Метафизика «душевных глубин»

Ключевой идеей и предпосылкой размышлений Августина можно считать следующую: познай Бога и собственную душу; Бога— через душу, душу— через Бога.Бог и душа — главные темы философии Августина. Но через посредство установления взаимосвязи души и Бога он реша­ет и все другие философские вопросы, в том числе и прежде всего -вопрос о человеке.

Проблема человека интересует его не с точки зрения «человека вообще», а с точки зрения человеческого «я», — конкретной лично­сти в ее отдельности и ее особенности. В этом его подход родствен подходам, характерным для святоотеческой литературы вообще, и радикально противостоит античному взгляду на человека. «Именно я сам, — говорит Августин, — стал для себя наиболее волнующей и самой большой проблемой». Погружение в глубины собственного «я», особенно ярко описанное в «Исповеди», характеризуется предельной откровенностью и искренностью. Августин подробно рассказывает буквально обо всем: о родителях, о детских впечатлениях, о дорогих ему людях и, главное, о самых интимных переживаниях. Надо иметь в виду, что собеседником Августина является отнюдь не читатель, а Бог, к которому он обращается и перед которым исповедуется. Это обстоятельство немаловажно в свете отмеченной нами главной фило­софской сентенции Августина: «познай Бога — через душу и душу —

¹ С тех пор положение давно изменилось. В Западной Европе активно и тщатель­но изучают произведения восточных Отцов церкви. Их произведения переведены на все основные европейские языки, регулярно издаются и комментируются.

¹ Петрарка Ф. Эстетические фрагменты. М., 1982. С. 301.

через Бога». Однако искренность и предельная откровенность, пола­гаемые мыслителем в качестве непременного условия познания само­го себя, имеют и еще один аспект. Дохристианские философы «стес­нялись» говорить о себе. Дело заключалось не только в том, что им не к кому было обратиться с исповедью, но и в том, что согласно их учению следует стыдиться тела. Тело есть не более, чем источник стра­стей, «темница души», пустая оболочка. Душа же есть душа «вообще», различие между душами людей лишь в степени разумности души, сле­довательно, приобщенности к Богу, а не в разном качестве душ. Ин­дивидуальность в полном объеме была недоступна античности. Лич­ностный же Бог христианства открывает возможность представить душу объемно, ощутить и выразить ее неизмеримую глубину. Одновремен­но и понятие тела становится значительно более весомым, чем «пус­тая оболочка», которой нужно лишь стыдиться.

Движение в глубь собственного «я» мыслится Августином как дви­жение к Богу. Иначе говоря, чем лучше познает человек самого себя, тем ближе он становится к Богу. На этом пути принципиально не может быть конца, рубежа, дальше которого уже некуда идти, — всегда оста­ется нечто непознанное. Размышление над прожитым, словесное про-говаривание своих ощущений и переживаний, хотя бы и мысленное, — таков основной путь самопознания. Однако он тут же обнаруживает про­тиворечивость человеческого «я». Выясняется, что самоуглубление не есть гладкий и плавный путь, на который достаточно лишь вступить и божественное откроется перед человеком в полной ясности. Роковым препятствием является трудность достижения абсолютной искренности. Августин убеждается, что в целом человеку не под силу быть искрен­ним даже перед собой и Богом. Столкнувшись в этом пункте с исключи­тельной трудностью, мыслитель преодолевает ее и тем самым соверша­ет одно из своих открытий. Предел искренности и правдивости — при­знать, что я не в силах постоянно быть искренним перед собой и Богом и склонен обманывать даже самого себя и Бога. Таковое признание есть свидетельство достоверности внутреннего опыта. Оно убеждает в том, что, размышляя, я имею дело не с фантазией и иллюзией, а с подлин­ной реальностью самого себя. Оно не только отрезвляет сознание, из­бавляя его от всякого лицемерия и фальши, но убеждает в достоверно­сти собственного «я». «Я ошибаюсь (заблуждаюсь, обманываю себя), следовательно, существую», — выдвигает Августин один из самых зна­менитых тезисов. Он кладется Августином в основу теории познания, разрабатываемой далее в относительной самостоятельности от учения о душе. Однако вернемся к последнему.

Обнаружение принципиальных трудностей на пути самопознания не может остановить человека, вознамерившегося по нему идти, уже в силу неустранимой тяги знать самого себя, без которой невозможно жить. Не умаляет оно, разумеется, и значения искренности и правдиво­сти. Однако Августин обнаруживает такую особенность самопознания,

которая позволяет реально преодолеть возникшую преграду. Выясняет­ся, что если человек в большинстве случаев склонен обманывать самого себя, то это невозможно в отдельные моменты — в минуты прозрений. Прозрению предшествует драматическая внутренняя борьба, связанная с каким-то значительным эпизодом жизни. Толчок к самопознанию — в драме внутреннего мира, который вдруг дал трещину. Что-то не сходит­ся в душе, мучительно ее терзает. Это неустранимая внутренняя проти­воречивость воли и желаний. Ее можно превозмочь лишь посредством подчинения собственной воли воле божественной. Тем не менее имен­но трагические внутренние коллизии должны стать предметом специ­ального внимания; именно в них человеку открывается собственное «я» как личности. «Я» как таковое, как целостное основание всех отдельных проявлений человека дано сознанию непосредственно, а не как пред­мет, который можно изучать извне, как это обстоит в большинстве иных случаев. Обнаружение данности «я» исключительно во внутреннем непосредственном опыте радикально отличает августиновское понима­ние человека от античного. Оно показывает, что стремление изучать человека только лишь извне (даже признавая наличие души в каче­стве особой человеческой черты) неизбежно умертвляет духовные и душевные процессы. А именно они являются главными для того, что образует человеческое существо. Их совокупность Августин называет «внутренним человеком». Внутренний человек открывается нам в ми­нуты прозрений или озарений, связанных с теми обстоятельствами жизни, которые потрясают нас до основания, задевают самые жиз­ненные интересы, когда мы мужественно и честно осмысливаем то, как вели себя в критической ситуации.

