Не надо из сказанного делать вывод, что мифология прямо рождается из языка, из его особенностей как средства общения. Скорее надо говорить о том, что существовало некоторое состояние внутреннего мира человека, из которого вырастают эта две обширные и чрезвычайно важные, главное - связанные друг с другом сферы культуры - язык и миф. Язык предоставляетмифологии определенные формальные средства порождения присущих ему структур и закрепления их. Одним из средств образования мифологем является метафора, в которой часто используется генетив. В этой грамматической форме выражается чрезвычайно большое количество различных отношений, центральным среди которых является отношение причастности, принадлежности в самом общем смысле. Формально генетив - разумеется в языках с развитой падежной системой, хотя и не только в них - может связать друг с другом самые далекие по своей сущности явления, достаточно поставить название одного в именительный падеж, а другого в родительный. Правда, во многих этих случаях мы будем иметь выражение реальной связи между явлениями, как скажем отношение между целым и частью (орган тела), некоторым множеством и его членом (член семьи), родства (сын такого-то), меры (литр молока) и т.д. Но в других случаях мы получим метафору, либо уже стершуюся, как "корабль жизни" или еще более привычную "колесо судьбы", либо свежую, как "кипариса безнадежность", "холмов холодная черта", "укор колоколов" (О. Мандельштам). И далее, пользуясь этим механизмом формально, то есть соединяя два произвольно выбранных существительных, одно из которых стоит в именительном, а другое в родительном падеже, мы можем создать некоторое подобие метафоры, точнее - метафору в формальном смысле, скажем, "настроение стула", "кокетство абажура", "ковер книги" и т.д."
|
|
Однако задумаемся над тем, что такое метафора. Теорий, в которых философы, лингвисты, специалисты в области риторики и поэтики пытались осмыслить явление метафоры и вообще переносного употребления слов, чрезвычайно много. Я придерживаюсь взгляда, близкого точке зрения американского философа, много занимавшегося философскими и логическими проблемами языка - Макса Блэка [16]. Он выделяет три точки зрения на метафору. Одна из них основана на представлении, что метафора представляет собой результат замены некоторого буквального выражения иным, когда "говорится одно, а имеется в виду другое".
Вторая точка зрения видит в основе метафоры сравнение. Когда мы про что-то говорим, что оно "вышло из берегов", то мы имеем в виду, что нечто похоже на реку в половодье, что произошло некоторое резкое, необычное расширение, увеличение по каким-то признакам обычно спокойно "протекающего" (еще одна метафора) процесса. Сам Макс Блэк продолжает мысль старшего своего современника Айвора А. Ричардса [92], по которому, метафора возникает тогда, когда читатель "должен связать" в мысли два предмета между собой, когда возникает взаимодействие двух мыслей, "бьющих в одну точку". Однако это возможно только тогда, когда автор метафоры и ее читатель обладают некоторой системой общих смыслов слов, употребленных в метафоре. Возьмем старую латинскую поговорку "Человек человеку волк" (М. Блэк приводит более простое выражение "Человек - это волк"). Чтобы понять ее, люди должны актуализировать те простые знания о волках и людях, которые известны всем, - причем актуализировать их вместе, с тем чтобы они переплелись друг с другом в одном предмете. Так, пишет М.Блэк, в связи с волком сразу возникает представление о диком, трудноприручимом, коварном, ненасытном, всегда находящемся в состоянии борьбы животном. И этот образ совмещается с представлением о человеке. Можно сказать и иначе, что представление о волке служит как бы фильтром, сквозь который читатель смотрит на человека, усматривая в нем все то, что он может назвать "волчьим". И здесь неважно, истинны эти знания или нет, важно, чтобы они были присущи всем, кому понятна эта метафора. Такова "интеракционистская" точка зрения на метафору, основанная на представлении о том, что значения двух слов, участвующих в образовании метафоры, интерактивны, они взаимодействуют. Основной упор здесь делается не на том, что автор метафоры использует уже существующие представления о человеке и волке, и не на общности представлений для многих, а на том, что автор таким образом располагает слова, что между связанными с ними представлениями некоторая общность возникает.
|
|
Макс Блэк и сам считает, что нет большого разрыва между изложенными точками зрения. Это, скорее всего, верно, ведь не всякая метафора создает некоторую новую общность между представлениями, связанными с употребленными в метафоре словами. В систему обыденных знаний, можно полагать, входит не только то, что отличает человека от волка, но и то, что их объединяет: что оба они животные, оба млекопитающие, оба хищники и т.п. Поэтому я бы смягчил позицию Блэка и описал бы метафору как механизм, который актуализирует по крайней мере два представления, две системы обыденных знаний о различных предметах, либо находя уже имеющееся в этих представлениях нечто общее для мыслимых предметов, либо создавая эту общность за счет особого употребления слов (в том числе используя конструкцию номинатив + генетив).
