Для Ежей

Эта страница сделана для детей и подростков. Здесь собраны описания событий, происходивших с разными детьми. Имена, конечно, вымышлены, но сами истории - настоящие, взятые из жизни настоящих детей.

Их писали и обычные дети и те, кто очень хорошо помнит свое детство. Не надо думать, что это какие-то особенно несчастные дети из особо жестоких семей. Нет. Обычные дети. Обычные семьи. Обычные пытки. Да, именно пытки. Мы привыкли, что пытают только героев боевиков, шпионов, бандитов. Но прочитав то, что здесь написано, разве не скажешь ты, что это самые настоящие пытки? Пытки не шпионов и не предателей, а самых обычных детей. Таких как ты. И пытают их не спецслужбы, не тайные организации, а… их собственные родители, учителя, родственники. И не для того, чтобы вырвать государственные секреты, места явок, стратегические сведения, а … А собственно что? Для чего? Для чего все эти пытки? Вот над этим вопросом и предстоит задуматься – «Для чего все эти пытки?», «Нужны ли они?».

Вот определение слова «пытка», взятое из словаря:

1. Сильные физические страдания, доставляемые кем-либо, чем-либо.

2. Сильное нравственное страдание; мучение, терзание.

Прочитав истории, размещенные на этой страничке, спроси себя «Разве это не пытка?». А потом задай себе еще один вопрос «А разве мои родители не делают тоже самое?» И еще вопрос: "А мне это нужно?" И еще: "Не хочу ли я с этим бороться?"

Мне нравится называть "Ежами" тех, кто ощетинился против пыток в собственных семьях. Ежи - ласковые и симпатичные животные, стремительные и красивые, которые могут, если надо, ощетиниться и выставить все свои иголки против того, кто их мучает. Поэтому этот раздел будет называться разделом для Ежей. Ты тоже можешь присылать свои письма, и часть из них я буду размещать у себя на сайте, на некоторые мне захочется ответить, а некоторые могут так и остаться без ответа.

Я хочу, чтобы ты решил - стать тебе Ежом или остаться тем, кто ты есть сейчас - безмолвной жертвой.

Эта страничка, конечно, и для родителей. Очень многие родители считают, что они-то уж нормальные родители, не то что описанные тут. Но это может оказаться огромным заблуждением. Конечно, вы "всего лишь" заставляете ребенка одеть шарф, когда вам кажется что ему холодно, или "всего лишь" настаиваете, чтобы он доел обед до конца - все "ради его блага", конечно. Очень частая форма самообмана - не приказывать ребенку, а "просить", при этом вытесняя то, что твоя просьба воспринимается им как приказ, а невыполнение "просьбы", как он точно знает, будет иметь результатом ухудшение отношения к нему, то или иное наказание, пусть даже в мягкой, "интеллигентной" форме.

Многие обманывают себя тем, что, спрашивая ребенка его мнение о том - подвергается он насилию или нет, удовольствуются его ответом "конечно нет, у меня прекрасные папа и мама". Ребенок, выросший в мире тотального насилия, не представляет себе другой жизни. Он вырос рабом и в течение долгого времени может поддерживать и оправдывать это рабство. Но этому может прийти конец, и в итоге может оказаться, что ваш ребенок, отдав себе отчет в том, что над ним все же совершалось долгое, планомерное насилие, начнет относиться к вам соответственно - как к насильникам и, возможно, даже садистам. Для того, чтобы предоставить ребенку свободу по-настоящему, необходимо сначала показать ему, что такая свобода возможна, например в течение месяца каждый раз перед едой напоминать ему, что есть он может только то что хочет и только сколько хочет - тогда эта ясность постепенно найдет к нему дорогу и станет его ясностью, после чего другому человеку уже труднее будет оказать над ним насилие.

Подвергая ребенка домашнему насилию, заставляя его соглашаться безропотно со своими мнениями и требованиями, вы делаете из него раба и ставите его жизнь под угрозу. Неужели непонятно, что если некий мерзкий дядя скажет "деточка - ну ка пошли быстро со мной", то с ним безропотно пойдет именно та деточка, которую приучили быть рабом, подчиняться, не думать, не выражать своего мнения?

Мне 7 лет. Я на даче. Обедаю. Бабушка каждый день дает на обед большую тарелку макаронов с маслом или гречки с маслом, или рисовой каши с маслом. Тарелка – серая внутри, с трещинами и выщербинами, глубокая. Я сижу за столом, накрытым клеенкой. Эту клеенку мы сами вытаскиваем и кладем на стол каждый раз перед едой. Под ней – другая клеенка, затертая, под которой уже деревянный стол, но я его никогда не видела – видела только эту затертую серую клеенку с вроде бы голубыми маленькими цветами. Я не помню своего отношения к клеенке. Кажется, мне было лень каждый раз доставать верхнюю клеенку и расстилать ее по столу.

Я очень не любила этот гарнир – макароны с маслом, гречку с маслом и рисовую кашу. До него я обычно съедала большую тарелку супа (куриный, который я любила, делали примерно раз в 2 недели, чтобы не разбаловать, а остальные супы я не любила). Суп был или гороховый, или с рисом, или с макаронами. Суп обязательно ели с хлебом. После супа второе – котлета или кусок мяса или курицы с гарниром. Никогда нельзя было не есть суп, или съесть его не весь, или без хлеба. Я не могу выйти из-за стола, пока все не съем. Я ела медленно потому что суп был почти всегда невкусный и его было очень много.

Если не съесть за 10 минут, он становился холодным и покрывался слоем жира – суп всегда варили очень жирный. От жира меня тошнило, и я снимала верхний слой, но сверху всегда оставались плавать небольшие куски жира, оставались еще небольшие по ободку тарелки, и ложка покрывалась жиром, и я ела жирный суп из покрытой жиром ложки, стараясь не касаться его губами – чтобы не съесть. Когда я съедала суп, мне давали второе. Давали его тоже в большой и глубокой тарелке, бабушка клала всегда полную тарелку гарнира, добавляла сверху, утрамбовывала и еще раз добавляла. Когда я просила класть меньше, она шутила так: проковыривала ложкой в каше небольшую дырку и говорила «так она же с дырочкой». Еще говорила «дети должны хорошо кушать. Вот мы в войну недоедали, вы хоть поедите всласть».

Если в сковородке было несколько кусков и как-то оказывалось, что я их видела и просила какой-то определенный (поменьше!), бабушка говорила «выбирай! Но только этот.» и все взрослые смеялись. Если еду готовила другая бабушка, то еда была еще менее вкусная. Другие бабушки плохо готовили. Одна была почти слепая и всегда лила в суп очень много подсолнечного или сливочного масла и это было заметно. Когда мы жаловались, первая бабушка (баба Маша) говорила «ничего, просто Лена так приготовила, надо есть». Третья бабушка не помню что готовила, вроде бы что-то с рисом. Я никогда не любила рис и несколько раз просила мне его не давать. Но мне сказали, что рис – полезен, «не все же время есть макароны и гречку», и рис продолжали давать.

В гарнир, который был плотно утрамбован, клали сверху большой кусок сливочного масла и ставили передо мной. От сливочного масла меня всегда тошнило и рвало. Так как его считали полезным, мне каждое утро и полдник давали на хлебе большой кусок масла. Я кусала его, выплевывала, меня держали, чтобы не убежала – или баба Маша сидела очень близко ко мне, или меня сажали на руки. Если у меня были рвотные позывы, мне говорили «вот так, глотай, еще немножко, вот молодец». Давали запивать чаем, чтобы «легче проскакивало». Тогда я начинала дышать только ртом (перекрывала дыхание носом чтобы не чувствовать вкуса, быстро кусала и глотала). Если меня вырывало и я не успевала выбежать, мать или бабушка подставляли руку или тарелку, убирали за мной и я продолжала есть масло. Если успевала выбежать – рвало на клубничные грядки. Когда я смотрела на большой кусок тающего масла в гарнире, у меня начиналась тошнота. Я его размешивала, чтобы не было видно, но вкус все равно оставался – потому что кусок был очень большой. Когда я ела, меня тошнило.

