Вопросы для повторения. 1. Почему истоки современной эпохи следует датировать вторым десятилетием XX В

1. Почему истоки современной эпохи следует датировать вторым десятилетием XX в.? Каковы отличительные черты современной эпохи?

26-781

2. На какие периоды разделяется современная эпоха?

3. Назовите основные этапы технологической революции в XX в.

4. Как можно оценить роль техники в жизни людей современной
эпохи?

5. В чем сущность технократического подхода к решению обще­
ственных проблем?

6. Какие мотивы лежат в основе гуманитарного подхода к оценке
роли науки и техники?

7. Какова роль государства в современном обществе?

8. В чем состоят опасности чрезмерного разрастания государ­
ства и роста могущества государственного аппарата? На каких путях
возможно противостояние опасностям?

9. Чем чревато ослабление или разрушение государственности?

10. В чем сущность «восстания масс»?

11. Оцените, насколько характеристики массового общества со­
ответствуют реалиям современной России.

12. Каков портрет человека-массы? Как по-вашему, к чему при­
зывает автор, рисуя портрет человека-массы? Способен ли человек-
масса преобразовать самого себя?

13. Согласны ли Вы в своей жизни удовлетвориться ролью чело­
века-массы?

14. Означает ли критика массового общества призыв к реставра­
ции иерархического общественного устройства?

15. Почему массовое общество легко скатывается в анархию и
хаос? Откуда возникает опасность установления диктатуры в массо­
вом обществе?

16. Какие факторы способствуют возникновению у современного
человека чувства превосходства над людьми прошлого? Насколько
оно оправдано?

17. В чем сущность воинствующего национализма и космополи­
тизма?

18. Каков основной отличительный признак тоталитарных сект?

19. В чем отличия постклассической культуры XX в. от классичес­
кой? Перечислите особенности постклассической культуры.

20. Почему тема свободы занимает особое место в культуре XX в.?

21. Чем был вызван процесс сакрализации литературы в XIX в.?
В чем суть сакрализации литературы?

22. В чем отличия нормального протекания десакрализации куль­
туры от ненормального? Возрастание роли каких общественных ин­
ститутов предполагает десакрализация массовой культуры?

23. Как Вы понимаете особенности нового типа рациональности,
характерного для XX в., и его отличие от рационализма эпохи Про­
свещения?

Раздел 3

Проблематика языка, сознания, общения в философии XX в.

Современность предъявляет повышенные требования к человеку, ставит перед ним целый ряд сложнейших задач, без решения которых невозможен сам процесс жизни. Вместе с тем вовлеченность в поток текущей жизни почти не оставляет ему времени на серьезные раз­мышления, не стимулирует их, отчего современному человеку грозит утрата основных смысложизненных ориентиров. Он подвержен опас­ности быть вовлеченным в круговорот событий, смысл и причины которых ускользают от него. Найти верный компас в современном бушующем мире непросто. Философия так или иначе стремится воб­рать в себя всю сложность современного бытия, вовсе, однако, не беря на себя задачу найти простые решения сложных вопросов. В ряду серьезных философских произведений последних десятилетий едва ли встретятся такие, авторы которых самонадеянно претендуют на от­крытие рецептов ускоренного решения острейших проблем современ­ного мира и человека. Напротив, в большинстве случаев философы осознанно отказываются от простых и прямых решений. Причина, в частности, заключается в характерном для современной философии понимании того, что истоки глубинных проблем во многом коренят­ся в самом человеке, в его внутреннем мире. Человек мучается не оттого, что не может справиться с внешними проблемами, а оттого, что не может справиться с самим собой, со своими мыслями, со своим сознанием. Поэтому и решение внешних проблем дается ему с таким трудом.

Современной философии совершенно чуждо представление, что философ, автор философского труда находится в некотором особом, привилегированном положении и ему, якобы, известна истина, ко­торую остается лишь донести до остальных людей. Напротив, состоя­ние собственного духа часто становится предметом исследования. От­личие философа от остальных людей состоит не в том, что он облада­ет истиной, которая недоступна «простым» людям, а в том, что он-

26»

профессионально занят анализом скрытых от поверхностного взгляда тайников духовного мира, проясняет через посредство языка и созна­ния то, что прячется в глубинах неосознанного. В ряде случаев фило­софия как бы переводит на другой язык проблемы, скрытые в обще­употребительном, обыденном языке, с тем чтобы сделать эти пробле­мы более ясными. Вообще, язык становится предметом пристального внимания философов, поскольку современная философия во многих случаях связывает само существование философских проблем с фак­том их укорененности в языке, а их разрешение — с их переформули­ровкой при использовании более точного языка. Не случайно многие философы XX в. в своих произведениях сознательно применяли язык, существенно отличающийся от общераспространенного, но постро­енный на анализе глубинных, корневых свойств родного языка. Осо­бое внимание в философских произведениях уделяется и выработке правильного способа общения, максимально учитывающего сложность духовного мира человека.

Современный человек не терпит назидательности. Безвозвратно ушли в прошлое те времена, когда философ мог вещать и излагать истины от имени авторитета — религиозного, государственного, на­учного. Истина, подкрепляемая лишь формальным авторитетом, от­торгается современным человеком. Перед философией остро встала задача найти соответствующий ключ к душе тех, к кому она обращена. Между автором философского произведения и читателем должно ус­тановиться взаимопонимание. Мыслители отчетливо осознают, что философский текст нельзя уподобить тексту из учебника физики: философия требует особого языка, особого стиля, особой формы из­ложения. Конечно, это относится к произведениям, принадлежащим любой сфере культуры, — чтобы текст стал действенным, необходи­мо «достучаться» до человека. Однако ход культурного развития XX в. все более отчетливо обнаруживал, что делать это становится все труд­ней и трудней. Практика общения людей XX в. показывала, что неред­ко взаимопонимание не устанавливается не только между людьми, далекими друг от друга, например, представителями различных куль­турных регионов, говорящих на разных национальных языках, но и между людьми близкими. Отсутствует взаимопонимание не только между поколениями — в отношениях «отцов и детей», но и внутри одного и того же поколения, а нередко взаимопонимание в действи­тельности является лишь его суррогатом, видимостью и мгновенно улетучивается при первом серьезном испытании. Порой даже профес­сионалы из одной и той же сферы культуры неожиданно для себя обнаруживают, что не понимают, о чем же все-таки идет речь при коллективном обсуждении профессиональных вопросов, на конфе­ренциях, симпозиумах и т.д. Возникает ощущение, что люди говорят на разных языках, каждый из которых столь индивидуален, что не имеет общих точек пересечения с другими.