Внутренние напряжения и коллизии Августин рассматривает как столкновение божественной воли с самоволием человека. Но в их пре­одолении он особую роль отводит опять же воле. Логика Августина внешне парадоксальна, но весьма убедительна: можно использовать своеволие, чтобы подчинить себя божественной воле. В этом — смысл отречения от собственной воли в пользу воли Бога. Посредством воле­вого усилия теперь воля Бога становится моей волей. Конфликт сни­мается не в ущерб внутренней свободе человека.

Августин вносит свой вклад в развитие христианской идеи о чело­веке как «образе и подобия Божием». Прежде всего он говорит о чело­веке внутреннем. Именно к нему, к внутреннему человеку относится истина о подобии Бога и человека. Кроме того, он акцентирует внима­ние на троичности Бога, применяя тезис о троичности к человеку. Вы­ясняется, что во внутреннем человеке присутствуют структуры, являю­щиеся аналогами божественной Троицы. К их числу относится главная и основная триада: бытие, познание, любовь, — три качества человека, аналогичные качествам Бога. Прежде всего, человек должен быть, ре­ально существовать. Это доказывается с помощью уже упомянутого те­зиса: «я ошибаюсь, следовательно, существую». Смысл его, как доказа-

тельства собственного бытия, состоит в следующем. Речь идет не просто об ответе на вопрос о том, существую ли я, а на вопрос — существую ли я как некоторая целостность, следовательно, на вопрос о существо­вании внутреннего человека, управляющего внешними проявлениями. В ряду последних стоят телесные и иные, не все из которых мне подчине­ны. Тогда каждый человек может задать себе вопрос: «А может, я обма­нываюсь относительно собственного существования?» На него, соглас­но Августину, следовало бы ответить: «Если ты обманываешь себя, то ты уж точно есть.» Следовательно, относительно себя каждый может сказать: «Я существую хотя бы с того момента, когда сам себя обманы­ваю. Я бы не был в состоянии заблуждаться, если бы меня не было». Доказательство, таким образом, подразумевает различие между собствен­но «я» и моими отдельными жизненными проявлениями. Между после­дними не было бы внутренней связи, если бы «я» не существовало.

Как видим, с помощью приведенных рассуждений Августин не столько доказывает, сколько привлекает внимание к особому фено­мену, составляющему ядро личности и неравному всему, что во мне есть. Строго говоря, во мне, с одной стороны, есть собственно «я», а с другой — то, что мне не подчинено, — «не-я». Есть внутренний человек, но есть то, что обусловлено чем-то внешним. Но поскольку «я» существует, то оно принципиально может овладеть тем, что есть «не-я», подчинить его себе, сделать частью своего «я». В этом играют свою роль два других компонента триады — познание и любовь.

Любовь есть такая же очевидность, как и мое существование, по­скольку это, прежде всего, любовь к самому себе. В том, что я люблю себя, мне не под силу обмануть себя. Факт любви очевиден, даже если бы выяснилось, что я люблю вещи лживые и недостойные, — как в себе, так и в других. Таким образом, любовь имеет большую цен­ность, чем объекты любви, — чем то, на что она направлена. Наи­большую ценность имеет сама способность любить. Отталкиваясь от этого тезиса, Августин решает проблемы этики.

Античная мысль стремилась дать научное определение добродете­ли. Согласно такому подходу, добродетельный человек — тот, кто знает. Знает законы мироздания, а следовательно, может научно определить добродетель и пути ее достижения: вспомним Сократа, Платона и особенно Аристотеля, с его космическим Умом (Нусом). Взгляд Авгу­стина радикально иной: добродетельный человек — тот, кто любит. Августин не только высоко оценивает любовь. Пожалуй, более характерно для его учения то, что в нем подчеркиваются особенности любви, ее парадоксальность. Любовь направлена на достойное любви. Критерий любви определяется различением двух понятий — «исполь­зовать» и «наслаждаться». Использование неразрывно связано с ко­нечностью, ограниченностью. Все конечное может быть только ути­лизировано, использовано как средство. Любовь же предполагает бес­конечное. Тогда она становится наслаждением, к которому не

примешиваются соображения утилитарности. Таким образом, подлин­ная любовь есть критерий абсолютной ценности того, на что она на­правлена. Одновременно любить — значит судить себя судом Божьим, предельно требовательным и взыскательным. Любовь проясняет образ человека, как образ и подобие Бога. Тем не менее Августин различает два вида любви — любовь каритативную и любовь страстную. Пер­вая, более высокая, выявляет в вещах образы Бога; вторая, более приземленная, мирская, основанная на вожделении. Но и она возвы­шает человека. Цена личности определяется даром любить. Вот почему Августин обращается к себе и другим людям: «Люби, и тогда делай, что хочешь». Через любовь человек обретает силу победить зло.