Без социального пакета

В целом 80‑е годы в GE были отмечены целым рядом увольнений людей, которые не проявляли достаточного, по мнению Уэлча, интереса к тому, к чему должны были его проявлять. Парадокс заключался в том, что огромное богатство, накопленное высокопоставленными лицами за период роста стоимости акций, позволяло им устремить свои взоры в сторону Флориды, что было результатом неплохого вознаграждения, полученного от опционов.

В 90‑е (особенно в середине и в конце) не было ни одного человека из высшего руководства, кто оказался бы без шансов на успех, потерял бы привычное для него положение.

Выходное пособие, соцпакет получали люди, которые потерпели неудачу или же (как Гэри) не вписались в видение Джека относительно будущего компании. Никто из тех, кто не проявил страстной увлеченности или фанатичности в своей деятельности, не достиг больших высот. Я пишу не о драматической, театральной увлеченности – часто фальшивой и воспринимаемой как обман. Я пишу об активном поиске единомышленников среди коллег.

Лучшие, наиболее значимые и привлекавшие к себе внимание презентации из когда‑либо слышанных мною делали немногие очень тихие, не отличающиеся особой живостью люди. Сила их выступлений заключалась не в размахивании руками и не в драматических жестах, а в высоте мыслей, организационном подходе – своевременности подготовки и отточенности выступления – и, самое важное, в значимости того, чем они делились с коллегами.

Степень переживания за свое дело выражается не громкостью голоса или экспрессивностью выступающего, хотя это тоже не помешало бы хорошему оратору.

Мой друг Боб Нельсон, бывший вице‑президент GE и финансовый аналитик Джека, часто выступал и в «Бока‑Ратоне», и на собраниях членов правления. Джек говорил: «Впиши Боба в программу, пусть расскажет о базисных услугах или о каких‑нибудь финансовых или стратегических директивах».

Боб говорил в своей убийственной профессиональной манере, но то, о чем он должен был сказать, всегда имело огромную важность.

Я попытался припомнить, были ли случаи, когда Джек выступал с чем‑то, что его не волновало бы, но вспомнил только несколько таких.

Он вынужден был ежегодно обращаться к членам правления и генеральным директорам с просьбой о пожертвованиях для Комитета политических действий. Это была неприятная задача. Он не любил этим заниматься, но как CEO должен был убеждать группу высокооплачиваемых должностных лиц внести свой личный вклад в поддержку комитета – легального и законного средства, используемого GE для защиты своих интересов на политическом уровне в Вашингтоне или на уровне властей штата. Он делал то, о чем его просили, и получалось очень действенно. Это была своего рода рекламная пауза среди множества проблем и вопросов, которые его действительно волновали и о которых он должен был говорить.

Эта озабоченность ни у кого не вызывала сомнения – особенно в «Бока‑Ратоне». Посмотрите несколько фрагментов из его речей на закрытиях в начале 90‑х в «Бока» – предвосхищавших его самые важные выступления года. Мы использовали эти фрагменты, взяв их за основу при составлении письма CEO в ежегодном отчете, подготовку к которому начали по горячим следам уже через неделю.

О переменах:

«…Каждый из нас должен себя полностью изменить. Над нами с Ларри все время посмеивались по этому поводу: вы, два хвастуна, сами не стали бы следовать такому совету и стараться изменить себя – будь вы на нашем месте.

Но мы действительно изменились, слава богу, а если вы остались такими же, какими были три года назад, то вы не имеете никаких шансов.

Если за последний год в вас ничего не изменилось, вы ни на что не годитесь.

Вы видели, что произошло в 80‑х с теми, кто не пытался изменить себя. Им позволено было уйти».

О глобализации:

«Мы сотрем географические границы. Вы помните, что на всех наших собраниях, где мы безумно спорим и воюем, всегда обсуждаются вопросы о том, кого нам послать директором, например, в Даллас. И что слышим в ответ: „Пусть Гарри поедет. Они с Мэри всегда хотели попутешествовать. Их ничто не держит, они хотят поездить. И мы можем вполне обойтись без него здесь“.

