднике зимнего солнцестояния). Это "питье за любовь" и счастье в день святого Иоанна Баптиста, за святого Мартина и святого Стефана - все это древние обряды. Благочестивый католик Иоанн Непомук Зепп говорит: "Кубок Христа Рим отобрал у мирянина, древний языческий кубок отнять у себя народ не позволил".

Вместе с обычаями менялись песни и изображения. В священной книге от 1488 года мы видим изображение святого Освальда. Он сидит на троне в королевском платье и короне. А вокруг него летают оба ворона Вотана. Только пальма и пастуший посох являются христианскими атрибутами. Под именем Освальда Один почитается и сегодня, и имеет, например, церковь в Траунштейне, а также святые места на Нижнем Рейне, в Голландии, Бельгии. Даже легенда о святой печали восходит к образу Одина, как его представляет нам Эдда, так как Один, раненный копьем, провисел девять ночей на "качающемся на ветру дереве". Образ бородатого распятого мужчины (Один, Донар), который тому, кто обращается к нему с мольбой, бросает золотой башмак, возвращается на многих старинных картинах и в качестве мотива во многих песнях. От этого образа возникла, не совсем понятно как, женская святая печаль Церкви.

И Церковь должна была соблаговолить посадить своих святых на горячих коней, послать их, размахивающих копьями и мечами, на борьбу с драконами и другими врагами, чтобы завоевывать честь и славу или вызволять плененных дев из когтей злодея. Колонны Рональда и святого Георгия являются примерами этого типа, и только постепенно они были заменены колоннами девы Марии: место символа чести занял символ "любви".

Нордические боги были образами света с копьем и сиянием вокруг головы, крест и свастика - это символы солнца и плодородной возрождающейся жизни. Намного ранее 3000 года до Р. X. нордические

народы, и это можно доказать, несли эти знаки в Грецию, Рим, Трою, Индию. Еще Минутиус Феликс выступает против языческого креста; пока, наконец, римская (Т-образная) виселица, к которой был прибит Иисус, не была переименована в этот языческий, теперь "христианский" крест, и не появилось языческое солнце или небесный крест как небесное сияние над головами церковных мучеников и апостолов*. Молния и копье являются символами господства. "Едущий верхом бог" с копьем появляется поэтому каждый раз обновленным на "христианских" каменных памятниках и изображениях: это был скачущий через историю христианства вечный странник Вотан. Разделенный на несколько образов этот бог живет и действует как святой Освальд, святой Георгий, святой Мартин, как всадник с копьем, и даже в образе святой печали проходит по католическим странам и еще сегодня невидимо как ''Воде" через души народа в Нижней Саксонии. "Пока жив народ, его боги бессмертны"**. Это была месть Вотана после его гибели. Пока не возродился Бальдур и не объявил себя спасителем мира.

Против этой первоначальной силы древненордических традиций, которые до сегодняшнего дня не смогли полностью уничтожить даже "Бонифаций" и его последователи, глубоко возмущались в Риме (а также в Виттенберге). Но не оставалось ничего другого, как образы других богов объявить христианскими святыми и таким способом передать их черты***.

* Мы сейчac переживаем рождение новой науки: толкования древнегерманской символики. Круг с четырьмя радиусами появляется в качестве небесного креста, т.е. и качестве проекции сторон света, деление на шесть частей к качестве точек летнего, зимнего солнцестояния и т.д. Эта символика космического типа представляет собой символику, которая будучи принята неосознанно, проходит сквозь целые тысячелетия, как следы того времени, которое изображало свою картину мира символами вместо букв: Отца Небесного, Рождение, Смерть и Вечность. Символы солнца являются фрагментами этой картины мира.

