Саша Черный

Мне приснилось, что я сам маленькая светящаяся фигурка в шахматной четырехмерной игре. И все время перелетал в прошлое, и после этого будущее изменялось. Сначала я, такой как сегодня, попал в тот самый лагерь, когда к нам приходил сталкер. Никто не замечал, что я уже почти взрослый, а все ребята были те самые, из далекого детства. И опять ко мне в палату пришли пацаны из старшего отряда и хотели меня побить, потому что я сказал, что мой отец Стрелок. Я выхватил автомат Калашникова и хотел их застрелить. Но автомат не работал. Вернее, он был как настоящий, но спусковой крючок у него нажимался свободно, словно держался на гвоздике, и выстрелов не было. Кто-то издалека заорал: «Сними с предохранителя!!!», а я не мог понять, как это снять.

А потом из автомата выпал магазин. Я понял, что автомат надо разобрать и собрать, и разобрал его. А когда начал собирать, мне не хватило деталей. Взрослые пацаны все стояли, ждали чего-то. Тогда я кинулся на них и стал бить кулаками. А они все не падали и не уходили. Потом я уже стоял на сцене, мы играли постановку про сталкера, и я должен был прочитать стихи «На пылающей палубе мальчик стоял», но на середине запнулся. И вдруг я понял, что я не могу читать эти стихи, что я же не Том Сойер! Это было очень обидно. Я всегда хотел узнать, что там дальше в стихотворении. Так и не узнал. Но все равно нас наградили поездкой в Зону.

А в Зоне я уже мог, не так, как малыш много лет назад, а как нынешний, прорваться и спасти отца. Он же скорее всего тогда еще не потерялся, а был где-то рядом, в Зоне. И когда мы приехали к Кордону, я сразу, никого не слушая, побежал по аэродрому и забрался в самолет. В кабине истребителя было тепло и удобно. Я почему-то знал, что это именно МиГ-29. Летный комбинезон был мне как раз впору, я левой рукой вдавил вперед движок тяги и рванул с полосы прямо в небо. Когда я набрал высоту, то понял, что не могу нащупать педали на полу, не доставали ноги. Самолет свалился в штопор и стал падать. Я дернул ручку катапульты, и все вокруг потемнело. Я понял, что мне надо долететь в другой шахматный год, в другое время, потому что этот ход был неверный. И ничего хорошего из него не получится, я не взял ни одной фигуры в будущем.

А потом я снова стал совсем маленьким. «Мой руки!» На меня кричали, но я тупо смотрел на кран, из которого струйкой текла вода, и не двигался. «Мой или выпорю!» На меня орал мужчина, и я не помнил кто. Я ничего не помнил, помнил только, что от слез ничего не видел вокруг, но руки мыть не хотел. Не хотел, и все! А потом я оказался в другом месте, и уже бабушка, не московская, другая, сказала, что попа у меня будет опять синяя, если я не буду слушаться. А потом я услыхал голос отца, далекий из-за стенки, — он громко разговаривал с кем-то и обещал, что больше никогда не привезет внука. Но мне почему-то все равно было обидно. Я был очень маленький, но уже знал, что часто будет так, что мне никто не поможет и не спасет меня, но все равно надо терпеть. И опять все потемнело. Опять неверный ход. И опять нужно ходить, хоть я потерял в игре уже много фигур.

Потом мы сидели с отцом на травке, недалеко от озера. Я смотрел на безобидных комаров-толкунцов над его головой.

— Папа, а на ракете можно полететь далеко? — спросил я, поправив летнюю кепку. Мама всегда следила, чтобы я не ходил без головного убора.

— Да проще простого, — беззаботно ответил он.

— А как ракета летает? — Мне очень хотелось увидеть настоящую ракету. — А ты видел, как в космос летают?

— Да, я видел. Я видел, как запускали последнего космонавта.

— А правда, что ракета так громко гудит, что потом все, кто был ближе ста метров, навсегда глохнут?

— Кто тебе такое сказал? — засмеялся отец.

— Это Костик из средней группы так говорил. — Тут я понял, что еще хожу в детский сад, но уже в старшую группу. И мне стало так грустно, ведь я еще такой маленький, и впереди будет много неверных ходов. Но эта мысль сразу куда-то улетела.

— Во-первых, те, кто стоит ближе ста метров, могут потом не только не слышать и не видеть, но и не бегать тоже. Ведь комическая ракета — это очень большой аппарат, и его реактивная струя очень мощная.

— А что такое реактивная струя? Это самолетная?

— Почему самолетная?

— Ну, ведь самолеты реактивные.

— А ракеты, как ты думаешь, какие? — Отец улыбался.

— Они такие… Межпланетные! — выпалил я, вспомнив, что именно так их называли по телевизору в передаче про полеты в космос.

— Ну, всякие бывают. А ты что — не знаешь, как устроена ракета?

— Ну… — Я протянул так безнадежно, что отец обнял меня, чтобы я не расстраивался.

— Вот смотри. — Отец достал из кармана блокнот.

В этом блокнотике ничего не было записано. Он был из листиков в клеточку, сшитых металлической пружинкой из тонкой проволоки. А в эту пружинку была вставлена маленькая шариковая ручка.

Отец нарисовал на бумаге трубку. У него так здорово получилось, она была как настоящая, а не просто плоская картинка.