Один раз я расплакалась и закатила истерику, не захотела есть второе с маслом. После этого бабушка несколько раз размешивала масло в еде так, чтобы я его не видела, но вкус все равно оставался и меня тошнило. Потом опять стали класть так, чтобы было видно. Обычно я съедала суп и мясо, и оставался гарнир, с которым я сидела очень долго. Я редко съедала его сразу потому что желудок был уже полный и меня тошнило – я не могла запихнуть туда сразу гарнир. Мне всего 7 лет, а мне накладывают столько же сколько и маме и бабушкам. Гарнир остывал и становился скользким, холодным. Самыми противными были серые холодные макароны со вкусом сливочного масла в большой тарелке. Если я начинала запихивать в себя еду, меня начинало тошнить. Я запивала ее водой со смородиной – чтобы еда легче входила. Иногда начинало рвать. Тогда я бежала к яме с компостом, меня вырывало, баба Маша говорила «ну теперь вымой рот и садись ешь». Т.о. я съедала свои макароны.

В семье всегда говорили «Светочка у нас очень долго ест, она одна такая, приходится с ней сидеть, ничего не успеваю из-за нее, трудно с ней». Если я долго сидела, за мной обязательно кто-то присматривал, чтобы не выкинула еду или не отдала кошкам, птицам. Когда я долго сидела, я ковыряла дырки в клеенке и за это меня ругали. Я помню, что всегда испытывала чувство вины – из-за меня бабушка не может работать, из-за мня пропадает еда, я очень капризная, я притворяюсь, что не могу съесть – лживая, испортила клеенку.

Несколько раз я просила перед едой дать мне огурец. Я очень любила огурцы с грядки. Но огурцы почти никогда не давали – только когда приезжали все родственники на выходные. Тогда я могла съесть один или даже несколько огурцов в день. В будни я собирала огурцы и баба Маша солила их и закатывала в банки, чтобы съесть зимой. Помидоры тоже никогда не давали и не покупали – на грядке они почти не росли, а те, то росли, закатывали в банки, поэтому летом я не никогда не ела вкусный овощной салат.

С хлебом была такая сит: я очень любила свежий хлеб, и черный, и белый. Каждые выходные нам привозили свежий хлеб. Но чтобы не пропал старый, мы сначала съедали старый, а потом «свежий», который к тому моменту тоже был старым. Иногда хлеб был настолько старым, что с него срезали плесень и давали нам. Свежий мог в то время просто лежать в буфете. Этот же хлеб мне давали с маслом на завтрак и полдник.

Когда я сижу за столом, мне очень скучно и плохо. Когда зовут на обед, я всегда стараюсь оттянуть этот момент на как можно большее время. Дольше рвать петрушку для супа, дольше нести ее, дольше мыть руки. Потому что я знаю, что после часа-двух сидения за столом и поедания невкусной еды мне надо будет идти 2 часа спать. Эти 3-4 часа жизни – самый неприятный кусок моего дня. Когда я просыпаюсь утром, я уже о нем вспоминаю, хочу побыстрей его вытерпеть, чтобы он побыстрей прошел.

Я не люблю свою бабушку и я не люблю свою маму. Я очень обижена на них за то, что они не обращают внимания на мои просьбы. Но что я могу сделать?

Взрослые надо мной издевались, пользуясь тем, что никто ничего им не мог сказать, тем что они сильные и всегда могли меня припугнуть ремнем или дать подзатыльник. Запихивать в себя еду – это невыносимо. И если я не могла больше мучаться и запихивать ее, взрослые кричали на меня, говорили, что я плохая.

Зачем мне есть так много? Почему нельзя есть вкусную еду, которая растет на грядке? Почему я должна есть тогда, когда мне скажут, а не тогда, когда я хочу? Почему взрослые считают, что мне надо есть тогда, когда они мне скажут, а не тогда когда я проголодаюсь, когда мой организм сам попросит? Почему я должна есть за столом – ведь мне всегда хотелось поесть на качелях, на полу, на чердаке, стоя или сидя на корточках или просто схватить кусок и побежать дальше? Вот объясните мне – что произойдет, если я буду есть не сидя за столом, а сидя на полу?

А в твоей жизни есть похожее?

Тебя заставляют есть невкусную еду, которую ты не хочешь есть?

Заставляют есть в строго определенное время, а не тогда, когда ты поносился и проголодался?

Запрещают есть то, что тебе нравится, чтобы не «перебить аппетит»?

Заставляли съесть «еще ложечку за маму, за папу»?

Должен ли ты приходить есть в строго определенное время?

Сердятся ли на тебя твои родные, если ты не выполняешь эти бессмысленные требования?

Ты не должен это терпеть. Это не «у всех так» и не «нормально». Скажи, что ты не будешь есть, и стой на своем. Ты имеешь право есть тогда, когда захочешь. Они не имеют права над тобой издеваться. Если тебя начнут бить или запирать, пожалуйся милиции, позвони в службу защиты детей, рассказывай всем соседям, как над тобой издеваются, но не терпи этого больше! Хватит – ты живешь для того чтобы получать удовольствие, а не терпеть пытки. Ты не раб и не вещь.

002.

Мне 18 лет. Шесть утра. Я собираюсь в институт. Я живу в одном городе, а универ - в соседнем, ехать до универа от дома два часа. Сильно хочется спать и совсем не хочется есть - до 10-11 утра обычно не хочется есть. Но мать заставляет съедать полную тарелку каши - потому что до вечера (пока не вернусь из универа в 4 вечера), еды не будет. Вместо того, чтобы хотя бы ту же кашу дать мне с собой в универ (хоть она и противная, я ее всегда не любила), мать заталкивала ее в меня утром. А потом я возвращалась домой очень голодная - денег мне давали только на проезд, днем не могла купить еду.

Тебе кажется, что как только ты вырастешь, то бесконечные наказания, одергивания, требования, приказы, пытки прекратятся? Как видишь нет. До тех пор пока ты живешь с родителями они так и будут навязывать тебе свою волю, свои глупые и необоснованные требования, шантажировать силой, или продавливать твое чувство вины, жалости к ним.

003.

Мне 7 лет. После обеда на даче я должна спать 2 часа. Когда сестре уже не надо ложиться спать (10 лет), меня кладут одну. Потому что после обеда нельзя бегать, даже лучше не сидеть, чтобы еда хорошо усвоилась. Меня кладут в комнату М и М садится или ложится рядом для того, чтобы проследить, сплю я или нет. Я притворяюсь что сплю, чтобы не разозлить М. Если я открою глаза, и М это увидит, она скажет сердито: «ты почему не спишь, а ну спи давай, паршивка». Мне стыдно, что я разозлила бабушку.

Я притворяюсь, что сплю так: закрываю глаза и изо всех сил стараюсь, чтобы веки не дрожали, не моргать, потому что М различает по морганию, сплю я или нет. Иногда я отворачиваюсь к стенке, подвигаю к стенке голову вплотную и открываю глаза. Если М перегибается, чтобы посмотреть, сплю я или нет, я успеваю их закрыть. Но я не всегда успеваю, и тогда бабушка говорит «а ну повернись сюда, и спи». Тогда мне больше не разрешают поворачиваться к стенке и я лежу оставшееся время с закрытыми глазами. Иногда я лежу лицом к стенке и она не смотрит, и я могу лежать с открытыми лазами 20, 30 минут. Обычно я так и делаю – поворачиваюсь к стенке.

На стенке – старый вытянутый зеленый ковер с изображением красной шапочки, деревьев, грибов, оленей и волка. Я рассматриваю его, считаю стежки, запоминаю, где какой гриб. Мне кажется, что я знаю этот лес очень хорошо. Для меня мучительно так лежать. Мне хочется хотя бы шевелиться на кровати. Чтобы шевелиться, мне надо или открыться – что я не сплю, или сделать вид, что я переворачиваюсь во сне, но бабушку очень сложно обмануть.