** А. Дитрих: "Падение античной религии".

*** Насколько планомерно проводилась эта политика показывают многочисленные папские распоряжения. Так, например, папа Григории "Великий" пишет Августину, "языческому" апостолу, который просит его совета но поводу обращения в другую веру: "Потому что в наше время (примерно 600 год) святая Церковь, конечно, могла многое с горячим усердием изменить к лучшему, остальное же она терпит, щадя его, но таким образом, что она часто зло, с которым она борется, подавляет именно этой терпимостью и недоглядом" (Веда I, 27). А 22 июня 601 года тот же папа пишет аббату Меллитусу. что если языческие храмы не были разрушены, их можно "преобразовать": "Если потом народ видит свои храмы не разрушенными, он может от всего сердца отказаться от своего заблуждения... и соблюдать старые обряды на отведенных для э того местах". И по поводу допуска принесения жертв: "Если им внешне (!) полагаются такие удовольствия, то они легче смогут к своей впутренней радости приспособить свое сознание. Потому что очевидно, что речь идет не о том, чтобы отсечь строптивые характеры раз и навсегда, так как и тот, кто хочет подняться до высочайших вершин, добьется этого постепенно, а не рывками" (Веда I, 30, сравни с Т. Хэнляйн "Обращение германцев в христианство". Лейпциг, 1914 г. и 1910 г. I. 57 и 64).

Но праздники христианской Церкви падали на те же дни, которые праздновал древний народ. Был ли этот праздник богини плодородия Остары, который стал праздником Воскресения, или праздник зимнего солнцестояния, который стал днем Рождества Христова. Так католическая Церковь в основных формах Северной Европы была обусловлена и нордической расой. Гротеск этого факта заключается лишь в том, что из нужды она пытается сделать добродетель, а богатство духовной жизни приписывает исключительно себе. Совершенно серьезно церковный религиозный догмат насильственной веры заявляет, что любой национальный колорит имеет свое место в Церкви, любая набожность находится под ее покровительством; нигде "личная свобода религиозного выражения" не защищена так, как в католической Церкви (Адам). Это, конечно, полная противоположность всех фактов, ясно говорящих за себя. От "Бонифация" через Людвига Благочестивого, который стремился искоренить все германское, через миллионы новых истребленных еретиков до консула Ватикана, до сегодняшнего дня тянется единственная попытка насадить безжалостную духовно единую веру (унитаризм), распространить одну форму, один навязанный догмат Церкви, один язык и один ритуал для нордических людей, левантийцев, негров, китайцев и эскимосов. (Следует вспомнить эвхаристский конгресс в Чикаго 1926 года, когда мессу служили негритянские епископы.) Уже две тысячи лет против этого возмущается вечная кровь всех рас и народов. Как идея мировой монархии оказывает гипнотическое влияние на сильные личности от Александра до Наполеона, так и идея владеющей всем миром Церкви. И как первая идея когда-то подчинила своей власти миллионы, так и вторая в качестве идеи, в рамках влияния которой полного покорения не произошло. Поэтому и великие умы Средневековья рассматривали римскую Церковь, как союзницу или, по крайней мере, как помощницу в деле осуществления властных планов. Церковь же снова увидела в вооруженной "светской руке" средство для освобождения пути для своей идеи. Если проанализировать внутренние побудительные причины, то эта борьба по существу является борьбой за господствующее положение между тем, что считается метафизической высшей ценностью и высшей ценностью характера: любовью, смирением, самоотречением, покорностью или честью, достоинством, самоутверждением, гордостью.

Благотворительность. — Церковное сострадание. — Закон принудительной веры с отпущением грехов и его торговая подоплека. — Церковное заступничество как акт. — Папа как тип шамана. — Перенесение ответственности; неконтролируемая загробная жизнь. — Иезуитство: последствие римской системы. — Игнациус и бесчестное повиновение трупам; 26 марта 1553 года. — Иезуитство и пруссачество как несовместимые типы. — Тщетное возмущение Деллингера, Шульта, Штрассмайера. — Ватиканский собор. — Сущность Рима. — Великое дело Лютера: спасение от ламаизма.