— Вот смотри — это корпус ракеты, мы такую сами можем сделать. Внутрь нужно насыпать порох. Например. Потом надо, чтобы вот здесь была крышка с соплом. Это и будет реактивный двигатель.

— И от него и летит струя? — Я понял!

— Ну, в общем, да. А вот сверху, — отец пририсовал к трубке еще одну трубу, потолще, которая оканчивалась острым носом, — будет грузовой отсек.

— А что там? — Я даже хихикнул от восторга. Мне так нравилось строить ракету.

— Там будет парашют. Мы же не в космос ее запустим, она маленькая, да и терять ее жалко. Ракета взлетит высоко-высоко, потом сработает вышибной заряд, и раскроется парашют. Тут баллистическая посадка не получится… — Отец начал говорить непонятными словами. А у меня от этих чудесных слов кружилась голова.

— А как она запустится? — Я понял, что не все еще в этом проекте завершено.

— Ну, мы устроим дистанционное управление рядом с ракетой и подведем провода к пиропатрону. Сами спрячемся в блиндаже и оттуда по радио ее и запустим!

Перспектива пьянила меня, как запах горной фиалки у бабушки на окне.

— Папа, а когда мы начнем строить ракету? Давай сегодня? — с надеждой спросил я.

— Ну, скоро, тебе надо еще немножко подрасти! Ведь тут надо хорошо владеть инструментами.

— Когда я буду в первом классе?

— Ну… давай начнем с пятого! — предложил отец.

И тут вдруг я понял, что никогда никакой ракеты не будет. И даже если мы ее потом когда-нибудь построим, я никогда не буду так счастлив, как пять минут назад. Это будет не та ракета, которая была только что. И папы такого уже не будет.

Я вытащил из ящика с инструментами папину ножовку и даже попробовал отпилить от раскладушки, которая на случай гостей была спрятана в кладовке, нужный для полета ракеты кусок трубы. Отпилить не получилось, но поцарапать — да. Хотя царапину никто не заметил. Так с ножовкой в руках я опять и выскочил на игровом поле. Ничего я не могу сделать в прошлом! Не туда надо ходить, не туда. В прошлом нет ничего, только несбывшиеся мечты, рассосавшиеся обиды и не взлетевший истребитель. Надо пойти не туда! Надо перешагнуть, перешагнуть…

— ЦУП, вас слышу хорошо, к взлету готовы! — Я видел себя словно со стороны, но говорил я.

— Старт разрешаю, — раздался голос из наушников. Но на мне не было никаких наушников. — Марс-один, счастливого полета…

Я проснулся. И долго не мог понять, где же я. Не мог вспомнить. А потом вдруг все стало на свои места. Я был в подземелье бюреров. Видел все вокруг, несмотря на кромешную темноту, и не чувствовал запахов, несмотря на то, что знал, что в подземелье воняет. Рядом со мной сидел бюрер. Капюшон скрывал его уродливое лицо, и я не мог определить — куда он смотрит. И тут я услышал, так же, как слышал бюреров раньше, внутри головы: «Ты видел, ты знаешь теперь».

— Но ведь нельзя знать будущее, — прошептал я. — Ведь…

— Будущее надо делать. Иди вперед. И ты дойдешь.

Это было очень тревожно и грустно. И я улетел в спокойную темноту сна без сновидений.

Утром я проснулся первый, меня разбудил бюрер. Я вскочил, словно у меня в мозгу выключатель щелкнул. Рядом стоял знакомый карлик и что-то ворчал.

«Надо идти, утро, все идут», — сказал он, как всегда говорил, и пошел прочь. А я попробовал спросить так же, подумав: «А почему вас все так боятся?» У меня получилось. Бюрер ответил: «Детей никто здесь не обидит, ни своих, ни чужих». И пошел прочь.

Я разбудил остальных ребят и сказал, что надо идти. Они поворчали немного, но потом согласились. Тут в подземелье ни костра не разведешь, ни еды не приготовишь. Мы свернули пенки и палатку и пошли по галерее. Через несколько шагов вдруг поднялась страшная вонь, и мы перестали видеть в темноте. Понятно — то, что бюреры у нас в головах переделали, перестало работать. Ну и хорошо, не хотел бы я всю жизнь прожить, не ощущая запахов. Не зря ведь вчера, когда мы ели тушенку, она казалась ненастоящей, потому что ничем не пахла.

Солнце стояло высоко, значит, было уже позднее утро. Только сейчас мы сообразили проверить время — почти одиннадцать. Долго дрыхли. Юзик со своими ребятами почему-то сразу пошел по тропинке, даже не задумываясь, куда она приведет. Ему не понравилось в подземелье бюреров, да и обидели его там. Деревенские перли как танки, не обращая на нас внимания. А Юрка быстро захекался и стал тормозить. Только Ыду скакал, как заяц, казалось, у него сил больше, чем у нас всех вместе взятых.

— Юзик, хватит лететь, — не выдержал я. — Давай привал делать, надо и чаю попить, и поесть, и решить, что делать дальше.

— Вы, городские, все время не знаете, что делать, постоянно совещаетесь. Карта у тебя есть, значит, надо идти. — Юзик огрызнулся, но все-таки притормозил. — И привал будем делать, когда воду найдем. Надо жидкое есть, а то желудок ссохнется.

Так моя мама всегда говорила, надо есть, а то ссохнется. Они что, все сговорились? Но, конечно, он был прав. Мы шли по узкой тропинке через лес, и тут не то что воды набрать в котелок, костер развести было негде.