В финале третьей части трилогии «Король Генрих VI» главным героем событий становится младший сын герцога Иорка Ричард, получивший во владение герцогство Глостерское. Необычайно длинный монолог (III, 2, 124—195) насыщен метафорами, историческими и мифологическими параллелями, в которых раскрываются зловещие планы Ричарда Глостера, будущего тирана — узурпатора Ричарда III. В этот момент Ричард находится в состоянии крайнего раздражения, вызванного женитьбой короля Эдуарда на незнатной вдове леди Грен. У нее кроме детей от первого брака много братьев, которым достаются и земли и выгодные должности. С женитьбой короля для осуществления планов Ричарда возникли дополнительные серьезные препятствия. Поэтому Ричард начинает монолог проклятием — он желает брату прогнить до мозга костей, чтобы его бесплодное лоно не могло произвести наследника престола. Для того чтобы передать состояние Ричарда, Шекспир вводит несколько метафор: Ричард сравнивает себя с одиноким путником, заброшенным на остров; стоя на мысу, путник видит далекую землю и объявляет, что готов осушить море, лишь бы добраться до другого берега. Этой гиперболой подчеркнута неосуществимость замыслов Ричарда. Однако далее метафора, передающая душевное состояние Ричарда, рождает мысль о том, что его дерзкие замыслы осуществимы: он сравнивает себя с человеком, который заблудился в тернистом лесу, и, охваченный отчаянием, продирается через колючие ветви, стараясь отыскать путь. Ричард сразу же поясняет, что он может избавиться от мучений, только завладев короной,— в лесу нужно прорубить путь «кровавым топором».
|
|
Шекспир вводит в этот монолог Ричарда объяснение причин, породивших столь неистовое честолюбие: природа создала его уродливым. «Я в чреве матери любовью проклят» — говорит он. Упоминание о «необлизанном медвежонке» наводит на мысль, что Ричард в детстве не знал материнской ласки, слова «завистливый горб» объясняют рожденное завистью стремление Ричарда повелевать другими. Герой сравнивает себя со своими «учителями» в прошлом. По его мнению, в нем соединились способности таких знаменитых героев, как Нестор — мудрейший государственный муж, опытный политик, искусный оратор; Улисс— Одиссей, хитроумный и многоумный; Синон — хитрый лицемер, придумавший «Троянского коня», с помощью которого греки овладели Троей; кроме античных героев упомянут Протей — морское божество, умеющее, по представлениям древних греков, принимать любой облик — льва, дракона, пантеры, воды, дерева. Наконец, Шекспир заставил Ричарда назвать Макиавелли, потому что в глазах англичан XVI в. имя Макиавелли стало нарицательным для обозначения жестокого политика. Эпитетом «способный на убийство», или «убивающий», Шекспир поясняет смысл упоминания Макиавелли. Мифологические образы: русалка, увлекающая к гибели, василиск, убивающий взором, хамелеон, меняющий окраску,— дополняют список «союзников» и «учителей» Ричарда. В искусстве борьбы за власть необходимы хитрость, притворство, жестокость.
|
|
Метафоры и сравнения часто встречаются в речах поверженной королевы Маргариты. В бессильной ярости она называет победителей пиратами, которые дерутся из-за дележа добычи, отнятой у Ланкастеров. Ее проклятья, адресованные Ричарду, сопровождаются пророчествами: Ричард — этот «сын ада», «раб природы», «позор материнского чрева» — будет наказан, когда его грехи «созреют», его душу будет грызть червь совести, глаза, несущие смерть, не смогут спать, а если он заснет, то увидит мучительные сны. Маргарита предсказывает, что Ричард опасен для всех. Обращаясь к королеве Елизавете, она предостерегает ее:
На паука раздувшегося сахар Ты сыплешь, путаясь в его сетях. О глупая, нож точишь на себя! Наступит день — меня умолишь ты Проклясть с тобой кривую злую жабу!
(I, 3, здесь и дальше, перевод А. Радловой)
Метафора в этих словах вызывает противоречивые комментарии. Буквальный ее перевод: «Зачем ты сыплешь сахар на этого раздувшегося ("bottled") паука, чья смертельная паутина тебя опутывает ("ensnares thee about"),— «завлекает тебя в ловушку». Причастие "bottled" (от слова "bottle" — «бутыль»), обычно считают синонимом для таких определений, как "big-bellied" — «с раздувшимся брюхом», "swollen" — «распухший», "bloated" — «раздувшийся». Ни одно из них не передает тех ассоциаций,которые порождает слово "bottled". Второй раз оно встречается много позднее, когда королева Елизавета вспоминает о предсказании Маргариты.
Можно предполагать, что сравнение порождено самой бытовой деталью: когда кожаная бутыль (или бурдюк) переполнен» вином, она по форме напоминает насытившегося кровью жертв - паука. Отсюда обратная ассоциация: паук — тиран, раздувшийся от крови жертв, подобен переполненной бутыли. Вторая деталь - упоминание о сахаре — связана, вероятно, с тем, что сахар считался пищей паука. Однако возможна иная ассоциация: сахар вызывает брожение сока, бутыль вздувается от забродившего вина, поэтому если в кровь, которую высосал паук, добавлять сахар, паук еще больше раздуется. Подобные ассоциации согласуются с общим замыслом хроники: Ричарду в начале пьесы все уступают не только из страха, но и по неразумию. Он, совершая одно преступление за другим, превращается в кровавого тирана.
Маргарита предостерегает и Бэкингема, ближайшего помощника Ричарда Глостера:
О Бэкингем, ты пса остерегайся;
Виляя, он кусает, и укус
Отравленных его зубов смертелен.