Конечно, многие из отмеченных явлений не являются открытиями XX в: с фактами взаимного непонимания люди сталкивались на всем протяжении предшествующей истории человечества. Однако только с XX в. проблема установления взаимопонимания обостряется настолько, что на нее уже невозможно не обратить пристального внимания. Этому способствует, в частности, резкая интенсификация контактов между-людьми, количественный рост актов общения, характерный для жизни современного человека. Например, жителю современного большого го­рода в течение одного дня приходится, очевидно, сталкиваться и всту­пать в контакт с таким количеством людей, с каким человек прошлого мог вступить в общение на протяжении только очень длительного вре­мени. При этом контакты современного человека гораздо разнообраз­ней в том, например, отношении, что ему приходится общаться с людь­ми самого различного происхождения, национальности, вероисповеда­ния и т.п. Однако дело не только в увеличении числа контактов и их разнообразии. Дело еще и в том, что многие факты истории и культуры все более убеждали, что понимание другого человека, а порой и самого • себя, — феномен гораздо более сложный, чем представлялось ранее. В частности, взаимопонимание может не наступить даже и в том слу­чае, когда в наличии обоюдное стремление и желание партнеров к его установлению. Случайно ли, что человек часто не находит взаимопони­мания с теми, кто всеми силами старается ему помочь и считает, что все делает для блага ближнего? В жизни не столь уж редки случаи, когда сигналы добрых побуждений партнером не распознаются, а следова­тельно, и не воспринимаются. Возможна ситуация, несколько иная по характеру, но столь же неприятная, а иногда и трагическая по послед­ствиям, когда люди, сами того не желая, в процессе общения наносят один другому тяжелейшие психологические травмы, унижают и по­давляют другого человека, убивают самое светлое в его душе, как это показано, например, в пьесе американского драматурга Т. Уильямса «Трамвай "Желание"», справедливо названной «драмой человеческо­го непонимания».

Ситуации, подобные описанной в пьесе и ставшие предметом осмысления многих произведений культуры XX в., свидетельствуют, что сущность общения не может быть сведена к вопросу о правоте одного и неправоте другого человека. В известном смысле проблема должна быть рассмотрена в обратном порядке — сам процесс обще­ния в силу присущих ему особенностей становится источником розни и разобщенности людей. Неправильно организованное общение рож- -дает агрессию, способствует конфликтам, наносит психологические травмы. Сконцентрировав свое внимание исключительно на «суще­стве предмета», на объекте обсуждения, люди нередко забывают о том, что вопрос о способе общения не менее важен, чем о его пред- • мете. Способ общения, а не изначально присущие его участникам ка­чества, способен породить то или иное отношение к обсуждаемому

предмету. Он может оказать немалое влияние и на свойства характеров партнеров, на их личности.

Таким образом, современная эпоха обнаруживает усложнение усло­вий человеческого бытия в том отношении, что делает жизнь человека более интенсивной, напряженной и динамичной. Особое место в ней зани­мают процессы общения, с которыми оказываются тесно связаны многие проблемы современного общества и жизни отдельного человека. Именно поэтому в современной философии резко возросло значение проблематики сознания,языка,понимания текста,а в конечном итоге— человеческого взаимопонимания. Соответственно, на первый план выдвинулись такие направления, как философия языка, герменевтика, феноменология.

Глава I ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА

Язык издавна привлекал внимание философов. Целый ряд инте­ресных соображений а языке мы находим уже в античности — у Со­крата, Платона, Аристотеля. Итальянские гуманисты эпохи Возрож­дения, пристально изучая древнегреческий и латинский языки, зало­жили основы классической филологии, ставшей впоследствии родоначальницей целого семейства наук о языке. Интерес к философ­скому осмыслению языка резко возрастает с конца XVIII — начала XIX в. Немецкий естествоиспытатель и философ В. Гумбольдт (1767-1835) сформулировал положение о том, что язык представляет собой особого рода реальность, характерной чертой которой является само­развитие, производство самого себя. Г. Гегель подчеркивал роль языка в процессе формирования человека, его сознания и мышления. В це­лом в XIX в. сложилось философское представление о языке, ставшее классическим. Оно явилось отправной точкой и основой для осмысле­ния языка философами XX столетия.

С позиций классических представлений языку отводится исклю­чительно важная роль в жизни человека и общества. Язык в собствен­ном смысле является исключительным достоянием человека как су­щества разумного, поэтому говорить о языке животных или, напри­мер, птиц можно лишь метафорически. Язык тесно связан с мышлением человека, со способностью абстрагирования, т.е. мысленного вычле­нения отдельных качеств и рассмотрения их в известной независимо­сти от предмета и от остальных его свойств. Только с помощью языка человек в состоянии формулировать абстрактные понятия, а именно они являются важнейшим инструментом познания и мышления. Кро­ме того, язык — необходимое условие и средство социализации инди­вида, а без социализации, т.е. без совместной жизнедеятельности с

другими людьми, без усвоения социальных норм, правил, культуры, без освоения достижений, созданных трудом многих поколений, че­ловек немыслим как человек. Наконец, язык выполняет целый ряд общественных функций. Одна из важнейших — коммуникативная, функция общения. Таким образом, «человек», «язык», «общество» — понятия однопорядковые, одно не мыслимо без другого, одно рас­крывается через другое.

В целом классическая мысль ориентирована на подчеркивание зна­чения языка, на его высокую оценку. В отдельных случаях она, конеч­но, обращала внимание на опасности, скрытые в языке, однако эти опасности представлялись легкопреодолимыми по мере их обнаруже­ния. Так, широкую известность получила, например, критика «идо­лов рынка» английским философом Ф. Бэконом. «Идолами рынка» (или «рыночной площади») Ф. Бэкон называл те, часто незамечаемые людь­ми причины, которые толкают их к небрежному пользованию языком. Небрежное отношение к языку, к слову, невнимание к правильности и точности языка способны внести в отношения людей сумятицу, подобную той, которую можно наблюдать на рыночной площади в базарный день. Так нередко бывает и в науке. Однако Ф. Бэкон в целом не обнаруживает сомнений в том что «идолы» будут со временем побеждены.

Вряд ли оценка роли и значения языка современной философией

может быть охарактеризована как пессимистическая, хотя известная
доля пессимизма, несомненно, имеет место. Однако более точно современное отношение к языку следует охарактеризовать как реализм

или реалистический оптимизм: Философия XX в. видит в языке не только • несомненное благо человека, но и опасность. Дело не только в том, что люди порой обнаруживают неумение пользоваться языком и от этого страдают. Главное состоит в особенностях самого языка — язык по самой своей природе таков, что «расставляет ловушки», создает опас- • ности. В связи с этим роль языка современной философией представ­ляется в значительной мере по-новому.

