Человек и техника

Хайдеггер писал: «Бытие шире, чем все сущее, и все равно оно ближе человеку, чем любое сущее, будь то скала, зверь, художественное произведение, машина, будь то ангел или Бог. Бытие — это ближайшее. Однако ближайшее остается для человека самым далеким»[53]. Эти темные, не имеющие аналога в мировой философской литературе слова вряд ли подлежат адекватному пониманию. Хайдеггер ведет речь о пространстве не в геометрическом, физическом и даже не в философском смысле. Для характеристики места Хайдеггер пользуется метафорой области, определяя ее как собирание вещей во взаимопринадлежности. Он «редуцирует» пространство к простору, месту, области. Отсюда возникают странности, которые обнаруживают условность физико-технического пространства. Не место располагается в пространстве, а, наоборот, оно само развертывается в игре мест определенной области. Кроме онтологической, возможна и антропологическая коннотация этих слов. Определение пространства как открытости, экстаза, состоящего в пребывании вблизи бытия, дается в понятиях «дом», «родина», «ближайшее», «жительствование», которые являются знаками человеческой экзистенции.

Инсуляция (а не селекция) является специфическим механизмом построения внутреннего пространства. Начало его зарождения относится к сообществам животных и даже растений. Он состоит в том, что всякие нормальные сообщества создают на периферии популяции нечто вроде живых заградительных защитных стен, обеспечивающих климатические преимущества для индивидов определенной группы, составляющих ее хабитуальный центр (кстати говоря, так называемая децентрация, снимающая различие центра и периферии, опасна с точки зрения выживания). Например, уже в первобытной орде тепловой центр составляют мать и дети. Очевидно, что внешняя селекция таким образом нейтрализуется и значение приобретают внутригрупповые критерии. Даже на уровне приматов теплые отношения матери к детенышам играют являются решающими для выживания группы. Главным результатом инсуляции является превращение детеныша в ребенка. Все антропоиды наделены растянутым периодом детства. Это объясняется тем, что риск биологической незавершенности снижается благодаря организации внутренней защиты. Высшие организмы начинают играть по отношению друг к другу роль окружающей среды. Их успешное развитие вызвано не просто новой экологической нишей, а продуктивной, искусственно организованной средой, внутри которой и происходит образование все более совершенных в эстетическом отношении форм.

Последствия облагораживания человека в искусственно поддерживаемом материнском инкубаторе имеют важное эволюционное значение. Прежде всего, они затрагивают закон селекции, которая становится благодаря фитнесу более пластичной. Еще социал-дарвинисты показали, что для большинства сообществ гуманоидов решающую роль играют неадаптивные внутригрупповые изменения, такие как, например, забота о сохранении и выращивании подрастающего поколения. Эволюция переходит в новую область отношений матери и ребенка (кормление грудью) и направлена на повышение стандартов сенсибильности и коммуникативности. Забота о детях в человеческих сообществах становится столь тщательной, как нигде в животном мире. Можно утверждать, что именно дети были существенным фактором развития культуры и одновременно ее продуктом.

На путях инсуляции развиваются человекообразные обезьяны. Для появления человека нужны еще и другие факторы, запускающие антропогенный процесс. Он начинается с тех пор, как вещи стали изготавливаться руками и началась история homo technologicus. Пауль Альсберг считал «выключение тела» главным механизмом антропогенеза. Так под вопрос был поставлен тезис о том, что культура имеет естественноисторические корни. Становление человека происходит не в естественных, а в искусственных климатических условиях. Прагоминиды открыли еще один способ дистанцирования, начавшийся с производства орудий труда. Эффект гиперинсуляции привел к эмансипации от зависимости от внешней среды. Важным этапом ее становится освобождение руки, произошедшее в результате создания свободного пространства. Лапа обезьяны, взявшей камень, обрела два измерения ― хватательную и контактную зоны. Только благодаря руке открылась новая экологическая ниша для становления человека. Именно каменный век, время твердых орудий оказался решающей формационной фазой становления людей.