Обычно я сплю в пижаме, а под пижамой – трусы. Сверху – теплое одеяло. Зимой – ватное, летом – шерстяное или тонкое стеганое. Без него спать запрещается – ведь я могу засунуть руки в письку. Мне запрещается спать без трусов и пижамы и без одеяла. Руки я должна держать строго над одеялом. Пижама – толстая, байковая, с коричневыми и зелеными цветами. Я ее не люблю. Бабушка называет ее «пижамка», говорит «одевай пижамку и пойдем в постельку». В эти моменты я хочу чтобы бабушка куда-нибудь исчезла, чтобы больше мне не надо было жить с ней. После обеденный сон выдержать сложно. Но я знаю, после сна до полдника – целый час, и если не будет дождя и будет солнечно, я смогу выйти из дома на участок, побегать по нему, пособирать муравьев и улиток, поесть малины, пока никто не видит. Или поиграю сама с собой в настольную игру.

Это пытка! Я должна была лежать без движения 2 часа. Я должна была одевать неудобную одежду. Я слушала, как на меня кричат. За эти 2 часа я могла реализовать кучу радостных желаний, но я лежала и притворялась, что сплю. Зачем вообще спать, если я и так легко засыпала, когда уставала? Они начитались книжек, в которых написано, что надо спать днем, но кто писал эти книжки? Зачем спать больше, чем хочет тело? Ведь они видели, что я не хочу спать днем, и все равно заставляли меня! «не спать, так хоть полежишь». Но я не больная и не инвалид. Зачем мне просто лежать, если я хочу носиться? Почему я не могу читать или разговаривать и даже шевелиться? Почему я должна лежать укутанная под этими одеялами просто потому что взрослым холодно? Ведь мне не холодно! Я могла лежать вообще голенькая и мне не было холодно!

А у тебя было похожее?

Тебя заставляли, заставляют спать днем?

Заставляют одевать пижаму, майку, трусы?

Запрещали вставать, если ты не хочешь спать?

Говорили «не бегай, еда должна усвоиться»?

Заставляли лежать с закрытыми глазами?

Запрещали спать тогда, когда ты захотел потому что «потом не заснешь»?

Говорили «в твоем возрасте надо спать после обеда»?

Ты не должен это терпеть. Это пытка, издевательство. Может быть по-другому. Скажи, что ты не будешь спать, если не хочешь. Ты имеешь право спать тогда, когда захочешь. Они не имеют права над тобой издеваться и заставлять. Если тебя начнут бить или запирать, пожалуйся милиции, позвони в службу защиты детей, рассказывай всем соседям, как над тобой издеваются, но не терпи этого больше! Хватит – ты живешь для того чтобы получать удовольствие, а не терпеть пытки. Ты не раб и не вещь.

004.

Мне 6 лет. Я очень люблю грозу, мне интересно пялиться на то, как с неба падает такая куча воды и на молнию. Кто-то из взрослых пугал тем, что шаровая молния может залететь в окно, полетать и ударить меня, как было с одно маленькой девочкой. А мне не было страшно, даже интересно – шаровая молния прилетит ко мне в окно! Такой большой красный шар. Интересно, как он выбирает, куда ему лететь. Если он прилетит ко мне, значит, ему интересно у нас!

Любопытно, как вода попадает на крышу и скатывается в водосточные трубы прямо в бочки, и из бочек можно набирать ее и брызгаться, а можно подставлять руки под струю воды еще до того, как она попала в бочку. Когда идет гроза можно побегать по улице, намокнуть, а потом залезть в дом и играть в разные игры или посмотреть книжку – возникает чувство близости с дождиком, удовольствие от игры – совсем не такое, как если бы на улице было солнце, и предвкушение того, что гроза скоро кончится и я смогу выскочить на улицу, собирать слизняков и улиток, трясти деревья, воздух очень свежий после грозы и совсем не жарко. Или залезть на чердак и сидеть там тихо-тихо, смотреть в окно, ждать, когда шаровая молния наконец прилетит.

Нравится залезать в самый куст малины и отмахиваясь от капель, которые на меня летят со всех сторон, собирать ее в ладошку и есть, или играть в прятки, или ловить саранчу, которая после дождя наверное оглохла и легко дается в руки. После грозы хочется бежать в лес. Там всякие птицы и жуки вылезают откуда-то и начинают летать и жужжать. С деревьев и кустов летят брызги, а жуков больше всего на полянах с высокими цветами с белой шапкой – там можно поймать майского жука с зеленой спиной.

Но мне никогда этого всего не разрешали.

Во время грозы мне нельзя выбежать под дождь из дома на участок. А за калитку выходить мне нельзя никогда потому что я маленькая и меня могут украсть. Под дождем нельзя находиться, потому что я могу серьезно заболеть и придется долго лечиться, и потому что может пойти кислотный дождь и все волосы выпадут. Я боюсь, что они выпадут, стараюсь убежать из под дождя как можно быстрее. Дождь представляется таким зеленым, как будто ржавым. Бабушка и мама сказали, что я буду как памятники, которые стоят покрытые чем-то зеленым. Они такие потому что на них выпал кислотный дождь.

Если необходимо перейти из дома на кухню (это особый случай, например если гроза идет так долго, что уже пора идти ужинать), я одеваю большие резиновые сапоги, рейтузы или колготки, болоньевые штаны с лямками, тяжелый непромокаемый плащ, шапку. Надеваю капюшон, беру зонт и бегу на кухню. До кухни 30 метров. Одеть меньше вещей я не могу потому что простыну и могу тяжело заболеть.

Если я в доме, мне все запрещают. Я не могу выйт.и на крыльцо, потом что там опасно. Дождь там до меня не достанет, но молния может. Я не могу смотреть в окно. Все окна плотно занавешиваются занавесками из ткани, за которыми ничего не видно. Я не могу подходить к окну. Если бы мне разрешили подходить к окну, я бы хоть в щелочку могла посмотреть на улицу. Но мне разрешается сидеть только в середине террасы или в комнате, но не около окна. Бабушка обычно сидит рядом и смотрит, чтобы я не подошла к окну. На чердак лазить запрещает, потому что туда как раз может ударить молния, и еще я слишком маленькая, чтобы ходить на чердак.

Бабушка запрещает включать радио или телевизор потому что если антенна будет работать, в нее попадет молния. Еще нельзя включать свет. Если я брала книжку в полутемной комнате, у меня ее забирали – глаза испорчу. Так что читать я не могла, играть тоже – слишком темно. Бабушка сердится на грозу. Говорит «ну вот, теперь ничего нельзя делать». Я мечтала прийти в гости к соседям во время грозы – у них горел свет и был включен телевизор. Еще я один раз видела, как их сын Никита вышел на улицу без зонтика. Я очень завидовала Наташке с четвертого участка – она вообще могла делать что хочет в грозу. Зато я могла слушать как громыхает со всех сторон и как стучит по крыше. Бабушка охала, когда громыхало и говорила «ну и ну.. хоть бы в нас не попало.. ну и гроза». Я тоже стала бояться, что в нас попадет.

Когда гроза кончалась, можно было отодвинуть шторы и читать или играть. Бегать по участку было нельзя, в кусты – тоже потому что там мокро и я заболею. Слизняков и улиток обычно запрещали собирать потому что после них неизвестно что будет, надо долго мыть руки. Гадость! После дождя я сидела на террасе или в доме с открытой дверью и читала. На улицу выходила одетая в кофту, куртку, болоньевые штаны и резиновые сапоги.

Я всегда мечтала о выходных. В выходные приезжали дедушка, мама, папа и я могла спать только 1 час после обеда, и не так много есть, потому что когда папа отказывался от большой тарелки каши «с дырочкой», я сразу кричала «и мне много! И у меня отложи» и иногда бабушка откладывала! И после грозы несколько раз выбегала на участок. Иногда я жаловалась родителям, что не люблю свою бабушку, но они никак не реагировали.. Как-то сразу отвлекали меня от этого. В эти моменты мне казалось, что родителей я тоже не люблю.

Что это за ерунда – шаровая молния? Почему она должна была залететь ко мне в комнату? Почему я не могла играть под дождем? Почему я не могла пробежать под дождем в платьице? Почему не могла собирать и наблюдать за насекомыми и есть с куста мокрую вкусную малину? Почему я должна была часами сидеть в темной комнате и слушать причитания старухи, у которой плохо с головой, иначе она не выдумала бы всю эту ерунду?