Многие философы XX в. пришли к выводу, что власть языка про­стирается настолько, что в известном смысле язык творит реальность. • Власть слова такова, что, используя те или иные слова, мы создаем или исключаем из жизни те или иные предметы. Один из тезисов современ­ной философии языка можно сформулировать так: «Сказать — значит в определенном смысле создать, сотворить». Однако этот тезис нуждается в правильном истолковании. Совершенно справедливо: сколько ни го­вори «халва», во рту слаще не станет. Однако если в словаре человека отсутствует слово «халва», то не исключено, что ему так и не доведется ее попробовать или вообще узнать о ее существовании. Слово не облада­ет магической силой превращать «камни в хлеба». Однако если, напри­мер, в обществе, взявшемся строить капитализм, под словом «капита­лизм» молчаливо подразумевается состояние, в котором за норму при-

няты алчность, стремление к наживе, пренебрежение к жизни и дос­тоинству человека, разбой и стяжательство, то будет построено имен­но такое общество. И оно будет разительно отличатся от того, где в слово «капитализм» вкладывается совсем иной смысл, например тот, который придал ему известный немецкий философ и социолог М. Ве-бер (1864-1920). Согласно последнему, капитализм связан, в частно­сти, с этикой аскетизма, т.е. с готовностью и умением отказывать себе в жизненных удовольствиях, с верностью избранной профессии, с чувством долга, с незыблемостью правила выполнять взятые на себя обязательства, с уважением к чести и достоинству личности и т.п.

Таким образом, следует признать, что отношение языка и реально­сти отличается особой сложностью. Обратим внимание на некоторые из вскрытых современной мыслью особенностей этого отношения.

Первую из особенностей можно проиллюстрировать своеобразным примером. Известный лингвист, академик Л.В. Щерба (1880—1944) предложил однажды на лекции студентам-филологам разобрать по частям речи и членам предложения фразу: «Глокая куздра штеко буд-ланула бокра и кудрячит бокренка». Очевидно, что ни одно слово в данной фразе не имеет смысла, однако она построена в полном соот­ветствии с правилами грамматики русского языка. Можно указать в ней подлежащее, сказуемое и т.д., обнаружить существительные, при­лагательные, глаголы и т.д. Вместе с тем эта фраза является бессмыс­ленной. Говорить о ее истинности или ложности невозможно. Ее при­мер наводит на размышления о природе языка, подводит к опреде­ленным выводам.

Фраза, придуманная академиком Л. Щербой, ярко свидетельству­ет, что правильность языковых конструкций не является гарантией правильности суждения. Более того, возникает вопрос о существова­нии объектов, соответствующих словам, запечатленным в языке, по­этому в философии принято говорить о проблеме существования. О том, существуют ли объекты, которые запечатлены в языке, мы можем судить либо по грамматической правильности, либо по логической непротиворечивости понятий или суждений. Понятно, что, напри­мер, понятие «круглый квадрат» логически противоречиво, поэтому ему ничего не соответствует в действительности. В случае с «пегасом» или «кентавром», так же как с упомянутой «глокой куздрой», у нас может быть относительная уверенность, что в реальности соответ­ствующих этим словам объектов не существует. Но где гарантия, что так же обстоит дело в более сложных случаях? Не пользуемся ли мы словами, реальных аналогов которым в действительности просто нет? Как найти критерий отличения тех случаев, в которых речь идет о реальных объектах, от тех, где нечто утверждается о фактически не­существующем, притом что никаких логических или грамматических ошибок не обнаруживается? Проблема существования стала централь­ной для ряда течений в философии.

Вторую из отмеченных философией XX столетия особенностей отношения языка и реальности можно усмотреть в следующем. Оче­видно, что богатство или, наоборот, бедность языка (т.е. характерный для него набор слов и выражений, конструкций и т.д.) так или иначе влияет на возможности языка. Более богатый язык позволяет выразить больше оттенков мысли, обнаруживает глубину и высокую развитость мышления. Бедный язык свидетельствует об убогости, неразвитости мысли. Словарь языка Элочки Людоедки, известной героини И. Иль­фа и Е. Петрова, состоявший всего из 12-ти слов и выражений типа: «хо-хо», «шалишь, парниша!» (современные аналоги «клёво», «дос­тал!») и т.п., красноречиво характеризовал уровень ее мышления. Однако выясняется, что и противоположный случай, когда словар- -ный запас достаточно богат, — отнюдь не достоверное свидетельство богатства, подлинности и глубины мысли.

Противоречивость факторов духовной ситуации современности способствует тому, что усвоение языка, увеличение разнообразия ело-«варного запаса может и не сопровождаться соответствующим повыше­нием уровня мышления. Порой язык усваивается, но не влияет или почти не влияет на развитие мышления. Сегодня легко встретить людей, говорящих на вполне «интеллигентном» языке, широко использующих в речи множество «умных» слов, за которыми в действительности скры­вается лишь убогость мысли или пустота. Человек, конечно, не уподоб­ляется попугаю и не может регулярно и связно произносить слова, значения которых ему не ясны. Он, однако, способен пользоваться» языком, который не стал частью его жизненного мира.

Понятие «жизненный мир» было введено немецким философом Э. Гуссерлем (1859-1938). Оно подразумевает ту сферу бытия, кото­рую субъект считает «своей», в рамках которой он ощущает себя не­стесненным, где все представляется ему объяснимым и близким. За пределами жизненного мира остается многое из того, что известно, но осталось не своим, сохранило элемент чуждости, знание о чем может быть и достаточным, но не ощущается как свое. Поэтому об­щий объем языка любого субъекта (индивида, группы людей, при­надлежащих к данной национальной культуре, и т.д.) распадается на • две части. Одна часть принадлежит жизненному миру, другая остается за его пределами. Первая ощущается как «своя», вторая же, владение которой может порой достигать степени виртуозности, не перестает ощущаться как не вполне своя.

Особенности современного мира таковы, что часть, находящаяся за пределами жизненного мира, неизмеримо возросла. Человек не ус­певает осваивать потоки разноречивой информации, обрушивающей­ся на него, делать эту информацию в полной мере своей. При этом он нередко неплохо усваивает язык, на котором информация делается для него доступной. Таким образом, можно сделать вывод, что объем «языка всегда несколько больше, шире объема мышления — мышле-

ния как процесса, являющегося собственным, непосредственным и живым достоянием субъекта. По словам X. Гадамера, мышление все­гда движется, в границах «колеи, пролагаемой языком»¹.