Больше такого не будет. Мы будем отправлять за границу самых лучших и выдающихся менеджеров, как мы сделали в двух наших направлениях – реактивных двигателей и пластмасс. Это станет нормой: туда поедут лучшие, они будут говорить на другом языке. И географические барьеры будут уничтожены…»

Я сомневаюсь, что кто‑то еще из CEO получал такое наслаждение от работы и от жизни, как Джек. Он считал, что нет ничего лучше, чем быть CEO в этой огромной компании, которую он так любил.

Однажды (это было в 80‑е) я сидел напротив Джека у него в кабинете, и Розанна соединила его с кем‑то по телефону. Джек какое‑то время слушал собеседника, а потом ответил:

– Я действительно очень ценю ваше мнение обо мне.

Мне нравится заниматься тем, чем я занимаюсь, и я еще долго планирую проработать здесь. Ваше мнение ценно для меня, обязательно передайте это ему. Еще раз благодарю. –

Он повесил трубку, посмотрел на меня и сказал: – На кой черт мне быть министром военно‑морских сил?

– Если им никого не найти, то я могу, – пробормотал я.

И мы снова принялись за работу.

В понедельник утром сентиментально, как поклонница рок‑звезды, он рассказывал: «Мы были в пятницу в Белом доме, и Барбара Буш подошла ко мне и от души поцеловала!» Я добавил: «Хорошо, что вас, а не меня, Джек. Она прекрасная женщина, но я не нахожу ее особенно привлекательной».

Он посмотрел на меня неодобрительно.

Я поднялся на четвертый этаж в конференц‑зал и ждал, когда Джек закончит телефонный разговор с Тедом Тернером, находившимся в своем только что отремонтированном офисе, где двери со свистом закрывались нажатием кнопки, как в «Звездных войнах». Джек разговаривал так громко, что его можно было слышать по всему зданию, хотя двери в его кабинет считались звуконепроницаемыми, по поводу чего было много шуток.

Наконец двери раздвинулись, из кабинета вышел Уэлч.

– Как дела?

– Джек, вы серьезно думаете, что у вас звуконепроницаемые двери? Вы так громко разговаривали, что я слышал все, о чем вы говорили по телефону, – и я привел несколько фраз из разговора с Тернером, который, полагаю, хотел купить NBC или часть ее.

– Ро! – крикнул Уэлч. – Билл говорит, что через эти двери все слышно, вызовите кого‑нибудь посмотреть.

На самом деле ему было абсолютно безразлично, слышит кто‑нибудь его разговоры или нет.

Перед выступлением мы присели: на то, чтобы сосредоточиться, ему требовалось пятнадцать секунд. Вдруг Джек резко вскочил:

– Подождите. Я должен вам кое‑что показать!

Он помчался к себе в кабинет и появился со скромным хрустальным кубком, трофеем с чемпионата по гольфу в Сэнкати‑Хэд,[56]который привез неделю назад. На кубке было полно отпечатков пальцев, видно было, что все утро его передавали из рук в руки, трогали, восхищались. И вот Уэлч прижимает к груди этот рассадник бактерий и восклицает:

– Я просто схожу с ума!

Спустя несколько недель мне пришлось играть в своем гольф‑клубе с одним из гостей, которого обыграл Джек на том клубном чемпионате в Сэнкати‑Хэд. Он оказался гораздо лучшим игроком, чем я, и мы неплохо поиграли.

В понедельник я упомянул об этом мимоходом в разговоре с Уэлчем, когда мы работали над его выступлением. Джек оживился:

– В самом деле?! Вы с ним играли? Что он говорил обо мне?

Он был весь внимание. Пришло время его помучить.

– Он сказал, что вы играли хорошо.

– А именно, что он еще сказал?

– Сказал, что вы его обыграли.

– Мне это известно. Скажите мне, что он говорил! Не выдавливайте по капле!

– Да почти ничего. Он об этом много не говорил. Мы говорили совсем о другом.

Это была ложь. Мы говорили об Уэлче, о том, как хорошо он играл, какие делал удары, и прочем. Я просто не был расположен к тому, чтобы подпитывать его чрезмерный эгоцентризм.