А у тебя было похожее?

Тебя отвозят к бабушке на все лето?

Запрещают носиться в дождик?

Заставляют одевать кучу тяжелой сковывающей движения и жаркой одежды?

Запрещают трогать муравьев, слизняков, улиток, саранчу потому что «может укусить» или «неизвестно, что там за гадость»?

Это издевательство. Ты не должен его терпеть. Ты не заболеешь и не умрешь только потому что носился под дождиком. Улитки не кусаются и в муравьях нет никакой заразы. Нет таких кислотных дождей, от которых вылезают волосы или портиться кожа и молния не попадет тебе в голову. Не обязательно носить жаркую одежду, чтобы выйти на улицу. Ты имеешь право играть под дождем и смотреть на то, на что ты хочешь смотреть. Они не имеют права над тобой издеваться и заставлять. Если тебя начнут бить или запирать, пожалуйся милиции, позвони в службу защиты детей, рассказывай всем соседям, как над тобой издеваются, но не терпи этого больше! Хватит – ты живешь для того чтобы получать удовольствие, а не терпеть пытки. Ты не раб и не вещь.

005.

Мне 13 лет. Сегодня мать не пустила меня гулять - потому что я слишком долго мыла полы в доме. За это она наорала на меня и побила. Она хотела, чтобы я с сестрой вымыла полы к ее приходу. Побила полотенцем - это приемлемо. Хуже всего, когда бьет руками по спине и голове - удары у нее сильные. Или когда лупит своим лифчиком – пластиковые застежки на лифчике бьют очень больно.

Какая ей разница, закончу я их мыть на 5 минут раньше, когда ее еще нет дома или на 5 минут позже, когда она уже пришла? Что можно сказать о людях, которые из-за 5 минут начинают лупить своих детей, сажать их в тюрьму? А как еще называется то, что один человек, ограничивает свободу передвижения другого человека, помещает его под домашний арест? Сажать под арест может только государство и в только тогда, когда основания для ареста очень существенные.

А тебя наказывали домашним арестом, сажали в домашнюю тюрьму?

Тебя наказывали за мелочи, просто потому что ОНИ захотели тебя наказать?

А тебя били за то, что ты отказываешься быть их слугой или рабом?

Это пытки. Никто не имеет право сажать тебя в тюрьму за то, что ты не помыл полы или посуду, за то, что ты не выучил урок или не пошел на день рождение к противной тете или дяде, которого ты терпеть не можешь. Сажать в тюрьму тебя может только государство за нарушение закона. Если ты закон не нарушил (а ни в одной книге законов нет такого закона, что ребенок должен мыть полы точно тогда, когда его мать или отец этого хотят), то сажая тебя в тюрьму – они нарушаю закон.

006.

В 14 лет я сильно возненавидела свою мать. Она мне казалась человеком совершенно тупым, ограниченным, очень неприятным, который так же тихо меня ненавидит, но притворяется, что любит. Меня тошнило от каждого ее слова. Я ругалась с ней каждый день, говорила ей, чтобы она ко мне не подходила. Она орала, что у меня такой сумасшедший переходный возраст. Помню отчетливо одну ситуацию: я, отец и мать сидим на кухне. Отец как всегда поставил локти на стол и подпер руками нос (у него нос крючком и думает, что если будет направлять кончик носа вверх, то нос у него выпрямиться). Мать с презрительным, ненавидящим взглядом сидит возле окна и смотрит на меня.

Отец: ну что мы будем делать?

Я: а что?

Отец: когда ты с мамой собираешься мириться?

Я: не знаю, я не хочу с ней мириться

Отец: что так теперь и будете врагами?

Я молчу, испытываю ненависть, чувство долга что мне надо помириться, но я сильно не хочу.

Отец: она же тебе столько добра сделала, почему ты не хочешь с ней мириться?

Я: не знаю, не хочу. Я не хочу.

Дальше не помню разговора. Потом я ушла к себе в комнату – пришла мать, я занималась за столом. Она очень близко ко мне подошла и заискивающе сказала: «Ксю,… ты чего? Я купила фильм про лошадей. Сейчас с детворой будем смотреть. Пойдешь?». Я: «нет, я делаю уроки». Она ушла, я потом из чувства долга пришла смотреть кино. Мать сидела рядом с моими братьями (демонстративно любяще и заботливо), я села рядом, она стала меня прижимать, мне было противно. Я села на пол.

Отец не решал вопросы! Он просто заставлял меня делать так, как он считает нужным и правильным, он не искал эффективных решений и не хотел, не собирался меня понимать. В этой истории с ненавистью к матери, он ни одного раза не спросил меня в чем причина, почему я не хочу с ней общаться, не предложил какое-то время не общаться, он просто давил на мое чувство вины и долга и спрашивал, когда же я уже помирюсь с ней и у нас возобновиться картина идеальной семьи.

Мать в этой ситуации заняла позицию - ты сама виновата, это твоя проблема, что ты меня ненавидишь. Она ни разу не спросила у меня что случилось, не предложила поговорить без заискивания и неприятных проявлений "любви", она знала что у меня вызывает отвращение ее присутствие, но проявляла насилие - пыталась меня обнимать и т.п.

Я не помню, почему я вдруг стала ее так ненавидеть.

А в твоей семье тебя тоже заставляют «извиниться перед мамой» или «извиниться перед папой», даже если родители не разобрались почему вы поругались? Или даже тогда, когда ты прав?

Почему они заставляют тебя мириться и дружить с человеком, который тебе не нравиться?

Ты не должен просто поддаваться их давлению и просить прощения, если ты считаешь себя правым. Заставь их признаться, что это они не правы, опиши ситуацию, приведи аргументы в свою защиту. Стань самим себе адвокатом и заставь их тебя слушать. Пусть это будет настоящий домашний суд. Раз они хотят тебя обвинить, заставить тебя признать вину, пусть они приведут настоящие аргументы. Как на суде. Не принимай аргументы типа «Извинись перед мамой, она же тебя любит». Почему ты должен перед ней извиняться? Ты можешь сказать им тоже самое «Пусть мама извиниться передо мной, я же ее люблю». Какое же это доказательство вины? Представь, что на суде обвинитель говорит «Обвиняемый, признайте свою вину (что вы украли или убили) потому что судья вас любит». Смешно. В семье все то же самое.

В школе нас заставляли мыть полы. Мы были разделены на пары и раз в 2 недели оставались после уроков мыть полы. Если кто-то отказывался или забывал, его наказывали – писали замечание в дневнике, заставляли мыть полы еще один день, вызывали родителей, ругали на родительских собраниях.

Это же настоящая эксплуатация! Уборщицам за ту же самую работу платили деньги. Но уборщицы убирали только коридоры, спортзалы, холлы. А сами классы мыли дети, за которыми этот класс был закреплен. На нас просто экономили. Уборщице пришлось бы платить за эту работу, фиг бы она стала мыть это бесплатно. А дети будут.

Мне никогда не приходило в голову взбунтоваться против этого. Наоборот. Я относилась негативно к тем, кто забывает, забивает. Я считала это не справедливым по отношению ко мне и к тем, кто моет, а самих их лентяями, наглецами.

Еще нас выгоняли на субботники, на которых мы обязаны были убирать территорию. У нас была даже летняя отработка, где мы в зависимости от возраста должны были работать от 10 (в 5ом классе) до 25 (!) дней по 4-6 часов в день. Т.е. после 9го класса я помню, что в течении месяца ходила в школу и с 9:00 до 15:00 разбивала грядки, мыла окна, полола грядки и клумбы, таскали стулья из одного класса в другой, даже красила рамы и парты – это нам засчитывалось за 2 дня. Засчитывали за 2 дня, потому что это очень вредно – дышать краской, да еще такого низкого качества, которое использовалось в школе. Нас не предупреждали насколько это вредно и опасно (говорили словно между делом, что вообще-то это вредно), зато всячески привлекали внимание к тому, что за один день покраски нам засчитают 2 дня отработки.

А тебя в школе тоже заставляют бесплатно работать?

Заставляют тратить свое время каникул на бесплатный труд?