Третья особенность, вскрытая современной философией в отноше­ниях языка и реальности, тесно связана с достижениями лингвисти­ки — науки о языке, прежде всего с возникновением направления, получившего название «структурная лингвистика». Ее основателем стал Ф. де Соссюр (1857-1913), впервые изложивший основные теоретичес­кие положения нового направления в книге «Курс общей лингвистики» (1916). Возникновение структурной лингвистики, знаменовавшее ре­волюционный шаг в развитии языкознания, оказало в дальнейшем существенное влияние на самые различные области научного позна­ния, на особенности всей культуры. Предложенный Ф. де Соссюром структурный подход к языку позволил во многом переосмыслить роль языка в составе бытия. Язык предстал как феномен, далеко выходящий» за рамки сознания, т.е. того, что осознается. Выяснилось, что язык запе­чатлевает бессознательные (неосознанные) структуры, скрытые за вне­шним слоем того, что осознается и выражается непосредственно и пря-

• мо. Неосознанные структуры связаны с языком как знаковой системой и
лежат не в сфере.непосредственных.значений язьцса,.а в сфере его орга- I
нйзации. Поскольку без языка ни одна из сфер культуры; как и культура

в целом, существовать не может, то посредством структурного анализа языка оказывается возможным исследование культур разных эпох, народоь и т.д. Структурный подход к изучению многих явлений общественной жизни получил широкое распространение в гуманитарных науках. В то же время он поставил и множество вопросов, в том числе и философского характера.

Открытие бессознательных структур означало, в частности, при­знание того, что человек и его сознание подчинены действию незави­сящих от воли людей безличных начал, которым сознание подчине­но, поскольку связано с языком и не может функционировать иначе как посредством языка. Язык же всегда определенным образом орга­низован, структурен, задан. Следовательно, сознание оказывается

• целиком запрограммировано языком той культуры, к которой при­
надлежит, становится своего рода пленником языка. В этой связи с
особой остротой встают вопросы о свободе человека, а также о прин­
ципиальной возможности взаимопонимания людей, принадлежащих
к культурам с различным строем языка. Структурный метод, открыв
перспективу объективного исследования языка, а через него — явле­
ний общественной жизни, вместе с тем неожиданно поставил под
сомнение свободу человеческой индивидуальности, с одной сторо­
ны, а с другой — грозил подорвать тезис о единстве человеческого
рода. Проблемы, связанные с применением структурного метода, ока-

¹ Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 24.

зывались предметом оживленных дискуссий на всем протяжении XX в., вплоть до наших дней. Постепенно происходило сближение структур­ных взглядов с позициями, поначалу представлявшимися противопо­ложными, основанными на идеях феноменологии, герменевтики,

экзистенциализма.

В массовом обществе процесс социализации индивида сопряжен с «диктатурой языка». Общество «входит в человека» посредством стан- -дартизированного и схематического языка массовых коммуникаций. Вместе с освоением такого языка человек невольно становится пленни­ком ходячих мнений, представлений, предрассудков, усваивает гото­вые варианты оценок тех или иных общественных явлений. Особый тра­гизм ситуации состоит в том, что массовый язык тотален, т.е. охваты­вает все сферы, все участки жизнедеятельности человека. Поэтому даже свой протест против различных сторон существующего порядка чело­век вынужден формулировать на том же массовом языке или на одной из его разновидностей. Тиранию языка невозможно победить.

Важно, тем не менее, подчеркнуть, что осмысление тираничес­кой роли языка в массовом обществе привело современную филосо­фию отнюдь не к обоснованию призывов к «восстанию» против языка. Язык при всех условиях остается важнейшим «местом встречи» чело­века и общества. Посредством языка человек обретает действительную возможность стать человеком. Язык наряду с моралью, правом, тра­дициями, обычаями и через них формирует человеческие черты, вы­деляющие род человеческий из природного царства.

Вместе с тем в отношении к языку следует быть настороже, ибо его особое коварство состоит в способности увести нашу мысль в со­вершенно нежелательном для нас направлении. Это может произойти помимо нашей воли, в силу природы и особенностей избранного ва­рианта языкового общения. Следовательно, у человека остается хотя и не абсолютная, но достаточная для сохранения собственной инди­видуальности возможность — возможность не окончательной победы над тиранией языка, а постоянной борьбы с ней. В философии XX в. намечены линии, или направления, противостояния тирании языка, ог­раничения его тиранической власти. Особое внимание к философско­му осмыслению языка характерно для течения, получившего назва­ние аналитической философии.

В рамках аналитической философии были реализованы две возмож­ности подхода к анализу языка. Соответственно аналитическая филосо­фия включает в себя две группы философов, реализовавших соответ­ствующие направления поиска. Одна из них сосредоточила свои усилия на логическом анализе языка. Ее представители, такие, как Б. Рассел (1872-1970), Д. Мур (1803-1958), А. Уайтхед (1861-1947), X. Райхенбах (1891-1953), М. Шлик (1882-1936) и др., усматривали главную задачу в том, чтобы в конечном итоге реформировать язык, максимально ис-«-ключив из него логические несообразности и двусмысленности. Ко-

нечно, речь шла не о реформировании живого разговорного или ли­тературного языка, не о том, чтобы предписывать всем людям пользо­ваться не тем языком, к которому они привыкли. Имелось в виду то, что только недвусмысленный, непротиворечивый язык пригоден для постановки и решения научных проблем. Логический анализ языка предполагал, в частности, обнаружение и выявление скрытых в языке противоречивых понятий. Например, понятие «круглый квадрат» ло­гически противоречиво и по этой причине не имеет права на суще­ствование. По иному пути пошла другая группа мыслителей.

Направление, получившее название лингвистическая философия, усматривало свою задачу не в реформировании языка, а в тщатель-ном анализе фактического употребления языка, с тем чтобы устра­нять из него недоразумения, возникающие вследствие неправильного использования.

Крупнейшим представителем лингвистической философии стал Л. Витгенштейн (1889—1951). С самого начала важнейшим для него представлялось достижение ясности при пользовании языком¹. Осо­бую заслугу Л. Витгенштейна можно, видимо, усмотреть в том, что он обнаружил в языке органически присущую ему способность быть ору­дием человеческой неискренности и более того — провоцировать че­ловека на неискренность.

Отчетливое понимание социального значения вопроса о достиже­нии искренности для противодействия господствующим фальши и лицемерию присуще многим философам XX в. Л. Витгенштейн связы­вал возможность ее решения с анализом языка, в котором, по его мнению, скрывается опасность того, что избранный нами способ язы­кового выражения может спровоцировать неискренность.

Не поддаться на провокацию языка крайне трудно. Л. Витгенштейн, безусловно, не разделил бы цинизма известного изречения, припи-сываемого Ш. Талейрану: «Язык дан человеку для того, чтобы скры-вать свои мысли». Но он бы не согласился и с тезисом А. Шопенгауэра: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает». Ставший знаменитым афоризм Л. Витгенштейна противопоставлен обеим указанным позициям: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно; о чем нельзя говорить, о том следует молчать».

Для достижения ясности, таким образом, одного желания недо­статочно. Выясняется, что человек способен быть неискренним даже в те моменты, когда он внутренне ориентирован на искренность, но доверившись языку, незаметно изменяет самому себе, соскальзывает к несобственному, чужому, выдаваемому за свое. Применительно к обществу это означает, что количественно доминирующими здесь ста­новятся фальшь и лицемерие, которые, конечно, не способны при-

вести ни к чему позитивному. Достижение ясности становится, таким образом, не только требованием логико-лингвистического, но и нрав­ственного, социально значимого характера. Однако для его реализа­ции необходимо преодолеть трудности, заключенные в языке.