Понимая так метафору, мы не сможем обойти одну, уже упомянутую особенность мифо-магического мышления, его принцип, утверждающий связь всего со всем. Именно в силу этого принципа возможно появление представления о многих магических свойствах различных вещей. Почвой, на которой вырастает этот принцип связи между вещами, является возможность пережить - причем не на уровне логического рассуждения, а на уровне непосредственного чувственно-эмоционального переживания - значимость связи любых двух предметов, данных в одной, жизненно важной ситуации. В начале века один британский колониальный чиновник оказался в очень неприятной ситуации. После смерти королевы Виктории и воцарения ее наследника, чиновник, как и подобает верноподданному, сменил висящий над его креслом королевский портрет. И в это время случился неурожай. Туземцы стали его обвинять в магическом преступлении и заставили-таки восстановить портрет. Так портрет королевы метафорически связался с благоденствием племени, и, следовательно, его отсутствие могло быть связано уже с неблагополучными временами.
|
|
Но не только метафора выводит нас за пределы обычного, прямого употребления слова. Вот отрывок из "Поэтики" Аристотеля, где он определяет основные виды переносного употребления слов. "Переносное слово (metaphora) - это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии. С рода на вид - под этим я имею в виду [такие случаи], как "Вон и корабль мой стоит...", ибо "стоять на якоре" есть частный случай от "стоять [вообще]". С вида на род - [это, например] "...Тысячи славных дел свершены Одиссеем", ибо "тысячи" есть [частный случай от] "много", и поэтому [это слово] употреблено здесь вместо "много". С вида на вид - это, например, "медью вычерпнув душу" и "[воду от струй] отсекши безустальной медью": в первом случае "вычерпнуть" сказано вместо "отсечь": а во втором - "отсечь" вместо "вычерпнуть", потому что и то и другое означает "отъять". А "по аналогии" - здесь я имею в виду [тот случай], когда второе так относится к первому, как четвертое к третьему, и поэтому [писатель] может сказать вместо второго четвертое или вместо четвертого второе. Иногда к этому прибавляется и то [слово], к которому относится подмененное: например, чаша так относится к Дионису, как щит к Аресу, поэтому можно назвать чашу "щитом Диониса", а щит "чашей Ареса"; или, [например], старость так [относится] к жизни, как вечер ко дню, поэтому можно назвать вечер "старостью дня"..., а старость "вечером жизни" или "закатом жизни". Некоторые из соотносимых понятий не имеют постоянного имени, однако и они могут именоваться по аналогии: например, когда [сеятель] разбрасывает свои семена, это [называется] "сеять", а когда солнце - свои лучи, то это названия не имеет, но так как [действие] это так же относится к солнцу, как сеяние к сеятелю, то и говорится "сея богоданный свет"" [5, 1457b]. Впоследствии различные случаи переносного употребления слов получили разные названия вместо общего - "метафора", как это было у Аристотеля. Метафорой, как мы уже видели называлось употребление, основанное на найденном подобии или активном уподоблении, метонимией - переносное употребление слова, основанное на ассоциации по смежности, как у Аристотеля "щит Диониса" или "чаша Ареса", или как когда-то в транспорте человека могли назвать шляпой, поскольку он действительно в шляпе. Синекдохой же называется такое употребление слова, когда оно, будучи названием какой-либо части предмета, используется для обозначения всего предмета, как у Пушкина: "Все флаги в гости будут к нам", то есть "корабли с флагами всех государств прибудут к нам".
|
|
Наиболее изощренной в смысле использования метафор является так называемая скальдическая поэзия норвежцев и исландцев. Она настолько сложна, что современный читатель должен прямо-таки дешифровать ее, чтобы понять, о чем идет речь. Приведу одну, сравнительно простую из "вис" - произведение основного жанра скандинавской скальдической поэзии - с пояснениями М.И.Стеблин-Каменского [см. 97, С. 799]:
Ранен я был, но раньше
Сразил утешителя ворона.
Накормлены пищею Мунина
Были коршуны крови.
Острый клинок разрубил
Бедро у дробителя гривен.
Наземь врага повергнув,
Славу герой упрочил.
Утешитель ворона - воин, наверное, поскольку он поставляет ворону пищу - кровь. Пища Мунина: Мунин - это ворон верховного бога Одина, пищей его опять-таки служит кровь. Коршуны крови - вороны. Дробителъ гривен - воин.