Тебя наказывают за то, что ты отказываешься быть рабом, за то, что ты отказываешься работать ничего не получая взамен?

Ты не должен это терпеть! Если тебя нанимают на работу, то тебе обязаны платить зарплату, с которой ты будешь согласен, которая тебя устроит. Хватит мириться со своим положением раба. Ты не раб. Если ты не хочешь работать бесплатно, то ты имеешь право не работать. И если тебя заставляют, угрожая силой или наказанием, или начинают уговаривать, пытаясь надавить на жалость, то необходимо проявить твердость, обратись в милицию, в организацию по защите прав детей в твоем городе, пиши письма в международные организации по защите прав детей. Не позволяй себя угнетать.

У нас были отработки с мытьем окон и покраской парт и стульев.

Все парты выносились на улицу и мы там их красили, считалось что это менее вредно, чем красить в помещении. Но через пару часов я почувствовала сильную тошноту, кружилась голова. Я без спроса пошла на другую сторону школы (обошла здание), при этом были зрительные галлюцинации. Помню, что дошла с трудом, почти ничего не видела, легла на траву и даже там мне казалось что чувствую запах краски.

Когда вернулась, сказала, что больше красить не буду – ни сегодня, ни вообще, т.к. мне плохо от краски, помню подавленную злость учителей и других учеников. Думаю, они считали, что я придумываю чтобы отмазаться. Красить меня больше не заставляли.

Только в сентябре-октябре деревянные полы были свежевыкрашенны и мыть их было более-менее удобно, потом краска облезала и в проходах дерево становилось стесанным, торчали острые зацепки, тряпка все время за них цеплялась и иногда были занозы в руках. Краска тоже красилась – вода и руки были рыжие. Кожа на руках была потом противная, сухая и воняла. Дома отмывала мылом.

Когда учителя не смотрели за нами мы просто разливали воду и развозили ее равномерно тряпками. Когда смотрел учитель – он заставлял не менее трех раз менять воду в ведре, помню один раз он орал и таскал за шиворот мальчика, который уже домывал пол. Учитель заметил, что вода настолько грязная, что понятно, что мальчик ее не менял.

А тебя заставляли заниматься опасной для здоровья работой?

Предупреждали о последствиях, которые может оказать на организм эта работа?

Как, интересно, Минздрав РФ отнесется к тому, что тебя заставляют красить, вдыхая отравляющие вещества.

Каждое лето с рождения и до 20 (!) лет мать заставляла меня ездить летом в деревню к ее родителям на 1 или 2 месяца. Ее отец был начальником – алкоголиком, его каждый день привозили и выносили из машины, а утром увозили. Иногда он валялся у крыльца или калитки. Ее брат тоже был алкоголиком, приходил домой пьяный и орал, ругался с матерью или валялся в квартире. Ее мать - глупая жадная баба с 3 классами образования, которая закупала запасы всего – сахара, муки, тканей, подушек, одеял, круп, одежды, посуды, ковров и т.д. Их большой дом был полностью завален разными продуктами и вещами, которые десятилетиями не выбрасывались. Свободными были только узкие проходы к телеку и кроватям, к столу на кухне.

Бабушка никогда не убирала в доме, и когда мать приезжала у ней, то весь месяц разгребала завалы, мыла, скребла, делала ремонты, ругалась с матерью, иногда дралась, чтобы та разрешила ей выбросить какой-нибудь пустой пузырек. Меня мать тоже заставляла убирать этот дом с ней, что я и делала по несколько часов каждый день. Мать всегда была очень злой, недовольной во время этих поездок (а ведь так она ВСЮ ЖИЗНЬ проводила отпуск), ехала туда как на каторгу, но считала что должна это делать, иначе ее мать закопается своим имуществом и не сможет жить.

Бабушка ненавидела мать за то, что она наводит свои порядки, злилась на нее, иногда ходила по помойкам и притаскивала с них то, что выбросила мать. Они никогда не была довольна наведенным порядком, он был ей безразличен.

Постельное белье в больших количествах мать стирала в реке, для чего мы с ней и бабушкой тащили через всю деревню тяжелые тазы белья. При этом мой дед зарабатывал много денег, и они могли купить машинку-автомат, или нанять уборщиков, но не покупали и не нанимали, скорее всего экономили.

В деревне мне было скучно на 100 – и так в течение иногда двух месяцев! Там не было интересных детей в ближайших домах, а далеко мне ходить не разрешали. Общаться со взрослыми было неинтересно, а братьев и сестер не было. При этом в городе у меня была куча подружек, с которыми мне очень хотелось провести лето – ведь только летом можно гулять целыми днями, ходить на речку, но мать говорила «поедешь со мной, там свежий воздух, коровы, бабушка, молоко, даже речи не может идти о том, чтобы остаться в городе». Мать могла бы купить мне путевку в лагерь на море (мы жили в Сибири и моря я не видела до 15 лет), или хотя бы поездку на Алтай, Байкал, которые были в ночи езды на поезде от города, где я жила, но ей не хотелось, мое удовольствие было по-фигу. Никто из родственников не вмешивался, не предлагал отправить меня на каникулы куда-нибудь в интересное место. Не вмешивался и мой отец, который как я раньше считала, очень меня любил.

Зачем мне тратить свои каникулы на бессмысленные занятия – выбрасывать то, что потом все равно притащат обратно, тратить в 10 раз больше времени на стирку, хотя можно было купить стиральную машину, мучиться от скуки, от постоянных скандалов с пьяными родственниками?

А твои родители заставляют тебя проводить свое свободное время так как они считаю нужным и правильным?

Тебя заставляют ездить на дачу, в деревню, если ты не хочешь туда ехать?

Заставляют ли тебя родители тратить свои каникулы на ненужные уборки, чистки, общение с неприятными родственниками?

Когда мне было 8 или 9 лет. Родители заставляли проводить с ними все праздники – 8 марта, Новый Год, 7 ноября, 1 мая. У моей подруги был День рождения 7 ноября, и мне очень хотелось пойти, но родители сказали, что я должна быть с семьей. Я плакала, но меня не пустили, сказали что это глупости. При этом с родителями в семейном кругу было очень скучно всем, все сидели за столом, жрали и смотрели телек.

Почему я не могу пойти на день рождение к подруге, где мне очень интересно, а сидеть и скучать с ним? Я провожу с ними и так почти все время, почему они не могут меня отпустить хотя бы в этот день?

Мне было 8 лет. Мы с подружками рисовали голой нашу одноклассницу, которую презирали, пририсовали ей письку, сиськи. Я ушла гулять, а мать стала рыться в карманах моей формы и нашла там эту бумажку. Когда я пришла, мать устроила истерику из-за этой бумажки, рыдала, говорила, что не ожидала, что вырастила такое чудовище, хотя на картинке были детские каракули сисек. Я очень испугалась, тут же стала врать, что подобрала бумажку на полу, что ее оставили старшеклассники. Помнила этот страх очень долго.

А твои родители проверяют твои карманы, ящики столов, читают твои дневники?

А тебя заставляют начать испытывать стыд, чувство вины за то, что ты рисуешь голеньких людей?

А кроме криков, истерик, обвинений тебе хоть раз говорили так, чтобы стало ясно и понятно, почему они не хотят чтобы ты рисовала голеньких людей? Или почему эти рисунки вызывают у них самих такие сильные неприятные негативные эмоции?

Ты не должен терпеть их истерики! Если родители тебе что-то запрещают, требуй чтобы они объяснили почему они это запрещают. Никогда не отставай от них, пока они тебе таких объяснений не дадут. Помни, что со словами «Так надо», «Так нельзя», «Я старший – я лучше знаю», «Вырастешь – поймешь», «Просто поверь мне» никогда нельзя мириться. Раз он знает, то пусть он объяснит. Раз «так надо», то для чего это надо, кто сказал, что это надо, а вдруг он ошибается и на самом деле так НЕ надо. И если родители так и не могут объяснить тебе, почему они запрещают тебе рисовать картинки голеньких людей, то значит ты можешь продолжать рисовать их.

