POV Frank. Открываю глаза. Взгляд упирается в серовато-белый потолок

Открываю глаза. Взгляд упирается в серовато-белый потолок. Увы, я не умер. Хотя, даже в аду было бы гораздо лучше, чем здесь.

Осознаю, что нахожусь в своей палате под номером 311. Дурацкое число. Особенно когда оно становится твоим именем нарицательным. «А, это тот, который из 311?». Попытка шевельнуть какой-либо частью тела оказалась провальной – снова меня замуровали в смирительную рубашку, как будто без нее я стану отгрызать куски собственного тела.

Голова гудит от боли, отыгрываясь звонкой трелью на висках. Где-то глубоко в сознании проскальзывают обрывки вчерашнего дня. Я полулежал в противном по осязательным ощущениям кресле, а в лицо больно бил настолько броский свет, что я не имел возможности разглядеть происходящее вокруг. Но я, конечно же, знал, что случится дальше – не в первой мне было располагаться в этом “уютном” кресле. Сначала тебе насильно загоняют в рот какие-то таблетки, горечью обжигающие вкусовые рецепторы языка, а потом твой мозг отключается – и ты превращаешься в податливую марионетку, крутить которой может кто, как и что угодно.

Мнимые специалисты в любой ситуации норовили затащить тебя в кабинет “пыток”, как прозвал его я, дабы поиздеваться над твоим и без того плачевным состоянием еще одной порцией электрошокового заряда, импульсами передававшегося по всем нервным окончаниям и покровам тела. И, не знаю, к счастью ли, к сожалению ли, но их пресловутая терапия все-таки работала, частично стирая какие-то моменты прошлого из памяти. Так они пытались излечить души пациентов, но больше походило на то, что они превращают здоровых людей в овощи, словно собирая коллекцию для своего огорода.

Слышу, как дверь с треском отворяется, но не вижу, кто в очередной раз пожаловал навестить такого буйного пациента, как я.

- Ну что, Айеро? Проспался? – гнилой голосок доктора Мэллса. Он, этот рослый сорокалетний мужчина в кривых очках, нависает надо мной и гибло ухмыляется. С радостью врезал бы ему по морде, не будь я связан по швам, как какой-нибудь Ганнибал Лектер. Но сейчас мне лучше всего стерпеть его цепкие оскорбления, иначе мой разум атрофируется от повторной процедуры с током.

- Да, – тихо хриплю я, слегка кивнув при этом. Привкус лекарства все еще покоится в полости рта, что вызывает дикую тошноту.

- Еще раз ты повторишь свои цирковые фокусы, и пеняй на себя, – угрожающе пробурчал Мэллс. – Развяжите его. Пора скотине пожрать, – обращается к двум темным фигурам у двери. Проговорил он это так, будто плюнул мне в лицо. Ушел с ухмылкой на губах, сверкая золотым зубом. Мой трофей. Это я выбил ему чертов зуб, когда он так же, как и сейчас, общался со мной пару месяцев назад. Я замахнулся на его самое дорогое – на блестящую улыбку, скрывающую за собой горы трупов и афер с “ложными” пациентами. Слабак, сразу же пошатнулся и рухнул на грязный пол. Я даже успел харкнуть на него, до того, как меня связали и отправили в “исправительную палату”. Две недели я провел в изоляторе, считая ниточки паутины на потолке, борясь с накатывающими галлюцинациями. Тишина там режет уши, а ты забиваешься в угол и трясешься от ужаса одиночества. Но это не такое одиночество, о котором вы, нормальные люди, подумали. “Изоляторское” одиночество сравнимо с одним из кругов ада. Первые дни тебе там нравится – думаешь, что наконец-то передохнешь от всех этих воплей и испуганных лиц. Но в конце первой недели ты уже перестаешь различать, где кончается реальность и начинается бред. К тебе могут явиться несколько копий тебя, или же твои самые страшные фантазии. А что самое парадоксальное, ты попросту не сможешь спать в этом месте – голоса внутри не позволят тебе сделать этого. Неделя в изоляторе равносильна месяцу, так что, посчитайте, сколько страдал я.

Санитары ведут меня на завтрак, собственноручно усаживая за нужный стол и практически кидая перед лицом поднос. Меню здесь не меняется с доисторических времен, так что мне снова предстоит давиться манной кашей, больше похожей на застывший воск, и чаем, который наверняка уже остыл часа три назад. Сбалансированное питание. Обычно говорят “или ешь, или умри”, но судя по кулинарным задаткам здешних поваров, как-то сама просится наружу фраза “съешь и умрешь”.

Оставшись один на один с протухшей пищей, я гипнотизирую вязкую субстанцию в тарелке, так и не осмелившись притронуться к ней. Делаю глоток чая. Надо же, все еще немного теплый. Сегодня мой день. Медленно пью более-менее приятный напиток и краем глаза замечаю неизвестный субъект, намеренно надвигающийся в мою сторону.

Поднимаю глаза и застываю в удивлении. Передо мной стоит он, художник. Трясущимися руками ставит поднос на стол. Поджимает губы и неловко улыбается, нервно заправляя тонкую прядь волос за ухо. Садится.

- Привет, – совсем тихо роняет он, пряча взгляд. Вижу, как ему сложно. Действие утренней дозы валиума распространяется по кровяным сосудам.

- Зачем? – спрашиваю его я. Зачем он глотает эту гадость. Они убьют его. Он явно понимает, о чем я.

- Болит, – он круговыми движениями водит по грудной клетке.

- У меня тоже, – удивляю его. – Как тебя зовут? – интересуюсь я. Пока что мне сложно настраиваться на более длинные фразы, все-таки мне очень давно не приключалось общаться с кем-либо по-человечески.

- Джерард, – быстро реагирует он. – Джи, – добавляет тут же.

- Привет, Джи, – не могу заставить себя улыбнуться. Я забыл, как это делается. Мимика на лице окаменела. – Фрэнк, – смог подмигнуть ему я, назвав свое имя. Я познакомился с человеком. Не с галлюцинацией, не с очередным “лечащим” врачом, не с монстром, а с человеком.

Мы оба замолкаем. Джерард усердно копается в тарелке с кашей, попробовав немного. Смешно морщит нос, но проглатывает содержимое столовой ложки.

А потом я замечаю, как он всматривается в мое лицо. Мы просто сидим и прожигаем друг друга взглядом. Мне вдруг захотелось так много ему рассказать. Меня тянет к его душе. К живой душе. Они еще не до конца погубили его. Его можно спасти.