Для понимания смысла приведенного выше знаменитого изрече­ния Л. Витгенштейна следует, кроме того, учесть, что далеко не все открывается человеку непосредственным информативно-познаватель­ным путем. В контексте разговора, речи или беседы нельзя забывать о том, что нечто всегда остается несказанным. Говоря, мы как бы обо­значаем границы того, о чем промолчали, — «показываем», по тер­минологии Л. Витгенштейна. В этом смысле его идея созвучна мысли М. Хайдеггера (1889—1976): «Язык основывается внутри молчания»¹/ Порой существенно именно то, что не может быть сказано напрямую. Самые важные человеческие проблемы (жизни, долга, мужества, сча­стья, судьбы) лежат за пределами явным образом выраженного зна­ния, как бы в особом человеческом измерении. Значение высших воп­росов человеческого бытия невыразимо в словах, что, однако, не умаляет роли последних — слово есть намек для ищущего духа. Язык раскрывает не только то, о чем говорит, но и своеобразно являет («показывает») то, о чем умалчивает.

Если попытаться предельно кратко резюмировать изменения, про­изошедшие в XX в. в философской трактовке языка, то сделать это можно с учетом триады, в рамках которой в философии принято рас­сматривать язык: сознание — язык — общество. Среднее звено этой ^ч триады приобрело в философии последнего столетия неизмеримо боль­ший вес и значение, чем оно имело ранее. Язык стал рассматриваться в качестве важнейшей части бытия, раскрывающей или прячущей его тайны. Проблематика языка пронизала не только направления анали­тической философии, о которых говорилось выше, но самые различ­ные философские направления. Пристальное внимание к проблемам языка присуще многим выдающимся философам XX в.

Философская эволюция XX в. обнаруживает, что вера в могуще­ство науки и техники все более уступает место вере в могущество > языка. Притом что XX столетие остается в своем практическом вопло­щении эпохой торжества науки и техники, в философии возрастает убежденность, что научно-технический прогресс порождает пробле­мы столь специфические и сложные, что их принципиально невоз­можно разрешить, а порой даже и правильно поставить средствами одного научно-технического прогресса. Они требуют принципиально новых подходов, новых взглядов, лежащих за пределами науки и тех­ники, за пределами научно-технического способа мышления. Поиск подходов, адекватных ситуации, во многом определяет мотивы обра­щения философов к анализу языка. Поэтому философское осмысле-

¹ См.: Сокулер З.А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX века. Долгопрудный, 1994.

¹ Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. 11.

ние языка рассматривается не только как относительно самостоятель­ная задача, а в широком контексте, в том числе и в рамках тех про­блем, которые прежде считались весьма далеко отстоящими от язы­ковой проблематики.

Философия языка переосмыслила и актуализировала веру в слово, вы­раженную известным библейским изречением: «В начале было слово...», отразила возросшее значение языка в жизни общества и индивида. По­этому резюмирующим тезисом философского осмысления языка в XX в. мог бы стать тезис о том, что ни одна фундаментальная проблема чело­веческого бытия не может быть ни поставлена, ни решена без присталь­ного внимания к языку, без учета его роли, поскольку человек — «един­ственное существо, создающее себе проблемы посредством языка».

Глава II ГЕРМЕНЕВТИКА

Герменевтика — искусство и теория истолкования текста. Начала герменевтики восходят к античности. Одним из первых произведе­ний, непосредственно связанных с рассмотрением герменевтической проблематики, принято считать сочинение Аристотеля «Об истолко­вании». С возникновением христианства искусство и теория истолко­вания на долгое время стали рассматриваться как инструмент пра­вильного понимания Библии. Христианские богословы первых веков христианской эры (святые Отцы церкви) выделили в священном тек­сте несколько смысловых уровней. За первым, т.е. буквальным смыс­лом они стремились обнаружить более глубокий, духовный смысл библейского послания. Тем самым они обратили внимание на то, что текст может иметь сложную, многозначную структуру. С течением вре­мени герменевтика все более приобретала общекультурное и фило­софское звучание.

В начале XIX в. философ и протестантский теолог Ф. Шлейермахер (1768-1834) значительно расширил понятие герменевтики, рассмат­ривая возможность ее применения не только к Библии, но и к другим текстам. Для него герменевтика стала способом понимания характера и психологии автора текста. Этим она отличалась от других методов, применяемых в работе с текстом, — диалектики и грамматики, на­правленных соответственно на то, о чем идет речь в тексте (предмет­ное содержание), и на изучение структуры текста, не зависящей от индивидуального стиля его автора.

Труды Ф. Шлейермахера положили начало бурному развитию гер­меневтической проблематики. Герменевтика охватывала все более раз­нообразные сферы реальности, включая их в орбиту герменевтичес-

кого рассмотрения. При этом ее направленность на постижение внут­реннего мира автора текста и в конечном итоге конкретного челове­ка, производящего тот или иной текст, оставалась неизменной.

Важный этап в дальнейшем расширении сферы приложимости гер­меневтики связан с именем немецкого философа В. Дильтея (1833-1911). Он связал с герменевтикой обширную область знания, занятую изучением культуры и истории — «науки о духе». В их число так или иначе попадали все науки, изучающие общество и человека. С точки зрения немецкого философа, все они неизбежно сталкиваются с за­дачей понимания внутреннего мира автора текста, поскольку рекон­струируют картину событий посредством обращения к письменным свидетельствам, следовательно, заняты интерпретацией текстов куль­туры. В. Дильтей полагал, что воссоздать прошедшее можно лишь при условии правильной интерпретации текста источников, а для этого важно понять психологию автора, его мотивы, менталитет, образ жизни и мысли. Исследователь не в состоянии адекватно воспроизвести про­шлые факты, если не сможет принять во внимание психологию со­здателя документа.

Подчеркнутое В. Дильтеем значение герменевтической задачи для реконструкции событий и явлений общественной жизни, а также ее связь с внимательным отношением к внутреннему миру людей, став­ших составной частью предмета изучения, были восприняты последую­щим развитием науки и философии. Сомнение же вызвал излишний субъек­тивизм (психологизм) методов, предложенных В. Дильтеем, которые он назвал «вживанием» и «вчувствованием». Стремление преодолеть их недостатки стимулировало дальнейшее развитие проблематики.

Со времени В. Дильтея герменевтика тесно связана с комплексом наук о человеке и обществе. Она стала рассматриваться в качестве одно­го из важнейших методов социально-гуманитарных дисциплин. Такое по­нимание стало этапом на пути расширения понятия герменевтики. Сле­дующий шаг был сделан в XX в. и был связан с возникновением фило­софской герменевтики. Философская герменевтика в полном объеме восприняла все достижения герменевтики как метода социально-гума­нитарных наук. В ее рамках, в частности, подчеркивается значение изу­чения текста для познания человека и общественной жизни.