Мне было 8 лет. Я рисовала картинки голых девушек с сиськами и письками. Картинки спрятала в журнальном столике под журналами. Через несколько дней мать их обнаружила. Когда я пришла домой, были разборки с диким скандалом. Мать плакала и этим заставляла меня испытывать сильное чувство стыда, чувство вины. Не помню, как точно, но мне было ужасно стыдно, хотелось исчезнуть. Я испытывала чувство вины на 10 за то, что я такое чудовище. Помню, что мать пыталась мне вдолбить, что рисовать такие картинки – это чуть ли не убить человека. Я соврала, что картинки нарисовала не я, а Катька – соседская девчонка. Кажется она мне не поверила.

Когда мать приходила есть и у нее не было стула, она могла стоять возле стола и ждать пока кто-то подаст ей стул. Если не было никакой реакции, то она могла начинать есть стоя. Пока отец либо сам не подавал стул, либо не говорил: «Сынок, а ты маме стул не собираешься подать?».

Когда приходила мать и становилась возле стола, у меня всегда возникало какое-то напряжение, эта сцена с подаванием стула, упреки нам, что мы не бросаемся подавать ей стул – все это вызывало сильные негативные эмоции – недовольство, раздражение, беспокойство. В эти моменты у матери всегда было жалостливое, несчастное лицо страдалицы. К тому же с упреком.

Обычно стул стоял с другой стороны стола и ей нужно было просто обойти стол или наклониться за ним! Ей что, было трудно это сделать? Ведь это дело одной минуты. Нет. Ей нужна была драма, широкомасштабная трагедия. Она специально стояла над душой. Ей было нужно, чтобы мы чувствовали себя неблагодарными и жестокими детьми, а о ней думали как о несчастной жертве несправедливости.

Есть садились только все вместе – мать готовит еду, и говорит: «кушать!». Вся семья сходится за столом. Если мы (я или старшая сестра) гуляем, то нас зовут из окна. Мы всегда бежали есть, когда нас звали. Ответ: «я не хочу, я хочу гулять» - не принимался, сначала я должна была поесть, а потом гулять. Быстро есть тоже нельзя было – отец говорил, что я веду себя неподобающе, быстро есть нельзя.

За столом существовали такие правила, в основном их устанавливал отец:

1. Нельзя чавкать – никогда. Это вызывало бешенство у отца. Я помню, что когда приходила моя старшая сестра (она очень часто чавкала), отец иногда даже выгонял ее из-за стола за то, что она «ест как свинья». Я потом тоже стала испытывать раздражение, когда сестра чавкала, и орала на нее, чтобы не чавкала. Сестра начинала только громче чавкать, если рядом не было отца. Тогда я звала отца и он орал на нее, выгонял из-за стола.

2. Нельзя, чтобы ложка касалась зубов и слышен был звук удара ложки об зубы. Помню дословно, как отец нам это говорил. Это часто делала мать – и когда он делал ей замечание, она ела аккуратно. Я помню как она медленно подносит ложку ко рту, чтобы случайно не дотронуться ею до зубов.

3. Нельзя перекладывать еду другим в тарелку без разрешения

4. Нельзя складывать кости на стол, только в отдельную тарелку

5. Если мать готовила суп и еще что-то, все должны были есть сначала суп, потом второе.

6. Все должны садиться за стол каждый на свое место

7. После еды все должны сказать: «спасибо, мама, было очень вкусно». Если кто-то выбегал из-за стола, гулять, например, и забывал сказать «спасибо, мама», то отец кричал ему вдогонку – «а ты спасибо не собираешься говорить?». Тогда этот человек возвращался (или с порога) и кричал «спасибо, мама». Я не помню, распространялось ли это правило и на отца.

Отец всегда садился за стол на одно и тоже место – никто не мог сесть на его место. Если кто-то садился, то он всегда говорил: «ну, ты че? Это мое место, проваливай давай», или: «ну… ты уже папа?»

Я жила с уверенностью, что мой отец воспитывает нас как можно лучше. Я даже не спрашивала у других детей, есть ли у них в семье такие правила. Даже, если у других и были правила поведения за столом, то наверное они не были такими жесткими и их не придерживались так строго. Мой отец реагировал на нарушение как комендант в тюрьме строго режима. У него искажалось лицо, оно становилось очень злобное и раздраженное, он мог начать орать. Или мог сесть, закрыть лицо руками и молчать, пока все не прекращали есть и каждый панически не начинал искать что он делает "не так".

Отец разрешал нам "посвинячить". Я так это и запомнила, как он говорил: «Я же вам разрешаю иногда посвинячить». Т.е. подразумевалось, что он нам иногда разрешает не соблюдать правила. Это легко вписывалось в его позитивный образ. Я помню, КОГДА он разрешал нам посвинячить. Например, иногда он или мать жарили семечки, и тогда мы всей семьей садились за стол и ели их, складываю шелуху на стол, без тарелочек, и некоторые скорлупки летели на пол. Это и называлось «посвинячить». Т.е. вроде как делать то, что мы хотим. При этом отец обожал есть семечки. Семечковая шелуха очень легкая и разлетается от малейшего движения воздуха. И даже если их есть аккуратно, то при все равно на пол будет попадать часть шелухи. Т.е он разрешал нам мусорить на пол, когда он сам тоже это делал. Он не мог сказать: «Я буду есть семечки, а вы нет», потому что это вызвало бы кучу вопросов. Ясно, что «есть семечки всей семьей так, чтобы некоторая шелуха летела на пол» это не то же самое, что «я разрешаю вам делать то, что вы хотите». Это не проявление человека, который хочет чтобы его дети делали то, что хотели, хотя бы иногда.

Мне было 4 года. В детском саду во время сончаса запрещают ходить в туалет, заставляя ходить в туалет до него. При этом сончас устраивают сразу после обеда, в котором всегда есть суп и какой-нибудь напиток! Мне часто хочется писать во время сончаса, но я терплю, зажимаю письку рукой. Замечала, что воспитатели это видят и смеются, но в туалет не пускают.

Во время сончаса я никогда не сплю, спать совсем не хочется. Один раз я все-таки заснула, и описалась во сне. Воспитатели очень ругали меня, пожаловались матери. Она тоже ругала меня, обзывала, не пустила вечером гулять в наказание.

Мать заставляет сразу же после занятий ехать домой. Это было все время, когда мне было 10-20 лет. И как только приеду домой, сразу готовить ужин на всю семью или бежать в магазин за продуктами. А после того, как все это сделаю (весной и летом) - заниматься огородом – поливать, пропалывать. Если я приезжаю на 30-60 мин позже, чем ожидала мать, она орет. Если не успеваю к ее приезду приготовить ужин – орет.

Посуду после еды всегда моем я и моя сестра. Едим вчетвером – с родителями, но посуда – это наша обязанность. Если мать или отец помоют посуду, то это будет сопровождаться кучей претензий – что они, после работы, еще и посуду должны мыть, а мы – лодыри. Посуду надо мыть сразу после еды – нельзя убежать хотя бы на час, почитать или погулять пока солнце не село.

Я помню как летом, в 4 вечера, соседка зовет меня гулять. Мне 12-13 лет. Мне нельзя – я еще не прополола свои грядки. К тому времени, как я их прополола, солнце почти село – в мяч не поиграешь.

Отец очень боялся, что меня собьет машина, и поэтому до 12 лет запрещал мне любые передвижения по городу, хотя я жила в не очень большом городе – около 400 тысяч человек, к тому же в тихом районе. Даже в магазин через дорогу одной ходить было нельзя. При этом он никогда не учил меня правилам дорожного движения, не пытался показывать, как необходимо переходить дорогу, в каких случаях есть опасность быть сбитой, какой автобус куда идет. Он считал, что на дороге опасность есть всегда и везде.

Мне нравилось лазить по городу, и иногда я ездила с подружками на автобусах в центр города, при этом испытывая очень сильный страх, что меня засекут, пригибалась, когда подходила к окну автобуса – мой отец был шофером и много мотался по городу. До сих пор помню смесь чувства путешествия, новизны и сильного отравления от страха разоблачения, когда мы с девочками поперлись на автобусе в аэропорт.