Еще раз: в любви нуждаются и любовь культивируют только приверженцы и низшие ступени римской системы. Руководству, чтобы продлить свое существование и управлять сильными натурами, необходимы были блеск, сила, власть над душами и телами людей. Несомненно, этой системой была воспитана великая духовная жертвенность, что католическая Церковь с гордостью называет своим "милосердием". Но именно здесь, в самом прекрасном ее воздействии на людей, обнаруживается такое же сильное различие в оценке и в воздействии, казалось бы, одного и того же действия. Как милость Божья передается только через Церковь, так благодеяние и милосердие - это лишь дар Церкви несчастным, грешникам. Это очень хорошо продуманное привлечение морально надломленного человека с целью привязать его к центру власти и дать ему понять свою полную ничтожность перед Богом и одновременно его силу, представленную триумфирующей Церковью. Но в этом ходе мыслей отсутствует все, что мы называем рыцарством. Нордическому народу, воспитанному на понятии чести, следует внушать поддержку попавшему в беду со стороны общины не во имя снисходительных любви и милосердия, а во имя справедливости и долга. Это должно иметь следствием не раболепную покорность, а внутреннее выпрямление, не надлом личности, а ее усиление, т.е. возрождение сознания чести.

Сюда относится церковно-христианское сострадание, которое в новой форме возникло в масонской "гуманности" и привело в величайшему опустошению всей нашей жизни. Из догмата навязанной веры о безграничной любви и равенстве всех людей перед Богом с одной стороны, учения о "праве человека", несущего демократические, безрасовые, не имеющие национальных корней идеи чести, с другой стороны, европейское общество "развивалось" в защитника неполноценных,

больных, уродов, преступников и лентяев. "Любовь" плюс "гуманность" стали учением, разлагающим все жизненные заповеди и формы народа и государства и тем самым восстали против мстящей сегодня природы. Нация, в центре внимания которой лежат честь и долг, не сохранит ленивых и преступников, а исключит их. На этом примере мы видим также, что стремящаяся к единству безрасовая схема сочетается с нездоровым субъективизмом, в то время как спаянное честью и долгом социальное и государственное общество, хоть и должно из справедливости постараться устранить внешнюю нужду и поднять сознание ценности у каждого в рамках этой культивируемой воли, но и вынуждено отсортировывать непригодных по расовым и духовным признакам для нордической формы жизни. То и другое имеет место, если в качестве высшей ценности всего действия устанавливается честь, а в качестве носителя этой идеи - защита нордической расы Западной Европы.

Типичным примером того, как римская система использовала человеческие слабости в своих целях, является догмат навязанной веры об отпущении грехов. Для бедных "грешников" Церковь имела, по ее утверждению, полномочия от Иисуса Христа и святых "прощать от Его имени". Согласно "поручению Божьему" прощать или наказывать, она располагала по отношению к совершившему преступление правом Спасителя (африканец Тертуллиан был как раз тем, кто это учение о торговле сформулировал с применением множества юридических хитростей). Этот тезис попытались окружить множеством таинственных толкований, и на этом искуплении по доверенности построена целая философия, однако для того, кто умеет смотреть глубоко, его торгашескую подоплеку невозможно было скрыть. Торгашескую, как в отношении души, так и в отношении материи. Принципиально идея отпущения грехов сводится к арифметическому примеру, где Церкви дано право подставлять вместо неизвестных "X" и "Y" любые числа. Это является культивированием одичания характера и души совершенно независимо от внешних последствий, которые имели место примерно во времена Лютера, когда торговый представитель фуггеров постоянно сопровождал честного Тетцеля и забирал у него все полученные им деньги, потому что аугсбургский мелкий торговец не мог получить деньги с задолжавшего ему папы*. Догмат веры об отпущении грехов

* Много дохода oт отпущения грехов дал "святой год", придуманный Бонифацием VIII. Юбилейное отпущение грехов можно было получить только в Риме. Сначала нужно было отпраздновать 100-летие "Anno sancto". Затем юбилейные торжества начали организовывать каждые 50, потом 33, наконец каждые 25 лет с тем, чтобы чаще получать крупные суммы. Первый "святой год" (1300 г.) принес папе 200 000 иностранных и 15 миллионов золотых гульденов. В 1350 году Ватикан получил 22 миллиона, понятно, таким об-