В самом деле, историк, литературовед, культуролог и другие специ­алисты в области гуманитарных наук познают предметы своих дисцип­лин не иначе, как через изучение соответствующих текстов. Научная работа с текстом — самое существо гуманитарного познания. Познание духовной жизни общества и человека принципиально отличается от познания природы: постигнуть духовную жизнь становиться возмож­ным только через раскрытие многозначности текста. Это связано с тем, что человеческий мир недостаточно описать в его внешних проявлени­ях, ибо в этом случае может оказаться упущенным то главное, что со­ставляет суть данного культурного феномена. Духовный мир должен от-

крыться внутреннему чувству человека. Кроме того, сам познающий индивид является частью познаваемой реальности, т.е. общества, по­этому познание истории и культуры есть одновременно процесс фор­мирования и выражения в новых произведениях (текстах культуры) внутреннего мира того, кто осуществляет познание. Таким образом, познание и жизнь человека в культуре (в обществе) постоянно движут­ся по пути интерпретации текстов, понимания через них духовного мира к новым текстам и т. п. На том обстоятельстве, что жизнь человека в существе своем и складывается именно из интерпретации и понимания и концентрирует свое внимание философская герменевтика. Понима­ние и интерпретация становятся ее основными понятиями.

Возникновение философской герменевтики означало, что из уче­ния о методе познания она превращалась в учение о бытии. «Человек есть существо, бытие которого заключается в понимании» — так фор­мулируется основополагающий тезис философской герменевтики. Понимание оказывается не только способом познания, но и спосо­бом существования человека. Наиболее известными представителями философской герменевтики стали Х.-Г. Гадамер, П. Рикёр, Г. Кун, А. Алель, Э. Коррет. Целый ряд ее основополагающих идей были раз­виты М. Хайдеггером.

Интерпретация является процессом проникновения в глубь смыс­ловой структуры текста. «Интерпретировать значит идти от явного смысла к скрытому», — отмечает П. Рикёр¹. Интерпретация подчине­на задаче понимания — главной герменевтической задаче. На каком пути достижимо понимание, которое следует признать адекватным, и какие методы отвечают задаче понимания, — таковы те вопросы, которые предопределяют основную проблематику герменевтики. В этой связи в ней возникает идея, получившая название идеи герменевти­ческого круга.

У Ф. Шлейермахера герменевтический круг — это принцип пони­мания текста, основанный на взаимосвязи части и целого: понима­ние целого складывается из понимания отдельных частей, а для по­нимания частей необходимо понимание целого. С этой точки зрения понимание текста есть движение по кругу от целого к части и от части к целому. Часть и целое — понятия соотносительные. Текст является частью по отношению ко всему творчеству автора, которое в свою очередь — часть соответствующего жанра или всей литературы. Кроме того, текст является частью душевной жизни автора. У В. Дильтея в качестве элементов герменевтического круга (части и целого) высту­пают текст и биография его автора.

Идея герменевтического круга также предполагает, что беспред-посылочного понимания не существует. До того как взяться за реше­ние задачи понимания какого-либо текста или простого высказыва-

ния, субъект так или иначе имеет некоторое представление о том, что предстоит понять. Субъект уже настроен на определенную «вол­ну», безотчетно ожидает от воспринимаемого текста того, что соответ­ствует его представлениям о смысле текста. В эпоху, когда объектом истолкования являлась исключительно Библия, предпосылкой понима­ния ее текста выступала вера в истинность священного текста. С точки зрения современной герменевтики всегда существует некоторое пред-понимание. Это первичное понимание, предшествующее дальнейшему углублению в смысл текста. Согласно М. Хайдеггеру, как только в тексте начинает проясняться какой-то смысл, истолкователь делает предвари­тельный набросок смысла всего текста. Вместе с тем первичное прояс­нение смысла становится возможным благодаря тому, что истолкова­тель с самого начала ожидает найти определенный смысл в тексте. Раз­работка предварительного наброска смысла текста и его последовательный пересмотр и являются процессом понимания смыс­ла текста. Содержание первичного понимания определяется в своих самых фундаментальных чертах традицией гуманитарной культуры, к которой принадлежит субъект, а, в конечном итоге — языком.

Цель понимания состоит в том, чтобы перенести смысловую связь из другого мира (исторического, личностного) в свой собственный. Речь идет о внимательном отношении к внутреннему миру другого человека, к духу иной культуры, чтобы при знакомстве с ними при­сущие им смыслы были восприняты так, как они воспринимаются самими носителями смыслов, и в то же время стали доступны субъек­ту понимания. «Понимать, — пишет П. Рикёр, — означает перено­ситься в другую жизнь»¹.

Философская герменевтика рассматривает сквозь призму понима­ния весь объем человеческих взаимоотношений, самые разнообраз­ные формы человеческого общения. Ее несомненный моральный па­фос связан с озабоченностью опасными последствиями разобщенно­сти людей, с возрастающими трудностями установления взаимопонимания, со стремлением уяснить пути к взаимному пони­манию. И что бы ни писали о ней авторы, и по сей день не освободив­шиеся от инерции обязательной критики и разоблачительства Запада, высокий гуманитарный потенциал герменевтики очевиден.

Герменевтика в виде философской герменевтики — яркое свиде­тельство характерных отличительных черт культуры XX в., ее пост­классичности. Она рассматривает свойственные классической фило­софии и науке представления о человеке как о субъекте, противопо­ставленном миру, и о мире как объекте в качестве упрощенных. Кроме того, в основе герменевтики, как и многих других течений культуры последнего столетия, лежит убеждение в том, что построенное ис­ключительно на субъектно-объектном подходе познание человека спо-

' Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 226.

Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 6.

27-781

собно спровоцировать и практическое отношение к нему только лишь как к объекту внешнего воздействия. Именно поэтому П. Рикёр под­черкивает: «Надо решительно выйти из заколдованного крута субъект-но-объектной проблематики и задаться вопросом о бытии»¹.

Герменевтическое учение обнаруживает ряд черт, ярко отличаю­щих его от философской классики. Во-первых, оно ясно обнаружива­ет, что субъект более сложен, чем обрисовывался классическими пред­ставлениями. В частности, он не представлен только лишь сознанием, \т.е. лишь тем, что осознается. Сознание — лишь тонкая пленка, по­крывающая глубинные пласты человеческой субъективности. Во-вто­рых, противопоставление человека (субъекта) и мира (объекта) оп­равдано только в узких рамках — для методологических потребностей классического естествознания. В действительности же человек погру­жен в мир, является его неотъемлемой частью. Бытие человека есть составная часть мирового бытия. Если это так, то освоить и познать бытие можно лишь на пути углубления и расширения познания чело­веческого мира. В стремлении преодолеть субъектно-объектный под­ход герменевтика родственна феноменологии.