Лет в девять я с сестрой (ей 6 лет) спрятали в доме все ремни и пояса – чтобы родители больше не били ими. Мать долго ругалась из-за того, что не может найти свой пояс от шубы. Мы потом отдали пояса. После этой забастовки, кажется, поясами нас перестали бить - по крайней мере не помню, чтобы били. Я помню, что еще несколько раз мы с сестрой угрожали тем, что еще раз спрячем все и не отдадим.

Когда мне было от пяти до десяти лет, по воскресеньям мать варила на завтрак манку или овсянку, которые я терпеть не могла, и очень редко кашу-«артек», которая мне очень нравилась. Я заливала манку вкусным вареньем из мелкой лесной клубники, чтобы хоть как-то ее впихнуть в себя, но она шла очень медленно. Мать заставляла есть, не пускала из-за стола, пока не съем все, говорила, что эти каши очень полезные и надо их есть. От манки меня почти тошнило, особенно когда она остывала и становилась склизкой. Я сидела за столом почти час и мучилась.

Мне было лет 8-9.

Я не могла запомнить, как читается англ алфавит, меня тошнило от англ, от своего ничтожества – я перешла в 3-й класс из обычной школы в школу с английским уклоном, и тогда, когда другие дети могли читать по англ и говорить что-то, я не знала даже алфавита. Я была уверена что никогда не смогу догнать по уровню английского других детей. Отец сказал, что я должна выучить сегодня алфавит и сдать ему.

Был вечер, он сидел на кухне. Я плакала в комнате от того, что не могла запомнить буквы. Приходила к нему сдавать алфавит несколько раз, если допускала 1 ошибку, то он дальше не слушал, говорил чтобы я шла учить дальше. Это вызывало приступы обиды, чсу, недовольства на 10, я помню что рыдала из-за этого алфавита. Мне хотелось смотреть кино, или заниматься чем-то другим, хотелось спать, было поздно. Но я должна была сдать этот алфавит сегодня – тогда я в книжке где был напечатан алфавит дописала как читаются некоторые буквы, так чтобы это было не заметно – карандашом, вписала в картинки, или узоры буквы. Пришла сдавать отцу – он не заметил этого пока я не дошла где-то до половины алфавита, потом заметил. Стал возмущаться, спрашивать зачем я его обманываю. Мне было стыдно, я пошла учить дальше.

Потом, когда я стала отличницей по всем предметам, когда меня хвалили учителя, по английскому в том числе, отец часто вспоминал мне эту ситуацию с алфавитом, и говорил: «ну вот видишь, мои действия привели к результату, не зря ты тогда плакала. Зато теперь такая молодец! Я все знал!». Это еще раз подкрепило его просветленность, значимость в моем положительном воспитании.

Он даже не пытался мне помочь, он не приложил никаких усилий, чтобы я выучила алфавит. Он просто меня насиловал, ему было безразлично, что я плачу, что не хочу. Это проявление очень жестокого человека. Он не пытался помочь мне запомнить алфавит, или хотя бы сделать какую-то скидку (например – 3 ошибки, и я иду учить снова).

Мое детство было образцом пыточной камеры, а ведь мне захотелось вспомнить лишь малую часть того, что тогда со мной происходило.

Мне 9 лет. Каждый день я хожу в школу, которую боюсь и ненавижу. Вначале мне нравилось туда ходить, разговаривать, смеяться и играть с мальчиками и девочками, но теперь все изменилось. Мне нельзя получить оценку ниже пятерки. Если я получаю четверку, моя бабушка начинает кричать, у нее хриплый страшный голос, от которого все внутри сжимается. Каждый день после школы она надевает очки и берет мой дневник. Это самое страшное время для меня, хочется куда-нибудь исчезнуть, ноги не гнутся, а внутри паническая тревога. Если в моем дневнике тройка, она начинает орать, ее лицо покрывается красными пятнами и в круглых очках с толстой оправой кажется еще страшнее. Она орет, что я покатился по наклонной плоскости, что из меня ничего путного не вырастет. Потом она начинает меня бить. Удары у нее тяжелые, я сжимаюсь, чтобы меньше чувствовать боль, и с покорностью жду, когда окончится этот ужас. Во время избиения она продолжает кричать одни и те же фразы, ее голос иногда срывается, и от этого визга страх только усиливается.

Весь день после наказания она обращается ко мне только криком, раз за разом повторяя одни и те же слова, называя меня скотиной. У нее есть привычка говорить вопросами типа: «Что же за тварь растет, а?», «Что, скотина, покатился, а?» Это "а" в конце у нее звучит как "га", и все эти еле заметные мелочи меня очень пугают. Весь день я чувствую вину за собой, как огромную неподъемную ношу, и только когда я прошу прощения у бабушки, через пару часов она меня прощает, готовит еду, и возвращается в прежнее состояние, отчего вина почти исчезает. Но страх остается.

На переменках в школе мне нельзя выходить из класса. Бабушка сказала классной руководительнице, что я очень больной ребенок и мне нельзя играть с другими детьми. В то время как все остальные мальчики и девочки бегают по коридору, радостно кричат, смеются, я один сижу в классе и мечтаю выйти к ним, влиться в их игру, но страх перед бабушкой сильнее. И вместо радостного желания подергать девочек за косички и побороться с мальчиками, я сижу в пустой комнате, пахнущей мелом, на меня с жалостью и легкой брезгливостью поглядывает учительница, проверяющая тетрадки, а я успокаиваю себя мыслью о том, что только мне одному разрешено сидеть на переменке в классе.

У бабушки есть несколько способов наказания. Самой простой из них - это гречневая крупа, которую она рассыпает по тряпке и заставляет стоять на ней на коленях. Зерна больно впиваются в кожу, но это намного лучше, чем наказание лозиной. Если провинность моя большая, бабушка кричит, что я получу лозины и выбегает на улицу. Начинается самое страшное, ожидание, я ничего не могу сделать. Если подбегаю к окну, то вижу ее: сутулую, неловко бегущую к растущим у дома кустам и выламывающую из них толстые ветви. Потом она забегает в квартиру и начинает меня лупить. Достается и спине, и рукам, ногам, иногда лицу, после хлестких ударов лозиной на теле остаются красные вспухшие полосы, которые долго потом болят. Однажды она схватила толстую бельевую веревку, и начала меня лупить. На конце веревки оказался гвоздь, который сильно порезал кожу у виска, у меня сильно потекла кровь, бабушка испугалась, и сказала, чтобы маме с папой я объяснил свою рану падением на улице.

На улице мне тоже запрещалось играть с другими детьми, я мог только походить по крошечной площадке перед окном, чтобы меня видела бабушка. На площадке стояли четыре железные штуки для сушки белья, внизу они были похожи на кровать без матраса с железными прутьями, а сверху шла перекладина, чтобы сушить на ней ковры. Так как я не мог покидать площадку, я целыми днями упражнялся на этих перекладинах. Рядом не было бабушки, и несмотря на ограничение перемещения этой площадкой, я чувствовал себя свободным. На перекладинах я научился делать самые разные трюки, когда я брался за конец перекладины рукой, отталкиваясь ногами от железных прутьев, сердце замирало от ощущения полета, и что-то очень светлое и яркое рвалось из груди наружу - я перелетал на другую сторону сушилки и повторял это до бесконечности. В такие моменты бабушка исчезала, от страха не оставалось и следа. Мир становился волшебным таинственным местом, он расширялся за пределы площадки во все стороны, а я чувствовал свое тело сильным, гибким и энергичным, а не больным и немощным, как мне говорила бабушка.

Если бабушка делает все правильно, «воспитывает» меня, избивая, тогда почему она так боится, что об этом кто-то узнает? Почему она хочет скрыть, что это в результате ее избиения у меня появилась глубокая рана на голове?

Если она считает, что избиение помогает воспитать успешного и хорошего человека (как бы она это ни понимала), почему она хватает то, что ей попадется под руку – веревка с гвоздями? Почему она не проверила нет ли в веревке гвоздей или заноз? Неужели за то время, пока она проверяла бы веревку, время для моего «воспитания» было бы окончательно упущено?

А ты подвергался средневековым пытками – стояние коленками на крупе, избиению розгами, ремнями, веревками, руками, лишению еды?