был возможен лишь потому, что при его формулировке не была принята во внимание идея чувства личной чести. Он должен был далее сводиться также к подрыву существующего еще сознания чести и утверждать рабское мышление в качестве благочестивой сущности. При внешнем рассмотрении, немецкое возмущение этим позором вынудило римскую систему быть осторожнее при проведении в жизнь безобразия с отпущением грехов. Принципиально же оно защищается Церковью и по сей день, как право и благочестивое деяние (сравни воззвание по поводу всеобщего отпущения грехов от 1926 года). То, что это безобразие также восходит к "библейскому древнему достоянию", разумеется само собой. Тысячелетнее переориентирование целого ряда поколений на новый полюс - Рим - так сильно подействовало на ненордические низшие слои европейских народов, что это воззвание к расслоенному человечеству воспринимается им совсем не как позор, а как взаимопомощь "членов Тела Христова".

Аналогичное мышление, чуждое идее чести, объясняет форму церковного заступничества. На основании решения консилиумов в Лионе, Флоренции и Триенте большинством голосов было введено состояние очищения между жизнью с одной стороны, и вечным проклятием или вечным блаженством с другой стороны, и Церкви была дана власть путем заступничества приводить процесс очищения к хорошему концу. Если это учение лишить всех его покровов, т.е. принять его таким, как оно замышлялось, а именно, не как действительное заступничество и поминовение души умершего, а как акт, влияющий на движение души и после смерти, то мы будем иметь дело с обычной верой в колдовство, которой придерживаются и сегодня народы южных морей. С философской точки зрения догматы веры об отпущении грехов и

разом, почему через 33 года "в намять о прижизненном возрасте" Христа (как это объяснялось при втором сокращении периода) был введем лишь 25 летний перерыв: "из-за краткого срока человеческой жизни". Как видно, сама мученическая смерть Иисуса могла быть хорошим обоснованием торговых дел его "наместников". Чтобы получить еще больше денег, было введено открытие и закрытие ''золотых ворот" для "святого года": кто сюда вошел и оставил здесь свою лепту, мог освободить от всех грехов и своих друзей. В 1500 году Александр VI истратил постоянные доходы от юбилейного отпущения грехов на приданое своей дочери Лукреции. Каждое преступление имело свою твердую цену, при помощи которой можно было откупиться: убийство родителей, кровосмешение стоили дорого. Только атаки протестантов регулировали бесчинства. Затем отпущение грехов стало отправлением мистических обрядов (ношение лопаточной кости, привилегированные алтари и т.д.). Аналогичные торговые операции осуществляли низшие инстанции. Монастырь Монте Кассино имел, например, годовой доход в 500 000 дукатов, и к 1500 году охватывал 4 епископства, 2 княжества, 20 графств, 350 замков, 440 деревень, 336 имений, 23 портовых поселка, 33 острова, 200 мельниц, 1662 церкви! Один пример из тысяч. Сюда же относятся должностные нечестные сделки (отчисление огромных сумм на палию для папы), петровы деньги, деньги за лекарства и т.д. Жадные до денег не были такими страшными деспотами как "наместники" человека, царство которого находится не на этом свете.

эффективного заступничества (наряду со множеством других - от учения, связанного с лопаточной костью, до священных масел и чудодейственных реликвий) стоят на уровне мировоззрения, типом которого является колдун. Колдун, молитва которого вызывает или прекращает дождь, проклятье которого убивает, который заключил с богом (или богами) договор и может при помощи колдовских обрядов применить его (или их) ко всему или, по крайней мере, оказать на них влияние*.