Глава III ФЕНОМЕНОЛОГИЯ

Феноменология (от слова «феномен», т.е. явление) — одно из на­правлений философской мысли, оказавшее значительное влияние на весь ход европейского философского развития XX в. Основателем фе­номенологии явился немецкий философ Э. Гуссерль (1859-1938). Фе­номенологический подход, разработанный Э. Гуссерлем, лег в основу ряда направлений современной философии. Непосредственное его воздействие сказалось и на философской герменевтике, о которой речь шла выше.

Основным мотивом, стимулировавшим поиски, предпринятые основателем феноменологии, был мотив обретения ясности, очище­ния сознания от наслоений и напластований, замутняющих его яс­ность. Поскольку жизнь человека в современном обществе не способ­ствует ясности сознания, то необходимы специальные усилия и осо­бые методы для ее достижения. Э. Гуссерль предполагал построить феноменологию как строгую философскую науку, способную разру­бить узлы противоречий, в которых, по его мнению, запуталась со­временная ему европейская мысль. Отдаленным образцом для него служила работа Г. Гегеля «Феноменология духа» (1807), в которой кяас-

¹ Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 227.

сик немецкой философии рассматривал этапы созревания человечес­кой души, от наивно-детского сознания до стадии зрелого духа, про­шедшего испытания и соблазны, возмужавшего. По Г. Гегелю, на пути восхождения к зрелости дух поэтапно осваивает все новое и новое содержание (новые знания, информацию и т.д.), за счет чего все бо­лее развивается и мужает. С точки зрения Э. Гуссерля, задача возмужа­ния разрешима на пути, скорее обратном гегелевскому. Необходимо найти способ освободиться от запутанной и противоречивой инфор­мации, которой наполнена жизнь современного мира. Задача феноме­нологии и состоит в раскрытии смысла предметов, затемненного мно­жеством слов, разноречивых мнений и оценок.

Большое значение для становления феноменологии имела фило­софия И. Канта. Э. Гуссерль заимствовал у него представление о фило­софии как строгой науке, а также его трансцендентальный метод.

Феноменология выделяет в сознании ряд слоев, в зависимости от направленности («интенционалъности»} сознания. Сознание может быть направлено исключительно вовне, на предметы внешнего мира. Эта направленность сознания образует его первичный слой. В таком виде сознание есть не что иное, как поток впечатлений. Однако сознание способно переориентироваться на самое себя. Тогда впечатления ста­новятся объектом внимания. Возникает второй уровень — уровень реф­лексии. Интенциональность сознания свидетельствует о том, что со­знание есть феномен, который может как скрывать, так и раскрывать стоящее за ним человеческое «я». Поэтому феноменология исходит из различения сознания и его «собственника» — того, кто это сознание направляет. Следовательно, человеческое «я» не сводится к сознанию.

С точки зрения сторонников и последователей феноменологии, неправомерное отождествление человеческого «я» и сознания в евро­пейской мысли ведет свое начало от Р. Декарта (1596—1650). Р. Декарт сформулировал свой знаменитый тезис: cogito ergo sum — «мыслю, сле­довательно, существую», в котором и оказалось заложено ставшее во многом характерным для всей последующей мысли неверное отожде­ствление «я» и сознания. Однако прежде чем разобраться в этом, об­ратим внимание на смысл самого декартовского изречения.

Р. Декарт, конечно, не стремится обнаружить доказательство того, что в доказательствах не нуждается, — убежденность каждого челове­ка в существовании самого себя. Все дело в том, что при вниматель­ном рассмотрении легко обнаружить в человеке то, что ему подчине­но, управляется им, — его «я», а есть то, что ему не подчиняется, не поддается управлению, например, многие физиологические процес­сы, — «не-я». В формуле Р. Декарта речь идет именно о «я» в собствен­ном смысле — центре, которому подчинены все поддающиеся его управлению проявления человека. С точки зрения Р. Декарта, суще­ствование такого «я» для самого человека удостоверяется актом мыс­ли, осознанием факта мышления. Но отсюда вытекает, что «я» цели-

27*

ком тождественно сознанию. Феноменология решительно отказы­вается от такого отождествления. Она стремится прорваться к дей­ствительному человеческому «я», прокладывая в этом отношении новую дорогу для себя и последующих направлений философской мысли, таких, как, например, философская герменевтика и экзи­стенциализм.

В феноменологии, как и в последовавших за нею учениях, ставит­ся задача преодоления субъектно-объектного подхода. Субъектно-объек-тный подход не отбрасывается целиком, а заключается в определен­ные рамки, за которыми его применение рассматривается как недо­пустимое. Феноменологический тезис о нетождественности субъекта и его сознания направлен на то, чтобы устранить возможность обмана и самообмана, когда субъект принимает свое сознание за самого себя. В действительности же, субъект — собственник сознания, или глу­бинное «я» сознания, есть «интенциональный полюс» — полюс, где зарождаются намерения. Он осуществляет «управление» сознанием, направляя его на те или иные объекты. Именно в таком смысле разли­чаются сознание и его собственник. Находясь за пределами сознания, глубинное «я» тем не менее не есть нечто темное и непознаваемое. Однако для его познания непригодны методы, общеупотребительные в науках, строящихся на субъектно-объектном подходе. Собственное «я» (как и «я» другого) невозможно познать, отнесясь к нему как к внешнему объекту, ведь нельзя, конечно, вынести себя за скобки по отношению к самому себе. Поэтому здесь нужны особые подходы. Оте­чественный представитель феноменологической философии Г. Шпет (1879—1937), в частности, писал: «О «я», как таком, не может быть никаких теорий, и как такое «я» — необъяснимо. Оно подвергается только истолкованию (в герменевтическом смысле. — В.Ш.), т.е. пере­воду на язык другого «я» или на некоторый условный, «искусствен­ный» язык поэтического творчества»¹.

На пути к пониманию «я», который одновременно открывает воз­можности для непредвзятого познания мира, особое место отводится процедуре, получившей название «феноменологическая редукция». Ре­дукция (букв, «сведение», «уменьшение») связана с очищением со­знания от предметного содержания.

Согласно феноменологии, находясь в состоянии сосредоточенно­сти на предметах внешнего мира, сознание неизбежно попадает в плен иллюзий. Для него становится невозможен непредвзятый, трезвый взгляд на мир и на самого субъекта. В результате же феноменологичес­кой редукции все предметное содержание сознания условно выносит­ся за скобки. Сознание очищается, становится, по терминологии Э. Гуссерля, «чистым сознанием». Оно сохраняется только в тех своих качествах, которые присущи сознанию всех людей или человеку как

¹ Шпет Г. Философские этюды. М., 1994. С. 28.