Удачное или неудачное использование первых орудий открывает примитивную истину. Именно это позволяет считать их не просто продуктом приспособления к окружающей среде в ходе биологической эволюции, а способом открытия мира. Каменные орудия есть нечто большее, чем орудия. Протыкая дыры, делая разрезы, швыряя камни, человек стал творцом дистантной техники. Он произошел не от обезьяны, но и не благодаря использованию знаков, а в ходе обработки дерева, камня и других твердых материалов. Он ― продукт прототехники. Пралюди были операторами, у которых тело оказалось выключенным из биологического процесса. Непосредственный контакт тела с окружающей средой опосредован камнем. Камень также развивает светотехнику просвета. Бросание камней раскрывает простор бытия и возможности пространства. Оберегая от негативных последствий прямого телесного контакта со средой, каменные орудия раскрывают позитивные возможности господства над объектами. Альтернативой эволюции адаптации становятся дистанция и уклонение. Техника превращает стресс в суверенность. Человек окружает себя искусственно созданными вещами, которые задают дистанцию к природной среде и образуют своеобразную защиту от ее нежелательных воздействий.

Границы моего броска камня образуют границы моего мира. Взгляд, провожающий камень, становится формой теоретического видения. Если человек ― это животное, способное к построению проекта, то эта способность возникает благодаря превращению компетенции организма в умение бросать камни. Чувство удовлетворения, еще животный вопль, исторгаемый от радости от удачного броска и точного удара, является функцией истинности. Конечно, примитивного производства орудий еще недостаточно для полного отрыва от окружающей среды, но оно вполне удовлетворительно объясняет становление открытого пространства. Для работы необходима специфическая площадка, открытая сцена, демонстрирующая превосходство искусственной среды над естественной. Именно такое представление пространства предполагает бросание камня, а также обработку вещей. Камень — орудие бросания, разрезания и раздробления становится и первым орудием производства средств производства. Некоторые палеонтологи называют этот период эпохой второго камня и считают производство орудия решающим критерием различия человека и животного. Для этой эпохи характерна обработка дерева при помощи каменных орудий. Поэтому тот, кто не говорит о камне, тот должен молчать о человеке.

Из-за своей антиантропологической позиции Хайдеггеру не удалось раскрыть подлинный смысл заботы, которая по своей сути является заботой о доме. Чтобы обеспечить свое существование, человек вынужден заботиться не только о себе, но и о своем панцире ― культуре, технике, этосе своей группы. Мы должны были становиться озабоченными животными, т. е. откладывать на будущее, чтобы гарантировать свою природную недостаточность. Человек начинает жить в нескольких измерениях и преодолевает врожденную беззаботность животного. Он роскошествует онтологически потому, что роскошествует физиологически. Избыток стал возможен благодаря тепличному существованию. Заботу не следует трактовать как заботу об индивиде. Изначальна забота о роде, о цивилизационных достижениях.

Сегодня много говорится о преодолении философии разума и о «смерти человека». Очевидно, что разум не есть нечто прирожденное. Напротив, он, может быть, самое искусственное, прививаемое цивилизацией изобретение. Ребенка, юношу и даже взрослого долго воспитывают и убеждают, прежде чем он сам научится рефлексировать над своими желаниями и воздерживаться от аффективного поведения. Именно технологии одомашнивания и цивилизации человека и были настоящей причиной роста разумности. Современная система воспитания построена на чтении книг и лекций, на умении раскрывать значение слов и понятий и таким образом контролировать свое поведение. Неудивительно, что вера в разум закатилась вместе с концом книжной культуры и началом кризиса классической системы образования. Но человек не только пишет и читает книги, но и творит образы и песни. Он также делит с другими хлеб и вино, и это является хотя и не самой рациональной, но может быть более надежной формой признания. Поэтому для ответа на вопрос: «Кто я?», нужно исследовать историю не только разума, но и, например, гостеприимства. Не менее, а может, более важными являются вопросы о том, как человек ориентируется в звуках и образах, как среди тысячи лиц и мелодий находятся такие, которые заставляют забывать о своих недомоганиях или повседневных заботах и распахивают широчайший простор героического пути.