2015-04-20
260
– Проклятье, Катарина, – пыхтит он.
Мое собственное неровное дыхание выбивается порывами. Пот стекает по вискам. Напряжение делает такое с человеком. Он удерживает меня так сильно, что мне не вырваться. Стискивает зубы и рычит:
– Борись со мной.
Ему нравится, когда я борюсь с ним. Это делает его счастливым. Так что я так и делаю.
Я делаю все, что Отец Роберт говорит мне. Он называет меня "моя хорошая девочка", даже несмотря на то, что я далеко не хорошая. Мне постоянно напоминают этот факт. Я стараюсь выбраться из его захвата, выдыхая:
– Я пытаюсь.
Он притягивает меня сильнее к своему телу:
– Не надо пытаться, надо просто делать.
Господи, пожалуйста, дай мне силы, которые мне нужны для борьбы.
Мне нужно бороться. Он будет разочарован, если я не буду этого делать.
Его тяжелое дыхание становится порывистым. Он сердит на меня, на отсутствие попыток. Одна рука сжимается вокруг моей талии, другая вокруг шеи. Я не подчиняюсь. Никогда.
Он захватывает мою шею, и я начинаю хрипеть. Давление на горло становится невыносимым. Отец Роберт делает это специально. У меня проблемы с людьми, которые касаются моей шеи. Он знает это. Я понимаю, что он делает: он вынуждает меня бороться.
Его уговоры срабатывают.
Мой гнев разрастается, медленно обжигая желудок, иссушая мои внутренности, я стала той, кем он хочет, чтобы я была. Рычание вырывается из моего горла.
Отец Роберт жестоко смеется:
– Вот так, Кэт. Разозлись, – я поднимаю колено и ударяю пяткой по его ноге так сильно, как могу.
Он ворчит:
– Черт, – его руки ослабевают на секунду, прежде чем он восстанавливает дыхание. – Хорошо.
Гнев кипит в моих венах. Я не хочу причинить ему боль. Я хочу убить его.
Обнажая зубы, я рычу в ответ. Мой локоть врезается ему в ребра. Он не показывает, что ему больно, только воздух со свистом вырывается из него. Мой гнев продолжает расти, перетекая в ярость. Тело сражается, голова мечется из стороны в сторону, я издаю животный рев.
А он смеется. Смеется надо мной.
Я взбешена. Мой гнев настолько силен, что тело дрожит. Внезапно, я хочу зареветь, чувствуя себя беспомощной, как торнадо, который заперли в маленькой коробочке. Он хватает меня за волосы, и я визжу, когда он сильно дергает за мой хвостик, губы задевают мое ухо:
– Используй то, что имеешь.
Мой мозг проясняется перед тем, как я открываю рот и кусаю руку, которая держит меня за шею, впиваясь зубами достаточно сильно, чтобы прокусить кожу.
Отец Роберт орет так громко, как может. Я чувствую его кровь во рту, и вместо того, чтобы испытывать тошноту, это питает меня, как бензин, вылитый в огонь. Удовольствие курсирует по моим пульсирующим венам.
Больше не смеетесь, да, Отец?
Я ухмыляюсь и облизываю губы, наслаждаясь металлическим вкусом маленькой победы.
Учитывая, что Отец Роберт ростом около 192 см и содержит в себе примерно 105 кг мышц, а я только 170 см и весом 63 кг, возможно, победа не такая уж маленькая.
Адреналин во мне начинает утихать, а с ним и гнев. Мое тело становится вялым и с трудом двигается. Отец Роберт чувствует это. Теперь я бесполезна для него. Он отпускает меня, кладет руку мне на голову и игриво отталкивает.
Я падаю на мягкий мат, пыхтя и сопя. Пот капает на пол передо мной. Прищурившись, смотрю на его суровое лицо.
Его некогда черные волосы, теперь с сединой, коротко подстрижены. Широкая грудь и плечи поднимаются с каждым вдохом. Черные тренировочные штаны скрывают длинные крепкие ноги, и он без обуви. Его темно-карие глаза сверлят мои. Если бы он не был священником, то Отца Роберта считали бы довольно привлекательным.
Не то, чтобы это не так. Я видела, как женщины смотрят на него. Конечно же, я не рассматривала его с этой стороны. Этот мужчина для меня самый близкий человек, фактически отец. Он скрестил руки на груди, и ворчит:
– Катарина, какого хрена это было?
Угрызения совести пронзают меня, и я опускаю голову.
Он вздыхает:
– Тебе нужно лучше стараться. Сегодняшнее занятие было ужасным. Отвратительным.
Мое дыхание все еще тяжелое, я поднимаюсь на слабые ноги и подхожу, чтобы встать перед ним.
– Мне жаль, Боб. У меня утром был выходной, – большие руки легли мне на плечи.
Он наклоняется, чтобы смотреть мне прямо в глаза:
– Прекрати думать о постороннем, Фурия.
Я киваю.
– Ты убьешь сама себя.
Киваю еще раз.
Он прав, в конце концов.
Его голос становится резким, когда он говорит:
– Если ты убьешь себя, то я найду способ воскресить тебя, чтобы самому прикончить.
Не могу удержаться от усмешки независимо от того, как сильно стараюсь:
– Мы не верим в воскрешение, Отец Роберт.
Он закатывает глаза и говорит:
– Очень смешно.
Обнимает меня за плечи и ведет обратно к моей комнате:
– Никаких занятий сегодня вечером, твой мозг перегружен. Выспись, и начнем завтра все сначала, – в его голосе слышно разочарование, и я не могу справиться с расстройством, засевшем во мне.
Соберись, девочка.
Я шепчу:
– Мне очень жаль. Я буду стараться лучше.
Когда мы подходим к двери в мою комнату, он поворачивается ко мне, наклоняется и целует меня в лоб:
– Я это знаю.
Его отеческая улыбка согревает меня. Я улыбаюсь в ответ, хоть и слабо.
– Бог в помощь, Катарина.
– И вам, Отец.
Секунду он колеблется в нерешительности. Наконец, берет мою руку и тихо говорит:
– Я позволил тебе быть неподготовленной в прошлый раз. Мы все почти заплатили за твою... Я имею в виду, мою ошибку. Это вновь не произойдет, дитя. Я обещаю.
Мои щеки сильно покраснели. Жар исходит от меня слабыми волнами.
Он должен был вспомнить это, не так ли?
Это не так, будто я не думаю о той ночи каждый день. Это не так, будто с тех пор я не потеряла сон из-за этого. Он, извиняясь, улыбается, а потом оставляет меня размышлять над этим.
И я размышляю.
