POV Frank. Джи попросил сыграть ему на гитаре, и я с радостью выполнил его желание

Джи попросил сыграть ему на гитаре, и я с радостью выполнил его желание. Мне хотелось увидеть искорки улыбки в его глазах. Он внимал каждой ноте, каждому моему слову. Это было настолько интимным жестом, ведь я делился с ним своей музыкой, а это личное, сокровенное. Никогда прежде мне не приходилось играть для кого-то. Никогда прежде никто не просил меня сыграть что-то. Никогда прежде я не видел такого света, как в его душе. Никогда прежде…

- Джерард, тебе пора на процедуру, – тонкий голосок светловолосой санитарки прервал столь трепетный момент.

Как только я прекратил играть, Джи вцепился в волосы и закричал. Он судорожно раскачивался всем туловищем и готов был наброситься на девушку за то, что она потревожила нас.

- Нет, нет, не хочу, не переставай играть, нет, – повторял он без остановки. Я придвинулся к нему и положил руку на ногу, начиная слегка поглаживать, чтобы унять дрожь в его теле.

- Послушай, Джерард, это займет совсем немного времени, – санитарка приблизилась к нему, держа наготове электрошокер, и попыталась успокоить его. – А потом ты сможешь вернуться к своему другу, – она притворно улыбнулась, касаясь его плеча. Джи вдруг поднял на нее глаза, до боли печальные, и спросил: «Долго?»

- Нет, Джерард, эта процедура занимает всего каких-то пятнадцать минут, – продолжая приводить в себя разнервничавшегося пациента, безразлично улыбалась девушка. Джи практически перестал трястись и держаться за волосы. Я убрал руку с его ноги и оперся о подоконник. Тогда он накрыл ладонью мою руку и слегка сжал пальцы.

- Т-тогда ладно, – сбивчиво произнес он и спрыгнул с подоконника, отдернув руку от моей. И сразу же его тепло покинуло меня.

- Пойдем, – санитарка приобняла его за талию и повела к двери. Он обернулся и помахал мне. Мне удалось улыбнуться. Я буду ждать.

Я продолжил перебирать струны, думая о том, как разделял только что с ним свое творчество. Я впустил его в свою душу, как не впускал никого. Меня разрывало от таких новых ощущений. Внутри словно что-то зашевелилось, будто жизнь острым языком змеи вонзается в сердце, заполняя кожу кислородом, чтобы вновь подарить мне возможность функционировать, а не замерзать от колкого холода в этом доме умерших и потерянных душ. Я продолжал хаотично отбивать ритм, соединяя случайные аккорды воедино. Мне хотелось сыграть то, что просила душа, то, в какие краски она окрашена, то, что она говорит. Сердце забилось чаще прежнего. Я вспомнил о том, какие прекрасные глаза у Джи. Я сам не заметил, как пальцы мои размашисто блуждают по струнам, создавая совершенно новую мелодию, которую я непременно посвящу Джи. Ему.

Спустя какое-то время дверь игровой комнаты неуверенно открылась. Я перестал издеваться над инструментом и поднял глаза. Джи. Он смущенно опустил голову и подошел к подоконнику. Он был таким бледным, почти прозрачным.

- Все, – проронил он, садясь со мной рядом.

- Что они делали с тобой? – мне захотелось узнать, на какой процедуре он был. Вроде выглядел он немного взбодренным, но глаза не бегали по нескольким точкам, а фокусировались на одной, что означало, таблеток ему пока больше не давали.

- Вода, теплая вода, ванна, – перечислил он. Говорить ему все еще было трудно. Чертовы лекарства глубоко успели вжиться в клеточки его мозга.

- Хорошо, – я провел рукой по его щеке. – Я сочинил песню для тебя, – произнес я. Он вдруг слез с подоконника, сел на пол лицом ко мне и захлопал в ладоши.

- Сыграй, сыграй, Фрэнки! – глаза его загорелись, он продолжал хлопать.

«…If I could be with you tonight...

I would sing you to sleep,

Never let them take the light behind your eyes...

One day, I'll lose this fight...

As we fade in the dark, just remember

You will always burn as bright»

Закончив играть, я отложил гитару в сторону и взглянул на Джи. Меня окутала волна вдохновения. Никогда еще не приключалось видеть такой реакции на свои песни. Он плакал. Да, блестящие слезы скатывались по его щекам одна за другой. Он молча приковал взгляд ко мне и тихонько всхлипывал. Губы его подрагивали от нахлынувших чувств. Я присел к нему на пол и взял его за руки. Мы так и сидели, держась за руки, в позе лотоса, будто совершаем особый обряд медитации.

Внезапно Джи обнял меня, вжавшись хрупким телом. Я прижал его к себе и стал гладить по волосам, немного покачиваясь. Понемногу он прекращал плакать, утыкаясь мокрым носом мне в шею. Казалось, что вокруг нас нет никого. Никаких звуков, никаких картинок реальности. Ничего. Только мы в нашем уединенном мирке. Он успокоился и принялся шепотом напевать мне на ухо слова из моей же песни, повторяя их снова и снова. Он сумел пропеть несколько строчек, не сбиваясь и не заикаясь, и даже без дрожи в голосе. Голос его звучал хрустальными отголосками в моем сознании. Его голос, такой звонкий и тонкий, словно мультяшный, въелся глубоко под прозрачные покровы моего тела.

Отпрянув от меня, Джи заглянул в мои глаза и засветился от счастья. Эйфория. Он невероятно напоминал мне какое-то сказочное создание, которое своими преданными глазами приглашает на прогулку по небу.

Сколько прошло времени, я не имею и малейшего понятия, потому что часы потеряли свою актуальность для меня после попадания сюда. Но мы так и сидели, продолжая изучать лица друг друга, периодически касаясь рук.

- Джерард, тебе пора, – и снова противный тусклый голос светловолосой санитарки помешал нам. – Нужно сделать укол, а потом тебе следует полежать в своей палате. Обед принесу тебе позже, – проинформировала его девушка. – А с другом своим увидишься завтра, – интонация ее поражала своей едкостью.

- До завтра, Фрэнки, – он прошептал мне, крепко обняв. Санитарка закатила глаза и ожидала Джи.

- До завтра, Джи.

И снова я остался один. Наедине с мыслями, острым лезвием пронзающими сердце. Я осознал, что начинаю скучать по человеку, которого, казалось бы, знаю совсем недолго. Но что-то внутри подсказывало, что я знаю его намного, намного дольше. Сердце подало голос, когда боль в очередной раз пронзила колотую рану. Кровоточит. Я закрыл глаза и начал напевать песню, успокаиваясь. Вскоре я перестал петь и опустил взгляд на свои запястья. Глубокие порезы все еще были заметны, багряными узорами обвивающие кожу. Некоторые раны побелели, оставляя вечные шрамы, напоминающие мне о страданиях. Я сжал руки в кулаки и изо всех пытался не закричать. Мне больно.

- Эй, Айеро, тебе пора на беседу с доктором Спаркс, – злобный тон санитара Брукса, ненавидевшего меня всем своим видом, нарушил мой покой.

Я бросил на него безразличный взгляд, просто встал и последовал к двери, рассматривая пыльные ворсинки ковра под ногами. Шум, окутывающий игровую комнату, вновь ударил всей мощностью по ушам. Все обрело прежние черные тона. Брукс шел за мной, а я напевал «If I could be with you tonight, I would sing you to sleep…». И снова запах больницы, плесени, гнилья и лекарств въелся в нос. Я шел в неизвестность. Мне больно.