Было ли у тебя так, что один твой родственник избивает тебя, издевается, а потом пытается скрыть это от других родственников?

Ты не должен это терпеть. Ни при каких обстоятельствах, ни за какие настоящие и выдуманные провинности никто не имеет права тебя избивать. Иди в милицию, организацию по защите детей, говори в школе учителям, соседям, родственникам, что тебя избивают, унижают, обзывают. Не позволяй садистам отравлять твою жизнь.

Когда мне было лет 7-10, мать с бабкой заставляли меня раз в два дня ездить на дачу и таскать тяжелые ведра с ягодами и рюкзак до электрички (4 километра), мотивируя это якобы тем «чтобы к труду привыкал», «мы помощника растили, а ты лентяй!». Я почти всегда бунтовал и на даче почти никогда ничего не делал – валялся на траве, гулял по лесу и трогал сосны или наблюдал часами за личинками комара в бочке. Однажды, когда я отказался ехать на дачу, мать стала меня бить, я не сдался. Тогда она позвала бабку и деда – они взяли резиновый шланг от стиральной машины и стали меня бить им очень больно. Я не сдался – завернулся в толстое одеяло, залез в ванну и стал истошно вопить. Они продолжали меня бить через одеяло (не больно), а потом пришел мой кот и исцарапал мать и бабку, тогда они отстали. Я тогда сказал, что когда вырасту большим, жестоко им отомщу.

С тех пор я ненавидел всю свою семью. Когда я вырос, мать запрещала мне дружить с девочкой, в которую я влюбился в 17 лет. Я все припомнил ей и сильно бил ее в живот ногами и руками и локтем в позвоночник – хотел чтобы она сдохла! Больше пяти лет не общаюсь никак со своей матерью и бабкой. Моя ненависть к матери настолько сильна, что как только вспомню её рожу – хочется рассечь её самурайским мечем и убивать ее много раз по-разному. Это моя негативная доминанта – я не знаю как ее устранить, потому что я хочу ненавидеть мать, несмотря на то, что отлично понимаю, что ненависть – смертельный яд и несовместима с преданностью.

Если твои родители заставляют тебя следовать своим указаниям, то это не повод начать испытывать ненависть. Любая ситуация является подходящей для того, чтобы тренироваться в устранении негативных эмоций, порождении озаренных восприятий, проявлении решимости и упорства в отстаивании своих интересов. Не позволяй родителям издеваться над тобой. Но негативные эмоции намного страшнее и опаснее, чем рабство у родителей. Ненависть – самый страшный яд, который превращает тебя в киллера, полностью отравляя жизнь. И, что хуже всего, ты сам превращаешься в такого же садиста как твои родители.

У тебя всегда есть выбор – быть или киллером, или борцом за свою свободу.

Ты тоже считаешь, что родители могут, в состоянии, в праве тебе запретить встречаться с любимой девушкой или друзьями?

Ты думаешь, что когда тебе будет 16, 18 лет, твои отношения с родителями изменятся сами собой?

Это не так. Если ты всю жизнь подчинялся и был рабом своих родителей, то так и останешься им и в 20, и в 40 лет. Только сопротивление рабству позволит стать свободным человеком и делать то, что тебе самому хочется.

Мы с сестренкой виделись редко. Когда ее приводили к нам или меня к ним, то оставляли нас играть. Пока ее не было я фантазировал, придумывал новые игры и правила. Например, я хотел чтобы когда она в следующий раз придет, то голая исполняла мои команды, для этого я придумал кодовые слова и записал их обозначения на листочек из блокнота: "Диван" - ложись, "стул"- садись, сними трусики и пр. Список насчитывал примерно 15 команд, я хотел его дополнять, это приносило сильное удовольствие и предвкушение...

Как то я делал уроки, в комнату вошли дед и мать, дед был разъярен, мать всегда была инфантильной и в этот раз была на стороне деда, который держал в руке тот самый список секретных команд. Дед ругал меня, орал, заставлял испытывать чувство вины, требовал объяснить что это такое, мать стояла с видом полного согласия с ним и пыталась изобразить сильное возмущение.

Меня много кормили у родственников – бабушка любила сало, жареную домашнюю колбасу, борщ с жиром и жирным мясом от которого меня тошнило, жирные сырники и много сметаны из деревни, которую мне давали есть большими ложками. Меня заставляли есть это все – сначала говорили «если не съешь, мы не запишем тебя в общество чистых тарелок». Я стал говорить, что не хочу туда. Тогда мне говорили, что мне не разрешат ничего делать, пока я не съем все. Я мог час, два сидеть и все равно ничего не есть, просто смотрел в окно из сырой кухни - а там было солнце, деревья, ветер. Я придумал выбрасывать еду в окно или набирал ее в рот и шел в туалет чтобы сделать вид, что я писаю, а на самом деле выбросить ее в унитаз. Клал еду обратно в кастрюли со страхом, что меня заметит дед или бабушка.

Когда я не хотел есть, меня пугали – говорили, что мне будут делать уколы чтобы я был послушным, говорили дед с бабушкой «лошадиные уколы тебе будем делать вооот такие», показывали размер и смеялись. Разыгрывали сцену чтобы я лучше ел – один из них звонит по телефону и вызывает доктора, который будет мне еду через трубку в живот вводить или будет резать живот и закладывать туда еду. Еще пугали тем, что сдадут меня в приемный дом. Я плакал, прятался от них за диван, в шкаф, на балкон под вещи, и когда они находили меня и вытаскивали, то говорили «давай быстрее ешь пока не приехали за тобой доктора». Я начинал быстро все есть, давясь чтобы они увидели, что я все съел, чтобы «позвонили» доктору и сказали ему, что я все съел и можно не приезжать.

Я доходил до другой комнаты или успевал добежать до туалета и меня
выташнивало, бабушка смотрела на меня и говорила «держи в себе». Она говорила, что меня тошнит потому что я мало ем и мне нужно побольше оставить в себе чтобы расти и не умереть с голоду. На ужин меня тоже заставляли съесть много и тогда меня рвало ночью – я просыпался и не успевал никуда пройти, рвало на пол, поэтому бабушка заранее ставила тазик или ведро.

Мать всегда говорила, что я непослушный, вырасту бандитом и алкоголиком как мой отец, когда я делал что-то, что им не нравится. Меня заставляли много читать и зубрить, я стал плохо видеть и часто моргать. Мать с отцом кричали на меня, били по голове подзатыльниками, говорили что меня украдут голубые, которые воруют мальчиков, они будут бить меня и насиловать, разорвут всю попу и кишки.

Только родители могли бить меня, другим не разрешали – так и говорили «только родители могут так воспитывать. Чтобы их слушались». Если я их не слушался, то меня били руками, ремнями, говорили что раздерут мне плетями задницу до крови, ставили в угол и мать с ненавистью кричала «я тебе еще соли и перца насыплю, тогда ты ходить не будешь».

Один раз, когда она избила меня скакалкой-прыгалкой, я показал синяки воспитателям в детском саду и с ней разговаривали. Она стала меньше меня бить, а потом сказала «давай забудем то, что я тебя вообще когда-то била». Я согласился, и со школы меня ремнями уже не били – только подзатыльники. После этого «договора» я какое-то время еще со слезами спрашивал ее, когда она меня ругала «ты меня бить будешь?». Тогда она кричала «Я же сказала тебе, не вспоминай про это!», но уже не била.

Родители хотели чтобы я был отличником, поэтому с первого класса заставляли учиться пытками. Если я получал хорошие отметки, то мне можно было почти все – гулять, смотреть телевизор, ходить на аттракционы, играть, мне покупали то, что я хочу и т.д. Если я получал плохие отметки, то родители брались меня учить самостоятельно – заставляли учить стихи, таблицу умножения, смотрели чтобы я не отвлекался – убирали все со стола, то есть вообще всё – кроме учебника/тетрадки и ручки, мать садилась рядом и не разрешала даже смотреть в окно. Но я хотел хоть что-то делать интересное, и прятал под столом, под футболкой книги – про приключения, про животных, и когда она выходила, сразу их