Колдун как демоническая фигура так же мало нуждается в мышлении своих приверженцев, как и в их действии, свидетельствующем о сознании чести. Он должен быть последователен в стремлении обезопасить свою позицию, всеми имеющимися в его распоряжении средствами исключить и то, и другое. Он должен культивировать человеческие страхи и истерическую предрасположенность; он должен проповедовать ведьмоманию и демонизм; запретом, огнем и мечом он должен препятствовать всякому исследованию, которое может привести к другим результатам или и вовсе к освобождению от всей представляемой колдуном картины мира. Колдун должен бросить Роджера Бэкона в тюрьму как Галилея; он должен дело Коперника предать анафеме и пытаться уничтожить все идейные системы, которые стремятся утвердить честь, долг и мужскую верность - т.е. учения, обращенные к возвышенным личностям - в качестве сил, формирующих жизнь. Отразить попытку внедрения мистико-демонического мировоззрения колдуна в мировую политику, значит написать историю римских догм и Церкви. Рим, таким образом, умел не только обеспечить себе "представительство Бога" в глазах миллионов, но и, воздействуя на продолжающую развиваться веру в колдовство определенных слоев у разных народов, поддерживать также веру во всемогущество своих обрядов, исполняемых только священниками (например, отпущение грехов, соборование и т.д.), связанными с потусторонним миром. И одновременно папа умел уйти от ответственности за эту мистику. Другие учреждения подобного рода в зарубежных странах были в этом более последовательны. Приписывающего себе магические силы учителя и вождя

* Событие, которое внешне не вписывается в это произведение но которое имеет глубочайшее значение, может быть приведено для характеристики этого идейного направления. В праздник Тела Христова н 1929 году к Мюнхене на процессию внезапно обрушился сильный дождь с грозой. Монахи, монашки, церковные служители спрятали свои свечи н распятия под мышки и разбежались на все четыре стороны. После этого кардинал Фаульхабер, проповедуя в женской церкви, увещевал верующих не давать непогоде поколебать их веру, даже если Иисус Христос на этот раз не примет принесенную ему жертву... Таким образом Христос представляется существом, вызвавшем дождь, а попавшая под дождь процессия праздника Тела Христова - неудавшимся колдовским заклинанием! Слово колдовской философии - употребленное без какого-либо намерения обидеть - точно характеризует, таким образом, позицию римской Церкви.

"примитивного" рода убивают, если его жертвенные церемонии все-таки приведут к засухе или уничтожающему всё наводнению. Китайский император был богоподобным; как Сын Неба он пользовался уважением, но нес ответственность за процветание народа и государства. Папа же сделал для верующего в него человечества невозможным проверить его утверждения, переместив их воздействия из этого мира в потусторонний. (Если же лечение гипнозом удастся, то католические листки будут полны извещениями об этом, подобно тому, как они упрямо молчат о тысячах, покидающих безрезультатно места паломничества и чудодействия.) Поскольку не соблюдалась и не соблюдается мера в изображении ужасов ада - понятие, которого не знал благочестивый Ульфилас, для обозначения которого не существовало германского слова, - то Рим приковывает надежду запуганных миллионов к своим ритуалам и к своему магическому воздействию, не боясь опасности быть разоблаченным в результате эксперимента. И это средство в значительной степени способствует долголетию римской системы.

И хотя попытка околдовать мир не удалась, однако не полностью. Первоначальное техническое преимущество Юга над германской культурой, последовательное искоренение свободного, гордого и честного при помощи всех мыслимых союзов, умная фальсификация нордических обычаев, которые как таковые сохранились и получили лишь другое управление, все это сохранилось не без настойчивого влияния.

Последние выводы из римской системы сделало иезуитство. Последний камень в здание колдовской философии положил консул Ватикана. Здесь колдун на время исполнения своих обязанностей становился богом, непогрешимым богом. Иисус строг, воспринимается строгим и не в представительстве больше, а сам по себе. Сам по себе и представленный римской системой, увенчанной наделенным властью и называющим себя папой колдуном. "Библия Нового Завета является хоть и значительным, но вовсе не исчерпывающим поражением этих выполняющих все заветы Церкви апостольских традиций", - пишет снисходительно упомянутый современный основоположник католичества проф. Адам.

Иисус вытеснен, сирийско-этрусское суеверие же, которое вначале обвилось вокруг его личности, заступило на его место в качестве "апостольских традиций".