(там же)
В дальнейшем все пророчества Маргариты сбываются, но в данный момент ее слова воспринимаются всеми как бред старой королевы, утратившей разум от горя. Образная речь Маргариты передает ее ненависть и отвращение и создает у зрителя сходное отношение к Ричарду, предвещая его будущие злодейства. Характерно, что более всего проклинают Ричарда в этой драме женщины — леди Анна, королева Маргарита, королева Елизавета, герцогиня Йоркская — мать Ричарда. Ламентации трех королев насыщены риторикой.
Суждения о Ричарде, высказанные его многочисленными жертвами, резко контрастируют с его самооценками. В его монологах сравнения с историческими и мифологическими персонажами возвышают его в собственных глазах, а некоторые метафоры в его речи используются для самооправдания. Например, он вспоминает о своих заслугах перед Йоркской династией: он был «вьючной лошадью», выпалывал в битвах врагов Эдуарда и тем обеспечил брату победу. Видя, что плоды достаются другим, он обвиняет плохое время: мир стал так плох, что вороны охотятся там, где не смеют орлы (1, 3).
|
|
Однако в речах других персонажей Ричард лишен всякого ореола героя, напротив, многочисленные прозвища и сравнения вызывают к нему отвращение: «порожденье ада», «лохмотья чести», «ядовитая жаба», «василиск», «адский пес». Уродливая внешность Ричарда преувеличена в его словах в целях самооправдания, а в словах его жертв — как способ выразить сильнее свое негодование и ненависть.
По замыслу автора, легенды о рождении и детстве Ричарда, рассказанные в хронике, призваны объяснить окружающим, как мог вырасти этот кровавый тиран. В трактовке образа Ричарда III Шекспир следовал оценкам, данным в сочинении Томаса Мора, который еще застал в живых очевидцев событии и убедительно восстановил черты характера Ричарда III. В повествовании Томаса Мора, как и в трудах других историков, преобладал этический подход к событиям правления Ричарда, несомненно оказавший влияние и на Шекспира.
Установлена идейная и стилистическая близость хроники тексту источника, главный источник — сочинение Томаса Мора «История Ричарда III», включенное в «Хроники» Холиншеда. Немалое сходство обнаружено и со стилем трактатов о «христианском» государе. К числу немногих сцен, насыщенных тропами, относится рассказ Кларенса о своем зловещем сне: Глостер столкнул его в поток, и Кларенс стал тонуть. Картина предсмертных мучений и всего увиденного в глубине настолько красочна, что тюремщик поясняет страшный рассказ объяснением происхождения страшных сновидений: «Печаль нарушает порядок времени, прерывает часы отдыха, превращает ночь в утро и полдень в ночь» (I, 4). Сон оказывается пророческим — убийцы, посланные Глостером, топят Кларенса в бочке с мальвазией.
Знаменитый монолог Ричарда о совести произнесен в момент, когда Ричард охвачен смятением и ужасом от увиденного им сна, где призраки убитых им людей предсказывают ему скорую гибель. Прерывистая речь, нарушение правил грамматики и синтаксиса, обилие риторических вопросов и восклицаний, ответов самому себе, психологически неожиданные для такого злодея самообвинения, картина грозящего ему суда, горечь от сознания, что он одинок, что его никто не любит,— все эти состояния героя завершаются метафорой, выражающей решимость сражаться до конца: перед битвой Ричард объявляет солдатам:
|
|
Да не смутят пустые сны наш дух: Ведь совесть — слово, созданное трусом, Чтоб сильных напугать и остеречь. Кулак нам совесть, и закон нам — меч!
(V, 3)
Буквально: «Пусть сильные руки будут нашей совестью, мечи — нашим законом». Эти образы отражают главное в его мировоззрении — убеждение, что в мире господствует сила. Это убеждение незадолго до появления хроники Шекспира звучало со сцены в прологе к драме Кристофера Марло «Мальтийский еврей», где выведен Макиавелли. Марло доказывал, что весь мир живет по законам Вараввы, т. е. везде правят выгода и сила. Однако многие моменты в хронике «Ричард III» содержат художественное опровержение подобного миросозерцания. Шекспир показывает, что совесть живет в душе у всех персонажей, даже у наемных убийц, а в проклятьях тирану звучит протест.
Особенность метафор и аллегорий в ранних хрониках — их связь с политическими темами, четкость и ясность ассоциаций, обязательные пояснения, введенные или в начале или сразу же после завершения метафорической картины. Многозначные, трудные для понимания тропы встречаются редко. Драматург как будто не доверяет воображению зрителей и стремится пояснить любое поэтическое иносказание.
В ранних хрониках метафоры слабо связаны с особенностями характера персонажа, возникают неожиданно, их появление далеко не всегда психологически подготовлено, словесные образы в основном иллюстрируют драматические ситуации и конфликты.
Сравнительно редко встречаются аллегории, причем соотношение абстрактных понятий или явлений человеческой жизни передано в них через описание явлений, взятых из мира природы или из жизни животных. Вообще в раннем творчестве Шекспира преобладают простые метафоры или метафорические картины, сохраняющие краски реальной жизни, помогающие понять и без того ясные мотивы поведения персонажей и их цели в данный момент действия. Более сложная роль метафор заключается в том, что они поясняют авторское отношение к людям и событиям — идейный замысел Шекспира, достаточно ясный сам по себе, обретает благодаря поэтическим тропам эмоциональную выразительность и оказывает этическое воздействие на зрителей.