Все эти и другие случаи непрямого употребления слов дают возможность расширения возможностей языка, который должен успевать за появлением новых предметов, представлений и понятий, у которых еще нет названий. Так возникает, а затем в результате частого употребления становится привычной, или как еще говорят - стертой, метафора "железная дорога". Различные способы сдвига значения, замена устоявшегося новым употреблением составляют не только сущность поэзии и один из механизмов ее развития, но и обогащают язык, а следовательно, разнообразят смысловую палитру нашего внутреннего мира и расширяют умственный горизонт человека.
Но не только в языке и в связанном с ним мышлении мы можем увидеть нечто подобное описанным выше тропам. Отношение заимствования и переносного употребления некоторых слов, выражений, иногда даже более сложных и крупных образований мы можем видеть и в других областях человеческой культуры.
Часты такие случаи даже в науке. Приведу простой пример. С давних времен известно такое явление как колебание. Это может быть раскачивающийся маятник или пружина. Представление о колебании содержит в себе механическое, то есть происходящее в пространстве, периодическое, то есть в принципе занимающее одно и то же время, повторяющееся движение. Оно имеет амплитуду, то есть некоторый размах (между крайними точками движения), частоту, то есть количество повторений (возвратов в одну точку) в единицу времени. Но вот это понятие колебания было перенесено на звук. Это был метафорический перенос, поскольку со звуком не все происходит так, как с механическим колебанием маятника. Основой для такого перенесения явилось представление о периодичности, многие же другие представления были переосмыслены в связи с тем, что звуковое колебание протекает в так называемой упругой среде. Новое перенесение понятия колебания уже в область электромагнитных явлений имело в основе представление единственно об их периодичности. Физики уже говорят о периодическом изменении состояния электромагнитного поля, не зная в сущности, что оно из себя представляет. Такому же переносу представлений из социальной философии (борьба всех против всех или борьба между различными социальными группами) в биологию мы можем приписать появление в учении Дарвина понятий внутри- и межвидовой борьбы за существование. Забытое сейчас учение Лысенко прямо переносило из идеологии и связанной с ней педагогики (формирование нового коммунистического человека) на ботанику (!) представление о воспитании, то есть сознательном и предсказуемом формировании у растения необходимых человеку свойств (скажем, морозоустойчивости у цитрусовых).
Сегодня мы не воспринимаем кино как некоторое чудо, как это было лет восемьдесят назад. Совершенно привычен для нас и такой, возникший в 20-е годы XX века и бурно развившийся затем чисто кинематографический прием, как монтаж. Монтаж в тогдашнем понимании - это некоторая значащая смена кадров. В 60 - 70 гг. некоторые ученые заметили сходство поэтических тропов - метафоры, метонимии и синекдохи - с тем, как сопоставляются друг с другом различные предметы, сменяя друг друга на экране или находясь в одном кадре. Скажем, если на протяжении нескольких кадров нам настойчиво показывают полного мужчину с тростью, то потом одна только трость в кадре - по смежности - вполне заменит нам этого толстяка. Появление только одного лица (части полного образа человека) метонимически заменяет целостный образ героя. Дождь на экране вполне может стать метафорой грусти, а в революционных или военных фильмах гроза часто являлась метафорической и символической заменой всяческих социальных и военных бурь.
Но и в других сферах культуры, а в особенности в отношениях различных сфер культуры мы можем также найти такие случаи переносов. Так возникают многие известные нам символы. Крест, если говорить уж очень грубо, является частью, одним из предметов сцены распятия Христа, и он символизирует собой не только эту сцену, но для верующего становится символом всего христианства. Здесь, как мы видим, дано метонимическое употребление креста. Христос на многих изображениях предстает перед нами в виде пастуха. Очевидно, что здесь выражена единая идея предводительства, дающая основу для такого уподобления. Представление из одной области культуры (скотоводства) перенесена на тонкую область религиозной жизни, выражая идею духовного водительства, заботы и любви.
Основой языка, как мы уже выяснили, является функция общения (в том числе и с самим собой). В этом процессе общения человек образует свой, уже осмысленный в языке мир. Вместе с развитием языка изменяется и мир человеческих смыслов.
Но язык меняется не только в своей содержательной части. В сущности язык существует только в процессе общения, в речи. (Фиксация языков в словарях и грамматиках начинается достаточно поздно.) И здесь становится важным то, в каких формах осуществляется общение, какие посредствующие явления лежат между двумя (и более) людьми.