Римская догма вообще не включает в себя понятие чести в качестве проблемы. Она вообще должна была систематически исключать его из своих основных взглядов, которые требовали лишь подчинения. Однако школу по сознательному истреблению западноевропейской ду-

ховной жизни, несмотря ни на что проявляющейся повсюду, несомненно представляет собой орден, словно в насмешку названный "Обществом Иисуса": тип, который Игнатий хотел видеть в последователях Иисуса, является прямой противоположностью германской мысли и чувству. Какое влияние, наряду с древними институтами басков, на создание и организацию были наиболее существенными, об этом и сегодня спорят различные точки зрения. Хотя благочестивые "голоса от Марии Лаах" считают, что "сверхъестественное происхождение книжечки для записей упражнений" (Exerzitienbuchleins) "у разумных людей сомнения не вызывает", однако объяснить эту детскую попытку и подобные свежие произведения "божественным диктатом" трудно даже для священников. Можно доказать, что работы отца Гарсиа де Циснеро фон Манреза (Garcia de Cisnero von Manresa), правила бенедиктинцев и францисканцев оказали на Игнатия большое влияние, но и принципы масонских религиозно-политических тайных союзов, протянувшихся через Северную Африку до Испании, по-видимому, ему были хорошо известны, так как существует поразительное совпадение между мусульманскими орденами и принципами "Общества Иисуса". Мусульманские тексты учат: "В руках своего шейха ты будешь подобным трупу в руках стража мертвых". "Повинуйся своему шейху во всем, что он требует, ибо сам Бог повелевает его голосом"*. Игнатий в своем известном письме о послушании требует того же: слепого повиновения, рабского повиновения. Четкость слепого повиновения исчезла бы, если бы мы в глубине души вопрос о добре и зле хотели бы противопоставить приказу. Если это необходимо, приказ Всевышнего, "который также" необходимо выполнить, заключает в себе орудие слепого давления к повиновению, "не оставляя ни малейшего места для размышления". Это было 26 марта 1553 года, когда требование рабского повиновения было занесено в германско-западноевропейскую духовную жизнь в качестве открытого вызова. "Откажитесь, возлюбленные братья, - пишет Игнатий, - по возможности от вашей воли и пожертвуйте вашей свободой..." "Вы должны подчиниться некоему скрытому порыву, позволить увлечь себя жаждущей воле без каких-либо (!) исследований, делать то, что всегда (!) говорит всевышний..." В "конституциях" мы читаем: "Каждый должен быть убежден в том, что тот, кто живет в послушании, позволяя направить себя божественному провидению Всевышнего и уподобляясь трупу, который как угодно и куда угодно может быть

* Livre de ses appuis шейха Сп-Гиоуссм, в переводе М.Коласа. Подробнее у Мюллера: "Les origenеs de la Conipugniе de Jesus". Париж, 1898 г. Сравни также с Шарбонелем (Charbounel). "L'Origine Musulmane de Jesuiles".

отнесен и положен, или грифу ручки, которая служит тому, кто ее держит..." В своих правилах, которые Лойола присовокупил к "упражнениям", он еще раз потребовал "полного отказа от собственного мышления" и далее: "если что-то нашим глазам кажется белым, но Церковь определяет как черное, следует также считать черным". По-немецки: требуется подчинение независимо от того, считает ли исполняющий службу что-либо греховным или нечестным. Сюда относится и установленное ранее, ограничение, даже если оно и кажется сомнительным, и только тогда не следует подчиняться, если требуется совершить "очевидный" грех*.

Но эту откровенность, это мужество делать выводы из предпосылок римской системы даже самые усердные западноевропейские члены Церкви того времени еще не выносили. Даже римская и испанская инквизиции восстали против этого слишком ясного языка, со всех концов мира звучали протесты в связи с требованием бесчестия и раболепия. Дело дошло почти до общественного осуждения учения иезуитов, но хитрому Беллармину удалось - в интересах "единства Церкви" -его отмести". Требование Игнатия называть белое черным, если этого хотела Церковь, означало объявление святым отравление душ, было признанием права на уничтожение совести, было открытым возвышением лжи до праведного дела. То, что это учение, высасывающее у нас из мозга нравственность, не было проведено в жизнь полностью, тоже