абстрактному представителю человеческого рода. Понятие абстракт­ного представителя человеческого рода Э. Гуссерль, вслед за И. Кантом, называл трансцендентальным субъектом. Процедура редукции и состо­ит в мысленном отождествлении себя с трансцендентальным субъектом. Иначе говоря, чистое сознание — это сознание, достигшее понимания себя как общего всем людям, как общечеловеческого сознания. Достиг­нув чистоты сознания, субъект получает возможность непредвзято взгля­нуть на мир и на самого себя. Он оказывается у порога открывшейся двери в дом, внутри которого скрыты глубины «я» субъекта, а снаружи открывается ясный горизонт просторов внешнего мира.

Таким образом, редукция — операция предварительного характе­ра. Редукция выполняет роль профилактики и пропедевтики. Она пред­варяет то, что должно раскрыться далее. Однако значение ее не огра­ничено отдельным этапом, отдельным эпизодом. Субъект постоянно имеет ее в виду, находясь в состоянии известного противостояния процессу замутнения сознания, которым сопровождается наполне­ние сознания предметным содержанием. Чтобы редукция состоялась и была воспроизводимой, следует отказаться от суждений. Установка на отказ от суждений, т.е. на отказ не только от их вынесения вовне, но и для себя, отрезвляет и мобилизует субъект. Запрет на суждение яв­ляется важной составной частью редукции.

Феноменология не стремится к обоснованию тезиса о принципи­альной непознаваемости человека и мира, в чем ее обычно упрекали советские авторы. Напротив, она устремлена к тому, чтобы найти но­вые пути познания. Эти пути обнаруживаются ею через методы более утонченные, чем методы, присущие философской классике. Феноме­нология есть своеобразная переориентация философского взгляда. С по­зиций, обосновываемых феноменологией, мы можем познать сущее только через самопонимание, понимание самого человека. Углубле­ние понимания самого себя достигается через понимание культуры, изучение ее произведений. Именно произведения культуры и есть те самые феномены, о которых трактует феноменология. Поэтому смыс­ловой анализ произведений искусства и литературы, а также всех иных свидетельств культуры является с точки зрения феноменологического подхода наиболее продуктивным и, по сути, единственным путем по­знания. Для того чтобы составить правильное представление о каком-либо вопросе, необходимо посмотреть, как этот вопрос был постав­лен в истории культуры, познакомиться с соответствующим культур­ным материалом и суметь описать его.

Феноменолог сознательно воздерживается от суждений, посколь­ку прекрасно видит, что мир и без того наводнен разноречивыми оценками и мнениями, которые воспринимаются как малозначащие уже потому, что их много. Добавление к ним новых лишь умножает общественный хаос и увеличивает сумятицу в умах. При этом очевидно, что каждое новое суждение будет встречено настороженно, если не «в

штыки». Современная ситуация во многом подобна той, которая была характерна для позднего периода Древней Греции — времени заката античной культуры. Существование и борьба противоречивых теорий и взглядов настолько осложнили общение людей, что рассчитывать на понимание стало почти невозможно. Не случайно некоторые философы той эпохи предлагали вообще отказаться от пользования языком и либо молчать, либо лаять по-собачьи. Эти философы называли себя киниками. Известен Диоген-киник (тот, который, согласно легенде, поселился в бочке) — представитель этого направления. Феноменология, разумеет­ся, не идет по пути, предложенному киниками. Однако Э. Гуссерль за­имствует античный термин «эпохэ», означающий воздержание от суж­дений. Такое заимствование показательно. Но согласно феноменологии эпохэ не равнозначно требованию молчать или скрывать собственное мнение. Необходимо найти способ выразить его. Для того чтобы не за-мутнять свое и чужое сознание, феноменолог стремится не судить, а повествовать, описывать.

При описании изучаемой культуры следует стремиться к точнос­ти и полноте, а не к оценке. Феноменологическое описание — описа­ние, принципиально воздерживающееся от оценочных суждений в отношении объекта описания. Если описание будет точным и пол­ным, охватит максимальное число свидетельств, то оценка с логи­ческой необходимостью родится из описания. Современный человек не в состоянии отбросить созданное предшествующими поколениями. Собственное суждение он может обосновать только путем осмысле­ния накопленного.

В недавно изданной обширной «Энциклопедии феноменологии» называются основные черты, характерные для феноменологического подхода¹. Они состоят в следующем:

— феноменолог скептически относится к спекулятивным постро­
ениям, к умственному конструированию объектов, недоступных на­
блюдению;

— феноменолог противостоит натурализму и позитивизму, полу­
чившим широкое распространение начиная с Нового времени;

— феноменолог доверяет сознанию в том, что Э. Гуссерль называл
очевидным, т.е. познанию самого объекта в его самой чистой, отчет­
ливой и адекватной для его рода форме;

— феноменолог считает, что не только природные и культурные
объекты, но также и идеальные, такие, как понятия числа и созна­
ния, могут стать ясными для познания;

— феноменолог считает, что исследование должно сосредоточи­
ваться на том, что называется актом интенционалъности, и, соответ­
ственно, на объектах, подвергнутых этому акту;

Encyclopedia of Phenomenology. Dordreht Kluwer Academic, 1997.

— для феноменолога предпочтительным является описание явле­
ния в универсальных, или эйдетических (от слова «эйдос», т.е. образ;
имеется в виду мысленный образ, схватывающий системные свойства
предмета. — В.Ш.) терминах по сравнению с объяснением при помо­
щи причинно-следственных связей;

— феноменолог стремится в каждом случае выяснить вопрос о
полезности или хотя бы возможности того, что Э. Гуссерль обозначал
термином «эпохэ».

Философия языка, герменевтика и феноменология существуют в со­временной философии не только как отдельные направления мысли. Их идеи проникают во все отрасли философского знания, составляя его важный и неотъемлемый компонент. Крупнейшие философские про­изведения XX в., независимо от тематики и направленности, содер­жат в себе определенную философию языка, учитывают достижения герменевтики и феноменологии. Значительный вес проблематики языка, сознания, общения является характерной приметой современного фи­лософского знания.

ЛИТЕРАТУРА

Аналитическая философия: Избр. тексты/Отв. ред. А.Ф. Грязное. М, 1993.

Антонов В.И. Символ, наука, культура. М.—Улан-Удэ, 1995.

Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1995.

Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988.

Гусев С.С., Тульчинский Г.Л. Проблема понимания в философии. М., 1985.

Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии. М., 1994.

ИонинЛ.Г. Понимающая социология. М., 1979.

Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель/Сост. и заключит, ст. В.П. Руднева. М., 1993.

Рикёр П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. М., 1995.

Сокулер З.А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX века. Долгопрудный, 1994.

Шелер М. Избр. произв. М., 1994.

Шпет Г.Г. Философские этюды. М., 1994.