* "Мемориал" мюнхенского иезуита толкует 35-е и 36-е правила о послушании: "Тот подчиняется вслепую, кто подобно трупу или грифу ручки, которые не чувствуют и не имеют мнении, подчиняется так, словно его собственное мнение так связано или некоторым образом полностью отключено (totum cеlipsatum), что он как-будто не может судить и видеть сам, а полностью приспосабливает к себе другое суждение, а именно суждение Всевышнего, и настолько полно и совершенно, что то, что думает и чувствует Всевышний, то же и ничего другого, чтобы он мог думать и чувствовать сам, и что это суждение (Всевышнего) является его собственным неподдельным н естественным суждением. Это представляет собой силу истинного самообмана и истинного самоослепления (ехсаеcatio), и приводится в действие она уже не своим, а чуждым движением" (Ройш. Архивные документы. Журнал по истории Церкви. 1895 г, XV. 263).

** Французский иезуит Юлиан Винсент (Julian Vincint), имевший мужество объявить еще в 1588 году письмо Игнатия еретическим, был брошен инквизицией тюрьму, а затем объявлен умалишенным. Благодаря любвеобильному попечению "последователен Христа" он умер на следующий год в тюрьме.

Тот, кто хочет проследить аналогичный случай жесткого порабощения честного человека в рамках сегодняшнего ордена Иезуитов, тому следует прочитать документы процесса по поводу борьбы немецкого иезуитского священника Бремера против генерала иезуитов и защищающего его против всякого нрава папы. Бремер, будучи признанным ученым, защищал строгие старые представления о нравственности, что в связи с неудобством вообще было запрещено. Но скромпый священник не дал запросто задушить себя подобно тысячам других и защищал себя на основании церковного права. Это имело следствием одно принуждение за другим, потом процессы против священника, потом его осуждение в Риме, причем он не былдаже выслушан. Бремер обвиняет генерала иезуитов и папу открыто в подделке документов. Оба были вынуждены в этом признаться... Счастливые времена инквизиции прошли, иначе бы Бремера давно сгноили в тюрьме. Подробнее у д-ра Ф. Эрнста "Папа и генерал иезуитов". Бонн, 1930 г.

не было заслугой доброй воли единоспасающей Церкви, а было заслугой силы сопротивления европейского духа и невозможности выжечь европейское сознание чести, даже в результате многолетних попыток сделать это.

Сегодня даже "продиктованные Богом" слова Игнатия уже нельзя объявить истинными, никто не отваживается в иезуитских школах открыто требовать слепого подчинения и отказа от чести. Но цель и путь к состоянию стада бездумных рабов явно обозначены. Делу уничтожения всякого чувства достоинства служат упражнения, которые держат в страхе силы воображения и волю, а также закабаление духовной личности при помощи гипноза сильной центральной воли. Тот факт, что Церковь не осудила учение о трупе, показывает, что у нее те же стремления, что и у ее инструмента, - "Общества Иисуса". И как сирийско-африканский орден собирался действовать во имя "величайшей славы Бога", так орден иезуитов "Ad majorem dei gloriam" целенаправленно работает над разложением нордически-германской Западной Европы и гнездится, естественно, всюду, где открывается рана на теле народа.

Здесь речь идет не о злой или доброй воле, а о неизменных ценностях характера. Игнатий был хоть и честолюбивым, но все-таки храбрым человеком, его система представляет собой переворот всех ценностей Европы. Как теоретический материалист может быть в личном плане хорошим скромным человеком (и здесь разница между верой и ценностью характера), так и Лойола мог стать символом бесцеремонной борьбы против духовности нордической расы. Оговоримся с самого начала: нет ничего более ошибочного, чем сравнивать упражнения Игнатия с прусской системой воспитания, как это часто происходит с целью завуалирования фактов. Более того, обе эти формы типо-образующего мужского союза представляют собой несочетаемые противоположности. Игнатий отменяет единообразную монашескую одежду, отказывается от преувеличенной аскезы, посылает своих представителей во все города ("организации"), дает им большую свободу в их внешней жизни. За это иезуиты жертвуют орден